Текст книги "Дар божий. Соперницы"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
– То, что вы рассказали, ужасно, – с расстановкой произнесла директор, – мне даже не верится, что всё это могло произойти в нашем коллективе. Наталья Эдуардовна – педагог с огромным стажем, работающая в нашей школе не одно десятилетие, и никогда она такого не допускала.
– Вы подвергаете мои слова сомнению? – обиделся Вороновский.
– Боже меня упаси, наверное, у вас есть основания прийти ко мне, просто всё так невероятно…
Она встала из-за стола, подошла к окну и сквозь прорези жалюзи взглянула на школьный двор.
– Как вы считаете, не было ли у Евдокимовой каких-то особых причин так поступить? И ещё, мне непонятно, откуда у неё появилась подобная информация. Ведь то, что она сказала, это правда? – Директор повернулась лицом к Вороновскому и прямо взглянула ему в глаза.
– Да. Это правда, я усыновил этих детей сразу после их рождения. Племянница умерла в родах, и мы пошли с женой на этот шаг обдуманно, не с бухты-барахты. Что касается Евдокимовой, то у меня есть единственное предположение. Татьяна Николаевна сказала, что в беседе с ней Евдокимова обмолвилась, будто бы в то же самое время, когда происходило усыновление мальчишек, в нашей клинике рожала её сноха. Сам напрямую к этой больной я отношения не имел, её курировал один из наших сотрудников. История эта старая, я заглянул в архив и выяснил, что у снохи Евдокимовой должны были родиться две девочки, но одна из них была очень слаба и умерла, еще не родившись, в утробе матери. Видимо, в смерти своей второй внучки Евдокимова винит нас, и меня в том числе, поскольку тогда я был заместителем заведующего отделением, в котором всё это случилось. Поверьте, наши сотрудники бьются за каждую жизнь, и если так произошло, то помочь ей было не в наших силах.
– Страшно подумать, – задумчиво проговорила директор, всё так же глядя на школьный двор, – какую травму можно нанести детям таким неосторожным высказыванием, тем более если это всё проделано, как вы говорите, намеренно. Значит, вы считаете, что особых поводов ненавидеть лично вас у неё не было.
– Я думаю, что так. Вы меня, конечно, извините, но разве это имеет хоть какое-то значение? Есть повод, нет повода, разве это даёт право учителю поступать подобным образом?
– Вы совершенно правы, этот аспект не имеет весомого значения в данной ситуации. Мне хотелось бы вас спросить, Лев Борисович, а почему вы так долго не приходили, и что заставило вас пойти на этот разговор сегодня, ведь, насколько я поняла, прошло уже больше полутора месяцев?
– Понимаете, во-первых, я человек очень занятой, порой дела в клинике складываются так, что люди, нуждающиеся в моей помощи, не могут ждать. С этим связан напрямую вопрос о свободном времени. Часто я работаю даже без выходных, появляясь дома тогда, когда все нормальные люди видят уже седьмые сны. Два раза я освобождался раньше, но этого, видимо, было недостаточно для того, чтобы застать вас на рабочем месте. Сегодня первый день, когда я смог вырваться сразу после операции и прийти домой раньше обычного. А во-вторых, мы с Маришкой решили, что должно пройти достаточно времени, чтобы ребята смогли хотя бы немного прийти в себя и позабыть про эту историю. По крайней мере так нам посоветовала учительница детей.
– Вы говорили с ней об этом случае?
– Да, она позвонила нам домой спустя день после происшествия.
– Интересно, почему она не пришла с этим ко мне, я бы могла заняться этим раньше.
– В этом есть и моя вина, я просил её этого не делать, мне хотелось первому переговорить об этом с вами и, если честно, посмотреть на вашу реакцию своими глазами.
– А какой реакции вы от меня ожидали?
– Я думал, что, по сложившейся традиции, вы могли бы сделать замечание завучу, так сказать, не вынося сор из избы, встав на её сторону.
– Да, так обычно и поступают, вы правы, но случай необычен. Я считаю действия Евдокимовой, мягко сказать, аморальными. У меня, к сожалению, не так много времени, как хотелось бы. Что вы предлагаете конкретно?
