Текст книги "Дар божий. Соперницы"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
– По-моему, я где-то об этом читала. – Продолжая говорить, она провела полированным ноготком между шеей и воротом рубашки, слегка ослабляя затянутый накрепко узел галстука.
– Тогда считай, что через эту черту я уже переступил. – Лев шагнул через порог в темноту квартиры, и дверь за ними захлопнулась.
* * *
Приведя себя в номере в полный порядок, тщательно побрившись и надев свежую рубашку, Лев стал собираться на очередной медицинский семинар. Занятия были действительно интересными, и он посещал их с огромным удовольствием, тщательно конспектируя каждое в тетради. Совершенно потрясающими были ретроспективы слайдов, демонстрирующиеся практически ежедневно. Сидя в огромном комфортабельном зале и слушая выступления коллег, Лев увлекался настолько, что всё остальное в этот момент переставало для него существовать. За последние годы наука шагнула далеко вперёд, и подобные встречи являлись просто жизненной необходимостью. Жалко, конечно, что в зале не было ребят из отделения – такого впечатления, сидя в клинике и слушая его отчёт о командировке, конечно, не получишь, но всё-таки он постарается привезти в Москву все возможные материалы канадских семинаров.
Обнаружив на тумбочке разряженный мобильник, Лев недовольно вздохнул: вот ведь голова садовая! В чужой стране, в малознакомом городе остаться без сотового – это всё равно как без рук, где вчера была его голова, спрашивается?
Пока он собирался, телефон был подключен в розетку, но что такое полчаса подзарядки после суток отключения? Ещё раз недовольно вздохнув, он выдернул зарядное устройство из сети и, сложив его в маленькую прозрачную коробочку, бросил на всякий случай на дно портфеля. Если не сообразит, где можно дозарядить телефон, то в ближайшие два-три часа он отключится снова.
Мысль позвонить своим, узнать, как они там, мелькнула и пропала, как только он глянул на часы. До занятий оставалось всего ничего, а он был ещё не готов к выходу. Странное дело, но часы, так неожиданно остановившиеся в день встречи с Ирой, пошли сами собой. В какой момент это произошло, Лев не заметил, но, выставив стрелки на нужное время, он вдруг обнаружил, что ходят они абсолютно правильно, не торопясь и не отставая ни на минуту.
Последней вещью, которую он должен был захватить, была зелёная папка покойного Натаныча, с которой, по большому счёту, всё и началось. Вчера днём он созвонился с его близкими и договорился о встрече. Все его замечательные девчонки: Елена, Кристина и Джейн – жили на улице Святого Патрика, недалеко от реки Радо. Несмотря на то что эта улочка достаточно длинная, центральной её назвать никак нельзя, а уж в том месте, где она делает приличную петлю и почти вплотную подходит к воде, она и вовсе является задворками. Подробно объяснив, как их найти, Елена ничего больше не спрашивала, просто сказала, что будет ждать Льва в гости.
Многочасовой семинар пролетел незаметно, словно один миг, и теперь Лев ехал на рейсовом автобусе, разглядывая улицы из окна. Наверное, Оттава – самый чистый город мира, ни в одной стране до этого момента он не видел таких блестящих тротуаров и оттёртых до зеркального свечения мраморных ступенек. Вероятно, под утро, когда уже в городе все давно спят крепким сном, мостовые моют с мылом щётками, чтобы улицы наутро сияли, как новенькие.
Странная страна, уже много лет назад она официально перешла на метрическую систему, но до сих пор большинство жителей измеряют расстояния в футах и милях. На всех рынках и рыночках товар взвешивается на фунты, а молоко и пиво продаётся пинтами и галлонами. Сначала Лев никак не мог к этому привыкнуть, а потом ему даже понравилось – где ещё, наряду с современной цивилизацией, сможешь ощутить себя хотя бы на несколько минут в позапрошлом столетии? В Оттаве канадские клёны соседствовали с белоствольными русскими берёзами, ручные чёрные белки, перебегая центральную площадь парламентского ансамбля, брали еду с ладошек посетителей, не страшась людей и не реагируя на гудки транспорта.
