Текст книги "Дар божий. Соперницы"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Видя, что Свияжская не возражает и не выпроваживает её за дверь, Наталья Эдуардовна, слегка осмелев, присела на ближайший стул и продолжила:
– Понимаете, на основании детских слов трудно представить объективную картину происходящего и, уж тем более, сделать какие-то справедливые выводы. Дети часто преувеличивают или, наоборот, умалчивают о чём-то. Я думаю, что вся суть произошедшей истории в том, что уважаемый Лев Борисович сделал поспешные заключения, опираясь только на детские эмоции и слова. Вот и всё. Если вы мне уделите всего несколько минут, я смогу вам всё объяснить и, уверена, недоразумения отпадут сами собой.
Евдокимова остановилась, ожидая слов Свияжской, а та, с интересом посмотрев на неё, скептически произнесла:
– Как мило, Наталья Эдуардовна, что вы готовы пожертвовать собственным временем, чтобы разрешить ситуацию. Жаль только, что этого времени нет у меня.
Она опустила глаза в документы и стала работать специальным маркером, выделяющим основные места в тексте, показывая таким образом, что она крайне занята и не располагает временем на пустую болтовню.
– Я могу рассчитывать на то, что, записавшись к вам на приём, встречу более внимательное отношение к моей просьбе? – сухо спросила Евдокимова.
– У нас здесь не челобитная палата, в которую приходят с протянутой рукой. Ваш вопрос будет рассмотрен в общем порядке в соответствии со всеми правилами.
– В соответствии с теми же правилами я имею право обратиться в вышестоящую инстанцию, если нижестоящая проявляет недостаточное внимание к моему вопросу. – Глаза Евдокимовой зло сверкнули.
– Имеете полное право, – спокойно отозвалась Свияжская, даже не подняв головы от бумаг, – а сейчас освободите, пожалуйста, помещение, вы мешаете рабочему процессу.
– Я этого так не оставлю, – спокойно и ровно произнесла Евдокимова. – Вы считаете, что каждая шишка на болоте – уже гора, ан нет, не всё так просто. Я бы очень советовала запомнить сегодняшнюю встречу, – пригрозила она, – вы ещё неоднократно пожалеете, что обошлись со мной так некрасиво. Мы взрослые люди и должны поступать подобающе.
– Вот именно, а вы, Наталья Эдуардовна, к сожалению, об этом забыли.
– Ты ещё пожалеешь, что на свет родилась! – Лицо Евдокимовой невольно искривилось, и, не в силах больше сдерживать себя, она вылетела в коридор, громко хлопнув дверью.
Надо же, до чего все кругом распустились! Каждый творит то, что ему заблагорассудится. Все стали грамотными, куда деваться! Родители обнаглели – и вот ходят, жалуются, требуют чего-то немыслимого. Школа им вечно должна и обязана, учитель – давно не авторитет, лезут не в свои дела, куда их никто не зовёт. Когда это раньше было видано, чтобы учитель перед каждым сопляком дрожал? Да раньше учителя были самыми уважаемыми людьми в городе, с ними считались, уважали, кланялись в пояс. А теперь что? Куда мир катится?
Взять опять же эту куклу из департамента. Чем таким её этот Вороновский купил, чтобы она в одну секунду своё мнение поменяла? А может, и не меняла она его вовсе, а просто денег просит? Конечно, как же я сразу-то не сообразила. Если у человека возникли затруднения, которые требуют дополнительных хлопот вышестоящих, то не станут же они, эти самые вышестоящие, трудиться из великой любви к человечеству даром? Ох, старею, наверное. Глупо было закатывать скандал. Но Свияжская сама хороша. Что ей стоило сказать, что сейчас почём, или намекнуть, а то догадайся, мол, сама, Евдокимова. А я маху дала, как пить дать маху дала. И что теперь делать прикажете?
Так вот чем этот докторишка на своём настоял. Разумный ход, надо признать. Выходит, он сообразил быстрее. Обидно-то как, и словами не скажешь! Ладно, что теперь после драки кулаками махать, нужно исправлять ситуацию. Пойду завтра на поклон, и всё уладится. А когда всё встанет на свои места, вот тогда и повоюем, тогда и посмотрим, чья возьмёт, доктор Вороновский.
