Текст книги "Дар божий. Соперницы"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Представляешь, пап, – взахлёб говорил Гришка, уплетая за обе щеки ужин, – она такая большая, эта коробка, как раз мне по пояс будет. И знаешь, каждый день там всё больше и больше денежек.
– А ты не ошибаешься? – улыбнулся отец.
– Как же можно ошибиться, если она прозрачная, – вступил в разговор Андрей, – там же всё видно. Мы каждый день бегаем смотреть.
– Ну а вы сами не хотите что-нибудь туда положить? – спросила Маришка, добавляя мяса в Гришкину тарелку.
– Кому, ей?! – застыл тот с вилкой в руке. – Да никогда. Мне для неё ломаного гроша жаль будет, она же такая противная и злая. А то, что мы к коробке с Дрюней бегаем, так нам просто интересно, насколько она за прошедший день наполнилась.
Вороновский перевёл взгляд на Андрея. Тот сидел по своему обыкновению молча, ничем не выказывая эмоций, и не спеша ковырял вилкой в тарелке.
– Ты тоже так считаешь? – поинтересовался Лев.
– Я вообще ничего не считаю, – угрюмо ответил он. – Я просто не хочу говорить на эту тему. Вон, пусть Гришка говорит, у него это здорово получается.
– Так не бывает, чтобы у человека не было никакого мнения, – проговорил Лев, отодвигая пустую тарелку.
– Ещё положить? – предложила Маришка, но он только отрицательно покачал головой.
– Спасибо, я сыт. Если не сложно, поставь чайник, – попросил он, внимательно наблюдая за сыном. – Бывает, Андрей, что человек скрывает по какой-то причине свою точку зрения или просто не хочет её высказывать, а так, чтобы мнения не было совсем, прости, но так не бывает.
– Тогда считай, что сейчас как раз такой случай, когда я не хочу высказывать своё мнение, – упрямо повторил он, не поднимая глаз от тарелки.
– Можно поинтересоваться, почему?
– Пап, зачем всё это, ты и сам знаешь, почему. Гришка правильно сказал, она к людям чёрствая и глухая, она надо всеми издевалась, когда у неё власть была, так почему же теперь мы должны на задних лапках прыгать, показывая, какие мы добрые и хорошие?
– Но ведь человек попал в беду, – удивился Лев, – ей же плохо, значит, мы должны помочь, пожалеть её.
– Она нас жалела? – Андрей не спеша оторвался от тарелки и посмотрел на отца в упор.
– Сынок, так нельзя, – не выдержала Маришка, потрясённо глядя на Андрея. – Мы же всегда учили вас доброте, пониманию, сочувствию, наконец. Откуда в вас это?
– Зло можно искоренить только ответным злом, добро – слишком слабое лекарство для таких, как она, – упрямо повторил Андрей.
Маринка оторопело посмотрела на мужа, не зная, что говорить в таких случаях. Она понимала неправоту сына, но, растерявшись, не знала, как ему доказать обратное.
– Понимаешь, в чём дело, Андрей, – начал разговор Лев, – не всегда на зло следует отвечать ещё большим злом, хотя, не спорю, иногда это просто необходимо. Иногда случается так, что, раз за разом собирая для ответного удара всё большие силы, мы сами для себя выстраиваем нескончаемую пирамиду зла. Маленькие пирамидки, объединившись между собой, выстраиваются в большую, а зло, сделав очередной круг, возвращается к нам обратно. Эта цепочка может стать нескончаемой, если не найдётся кто-то, кто сможет её оборвать, отняв силы у зла и передав их добру.
– Папа, это в сказках добро всегда побеждает зло, а в жизни всё совершенно иначе, – возразил Андрейка. – Посмотри за окно, там другая жизнь. Зло, несомненно, сильнее добра, выживает там только тот, кто научился идти по головам остальных. Я не желаю играть в благотворительность и не позволю делать это Гришке.
Маришка и Лев потрясённо молчали, глядя на сына и не узнавая его. В какой-то момент им показалось, что перед ними совсем другой человек, ставший вдруг незаметно взрослым, независимо от их желания и даже вопреки ему.