– Этот работник профессионально непригоден для работы с детьми.
– Вы понимаете, что такими кадрами я разбрасываться не могу? – чуть жёстче спросила она.
– Понимаю, но вы же сами сказали, что здесь случай особый. Речь идёт о профессиональном преступлении, направленном против детей. Иначе, как мне это ни прискорбно говорить, я вынужден буду обратиться в суд.
– Это ваше решение?
– Да.
– Я поняла вашу позицию, Лев Борисович, и целиком её поддерживаю, но боюсь, что возникнут трудности определённого порядка, которые я сейчас называть не стану. Давайте договоримся так. Вы или ваша жена, если вы не сможете по каким-то причинам подойти сами, придёте в этот кабинет ровно через неделю, и мы продолжим начатый разговор. Мне необходимо время, чтобы во всём этом разобраться досконально.
– Ничего не имею против, – ответил Вороновский. – Ровно через неделю я постараюсь прийти сам. Всего доброго.
Вороновский вышел из кабинета, не обращая внимания на разъярённую фурию у дверей, и направился к выходу, когда по селекторной связи услышал:
– Алла Игнатьевна, Евдокимову ко мне в кабинет, срочно!
– Бегу, – ответила секретарь и неожиданно для Вороновского весьма лихо сорвалась с места. Глядя на её бесформенные габариты, ни за что нельзя было бы ожидать от неё такой прыти, и Вороновский подумал в который раз, что внешность бывает весьма обманчивой.
На скамейке первого этажа сидели Гришка с Андрейкой, притихшие, слегка испуганные, явно дожидающиеся отцовской нахлобучки. Подойдя поближе и увидев их несчастные мордашки, Лев чуть не засмеялся от нахлынувшего чувства теплоты и сострадания к двум мученикам.
– А не пойти ли нам втроём, чисто мужской компанией, в кино, как вы считаете? – спросил он, с удовольствием наблюдая за тем, как проясняются их лица.
– А как же разговор? – поднял на него свои сияющие глаза Гришка.
– Я думаю, он от нас никуда не убежит, поговорить мы с вами сможем и вечером, – резонно ответил он.
– А как же мама, она же нас ждёт? – испуганно возразил Андрей.
– Я думаю, что и этот вопрос можно уладить, – успокоил его отец, доставая мобильник. – Или вам будет тяжело нести рюкзаки? – нахмурился он, делая вид, что об этой очень важной стороне вопроса он случайно забыл.
– Да что ты, па, чего там нести-то? – воскликнул Гришка.
– Ерунда, – поддержал брата Андрей.
– Но там придётся сидеть вместе, а вы вроде бы в ссоре?
Ребята хотели что-то ответить, но, переглянувшись, замолкли, а потом, посмотрев на отца и поняв, что он над ними смеётся, дружно расхохотались.
– Пойдём, а то опоздаем, – потянул его за рукав Гришка.
– Правда, билетов может не хватить, пойдём скорее, там такая киношка классная идёт! – нетерпеливо присоединился Андрей.
– Ну ладно, тогда давайте поторопимся, – согласился Лев, надевая перчатки.
В это время в кабинете директора сидела завуч и изумлёнными глазами смотрела на лист бумаги и ручку, лежащие на столе.
– Вы серьёзно мне это предлагаете? – возмущённо произнесла она.
– Разве похоже, что я вызвала вас для того, чтобы повеселиться? Серьёзнее не бывает. Сейчас вы возьмёте ручку и напишете заявление об уходе по собственному желанию. Знаете, у меня эта история в голове не укладывается. Как вы могли на такое пойти? – холодно проговорила директор.
– Я не пойму, из-за чего подняли весь этот шум, я что, сказала неправду? – Она с обидой поджала губы и с укором посмотрела на директора. – Если вы по всякой ерунде станете увольнять людей, проработавших в школе с моё, вам не с кем будет работать. Подумаешь, проблему нашли!