* * *
Наступил переменчивый март, и природа вдруг вспомнила, что на земле бывает зима. Уже отстучали капели, отзвенели ручьи, уже казалось, что скоро в город войдёт долгожданное лето, набросив изумрудную духмяную шаль на дворы и скверы, но снова улицы и проспекты накрыло белой вязаной накидкой зимы. Резкий пронзительный ветер сдувал мелкую острую пыль снега, оголяя продрогшую землю, снимая с неё последние тонкие покровы. Чернели простывшие до ледяного звона клоки пустырей, звенел по холоду прозрачный студёный воздух, разнося далёким эхом голоса и звуки. Редкими рваными бирюзовыми прорехами топорщилось серое набухшее небо, будто разорванное надсадной хрипотой воронья.
Евдокимова пила на кухне кофе, обжигая губы крепким горячим напитком. Подобное развлечение она позволяла себе нечасто, потому что гипертония и кофе – понятия несовместимые. Искусственные растворимые кофейные напитки она не признавала, называя их помойной мешаниной, и предпочитала только то, что варила сама лично в старинной медной турке на огне.
Вообще, с точки зрения Натальи Эдуардовны, священнодейственный ритуал приготовления кофе был подвластен далеко не каждому. Засыпать измельчённые зёрна в посудину и вскипятить их на огне, несомненно, смог бы любой, но… Всё упиралось в это самое «но». Напиток должен был быть непременно крепким, терпким и без сахара. Всякие добавки в виде молока или мороженого, по твёрдому убеждению Евдокимовой, обязательно испортят его, полностью перечеркнув волшебную ауру аромата зёрен. Алюминиевая посуда тоже не годилась в дело, потому что придавала определённый привкус окиси металла и запах дешёвой второсортной забегаловки.
Однозначным было то, что маленькая чашка настоящего божественного напитка, употребляемая даже раз в неделю, была для неё гораздо желаннее, чем ежедневные литры вонючего заменителя, осаживающегося на языке кислой оскоминой. Мало того, процесс поглощения свежесваренного кофе, так же как и приготовления такового, был для неё своего рода ритуалом, понятным только людям с высокой организацией интеллекта. Перехватывание глотков и кусков на ходу являлось для неё несусветной дикостью доисторического человека, жевавшего, где получится и когда получится.
Себя Евдокимова, безо всякого сомнения, относила к тем, кто может отличить чёрное от белого и выбрать только самое лучшее. Тонкая, китайского фарфора чашка казалась почти прозрачной, чётко вырисовывая на просвет уровень напитка. Белоснежный фон чашки и тонкая золотая окантовка выгодно подчёркивали плавный рельеф и благородную форму посуды. Мизинец правой руки был слегка отставлен в сторону, что само по себе должно было символизировать аристократическую сущность человека, наслаждавшегося столь изысканным лакомством.
Евдокимова попивала кофе и задумчиво смотрела в окно. Положительно, с тех самых пор, как ей пришлось уволиться из школы, жизнь потекла более размеренно, но, если уж быть совсем откровенной, и более скучно. По своей натуре она была человеком действенным и деловым, не мыслящим своё существование без власти над людьми. Теперь она чувствовала себя не только несправедливо обиженной и униженной, но и оторванной от жизни. Помнится, она когда-то говорила, что будет счастлива, когда наконец можно будет, никуда не торопясь, встав утром, выпить на кухне чашку ароматного кофе. Такое время наступило, но оно совсем не обрадовало её, скорее наоборот – вызвало волну горького разочарования. Ужасно было не то, что её уволили, и даже не то, по какой статье ей пришлось покинуть место работы. Обидно было чувствовать, что ты уже не участвуешь в гуще событий, а находишься где-то поодаль, всеми забытая и никому не нужная. Конечно, она была вполне адекватным и здравым человеком, и ей никогда не могло прийти в голову, что все, кто ходил к ней на поклон, забрасывая подарками и цветами, делали это от души. Конечно, нет; каждый преследовал свою цель, это понятно и объяснимо, но за три недели, что она была не у дел, в доме не раздалось даже десятка телефонных звонков, те же, кто попадал к ней, чаще всего ошибались номером и, извинившись, вешали трубку.