– Я не хотел начинать этот разговор, ты сам настоял на том, чтобы я высказал своё мнение, – как бы в извинение за свои слова произнёс Андрей, уверенно глядя на отца.
– Ты во многом не прав, – вздохнув, проговорил Лев, – хотя я и уважаю тебя за то, что у тебя есть своя позиция. Только, сын, учти, думая, как ты, недолго и озлобиться. Самые несчастные люди на земле – это те, кто озлобился, кто не видит, как прекрасна жизнь. Не замечая красоты, доброты, тепла, они обкрадывают самих себя, лишая радости дарить, любить и быть любимыми. Для чего мы живём, если нашей единственной целью станет посильнее ударить ближнего, обидеть слабого, перепрыгнуть через упавшего и пойти дальше? Я всю жизнь потратил на то, что помогал всем, не деля людей на плохих и хороших. И знаешь, сынок, я никогда об этом не жалел.
– Ты думаешь, что простить кого-то – это доставить в первую очередь радость самому себе? – неуверенно покосился Андрейка.
– А ты не думай. Нечего гадать, возьми и попробуй сам.
Вороновский вытащил из кармана рубашки две купюры по сто рублей и протянул их ребятам.
– Завтра вы опустите эти деньги в прозрачную школьную копилочку, а вечером мы поговорим ещё. Только я попрошу вас вот о чём. Помогая человеку, даже тогда, когда вам придётся для этого переступить в чём-то свои принципы, постарайтесь всей душой простить его и пожелать ему добра. Добро, сделанное от души, всегда найдёт дорогу к сердцу другого человека, я это знаю точно.
Следующим вечером собраться всем за одним столом не удалось, потому что неотложные дела задержали Вороновского в клинике надолго, но, поужинав и потихонечку заглянув в комнату к сыновьям, он обнаружил, что те ещё не спят, дожидаясь времени, когда можно будет без помех поговорить с отцом.
– Знаешь, пап, – тихонечко проговорил Андрейка, – ты был вчера полностью прав. Делать добро даже приятнее, чем самому получать от кого-то подарки.
– Мы были сегодня такие гордые, па, – подхватил Гришка. – Пускай больше у неё не будет беды, и пусть в этом будет немножечко и нашей заслуги. Ведь беда может прийти к каждому, правда?
– Правда, малыш, – счастливо улыбнулся Лев. – А если эту беду разделить на много человек, то от неё ничего не останется.
– Значит, добро сильнее зла, несмотря ни на что? – спросил Андрей.
– Сильнее, – убеждённо ответил Лев. – Добро вообще непобедимо, если рядом с тобой добрые люди, запомните это навсегда.
Евдокимова сумела выйти из больницы только через три недели, когда уже оправилась совсем. За это время к ней несколько раз приезжали Лёня с Ритой, и даже однажды в палату пропустили Катеринку. Забирая мать домой, Леонид ни словом не обмолвился о приготовленном подарке. Наталья ехала, с грустью глядя в слегка запотевшее окно автомобиля и размышляя над тем, как ей теперь жить дальше. Дождь барабанил по стеклу, и в полном молчании пролетали улицы и переулки.
Лёнька, поглядывая в зеркало заднего вида, наблюдал за выражением лица матери. Ему безумно хотелось утешить её, рассказать, как много за этот месяц было сделано и сколько добрых и хороших людей помогало им в этом, у него просто язык чесался выложить сразу всё, но это была не только его тайна. Пообещав ничего не говорить раньше времени, он держал слово, но удавалось ему это с великим трудом.
Наталья Эдуардовна, выйдя из машины, даже не стала глядеть на свои почерневшие окна, до того больно и горько было у неё на душе. Поднявшись на этаж по лестнице, она заметила, что дверь в её квартиру поменяли. Усмехнувшись, она с отчаянием подумала, что Лёнька выбросил деньги впустую, потому как прятать за такой красотой было теперь абсолютно нечего.
Когда отпирали новую дверь, сердце женщины готово было разорваться на части от предчувствия того, какое зрелище ждёт её за порогом, но, шагнув в квартиру, она замерла на месте, поражённая увиденным. Торопливо сбросив туфли, она, как была не раздеваясь, прошла в комнату, а потом на кухню. Ничего не понимая и не в силах произнести хотя бы слово, она вернулась в прихожую и выжидающе посмотрела сыну в глаза.