– Это решаемая проблема. Сейчас вы напишете заявление, и она сама собой сойдёт на нет. Если вы даже не можете понять, о чём идёт речь, вам действительно нечего делать в школе.
– А если я не стану писать? – спокойно спросила она, отодвигая от себя лист и ручку.
– Тогда отец детей подаст на вас в суд. Нашей школе не нужны лишние проблемы, поэтому вы сейчас всё напишете так, как положено, – уверенно надавила она.
– Запомните, – сказала завуч, вставая и отодвигая ногой стул. – Я по своей воле отсюда никуда не уйду. Я здесь работала, когда вы ещё школу не окончили, так что вы мне не указ. Хотите уволить – пробуйте, сомневаюсь, что у вас это получится, а я помогать вам в этом не намерена.
Она с презрением глянула в глаза Гончаровой, развернулась спиной и, не попрощавшись, вышла из кабинета, со всей силы хлопнув дверью.
* * *
Марина из-за шторы видела, как её ненаглядные мужчины возвращались из кинотеатра домой, но, чтобы не смущать их лишний раз, лишая ощущения полной жизненной самостоятельности, она на всякий случай отошла от окна подальше. Любимые макароны по-флотски дымились в огромной чугунной сковороде, занимавшей добрую половину плиты; на столе были разложены приборы, расставлены чашки, в общем, все было готово по полной программе к встрече враждующих сторон и добровольного миротворца в лице главы семьи.
Ребята помыли руки, сели за стол и, нахваливая от души мамину стряпню, принялись уничтожать стратегические запасы «флота». Как близнецы ни старались, по очереди бросая через стол реплики, родителям было ясно, что ни о каком перемирии не было даже речи. Мальчишки сидели, яростно работая ложками, в основном уткнув носы в тарелку и не говоря друг другу ни слова. Когда же их взгляды случайно пересекались, между ними словно пробегал электрический разряд: на миг они оба непроизвольно задерживали дыхание, бледнели и старались поскорее отвернуться, чтобы не дать родителям повода для подозрения и беспокойства, продолжая стучать ложками в ускоренном режиме.
Несколько раз Маришка и Лев понимающе переглядывались и недовольно вздыхали, в уме прикидывая, как лучше разрядить ситуацию. Видимо, ссора вышла действительно серьёзной, если мальчишки, не сговариваясь, начали скрытничать, впервые не допуская старших в свой детский мир. Если раньше и происходила какая-то ссора, всё было ясно и понятно ещё до того, как она выливалась во что-то стоящее, виновнику неприятностей выносилось порицание и доступно объяснялась причина недовольства окружающих.
В этот раз всё было иначе. Внешне казалось, что конфликт был уже полностью исчерпан и томагавки глубоко закопаны в землю. Коллективная мужская вылазка должна была поставить жирную точку в деле примирения враждующих сторон. Но выходило всё по-другому, странно и непредсказуемо. Мальчишки усиленно делали вид, что статус-кво восстановлено и всё в полном порядке, но старшие чувствовали: на этот раз вопрос не был пустяковым, поэтому вечером, уже после ужина, поняв, что с мёртвой точки так ничего и не сдвинулось, Вороновский, слегка кивнув Маришке головой, отправился в детскую.
Каждый день из года в год происходило приблизительно одно и то же. Когда наступало время ложиться в постель, у каждого из мальчиков вдруг невзначай находилась масса срочных дел, о которых они по какой-то невероятной случайности просто забыли в течение дня или на них совершенно не хватило времени, потому что, помимо них, существовали не менее важные и неотложные вопросы.
Каждый раз, пытаясь уложить близнецов в постель, Маришка затрачивала почти час на то, чтобы свет в комнате наконец-то погас. К слову сказать, то, что в комнате не горел свет, ещё совсем не означало, что Гришка и Андрей угомонились. Случалось, в тишине квартиры было слышно, как они переговариваются шёпотом, называя ходы шахматной партии, которую доигрывают устно, закрыв глаза и представив игровую позицию в уме. Иногда это было что-то другое, необязательно шахматы, но непременно запрещённое и во что бы то ни стало после отбоя.