– А я-то, глупая, думала, что незаменима, что стоит мне только уйти, как привычный ритм школы рухнет, похоронив под своими обломками всех моих обидчиков, – горько проговорила она. – Я-то думала, что я – главный винтик в этом механизме, что, не стань меня, им придётся туго. Ошиблась, надо полагать. Как известно, незаменимых нет.
Часы на стенке буркнули, перекинув стрелки через очередной минутный рубеж.
– Глупо всё вышло, теперь хоть локти кусай, а ничего уже не поправить, – вздохнула она, ставя пустую чашку на кухонный стол. – А ларчик просто открывался: внучке этой шишки на ровном месте, Анастасии Аркадьевны, скоро исполнится год, а родилась она на операционном столе у этого докторишки, Вороновского. Не знала я этого, не знала. Ловко же он подсуетился, а главное, вовремя. Что ж, долг платежом красен. Только пусть теперь исусика из себя не строит. А то раскроет наивные глаза, посмотрите, мол, какой я святой, весь из себя правильный. На самом деле – такой же, как и все остальные. Когда нужно, знает, на какую кнопку нажимать.
Часы, зацепившись стрелками, ржаво скрипнули.
– Вот гадость какая, – недовольно пробубнила Евдокимова, вставая поправить циферблат.
Часы были действительно очень старыми, и давно пора было выбросить их на помойку, тем более что в пакете на антресолях пылились новые, подаренные любимыми коллегами по случаю выхода на заслуженный отдых. Но их Евдокимова невзлюбила с самой первой минуты, как они попали к ней в руки. Вспоминая, как её поздравляли коллеги, пряча улыбку облегчения за серьёзными выражениями лиц и радуясь от души её уходу, их фальшивые внимательные глаза, Евдокимова приходила в состояние полной взвинченности. Да провались они все вместе с их подарками и речами!
Но самую большую обиду нанесла, конечно, эта свистушка, что живёт двумя этажами выше. Вроде соседи, вместе пили чай и обсуждали всякие дела, а тут на тебе, запишитесь на приём в порядке общей очереди. И ведь знала, гадюка, что ничего ей не станется, не пойдёшь ведь плевать против ветра, они же все там – круговая порука, уж кому-кому, а Евдокимовой об этом известно не понаслышке.
– Ладно, милочка, вот с тебя-то мы и начнём, – довольно проговорила она, беря с подоконника пачку сигарет. – И чего только в жизни не бывает, правда? Ай-ай-ай, какое несчастье скоро произойдёт, вы только подумайте, какая страшная случайность! Только каждая случайность нуждается в том, чтобы ей немного помогли.
* * *
Нарядившись в один из лучших парадно-выходных костюмов по случаю намечающегося акта справедливого возмездия злым людям, Евдокимова вышла на балконный проём лестничной клетки, который был всегда открыт на случай экстренной поломки обоих лифтов или какой другой внештатной ситуации. Этим милым местечком она пользовалась достаточно часто потому, что здесь обычно никогда не было народа, и ещё потому, что она безумно боялась оказаться внутри маленького зависшего между этажами пространства кабины лифта.
Нельзя сказать, чтобы страх перед замкнутым пространством, высотой, темнотой и прочими мелкими неудобствами был настолько силён, что заставлял забывать обо всём, подчиняясь только силе инстинкта. Вовсе нет, такого чувства она никогда не испытывала, просто подобные ощущения были ей глубоко неприятны, и она старалась в меру своих сил и возможностей не подвергать организм лишний раз стрессу; слава тебе, Господи, в нашей стране стрессов и так предостаточно на каждом шагу, так незачем искать себе дополнительные развлечения.
Сама Евдокимова проживала на восьмом этаже, квартира Свияжской находилась на десятом, причём, несмотря на то что окна обеих выходили на одну сторону, во двор, балконы их располагались не совсем один под другим. Ближе к лестничному пролёту, почти стена к стене, крепился балкон Анастасии, а хоромы Евдокимовой располагались несколько левее, они занимали следующие три окна. Когда они обе ещё были в хороших отношениях, они частенько переговаривались, если случайно обе оказывались на балконе.