– Мама, тебе просили передать, – улыбнулся он, протягивая матери белый пухлый конверт.
Руки её тряслись, от этого она никак не могла справиться с непослушной бумагой, и сыну пришлось самому открыть его, а только после этого отдать в руки матери. Внутри оказалась большая пачка сложенных листов. На первом ровными строчками было отпечатано всего несколько слов.
Дорогая Наталья Эдуардовна!
Надеемся, что Вам понравится наш подарок. Знайте, что Вы не одна и мы всегда придём к Вам на помощь, если она Вам потребуется. Всё будет хорошо.
Ваши коллеги, ученики и их родители.
На следующих листах было много пожеланий и несколько сотен детских росписей. Наталья побледнела, сложила листы обратно в конверт и проговорила, обращаясь к сыну:
– Лёнечка, ты не обижайся, но я должна побыть одна.
Потом она прошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Понимая, что творится с матерью, Леонид настаивать не стал, а отправился на кухню ставить чай.
Евдокимова, сев на стул у окна и крепко прижав конверт к груди, смотрела на капли дождя, стекавшие тонкими искривлёнными дорожками по стеклу новых окон. В душе у неё творилось что-то непонятное.
Боль смешалась со стыдом и отчаянием, и Наталья Эдуардовна вдруг поняла, что её собственная жизнь утекла не в то русло. Осознание вины навалилось внезапно и непрошено. Почему же за столько лет она не поняла простой и доступной истины; что жизнь соткана из доброты и любви? Если бы хоть что-то можно было вернуть назад…
По щекам её вдруг потекли такие же неровные дорожки слёз, что и капли за окном, но теперь это уже была не тяжесть отчаяния, а великое чувство очищения человеческой души.
* * *
У Якоревых было шумно и весело. В эти выходные у них собралось почти всё отделение клиники, в котором уже много лет работал Геннадий. Так уж было принято, что когда кто-то уезжал или возвращался из командировки, то провожали его и встречали все вместе, собираясь дома у виновника торжества. Светлана всё приготовила заранее, накрыв стол белой скатертью и разложив сверкающие столовые приборы около каждой тарелки. Сейчас оставалось нанести самые последние штрихи: нарезать хлеб, достать из морозилки кубики льда и откупорить бутылки. Пока Светлана суетилась по хозяйству, Гена, важно восседая в центре дивана, давал комментарии к фотографиям, привезённым им из Токио в несметном количестве.
– Вот это остров Хонсю, так он выглядит сверху, из окошка самолёта. Не очень чётко, правда, но всё равно здорово. Между прочим, для тех, кто не знает, – важно сообщил он, – Токио, столица Японии, находится в юго-восточной части острова Хонсю, на равнине Канта, у Токийского залива. А вот сам залив, видите, такая более светлая полоса дугой у самого побережья.
– Это ты где? – спросил Серёга Тищенко, берясь за следующий снимок. В отделении он работал уже много лет, но в Японии ему пока побывать не пришлось.
– Это международный аэропорт Нарита. На самом деле мы должны были приземлиться в другом аэропорту, Ханеда, но почему-то он отказался нас принять, вроде как погодные условия не позволили, и нас отправили сюда.
– Это что же, центральная улица? – Тётя Сима подвинула поудобнее сползающие на нос очки. Вообще-то, она их почти никогда и не носила, так только, если уж требовалось прочитать что-то совсем мелкое, или как сейчас, разглядеть получше мелкий снимок.
– Угадали, Серафима Ивановна, это у них центральный проспект. Первоначально Токио назывался Эдо и был основан ещё в середине пятнадцатого века, а столицей Японии, тем самым Токио, который известен нам сейчас, он стал почти в конце семнадцатого века. До этого был даже резиденцией императоров Тогука… нет, Токуга… тьфу, – под общий хохот отчаянно произнёс Геннадий, – весь язык свернул, пока тренировался, но уж больно мудрёные у них фамилии, так и не смог выучить. В общем, была там одна династия императоров, правивших много лет.