Автобус открыл двери на нужной остановке и, подождав, пока пассажиры выйдут, плавно двинулся дальше. Описание дома было достаточно точным, и Лев увидел его сразу же, как только спустился с подножки на заасфальтированный тротуар.
Видимо, в двухэтажном аккуратненьком домике с красной черепичной крышей было не так много квартир, потому что с фасада здания к нему прилепились только три небольших балкончика. Все они были маленькие, аккуратненькие, а сам домик напоминал лепную глиняную игрушку, разукрашенную в яркие цвета.
На звонок Льва квартиру открыла женщина лет пятидесяти, с мягкой улыбкой и тёплыми лучистыми глазами. В её внешности не было ничего такого, за что её можно было бы назвать красавицей. Чуть ниже среднего роста, с серыми внимательными глазами, худенькая, она, пожалуй, ничем бы не выделилась из толпы, но с первого взгляда Льву стало понятно, что нашёл в этой женщине его друг. От всего её облика веяло теплом, уютом и спокойствием; все её жесты были насквозь пропитаны необычайной женственностью – качеством, дорогим для любого настоящего мужчины.
– Здравствуйте, – кивнул головой он, – моя фамилия Вороновский, я звонил вам…
– Что же я держу вас на пороге, проходите, пожалуйста, мы вас очень ждали, – улыбнулась она, широко распахивая дверь. – Я пока что одна, вы извините, зятя задержали на работе, он будет чуть позже, а Кристина с Джейн отправились за свежими пирожными, здесь совсем недалеко, они вот-вот должны подойти. Проходите в комнату. Ничего, если вы побудете несколько минут в одиночестве? Я брошу заварку в чайник и составлю вам компанию.
Лев прошёл в гостиную, где заботливые руки Елены уже накрыли стол. На нём стояли чашки с блюдцами, сахарница, похожая на отъевшегося зелёного лягушонка, салфетки и ещё несколько пузатых баночек, судя по всему, с вареньем или конфитюром.
Обстановка комнаты была небогатая, но очень милая. Диван, два мягких кресла, одно из которых стояло в углу, рядом со столиком. Огромный рыжий в мелкую сборочку абажур торшера нависал почти над креслом, наверное, хозяйка вечерами занималась здесь каким-нибудь рукоделием.
Вездесущий раздвижной полированный стол был накрыт изящной вышитой скатертью ручной работы, занавески с самодельными подхватами обрамляли чистенькое окошко с цветочными горшками на подоконнике.
На полке секретера стояло несколько рамок с забранными под стекло фотографиями. На каждой из них был Натаныч. Лев взял в руки одну из них и всмотрелся внимательнее в лицо друга.
В простой клетчатой рубашке, с засученными по локоть рукавами, Латунский держал высоко над головой заливающуюся от смеха маленькую девочку. Натаныч счастливо улыбался, а от глаз его веером расходились добрые лучики коротких морщинок. На снимке ему было лет сорок с небольшим, наверное, в этот момент он был моложе самого Льва.
– Кристине здесь исполнилось три, – произнесла Елена, и Лев обернулся на голос. – Лев Борисович, вы меня простите, ради бога, я сказала вам не совсем правду. – И щёки её слегка порозовели. – Зять действительно на работе, а девочки ушли из дома на пару часов. Я предлагала им остаться, но Кристина решила, что нам нужно будет поговорить о вещах, которые её не касаются. Но они скоро вернутся, потому что очень хотят с вами познакомиться.
– В этом и состоит вся неправда? – улыбнулся в ответ Лев, и Елена, посмотрев на него, облегчённо вздохнула.
– Да – кивнула головой она.
– Я почему-то так и подумал, что они ушли не случайно, – проговорил Лев, бросив взгляд на две чашки, сиротливо стоявшие на столе, – наверное, это даже к лучшему.
– Садитесь, Лев Борисович, в ногах правды нет, – поспешно проговорила она, будто опасаясь слов, которые готовы были вырваться у Льва.