Сегодня свет был погашен в считанные секунды, и в комнате, как ни прислушивались родители, царила полнейшая тишина. Вороновский постоял немного за дверью, рассчитывая услышать что-нибудь, что явилось бы предлогом для внеочередного вторжения, но потом, бросив это бестолковое занятие, открыл дверь и шагнул в темноту.
На первый взгляд неискушённому человеку могло показаться, что дети крепко спят, отвернувшись к стенкам и уткнувшись носами в подушки, но Вороновский, войдя в комнату, сразу понял: это не так. Оба брата лежали неподвижно, затаив дыхание, и всем своим видом стремились показать, что отец немного опоздал и его визит крайне неуместен.
– Значит, почти спим? – поинтересовался Лев, присаживаясь на стул около письменного стола.
Из коридора падала узкая полоска электрического света, как бы разрезая пространство комнаты на две равные половинки. Андрей засопел, ничего не ответив; Гришка, мотнув головой, тоже промолчал, только закопался в подушку ещё глубже.
– Я, наверное, облегчу вам жизнь, сказав, что внешняя сторона конфликта мне уже известна и в этом плане вам ничего не нужно мне объяснять, – продолжил Вороновский так, будто на свой первый вопрос получил утвердительный ответ. – Мне не ясно только одно. Я понимаю, жизнь так устроена, что не всегда тишь да гладь, да божья благодать. Но я даже не могу измыслить такой причины, которая могла бы разрезать меньше чем за день родных людей настолько, чтобы они стали вдруг непримиримыми врагами.
Он помолчал немного, ожидая ответа на свои слова, но мальчишки упрямо молчали, думая каждый о своём и затаив друг на друга глубокую обиду.
– Насколько я понимаю, вам сказать мне нечего? – спросил он. – Лично для меня нет ничего в мире, что смогло бы заставить меня разлюбить вас и Маришку. Такой причины просто нет, вы – это часть меня самого, вы – самое дорогое, что есть у меня в этой жизни, и что бы ни случилось, до конца моих дней вы останетесь единственным, святым и неприкосновенным.
Он замолчал, взвешивая дальнейшие слова, как вдруг в темноте, шмыгнув от обиды носом, раздался Гришкин срывающийся голосок:
– А предательство не может быть такой причиной?
Андрей насторожился, потихоньку стянув с уха уголок ватного одеяла.
– Предательство? – Вороновский задумался. – Предательство – может. Только я никогда не поверю в то, что кто-то из вас смог предать брата.
– Можешь не верить, – буркнул Гришка. – Я тоже не верил, пока своими глазами не увидел, как это бывает.
– Ты на свою сторону одеяло-то не перетягивай, – сел на кровати Андрей. – Это ещё кто кого предал – вопрос.
– А что здесь неясного? – огрызнулся Гришка, – по-моему, яснее не бывает. – Он тоже сел на кровати, завернувшись в одеяло, словно в кокон.
Вороновский понял, что сейчас, если он не вмешается, снова произойдёт столкновение. Мальчики сидели на своих кроватках, уставившись друг на друга и яростно сверкая глазами.
– Я могу узнать, что каждый из вас подразумевает под словом «предательство»? – осторожно произнёс Лев. Боясь потерять столь дорогую зацепку, позволяющую продолжить разговор, он подумал о том, что одним неаккуратным словом он может совершенно ненамеренно снова порвать тоненькую ниточку, вытянутую им из клубка мальчишеской обиды.
– Если за твоей спиной родной брат уводит друга, разве это не называется предательством? – Губёшки Андрея задрожали, сложившись в узенькую полосочку, пока, поджавшись, не исчезли окончательно.
– Странно, что ты решился рассказать про себя, – повернулся к брату Гришка.
– А я не про себя, я о тебе речь вёл, – возразил Андрей.
– Во-о-от, значит, до чего доехали, – протянул обиженно Гришка, – всё с ног на голову встало. Сам с моей подружкой ушёл, даже не вспомнив обо мне, а я, значит, предатель, так выходит дело?