– Почему ты здесь такой серьёзный? – поинтересовалась Светочка, угнездившаяся в небольшом пространстве между основательным Серёгой и мягким подлокотником дивана.
– Будешь серьёзным, – многозначительно сложил брови Якорев, – это же мы на экскурсии в их главном буддийском храме, Каноне, только это уже не в Токио, а в Асакуса. Ой, как же там красиво и ещё немного страшно. У них всё не так, как у нас. Понимаете, я и сам не до конца всё уяснил, там так всё запутано. Только вроде у них самым главным является учение о четырёх благородных истинах.
– Это каких же? – заинтересованно проговорила Маришка, ни разу не бывавшая в буддийских храмах и видевшая их только по телевизору.
– Вроде бы у них там есть страдание, его причина, состояние освобождения и путь к нему. Но что уж совсем для нас, европейцев, чудно в этой религии, так это то, что у них напрочь отрицается душа, зато есть некое человеческое «я», которое определяется набором драхм. У них нет противопоставления духа и материи, у них даже нет бога как творца и, безусловно, высшего существа, в общем, всё запутано до безобразия, зато очень красиво.
Все на какое-то мгновение затихли, обдумывая слова Якорева, когда в комнату вошла Светлана, неся на огромной плоской тарелке целую гору пирожков. Увидев всеобщую растерянность, она с укором взглянула на мужа:
– Ну что, философ, всех уморил своими рассказами? Если остались живые, прошу за стол, у меня всё готово.
Ребята, шумно выражая эмоции, задвигали стульями и вскоре уселись вокруг роскошно накрытого стола. Светлана всегда хорошо готовила, но тут она постаралась превзойти саму себя. Кроме известных и всеми любимых салатиков и прочих закусок, на столе стояло несколько тарелок с неизвестным содержимым.
– Это что за зверь? – спросила тётя Сима, кивая на диковинное блюдо. – Даже и не пойму, что там такое.
– Все вопросы к Геночке, – ответила Светлана, пододвигая наконец свой стул и усаживаясь поближе к столу. – Он привёз мне рецепты, а я только исполнитель.
– Геннадий, колись, – потребовал Серёга, отважно подцепляя неизвестное кушанье.
– Это одно из национальных блюд японской кухни. В основе его лежит, конечно же, рыба, у них вообще почти всё приготовлено из рыбы. Необычность этого блюда в том, что рыба пропитана специальным соусом, настоянным на специях, состав которых не разглашается. Всё очень просто, – объяснил он, – хочешь – покупай, не хочешь – не бери, но тайну компонентов тебе никто открывать не собирается.
– А это что? – с опаской произнесла тётя Сима, снимая крышку с дымящегося горячего блюда.
– Это такой шашлык из рыбных деликатесов на змеином соусе.
– На каком? – поперхнулся Серёга.
– Шутка, – рассмеялся Генка, – расслабься, дружище. Это кислый соус на лепестках специальной вишни, растущей только в Японии.
– Сакура, что ли? – спросила просвещённая Светлана. – Этого не может быть, это дерево священное, японцы его не используют в пищу, они дышать на него и то боятся, не только есть, наверное, это что-то другое.
– Там есть такие хитрецы, которые делают экстракт на основе лепестков местной войлочной вишни или что-то в этом роде. Вкуснота необыкновенная, советую попробовать. Если честно, – сознался Геннадий, – я не в ладах с японским, вон Лев знает, – кивнул в сторону Вороновского, – а местные жители, торгующие всякой экзотикой на рынке, не в ладах с английским. Может, конечно, они просто ваньку валяют, прикидываясь неграмотными, чтобы с нами, приезжими, никаких дебатов не вести, кто их знает, только из них ничего клещами не вытащишь. Мяу-мяу, и всё тут. Холоса, бели, холоса, – больше ничего не в состоянии сказать. Но наши, кто там не первый раз был, брали эту приправу на ура, так что, должно быть, вкусно.