– Давайте просто Лев, хорошо?
– Хорошо, тогда зовите меня просто Еленой, – согласилась она.
В её голосе чувствовалась мягкость и доброта, и Вороновский вдруг понял, как непросто ему будет сказать о том, что Натаныча больше нет. Вздохнув, он напряжённо посмотрел ей в лицо, соображая, с чего лучше начать, но она положила свою узкую ручку на его ладонь и заговорила первой.
– Не нужно ничего придумывать, я знаю, зачем вы приехали, – ровно произнесла она. – У нас с Юрой была договорённость: до его смерти о существовании его дочери, внучки и меня в России не будет знать никто. Если вы здесь – значит, Юры больше нет.
Она подняла глаза на Льва, и он поразился тому, какая сила была в этой худенькой женщине. В её лице почти ничего не изменилось, постороннему человеку могло даже показаться, что известие не затронуло её, но Лев знал, чем для неё был Латунский, и понимал, насколько тяжело она переживает его потерю.
– Я знал его больше тридцати лет, вероятно, ещё до знакомства с вами, Елена, но слово своё Юра держал крепко. О существовании его семьи в Канаде я узнал за несколько минут до его смерти.
– Я была уверена в том, что он пришлёт ко мне непременно вас, Лёвушка, – сказала она и запнулась на полуслове. – Простите меня, Юрашка по-другому вас не звал, он всегда говорил «Лёвушка», это вырвалось у меня просто автоматически.
– Пусть будет Лёвушка, мне даже приятно, – обрадовался Лев. Она проговорила его имя так, как в своё время произносил Натаныч, почти теряя последний гласный.
– Лена, в последние минуты жизни он думал о вас, – проговорил Лев, открывая портфель. – Вот, он просил передать. – И Лев протянул тонкую тёмно-зелёную папку, перетянутую с двух углов тонкой круглой резинкой. – Я не знаю, что здесь есть, честно признаться, я даже не открывал, – добавил он, – но, скорее всего, вещи, которые были Натанычу очень дороги.
– Да, Вера говорила мне, что он все письма и фотографии убирает в отдельную папку, а потом прячет её в углубление нижнего ящика стола, – спокойно произнесла Елена, снимая резинки с уголков.
– Простите, кто вам об этом сказал? – Лев был настолько удивлён словами Елены, что даже немного наклонился вперёд. Лицо его выражало полную озадаченность, брови поднялись наверх, глаза широко открылись. – Вера? Этого не может быть, она ничего о вас не знает, – уверенно произнёс он, покачав для важности головой из стороны в сторону.
– Вера знает всё почти с тех пор, как начался наш роман. – Ясный взгляд Елены привёл Льва в состояние замешательства.
– Как? – только и сумел проговорить он, всё больше удивляясь выдержке этой женщины.
Она оторвалась от папки и в упор посмотрела на Льва.
– Очень просто. Когда Юра приехал из командировки от меня, она всё поняла, но ничего ему не сказала. Она считала, что настоящая любовь – это когда ты принимаешь человека таким, какой он есть, и не пытаешься подстроить его под себя. Из этого не стоит делать вывода, Лёвушка, что она не видела Юриных недостатков, они есть у всех, и он не был исключением из этого правила, просто она его очень сильно любила, так же сильно, как и я.
Простые слова Елены перевернули сознание Вороновского, заставляя по-иному осмыслить собственную жизнь. Натаныч был очень счастливым человеком, если его по жизни сопровождала любовь двух замечательных женщин.
– Лена, скажите мне, если Вера всё знала с самого начала, почему же она согласилась делить близкого человека с кем-то другим? – спросил Лев и застыл, предчувствуя, что от этого ответа будет зависеть вся его дальнейшая жизнь.
– Она не делила Юру ни с кем, со мной в том числе, как не делила его и я. Вам, наверное, сложно это понять, потому что вы слишком цельный человек, Лев, но любовь к Вере и ко мне была для него разной. Он любил нас по-разному, не раздваивая себя, не разрывая и не мучая никого из нас, просто для Веры и для меня всё это было так же очевидно и просто, как для него самого. Я думаю, у нас обеих хватило ума не сделать его жизнь адом.