– Я с ней дружил ещё тогда, когда ты с замотанным горлом дома сачковал! – парировал Андрей.
– Она меня в пару на большой переменке выбрала, вот ты и взбесился! – крикнул Гришка, всем своим видом давая понять, что уж его-то обмануть не удастся, несмотря на все потуги брата. – Может, отец и купится на твоё враньё, только не я!
– Да ты обо мне вообще забыл, стоило этой фифочке в юбочке тебе глазки состроить! – взбеленился Андрюха. – Что, на бантики потянуло? Давно в дочки-матери не играл, соскучился по куколкам?
Видя, что ссора набирает обороты, Вороновский улучил секунду затишья и вмешался:
– Я думаю, что узнал вполне достаточно, чтобы составить своё мнение. Вас я уже выслушал, теперь ваша очередь слушать. Я глубоко потрясён тем, что произошло, потому что более гадкой причины разорвать мужскую дружбу, чем наивные женские глазки, пожалуй, трудно найти на всём белом свете.
Мальчишки замерли с открытыми ртами, совсем не ожидая такого начала выступления отца. Странно было даже не то, что он говорил, а то, как он всё это произносил. Казалось, он говорит не с детьми, своими сыновьями, почти в семь раз моложе его, а с равными людьми, с мужчинами, такими же, как он сам. Почувствовав перемену в интонациях отца, мальчики замерли, боясь шелохнуться и жадно ловя каждое слово, стараясь не пропустить ничего.
– Я многое видел и много истоптал дорог, но более надёжного способа разрезать двоих мужчин, наверное, на земле ещё не придумано. Каждый мужчина, независимо от того, стар он или молод, устроен так, что всю свою жизнь он должен доказывать всем, и в первую очередь самому себе, что он лучший. Когда дороги двух соперничающих сторон пересекаются, приходит беда, и чем сильнее характеры противников, чем больше у них желания вырвать победу, тем беда страшнее. Но самое плохое, если скрестились дороги двух людей, роднее которых друг для друга никого и на свете не может быть.
Мальчишки сидели не шевелясь, чувствуя, как гулко бьются их сердца.
– Слава Богу, что эта история произошла с вами сейчас, пока вы ещё малы, и вам, по большому счёту, делить нечего. Было бы намного хуже, если бы всё это случилось с вами, когда действительно для этого нашёлся бы серьёзный повод.
– А разве сейчас не такой случай? – тихонько проговорил Гришка.
– Нет, – уверенно сказал Вороновский. – Нет, – ещё раз повторил он. – Это ещё не любовь, это, на ваше счастье, просто обида. Ведь дружить можно было бы и втроём, правда?
– Правда, – сознался Андрей, – просто нам это почему-то не пришло в голову.
– Тогда это не беда, назовём всю эту историю недоразумением, хорошо? А недоразумение в любой момент можно исправить. Сейчас важнее другое.
– Что? – почти в один голос произнесли ребята.
– Я хочу, чтобы вы на всю свою жизнь запомнили, что важнее семьи, что бы там ни случилось, ничего быть не должно. Понимаете, мы все, четверо, родная кровь, одно неделимое целое, которое никто и ничто не в состоянии сломать: ни расстояния, ни время, ни обстоятельства. Если когда-нибудь вам в жизни станет сложно, вспомните о том, что вам говорил отец, когда вы ещё были детьми: нет ничего дороже родных людей, – и тогда всё у вас обязательно получится. Обещаете?
Братья кивнули в ответ, а Лев не торопясь вышел из комнаты и потихоньку прикрыл за собой дверь.
Прошло несколько минут, в течение которых в комнате мальчиков было тихо. Потом Гришка снова сел на кровати. Услышав шевеление, Андрей откинул одеяло и последовал примеру брата.
– Андро, а может, это правда глупость, с Юлькой-то? – робко проговорил он.
– А то нет, мы с тобой сегодня походили на двух дурачков из одной сказки. Гринь, больше этого никогда не произойдёт. Мы – братья, давай не будем об этом забывать, и тогда у нас всё получится, папа ещё никогда нас не подводил.