Пирушка подходила к своему финальному завершению: салаты были съедены, шашлык, кстати сказать, очень недурной, тоже бесследно канул в небытие, чай выпит. Фотографии обошли всех присутствующих по кругу уже второй раз, когда Гена неожиданно встал и, прокашлявшись, произнёс:
– Дамы и господа, леди энд джентльмены, сэры энд… прилагающиеся к ним дамские элементы! Я хочу сказать, что поездка моя удалась, – проговорил Гена, успокаивая жестами рук поднявшееся было благородное негодование в женской половине общества. – Улетев впервые так далеко от дома, я получил массу незабываемых впечатлений. Конечно, если честно сознаться, сначала было немного страшновато, как я там да что я там, но потом освоился, и мне всё очень понравилось.
– С боевым крещением тебя, – вставил Тищенко.
– Спасибо, – ответил довольный Геннадий. – Так вот, я многое увидел, многое узнал, и мне захотелось привезти каждому из вас что-то, что являлось бы небольшим кусочком Японии. Я долго думал над тем, что бы понравилось или поразило вас, и вот… – сделал торжественную паузу Якорев, извлекая из гардероба большую сумку, – что из этого вышло.
Ребята затихли, заинтригованные его действиями, а он, глядя на тётю Симу, проговорил:
– Начну с вас, Серафима Ивановна, как с самого старшего представителя нашего отделения. Вот здесь, – Гена достал чёрную жестяную коробку, на которой жёлто-оранжевым цветом были выведены какие-то загадочные иероглифы, – самый полезный чай во всей Японии. Говорят, что если его правильно приготовить, он прибавляет силы и даёт молодость. Заваривать его сложно, там даже специальная инструкция есть, но если это дело освоить, человек сможет всем болезням сопротивляться.
– Ой, удружил, – прослезилась тётя Сима, беря в руки коробку. – Спасибо тебе, что не забыл обо мне. – Она подошла и звонко чмокнула Геннадия в щёку. – Вот научусь, как надо, натренируюсь дома, буду и вас угощать, – пообещала она.
– Пейте на здоровье, – ответил Генка, залезая в сумку опять. – Теперь тебе, Светочка, – торжественно провозгласил он, разворачивая перед глазами изумлённых друзей искрящуюся шёлковую ткань.
На светло-розовом блестящем поле роскошного кимоно были изображены ветки той загадочной вишни сакуры, о которой сегодня она вспоминала. Крупные тёмно-розовые нежные лепестки, много темнее самого материала, были матовыми, а чёрные искривлённые ветви вишен выделялись причудливым замысловатым узором, сплетаясь между собой.
– Какая красота, – не удержалась Маришка, – прямо неземная!
– Всё, – подвёл итог Серёжа, – Светочка теперь ни посуду мыть не будет, ни шарлотки печь, она у нас теперь может только у зеркала стоять и собой любоваться, поскольку в этом наряде тянет никак не меньше, чем на особу императорской крови.
– Ну тебя, – смутилась Светлана, – спасибо, Ген, мне всегда хотелось такое чудо примерить хотя бы один разочек.
– Теперь твоё, – засиял Гена, – носи хоть круглосуточно. Марин, а тебе я отыскал то, что является диковинкой даже в самой Японии.
Он с осторожностью достал из сумки какой-то большой свёрток, замотанный во много слоёв мягкой обёрточной бумаги. Развернув его, он ухватил за горлышко и вытащил длинную и очень странную бутылку. Она была винтообразной формы, словно пара перекрученных между собой верёвок. Внутрь её были вложены какие-то яркие не то ягоды, не то овощи, своим внешним видом напоминавшие небольшие круглые перцы, висящие единой виноградной гроздью. По дну бутылки и по бокам вились загадочные изумрудно-болотные травы и листья, названия которых никто за столом не знал. Раствор имел тёмно-янтарный оттенок, насыщенный и тёплый, не похожий ни на что виденное ранее.
– Что это такое? – удивилась Маришка, беря с осторожностью бутылку в руки.
– Еле довёз, боялся, разобью, всю дорогу на коленях держал, даже в багаж не стал сдавать.
– Все двенадцать часов? – не поверил Серёга.
– Даже немного больше, – честно ответил Генка. – Это, Маришка, декоративный элемент любой японской кухни. Что там есть внутри, я тебе сказать не могу, какой-то замаринованный заморский продукт, наверное, как наш помидор или перец. Я думаю, открывать и есть не стоит, по крайней мере в Японии я с этим не встречался, эта штука стоит просто для красоты.