– Почему же тогда Вера ничего не сказала ему, ни разу, ни единого слова за все эти десятилетия? – изумился Лев.
– А зачем? Разве это было так необходимо? – Она пожала плечами и спокойно проговорила: – Он полюбил Веру задолго до встречи со мной, тогда их связала война, наверное, это сильнее всех штампов и печатей, вместе взятых. Но главное, скорее всего, даже не в этом, хотя та война переписала жизни многих. Они были родными, одинаковыми по состоянию души, по чувствам, они были словно две половинки единого целого.
Перебирая старые газетные вырезки, фотографии и письма, она тихо улыбалась, и улыбка эта, на первый взгляд не вязавшаяся с происходящим, стала для Льва понятной и ясной.
– Понимаете, Лёвушка, я никогда не хотела увести его из семьи, я не хотела делать ему больно, заставляя ломать свою жизнь в угоду сложившимся обстоятельствам. Говорят, что человек разный только в несчастье, а в счастье все одинаковы. Я думаю, это не так. Может быть, вам покажется странным, но мы обе крепко любили этого человека.
– Умирая, Натаныч просил его не осуждать, говоря, что жизнь длинная, – задумчиво произнёс Лев. Потом, оторвав взгляд от серебряной ложечки, он загадочно улыбнулся. – Я никак тогда не мог понять его слов, мне всё казалось, что жизнь проще и яснее и запутывать её лишний раз никому не стоит.
– Это ваше загадочное «тогда» позволяет надеяться на то, что сейчас всё иначе? – спросила она и снова опустила голову в газетные вырезки. Вокруг её глаз появились едва заметные лукавые лучики.
– Теперь да, – уверенно сказал Лев, – только не спрашивайте меня ни о чём, я и сам ещё не разобрался в себе.
Вороновский возвращался обратно. Попрощавшись с Еленой, Кристиной и маленькой Джейн, напившись чаю с пирожными и переговорив с семьёй Натаныча, он ощутил, будто судьба дала ему удивительный шанс пообщаться со старым другом снова.
Провожая Вороновского, Елена говорила о всяких милых пустяках, а когда автобус Льва уже подъезжал к остановке, вдруг взяла его за руку и уверенно произнесла:
– Никогда не перетрясайте то, что вам поистине дорого, пытаясь расставить что-то на свои места, жизнь и без вас прекрасно справится с этой задачей, поверьте мне, Лёвушка.
* * *
Маришка смотрела через стекло кухонного окна на улицу. Гришка, Андрейка и Юлька Радуга играли в прятки. Они по очереди подходили к дверям старого покосившегося от времени гаража, закрывали ладошками глаза и громко считали до ста.
По большому счёту, прятаться во дворе было негде, разве что за самим гаражом или в зарослях кустарника, окружавшего палисадник соседнего дома. Густые зелёные посадки были не чем иным, как коротко постриженными деревцами ясеня.
Каждое лето, приблизительно в середине июля, присылали садовника с острыми длинными ножницами на большущей деревянной ручке. Недолго думая, он оболванивал молодые деревца почти под ноль, не оставляя им никакого шанса стать когда-нибудь настоящими полноценными деревьями. Может быть, так было предусмотрено планом озеленения города, чтобы около подъездов произрастали кусты, а не деревья, но иногда смешно было видеть маленькие слабые листики на толстом искривлённом стволе старого дерева.
Увидев, что мальчишки пошли во двор Юльки, Маришка отошла от окна и, поёжившись, отправилась обратно в постель. Доктор был прав, кризис уже миновал, но чувствовала она себя неважно. Последствия высокой температуры давали знать: она была настолько слаба, что передвигалась по квартире, всё больше держась за стены рукой. По временам её бил сильный кашель, выворачивающий все мышцы наизнанку и доводящий до слёз и полного изнеможения. Откашлявшись, она подолгу сидела на стуле, стараясь вдыхать воздух небольшими порциями, чтобы не чувствовать боли в ободранной носоглотке.