– Давай поклянёмся, что запомним его слова, – предложил Гришка.
– Давай, – согласился братишка. – Мир?
– Навсегда, – торжественно прошептал Андрей.
Ребята пододвинулись к краям кроватей и, вытянувшись в струнку, коснулись рук друг друга. Потом, откатившись обратно, накрылись одеялами и вскоре, успокоившись, мирно засопели.
Вороновский, войдя в комнату и поймав обеспокоенный взгляд Маришки, сел на диван и, улыбаясь, произнёс:
– Уснули наши донжуаны, а я ощущаю себя почти Макаренко в молодые годы. Знаешь, я иногда им страшно завидую, у них впереди ещё столько интересного, их дорога только начинается.
– Не спеши ставить крест, твоя ещё тоже не закончена, и неизвестно, что впереди.
– Да что уже может быть впереди, только воспоминания о том, что было в прошлом, – отшутился он.
Если бы он только мог предположить, насколько права была Маришка и какой крюк сделает вскоре его собственная жизнь! Но если бы мы знали все тропинки своей жизни, то из них не сплелась бы ни одна стоящая дорога.
* * *
– Я хотела уладить всё по-хорошему, без лишнего шума, но она отказалась писать заявление наотрез.
Евгения Игоревна встала из-за стола проводить гостя до дверей кабинета. Она была небольшого роста, Вороновский был её выше почти на полторы головы, и оттого она казалась рядом с ним не просто маленькой, а почти кукольной. Во второй раз Вороновский подумал о том, какие необыкновенные у неё глаза. Карий цвет был настолько глубоким, что зрачки полностью сливались с радужной оболочкой, и окунувшись в омут этих замечательных глаз, можно было так и не добраться до их дна.
– Спасибо вам за всё, и в первую очередь, за поддержку, – с благодарностью произнёс Вороновский. – Я понимаю, насколько болезненным может оказаться для школы подобный инцидент, поэтому не хочу скандала, наверное, так же, как любой разумный человек на моём месте. Но оставлять всё как есть я тоже не намерен. У меня к вам встречное предложение.
Гончарова вопросительно посмотрела на Вороновского.
– Теперь я попрошу у вас неделю времени. Ровно через неделю, если у меня ничего не выйдет, мы перейдём к крайним мерам, но возможно, что этого и не потребуется.
– Хорошо. Обидно, конечно, что всё так складывается, но мне тоже потребуется никак не меньше недели, чтобы было вынесено коллективное постановление педсовета школы. Только после этого решится вопрос об увольнении. Единственное, что я вам могу пообещать, так это то, что уже ни при каких обстоятельствах увольнения Евдокимовой по собственному желанию не будет, – согласилась она. – Не навредить – главная заповедь не только врача, но и учителя. Если человек не любит детей, не жалеет их, он должен уйти.
Обе входные двери департамента образования хлопнули почти в унисон, и по параллельным лестницам зазвучали шаги.
По левой лестнице тонкие каблучки неспешно отстукивали звонкие короткие удары, разнося раскатистое эхо шажков по пустым гулким коридорам, добротные каменные ступени создавали дополнительный эффект акустики. Редкие посетители, спускавшиеся навстречу, старались крепче держаться за перила, потому что отполированные до блеска ступени были покатыми и очень скользкими. Здание было построено много лет назад, тогда, когда архитекторы ещё не экономили на высоте потолков, запихивая людей в низенькие убогие коробочки типовых квартир, поэтому лестничные пролёты были крутыми, высокими, с резкими выступами гранитных ступеней и лакированными длинными деревянными перилами, являющимися не символическими украшениями площадок, а необходимыми приспособлениями для подъёма на верхние этажи.
По правой лестнице раздавались лёгкие пружинящие широкие шаги. Человек шёл ритмично, не задерживаясь ни на одном пролёте, явно привычный к частому передвижению по этажам пешком. Мягкая прорезиненная подошва ботинок почти не издавала никаких звуков, крепко сцепляясь со скользкой поверхностью камня.