– Спасибо, Геночка, очень необыкновенная вещь, – поблагодарила Маришка с сияющими глазами, прикидывая, как здорово будет смотреться это яркое украшение на подоконнике в кухне.
– Мариш! Суть необыкновенности этой вещи состоит не в его яркости и экзотичности.
– А в чём?
– Присмотрись внимательнее, горлышко этой витой бутыли чрезвычайно узкое, а предметы, помещённые в неё, намного больше по объёму, почти втрое, особенно там, где самое широкое место, на дне. Видишь, нижний шарик занимает почти всю поверхность дна.
– Ой, – изумилась Маришка, – а я сразу и не обратила на это внимания. А как же они так смогли сделать?
– Они прикрепляют эти бутылки к растениям в тот момент, пока ещё есть возможность опустить плоды в бутылку, то есть тогда, когда они находятся ещё практически в состоянии завязи. Бутылка прозрачная, солнечный свет, необходимый для развития плодов, попадает сквозь стекло, а корень питается от земли очень даже полноценно, поэтому они растут в бутылке так же, как и их незакупоренные сородичи.
– А как же они становятся консервами? – резонно поинтересовалась Маришка.
– Дорастив плоды до определённого размера, гроздь срезают, а потом аккуратненько, пинцетиком, декорируют всё это листьями. Потом, я думаю, поступают приблизительно так же, как моя Светлана, когда маринует огурцы: стерилизуют, заливают, закрывают, и – готово.
– Надо же, чего только не бывает на свете! – восхитилась Маришка.
– Серёга! – громко воскликнул Якорев, – теперь твоя очередь принимать дары волхвов.
– Я весь внимание.
– Наверное, ты неоднократно слышал, что в Японии существует национальный обычай харакири, с моей точки зрения, весьма варварский, но считающийся самым обыкновенным делом в самой стране.
– Я не понял, какое отношение харакири имеет ко мне, разве я достоин подобной участи?
– Харакири – это, конечно, древний обычай. Для этого у них существовал даже специальный короткий меч, слегка сжатый по краям. Сейчас это уже далёкое прошлое, и эти мечи не используются, они стали чем-то вроде раритета, но до сих пор во многих домах они вывешиваются на самом видном и почётном месте, как бы символизируя порядочность и честность его хозяина. Серёга, я привёз тебе такую штуку, – гордо провозгласил Генка, – потому что всегда считал тебя достойным человеком. Я думаю, живи ты в Японии сейчас, тебе в доме держать его было бы не стыдно.
– Спасибо тебе, Ген, и за подарок, и за твоё мнение обо мне, – серьёзно произнёс обычно весёлый Сергей.
– Лёвушка, остался ты один обойдённый моим вниманием. Я вот рассказывал ребятам, как ты надо мной в ресторанчике потешался, они животы со смеху надорвали. – Все загудели, вспоминая этот эпизод.
– Ген, тяжело в ученье – легко в бою, это ещё великий Суворов изрёк, – проговорила Светлана.
– Вот именно, – подхватила Маришка, улыбаясь во всё лицо.
– Это всё понятно, – согласился Геннадий, – но есть другая поговорка: долг платежом красен.
– Давай считать, что ты мне ничего не должен, – решительно проговорил Лев, испуганно замахав руками, но глаза его светились мягким весёлым светом, потому что он догадался, что его друг наверняка придумал что-нибудь эдакое, достойное ответа.
– Дорогой Лёвушка, я безропотно молчал, когда ты поил меня тёплой рисовой баландой, убеждая в том, что это самая настоящая водка; я ел сырую рыбу с неизвестным именем, обламывая зубы о непроваренный рис; я пытался удержать в руках палочки, выбивающие азбуку Морзе в моих сведённых судорогой пальцах. На тарелке синим пламенем горел костёр, из чашек шёл непонятный дым, но я крепился изо всех сил, принимая в расчёт то, что было, по твоим словам, производственной необходимостью.
– Я в полной мере оценил силу твоих страданий, – покаянно опустил голову Лев.