Очень болели рёбра спины, особенно снизу. Наверное, это была даже не рёберная боль, просто уставшие от постоянного напряжения мышцы больше не могли выдерживать такой нагрузки.
Но всё же дела шли на поправку. Послушавшись совета мудрого доктора, Виолетта пулей слетала в аптеку, закупив всё, что было указано в списке. Расчертив лист на дни и часы, она вписала в каждую клетку лекарство, которое полагалось принять по плану. Таблеток и микстур было столько, что по временам Маришке казалось, будто она может не есть вовсе, ей будет вполне достаточно того, что она уже проглотила по указанию доктора.
Может быть, таблетки, может быть, крепкий организм, но скорее и то и другое повлияли на процесс выздоровления в равной степени благотворно. Не прошло и двух суток с тех пор, как Маришка лежала в бессознательном состоянии, как температура спала, почти придя в норму. Кашель бил так же сильно, но это происходило теперь значительно реже, только коленки всё так же дрожали от слабости, да на висках после очередного приступа выступали капли ледяного пота.
Наверное, она поправлялась бы быстрее, но одна и та же мысль не давала ей покоя, отбирая последние силы: мобильник молчал, от Льва не было никаких известий, словно он поехал не в цивилизованную страну, а на территорию дикарей, не исследованную до его приезда ни одним человеком.
То, что Лев мог не звонить ей несколько суток кряду, Маришке не приходило даже на ум: такого просто не могло быть. Если бы с ним что-нибудь случилось, то ведь человек не иголка, уже сто раз позвонили бы – или из гостиницы, или из посольства, хоть откуда-то, но известия должны были прийти. Подумав, что сотовый мог просто поломаться, Маришка позвонила оператору телефонной сети, но тот ответил, что такой справки дать не может.
Автоматический женский голос, записанный на плёнку, раз за разом отвечал, что абонент недоступен и на двух языках упрашивал позвонить позже. Тонкий внутренний голосок шептал, что даже если мобильник по каким-то причинам вышел из строя, то Лев мог бы перезвонить и не с него, а, например, из своего номера, но она гнала эти мысли прочь, предпочитая находиться в неведении. Действительно, измучив себя подозрениями, она ничего не изменит, а только добьётся того, что разболеется снова. Нужно подождать всего два дня, это, в конце-то концов, не так уж и много. Через два дня Лев вернётся в Москву, и – она была просто в этом убеждена – всё разъяснится простым и понятным образом.
Маришка встала с постели и снова поплелась на кухню ставить чайник. Хватит трепать нервы попусту, Лев приедет, да ещё и ругаться начнёт, что она не послушалась его, полезла окна мыть в такую холодищу, а теперь болеет. Да, ругаться он будет, это уж точно; вот доктор сказал, что последствия пневмонии на месяц затянутся, а то, может, и дольше. Наделала она дел, пока Лев в Канаде работал!
Чайник тоненько загудел, интеллигентно напоминая о своём существовании забывшей про него хозяйке.
– Слышу, слышу, не бурчи! – проговорила она. – Ну, замечталась немножко, дел-то куча! Сейчас погашу.
Выключив чайник, она заварила крутым кипятком пакетик чая с бергамотом и, с удовольствием вдыхая знакомый аромат, слабо улыбнулась. После того как кризис миновал, она обнаружила, что все звуки и запахи, к которым она давно привыкла, стали вдруг более сильными, цвета – яркими и сочными. Многое из того, чего она раньше не замечала, считая повседневным, будто само собой разумеющимся, представилось ей в совсем ином виде, даже воздух, проникавший в квартиру из приоткрытой форточки, был густым, тягучим, наполненным чем-то привычным и одновременно незнакомым.