Застегнув на все пуговицы пиджак и подняв воротник, Наталья Эдуардовна с осторожностью подошла к бортику лестничного балкона и, крепко держась обеими руками, опасливо посмотрела через бортик балкона, налево, проверяя, открыты ли в квартире форточки. Если они были открыты, то в доме со стопроцентной вероятностью кто-то должен был находиться. Если нет – возможно, что все ушли на работу, закрыв квартиру на замок.
– Денег куры не клюют, местечко-то ой какое тёпленькое себе облюбовала, – прошептала Евдокимова, прижимаясь покрепче к каменной кладке дома. – Небось открытую-то не оставишь, побоишься. У тебя ж балкон, так что залезть раз плюнуть, а девушка ты у нас крепко состоятельная. Мы ж тебя все столько лет в складчину содержали, что у тебя пол должен ломиться от всякого барахла ценного. Только не надо говорить, что ты, такая принципиальная дама, денежек в глаза не видела.
Поборов неприятное сосущее ощущение где-то на самом дне желудка, Евдокимова вытянула шею и слегка приподнялась на цыпочки, чтобы разглядеть все три окна. Форточки были закрыты наглухо, скорее всего дома никого не было. Хозяева были на работе, а дочь – в институте.
– Как и предполагалось, – довольно буркнула Евдокимова, делая несколько шагов на балкон. Сосущее ощущение почти пропало, уступив место радостной уверенности в скором успехе предприятия. – Капля никотина, говорят, убивает лошадь, – объявила она, прикуривая сигарету. – Не знаю, как там насчет лошадей, я что-то ни одной сдохшей от сигаретного дыма за всю свою жизнь не встречала, но тебе и капли не нужно, тебе одной маленькой сигареточки хватит.
Раскурив сигарету хорошенько, она снова перегнулась через балкон и прицельным щелчком послала непотушенный окурок в сторону балкона Свияжских.
– Проводил же ведь пожарник с нами беседы, говорил, что нечего на балконе всякий хлам хранить, попади туда случайно искра – беды не миновать. Надо было слушать умных людей, а то живём – каждый сам себе президент. Расставят на балконе всякую дребедень и радуются, что в квартире меньше хлама стало. Балкон – не кладовка, – спускаясь, поучительно договаривала она.
Проследив за траекторией сигареты и убедившись, что она полетела в нужном направлении действительно захламлённого балкона Анастасии, Евдокимова ушла на второй этаж. Там жила её подруга, Крюкова Зинаида Марковна, они знали друг друга уже лет двадцать, никак не меньше.
– Ой, Наталья, проходи, я только котлеты переверну, а то сгорят, внучка придёт, а у бабки есть не готово. – Последние слова доносились уже издалека. Евдокимова сняла обувь, влезла в знакомые тапочки и пошла по направлению к кухне.
– Зинаида, я тебе не помешала? – спросила она, садясь на табуретку.
– Конечно нет, что ты. Я сейчас разберусь с обедом для Люськи, мы с тобой чайку попьём, о том о сём поболтаем, – проговорила Крюкова.
Ей от души было жаль подругу, которой в результате злых козней прорывающейся по головам молодёжи пришлось уйти из школы. И семьи-то у неё толком нет, сын живёт самостоятельно, матери почти не звонит, внучку совсем не привозит. Всю жизнь с людьми, а сейчас совсем одна, трудно, поди, скучно. Да и возраст уже не тот, чтобы в любой школе с руками отхватили. Это только по телевизору говорят, что учителей нет, а сунься куда в порядочное место – так нос отвернут, ведь не восемнадцать давно, стало быть, не годишься. Абы как устраиваться, неизвестно куда, тоже не хочется, вот и мыкается человек. Да, время…
– Ну вот и готово, – улыбнулась Зинаида Марковна. – Я чайник поставила неполный, сей момент закипит.
– Да мне вроде спешить некуда, – грустно проговорила Евдокимова, произнося эти слова почти искренне.
– Беда, да и только, – посочувствовала соседка. – Крутишься, крутишься, как белка в колесе, оглянешься, а жизнь почти к концу подошла. А что делала, что успела, для чего жила – непонятно. Вроде только что внучку в четвёртый класс проводила, а уже Новый год, четырёх месяцев как не бывало. Повернёшься в другую сторону – март, ещё двух нет. Так, глядишь, и год пролетел, а ты и не заметила, что на год старше стала.