– Час расплаты наступил, – провозгласил Генка, вытаскивая из сумки невысокую бутылку, похожую на обыкновенную водочную тару.
Сначала никто не понял, в чём суть подарка, но, присмотревшись внимательнее, все разинули рты. В бутылке, наполненной прозрачной желтоватой жидкостью, была замаринована самая настоящая змея, свёрнутая упругими кольцами. Мелкие чешуйки кожи, переливаясь на свету, бросали тонкие лучики блестящих отсветов. Её глаза были безжизненными, потухшими, но от этого устрашающий вид нисколько не изменился.
– Ты хочешь сказать, что это пьют? – пробормотал Серёга. – Или никто этого точно не знает, потому что после подобной дегустации поделиться опытом просто некому?
– Она настоящая? – Тётя Сима потрясённо приложила обе руки ко рту.
– Надеюсь, что ты брал это в государственном магазине, – заметила оптимистичная Светочка.
– Один – один, – подвёл итог Вороновский, резким движением свинчивая крышку, а потом осторожно придерживая бутылку за горлышко. – Я знаю, что это такое, поверьте мне, вещь потрясающая. Это действительно разновидность водки, очень дорогая и высоко ценящаяся в Японии и на всём Востоке. Змея там настоящая, причём одна из самых ядовитых на Земле.
– Вы оба сошли с ума, – проговорила Светлана, испуганно глядя на действия Вороновского.
– Лучше сходи, Светик, за рюмками, только не очень большими, её пьют потихоньку, а то бобо может выйти.
– Ни за что, – наотрез отказалась Светлана, – только через мой труп.
– Трупов не будет, я тебе обещаю, – засмеялся Лев. – Прежде чем змею замариновать, весь яд из неё изъяли, так что она абсолютно безопасна, я бы даже сказал, что эта водка более приемлема для употребления, чем наша питьевая московская вода из-под крана. То, что вокруг чучела, – необыкновенный целебный настой на травах, излечивающий более сотни болезней, лекарства от которых у официальной фармакологии пока нет.
– А ты твёрдо уверен, что это именно тот напиток, о котором ты ведёшь речь? – спросил Серёга.
– Конечно.
– Ты это уже пил? – почти по буквам проговорила потрясённая до глубины души Маришка.
– И не единожды, – спокойно ответил Лев. – Как видишь, жив-здоров.
Наливая рюмку себе и ухмыляющемуся во весь рот Гене, Вороновский, посмотрев на окружающих, спросил:
– Может быть, кто-то ещё решится составить нам компанию?
Сначала все молчали, а потом вдруг неожиданно для всех раздался голос тёти Симы:
– А что, я, пожалуй, не откажусь. В жизни всё нужно попробовать, когда ещё такую диковину увижу!
– Ай да тётя Симочка! – восхитился Вороновский, – с тобой хоть в разведку, хоть в болото, никуда не страшно.
– Тогда и я, – робко проговорил Серёга. – Если помрём, так все вместе, одной компанией веселее будет.
– Решился? – переспросил Геннадий.
– Ты наливай, а то я, не ровён час, передумать могу, – попросил он, глубоко дыша.
– Всё, добровольцев больше нет? – изрёк Гена, наполняя Серёгину стопку почти до краёв.
– Мы останемся на тот случай, если вас откачивать придётся, – не растерялась Маришка.
– А я бы тоже попробовала, – вдруг проговорила Светочка, работавшая в крепком коллективе мужчин уже не один год и не желавшая отрываться от компании. Покинув женский лагерь, в котором теперь остались только Якорева и Вороновская, она обратилась к мужскому обществу: – Насколько я понимаю, змея – это просто антураж, от неё ни вреда, ни проку?
– Тогда нас с тобой, Светик, останется всего двое, – обречённо сказала Маришка, глядя на жену Якорева и ища поддержки хотя бы в ней. – Я имею в виду тех, кто психически уравновешен и имеет достаточные тормоза для того, чтобы вовремя остановиться.
– Ну нет, Маришечка, я своего Геночку одного не отпущу. А вдруг и правда помрёт, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы Бог не услышал.