Взглянув на плоды своего труда, она осталась довольна: стёкла окошек были настолько прозрачными, что создавалась иллюзия того, что их нет вовсе, будто сразу за рамой начинается улица. Поискав глазами пострелят и не найдя их, она уже собиралась отойти от окна, как вдруг совершенно случайно обнаружила их в кустах соседнего палисадника.
Две вихрастые макушки находились где-то на уровне земли, головы Юльки заметно не было, видимо, она пригнулась ещё ниже. Судя по всему, все трое залегли в кустах. Сначала Маришка не поняла цели подобной конспирации, но потом, заметив лежавший неподалёку на асфальте знакомый дешёвенький кошелёк, оценила уровень подготовки молодого поколения по достоинству.
Старый, никому не нужный коричневый дерматиновый кошелёчек на сломанной кнопочке валялся в их доме сто лет, а может, и все двести, по крайней мере она помнила его ещё с того времени, когда сама была не старше детей. Мягкий, с одним отделением, он вечно попадался под руку, когда искали в секретере что-нибудь важное; он всегда мешал этим поискам, перевешиваясь металлической кнопочкой книзу и падая на пол по нескольку раз кряду. Однажды разозлившись, Маришка решила его выкинуть за ненадобностью, но тут голос в защиту столь ценной вещи подал Гришка, испросив помилование для дорогого сердцу предмета и забрав его в личную пожизненную собственность.
Кошелёк долго валялся в коробке с игрушками. Так и не найдя ему применения, Гришка почти забыл о его существовании, но теперь, видимо, наступил звёздный час этой вещи. Привязанный на тонкую леску, кошелёк сиротливо лежал на тротуаре, ожидая первого проходящего простака. Суть игры была немудрёной: дождавшись, пока человек наклонится за ценной находкой, нужно было слегка потянуть кошелёчек на себя, ничем не выдавая своего присутствия в кустах. После повторного наклона можно было дёрнуть ещё разочек, а уж потом, не дожидаясь нахлобучки, следовало быстро сматывать леску и рвать из кустов что есть силы в сторону, противоположную той, куда намеревался идти наивный простачок, получивший на сегодняшний день достаточную порцию эффекта обманутого ожидания.
Проделывали этот трюк друзья не первый раз. Самое интересное было даже не в том, что человек наклонялся, наивно предполагая, что все улицы Москвы усеяны ничейными потерянными кошельками, хранящими в своих недрах несметные сокровища Али-Бабы. Тихо прыская в кулачки, ребята ожидали второго акта этого представления, по их мнению, более интересного, захватывающего, а потому заслуживающего уважения.
Потеха начиналась тогда, когда разгневанный прохожий, в полной мере оценивший надувательство ребятни, делал шаг к кустам, намереваясь схватить обидчиков голыми руками. Вот тут-то резкий выброс адреналина в кровь заставлял друзей визжать и изо всех силёнок рвать когти подальше от того места, где было совершено противозаконное деяние. В ушах звенело, сердце билось как ненормальное, а пьянящая волна восторга, разрывающая грудную клетку на две половинки, подхватывала на свои крылья и заставляла бежать быстро, не разбирая дороги, царапая руки и щёки о ветки кустов и деревьев. Чувство сладкой жути было настолько захватывающе-великолепным, что отказаться от удовольствия испытать его снова не было никаких сил.
Маришка держала горячую чашку в обеих ладонях и, посмеиваясь, наблюдала за братьями. Она понимала, что нужно было бы остановить эту безумную вакханалию, но, вспоминая в детстве себя и то чувство, которое испытывала сама, так же дёргая кошелёк за ниточку, не стала этого делать. Ладно, дети есть дети, она посидит у окошка и проследит, чтобы их никто не обидел. Горячий чай согревал, успокаивая отёкшее горло, а Маришка смотрела в окно, наблюдая за своими непоседами.
Когда вечером, наигравшись и набегавшись вдоволь, мальчишки вернулись домой, мать, велев им хорошенечко вымыть перемазанные руки и лица, посадила ужинать. Разложив еду на тарелки, она присела рядом, а они, уплетая еду за обе щёки, стали делиться впечатлениями от сегодняшнего дня.