У заветного кабинета Вороновский оказался в тот момент, когда узкие каблучки Евдокимовой преодолевали последний лестничный марш четвёртого этажа. Повернув в коридор, Наталья Эдуардовна увидела, что она опоздала буквально на каких-то несколько секунд. Нужная ей дверь только что закрылась за мужчиной в зеленоватом костюме. Очень некстати, придётся теперь ждать. Надо же, как неудачно, весь коридор пуст, а он направился именно сюда. Приди она минутой раньше, и ждать пришлось бы ему, но ничего страшного, в конце-то концов, можно будет отдышаться.
Силуэт вошедшего перед ней человека издалека показался Евдокимовой знакомым. Она задумалась, стараясь припомнить, кто бы это мог быть, но потом, пожав плечами, решила не заниматься ерундой. Какая разница, кто это был, может, просто почудилось.
Может, и к лучшему, по крайней мере есть время подумать о том, как представить ситуацию в более выгодном для себя свете. Давненько она подумывала о том, что от завуча до директора один шажок. Может, это и есть её шанс? Пожалуй, она сама так и не дошла бы до своей покровительницы, всё дела, дела, какие-то заботы, времени совсем нет. Но раз так всё сложилось и она здесь, нужно быть полной дурой, чтобы не воспользоваться случаем. Почему бы, собственно, и нет? Произвол директора, самоуправство, нарушение прав личности – да сколько угодно поводов для увольнения. Правда, Гончарова моложе её, ну так что ж, она ж не замуж собралась, десять лет туда, десять – обратно, не велика разница.
Устав от раздумий и бесполезного подпирания стен, Евдокимова сделала глубокий вдох, окончательно восстанавливая дыхание. Покопавшись в сумочке, она нашла пудреницу; повернувшись к свету окна, щёлкнула крышкой округлой коробочки. Вытянув шею, поднесла зеркало ближе к лицу и, слегка поворачивая голову из стороны в сторону, оглядела свой внешний вид.
Волосы, много лет подряд подвергавшиеся нещадной химической завивке, были выкрашены в нейтральный тёмный цвет и уложены с аккуратностью, волосинка к волосинке. К великому сожалению, такая строгость в причёске была вынужденной. То ли годы давали знать своё, то ли от частых химий, но волосы заметно поредели, и без утомительной ежедневной процедуры укладки напоминали коротко остриженный искусственный мех, свалявшийся от долгого лежания в тёмном уголке старого гардероба. Зато после укладки они принимали форму округлой ровной шапочки, не доставляя хозяйке ни малейших проблем своим непослушанием до самого вечера, так что, как говорится, в каждом минусе обязательно есть свои плюсы, нужно только уметь воспользоваться ими. А пользоваться ими Евдокимова умела в совершенстве. Небольшие морщины были выровнены толстым слоем тонального крема; брови выщипаны в тонкую изогнутую дугу, дорисованную карандашом до нужной длины, а накрашенные в несколько слоёв ресницы делали её значительно моложе, позволяя скинуть по крайней мере лет пять-шесть. На самом деле, её можно было бы назвать даже симпатичной, если бы не яркий контраст вечно улыбающихся губ, подведённых агрессивно-алой помадой, и холодного, жестокого в своей неподвижности выражения глаз.
Одобрительно кивнув, она слегка улыбнулась своему отражению в зеркале. Вытащив ярко-алую губную помаду, она растянула губы и подправила потерянный цвет. Потом, тщательно потерев одну губу о другую, издала еле слышный щелчок, внешне похожий на поцелуй, окончательно выравнивая поверхность. Сложив губы трубочкой, проверила, не осталось ли неокрашенного сектора, и только после этого закрутила помаду и бросила её в сумочку.
Сумка висела на локтевом сгибе, а пудреница была крепко зажата в ладони левой руки. Правой она взяла пуховку, собираясь изничтожить заблестевшее пятнышко на кончике носа. Коридор был абсолютно пуст, видимо, потому, что было ещё раннее утро и не все кабинеты приступили к работе. Пустыми были даже кожаные стулья, стоящие около окон вдоль всего коридора. Лёгкими движениями кисти Евдокимова принялась наводить марафет своей «великолепной фотографии», когда за её спиной отворилась дверь и в проёме показался мужчина в зеленоватом костюме.