– Значит, вы все решились? – Глаза Маришки стали похожи на две спелые вишни, до того они потемнели от испуга.
– А разве ты не жена декабриста, Мариш? – спросил, незаметно посмеиваясь, Лёвушка. – Ведь ты же жена врача, я всегда думал, что это приблизительно одинаковые вещи.
Маришка шумно вздохнула и, оглядев окружающих, с уверенностью произнесла:
– Нет, Вороновский, ты не совсем прав: жена врача – это ещё хлеще, чем жена декабриста, потому что у них хоть выбор был, а у нас его нет. Наливай, помирать – так с музыкой.
– Зачем же сразу помирать? – не согласился Лев, доливая остатки настойки в Маришкину стопку. – Мы ещё поживём.
– У нас ещё много дел, – подхватил Геннадий.
– Тогда начнём с самого неотложного, – авторитетно заявила тётя Сима, поднося свою стопку к центру. – Ну что, ребятки? За то, что было, то, что есть, и то, что нам ещё неведомо.
* * *
Как только Лев перешагнул порог квартиры, Маришка сразу увидела, что он чем-то расстроен. Брови его почти сошлись на переносице острым углом, а уголки губ опустились книзу. Маришка обеспокоенно посмотрела на Льва, но спрашивать ничего не стала, решив дождаться, пока он всё расскажет сам. Ждать пришлось недолго. Сняв верхнюю одежду и ополоснув руки в ванной, Лев пришёл на кухню и начал разговор.
– Знаешь, Мышка, Павел подал заявление об уходе, – произнёс он.
– Как об уходе? – Маришка, переворачивающая в этот момент картошку на сковородке, подняла глаза и на какое-то мгновение даже позабыла об ужине. – Бессонов? Пашка? Не может быть, вы же столько лет вместе проработали. Может, у него что-нибудь произошло и он сделал это сгоряча, не подумав?
– Да нет, Мариш, всё намного серьёзнее, – вздохнул Лев и, не торопясь, стараясь ничего не перепутать и не упустить, начал рассказ.
…Павел Игоревич Бессонов работал в клинике давно. Вся его жизнь, насколько он себя помнил, была связана с медициной. Ещё с пелёнок он решил, что будет доктором, и с тех пор не изменял своему пристрастию. Нельзя сказать, чтобы он был одержим выбранным делом или что был врачом от Бога, вовсе нет. По большому счёту, Бессонов даже не любил своей работы, он просто добросовестно относился к обязанностям и не представлял себе существования на другом поприще. Для него было ясно, как белый день, что он мог стать только врачом. Отчего происходила подобная уверенность – непонятно, но факт оставался фактом.
Сказать, что он был совсем равнодушен к пациентам, значит, покривить душой. Стараясь помочь людям, он делал всё, что от него зависело, но, когда смена заканчивалась, он выходил из отделения и, напрочь позабыв об их судьбе, занимался только собственной. Он не понимал коллег, которые растрачивали жизнь, отдавая её по кусочку чужим людям.
Осуждать Бессонова было сложно, да и, по большому счёту, не за что. Он был всегда спокоен, собран, сдержан, просто работа в клинике не была его жизнью, как медицина не стала настоящим призванием. Если бы он решил для себя, что занимает не своё место, то наверняка ушёл бы, причём без сожалений и бесполезных внутренних метаний, но дело в том, что для этого нужно было сделать осознанный выбор в пользу чего-то другого, а этого другого не было.
Практиковал он успешно, жалоб от пациентов на него не поступало никогда, но для ребят, работавших в отделении, он всегда оставался чужаком. Сначала они пробовали растормошить Павла, принимая его необщительность за излишнюю стеснительность и приглашая на совместные вечеринки и пикники. Но, видимо, Бессонову совсем не требовалось их общество, и он отказывался от встреч, изобретая каждый раз какой-нибудь благовидный предлог. Сначала ребята сочувствовали его занятости и, утешая тем, что вечеринка не последняя, обещали позвать в следующий раз. Потом приглашать стали реже, да и то больше для формальности и очистки совести, заранее зная, какой последует ответ, а потом и вовсе про него забыли, не считая нужным звать человека, не заинтересованного в этом ни на грамм.