Маришка разливала чай по бокалам, когда в большой комнате раздался звонок мобильного.
Внутренне сжавшись, она поставила чайник на плиту и, наказав ребятам не скакать по кухне, отправилась в гостиную. Взяв телефон в руки, она со страхом посмотрела на экран, где определитель должен был высветить номер звонившего абонента. Успокоившись, взяв себя в руки, она опустила глаза и постаралась заставить себя сосредоточиться.
Комбинация цифр на дисплее говорила о том, что звонок производится с мобильника Льва, но кто набирал эти цифры, пока было неизвестно. Похолодев, Маришка нажала кнопку соединения.
* * *
Хорошо, когда путешествуешь налегке, с одной сумкой на плече, потому что нет ничего хуже, чем долгие сборы в дорогу. Собрать вещи и проверить, не забыто ли чего по случайности в номере, было для Льва делом пятнадцати минут, не больше. Да и что там особенного было собирать-то? Две накрахмаленные, отутюженные в прачечной гостиницы рубашки, бритвенные принадлежности, паспорт с авиабилетом и все записи по медицинским семинарам. Подарки, которые Лев приготовил для своих в Москве, он ещё со вчерашнего дня перевёз к Иришке.
Когда он принялся упаковывать всё это «подарочное достояние», то пришёл в ужас, до того громоздкой и неловкой выглядела поклажа. Свёртки, пакеты и коробочки никак не желали занять хоть сколько-нибудь приличное положение, выпрыгивая из огромной коробки произвольно, соотносясь только со своими желаниями. Перепробовав, как ему показалось, все возможные комбинации, Лев сел на край кровати и, безнадёжно вздохнув, опустил руки вдоль тела, но потом, сказав себе, что за него всё равно никто этой проблемы не решит, приступил к упаковочному ребусу заново.
По большому счёту, ему было абсолютно всё равно, три коробки у него будет или одна, но, вероятнее всего, в таможенной службе аэропорта при загрузке багажа у него возникнут определённые сложности. Дело в том, что коробки были не тяжёлыми сами по себе, но занимали достаточно много места. Вот если бы каким-то чудом всё это можно было бы сложить компактнее, утрамбовав в одно целое, то получить груз в Москве будет проще.
– Вороновский, как тебе не стыдно, – отчётливо произнёс он. – Ты умный человек, по крайней мере тебе многие так говорили, ты доктор с сумасшедшим по нашим временам стажем работы, у тебя в операционной каждая иголка знает своё место. Если бы ты так раскладывал свои вещи в клинике, то тебе бы и трёх кабинетов не хватило. Сейчас же перестань ныть и займись делом.
Встряхнув себя таким образом, он принялся искать новые возможности старой коробки, но вскоре вновь оставил это бестолковое занятие.
– У тебя дети, они и то такую задачку с ходу решат, а тебе, уважаемый Лев Борисович, кол с минусом пора ставить. Нет, говоря о твоей сверхчеловеческой сообразительности, тебе явно льстили, – подвёл печальный итог он.
Да, делать было нечего, единственное, что могло помочь в такой ситуации, это женские руки, привыкшие умещать в малогабаритной однокомнатной квартирке обстановочку трёхкомнатного люкса.
– Ириш, у меня к тебе дело государственной важности, – значительно произнёс Лев в телефонную трубку. – Понимаешь, получается так, что в Канаду я приехал бедным евреем, а уезжать собрался почти что Ротшильдом. Всё, что я тут насобирал непосильным трудом меньше чем за две недели, не лезет ни в одни ворота, и я, честно признаться, от всего этого безобразия начал терять терпение. Ты мне не поможешь вернуться к моему прежнему статусу, хотя бы внешне?
– Без проблем, – смеясь, ответила она. – Ты необыкновенный человек, Вороновский! Первый раз в жизни встречаю кого-то, кто, став Ротшильдом, мечтал бы от этого избавиться. Лёвушкин, не изобретай велосипед повторно, просто закажи такси до моего дома, а здесь мы разберёмся с твоей бедой.