Не поворачиваясь, а просто посмотрев в зеркало, Евдокимова сумела оценить качество костюма. Мелкий диагональный рубчик упругой ткани произвёл на неё хорошее впечатление. Белая накрахмаленная рубашка, слегка ослабленный узел дорогого галстука – всё было к месту. Изменив угол наклона зеркала, Евдокимова едва заметно усмехнулась: ну и чем она не Шерлок Холмс? Но, когда Наталья Эдуардовна увидела лицо респектабельного господина, внешний лоск её словно испарился: она вспомнила, где она встречалась с этим отвратительным типом, никогда не идущим на компромисс и не уважающим признанные школьные авторитеты. Это был отец близнецов, Вороновский Лев Борисович, собственной персоной.
* * *
– Анастасия Аркадьевна, к вам можно? – Евдокимова заискивающе улыбнулась и, не дожидаясь разрешения, переступила порог кабинета.
– Вы на приём? – Ледяной голос Свияжской ремнём с размаху хлестанул слух.
– Вы… меня не узнали? Это же я, Настенька, здравствуйте, моя дорогая. Ну и заработались же вы! – Евдокимова сделала ещё несколько шагов и, подойдя к столу, собралась усесться. Она, всё так же продолжая улыбаться, уже отодвинула стул, как над самым ухом прозвучало нечто, никоим образом не укладывающееся в голове:
– На приём существует предварительная запись. Производится она у секретаря в книге регистрации. Будьте любезны записаться на свободное число, а сейчас я попрошу покинуть кабинет и не мешать мне работать. Извините, острая нехватка времени, знаете ли.
– В чём дело? – вскипела Евдокимова. – Что наговорил вам обо мне этот мужлан?
– Вы о ком? – впервые подняла глаза от бумаг Свияжская.
– О Вороновском, конечно, о ком же ещё! Он успел проскользнуть к вам в кабинет и наговорить обо мне не бог весть что, а вы приняли его слова за чистую монету! Боже мой, Настенька, какой же вы, оказывается, святой и наивный человек!
– Если у вас неважно с памятью, то могу напомнить, что меня зовут Анастасией Аркадьевной, и вы пришли в серьёзное государственное учреждение, а не на домашнее чаепитие по случаю рождения двоюродного племянника – это во-первых.
– Но…
– Во-вторых, предварительную запись на приём производит секретарь, ваша фамилия на сегодняшний день в списке не значится.
– Всё правильно, – попыталась прервать её Евдокимова, – я, так сказать, неофициально…
– Далее, с кем я говорила и о чём говорила, вас касаться не должно ни с какой стороны. Если вас всё же этот вопрос каким-то образом затрагивает, то, с моей точки зрения, человека умнее, порядочнее и достойнее, чем доктор Вороновский, отыскать сложно. Я глубоко убеждена, что он не может пойти на обман и что только крайние обстоятельства могли заставить его обратиться ко мне за помощью.
Несмотря на то что фрамуга была полуоткрыта, Евдокимовой показалось, что в кабинете очень душно. Откровенно не ожидавшая подобной отповеди, она испугалась. Надо же, как всё бестолково складывается! Ещё несколько дней назад они пили с Настенькой чай, по-соседски болтая о всяких женских пустяках, а теперь – на тебе, запишись на приём. Интересно, откуда она знает Вороновского? Нет, что ни говори, а Москва – это просто большая деревня.
– Анастасия Аркадьевна, – как можно более убедительно постаралась произнести Евдокимова. – Упаси меня Бог плохо говорить про этого достойного человека, видимо, мы просто не так поняли друг друга. Дело в том, что между нами произошло досадное недоразумение, и только. Я зашла к вам не как официальное лицо, вы не о том подумали, милая. Да мне бы и в голову не могло прийти выяснять отношения, просто мне нужен ваш совет.