– Я тебе говорил, что ты гениальна? – сдвинув серьёзно брови, будто Ира могла разглядеть выражение его лица по телефону, проговорил он.
– Только дважды, господин профессор.
– Бог троицу любит, – внушительно проговорил он. – Придётся сказать тебе об этом ещё раз, при личной встрече.
– Я жду, – согласилась она.
– Ир, я не понял, ты ждёшь личной встречи, подтверждения своей гениальности или объекта для её приложения?
– Всё в комплексе, Лёвушка, – послышался лаконичный ответ, и в трубке раздались короткие гудки.
– Краткость – сестра таланта, – усмехнулся Лев и начал набирать номер заказа такси.
Так вещи Льва ещё со вчерашнего вечера, опередив своего хозяина почти на сутки, со всеми удобствами разместились в Ириной квартире. Через двадцать минут, после водворения в милую обитель, успев только побриться и принять душ, Лев с удивлением обнаружил, что крепкая картонная коробка весьма средних габаритов вместила всё его богатство. Как это Ирине удалось, осталось для него загадкой за семью печатями.
Конечно, в гостиницу можно было бы уже не возвращаться, наплевав на все условности и церемонии, но какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что этого делать не стоит. Дело не в том, что он чего-то боялся, если бы всё было так просто, то, наверное, от прогулок по вечерней и ночной Оттаве он не смог бы получать такое громадное удовольствие, вечно зажимаясь и с опаской поглядывая по сторонам.
Странным и непостижимым для него самого было то, что, анализируя своё поведение за последнюю неделю, он вдруг ясно осознал: ему абсолютно всё равно, что скажут о нём другие люди. Такое происходило впервые, поэтому ощущение полной свободы и независимости от чужого мнения было новым, ярким, непривычным. Впервые за много лет он не боялся ничего, прислушиваясь только к самому себе и к тому, что творилось в душе. Ощущение силы своего внутреннего голоса, ведущего его по жизни, было приятным и окрыляющим. Впервые он не старался анализировать то, что с ним происходило, доверившись течению самого времени.
Не став выворачивать себя мехом вовнутрь, просто решив, что так будет лучше, после окончания заключительной лекции в университете, Лев вернулся в гостиничный номер за сумкой. Последнюю ночь в Оттаве он проведёт в Иринином доме, а прямо от неё отправится в аэропорт. Тринадцать часов полёта, шесть часов разницы во времени, и сказка закончится.
Лев подошёл к окну и задумался. Жалеет ли он о том, что произошло? Конечно, нет, такого сильного чувства, рвущего и сладкого одновременно, он не испытывал никогда в жизни. Любовь к Маришке была совсем иной – тихой, светлой, надёжной. Она состояла из многих маленьких составляющих: уважение, уверенность в близком тебе человеке, наконец, просто привычка. Наверное, у каждого в жизни наступает время, когда хочется тепла и спокойствия, тогда человек начинает искать для себя тихую бухту, в которой он смог бы провести старость. А что, если Маришка – это тихая бухта его старости, а вовсе не любовь?
Первый раз за последние две недели Лев задумался о том, что с ним происходит. Пятьдесят семь – это чертовски много, как и куда и, главное, когда, улетели его деньки, он не заметил и сам. Вращаясь в водовороте событий, он незаметно для самого себя разменял жизнь на годы и дни, а теперь никак не мог вспомнить, для чего это было сделано.
За окном отеля по-прежнему светило скупое канадское солнышко, а Лев, стоя у окна, размышлял о своей жизни, раскладывая её на крохотные части и пытаясь найти ускользающую истину. А может, ну его к чёрту, может, бросить всё, перекроить всё заново? Самое плохое на земле – это жалость, от неё происходит бед ничуть не меньше, чем от жестокости. Жестокость ранит сразу, наотмашь, не раздумывая и не промахиваясь, а жалость губит постепенно, не торопясь, незаметно, губит до тех пор, пока не становится поздно что-либо исправлять.