– Да, где год – там и все пять, – поддержала Евдокимова. – Подумаешь, а ведь не так много человеку по пять лет отмерено, жизнь она и вправду короткая.
Допивая третью чашку чаю, Евдокимова стала уже нервничать, что прошло так много времени, а шума – никакого (неужели сорвалось?), когда вдруг Крюкова удивлённо вытянула шею и с любопытством глянула в окно.
– Смотри, пожарные машины приехали, кажись, у нас в доме что-то горит, – обеспокоенно произнесла она, вставая и подходя ближе к подоконнику.
– К нам? – с удивлением произнесла Евдокимова, отодвигая чашку и тоже устремляясь к окну.
Из окон второго этажа открывалась прекрасная панорама всего, что творилось около подъезда. Две огромные красные машины с белыми полосами на боках остановились в нескольких метрах от дома. Не обращая внимания на случайных зевак, пожарники делали свое дело организованно и слаженно. Видимо, горело сильно, потому что оба прибывших наряда торопливо раскатывали шланги. Указывая рукой куда-то высоко наверх, они громко кричали друг другу, согласовывая свои действия.
– Кажись, над нами горит, – проследила Зинаида за направлением руки старшего. – Перекрестившись, с побелевшими губами, она испуганно посмотрела на Наталью. – Уж не у тебя ли беда, оборони Бог?
– Что ты, я же только что от себя. Уходила – всё погасила. Откуда? – уверенно возразила та.
– Накинь что-нибудь, пойдем выскочим на улицу, разузнаем, что там есть.
Наталья, сгорая от любопытства, согласно кивнула. Обе женщины выбежали в прихожую, схватили первые попавшиеся куртки и, не дожидаясь лифта, ринулись вниз. На первых этажах дыма ещё не было, и если бы не пожарные машины, то догадаться, что в доме происходит что-то необычное, пожалуй, было бы невозможно. Выскочив из подъезда, они на всякий случай отбежали подальше, мало ли что может упасть сверху.
Подняв голову к тем окнам, которые были охвачены пламенем, Евдокимова чуть не лишилась сознания. Горела её квартира. Все три окна полыхали пламенем, вырывавшимся гигантскими огненными кусками. Огромные столбы чёрного густого дыма заворачивались воронками и устремлялись в высоту, но ветер подхватывал их и укладывал то в одну, то в другую сторону. Закопчённые окна таращились на улицу пустыми глазницами вылетевших стёкол, языки огня были настолько велики, что, беспорядочными хвостами вырываясь наружу, уже лизали подошвы балкона следующего этажа.
– Да как же это?! – во весь голос завыла Евдокимова, опускаясь на ледяную землю, слегка прикрытую тонкой крупой снега. – Что же это такое?! Ну почему я?!
– Святый Боже, горе-то какое. – Крюкова, прикрывая рот краем большого цветастого платка, накинутого на плечи, готова была заплакать от испуга и жалости к подруге. – Милая ты моя Наташенька, да за что же тебе это всё? Как же ты теперь?
Седые пряди её волос выбились из-под платка. Она старалась заправить их на место, но руки, не слушаясь, дрожали, и пряди выбивались снова. Встав на колени рядом с рыдающей во всё горло Натальей, Зинаида хотела помочь ей встать, но тело подруги было неподъёмным и непослушным.
– Ты всё перепутал, это должна была быть не я, слышишь, не я!!! – кричала Евдокимова во всё горло, судорожно запрокидывая голову вверх и беспорядочно тряся сжатыми кулаками. По её лицу ручьями катились слёзы, накидывая на глаза красноватую неровную сетку лопнувших сосудов.
Налетевший неизвестно откуда ветер яростно рванул языки пламени, и они, качнувшись, взвились в высоту, сбросив вниз каскад ослепительных искр. Евдокимова закрыла глаза и навзрыд рассмеялась. Какая дикая, какая невероятная случайность! Побоявшись перегнуться через перила основательно, она промахнулась, и сигарета, подхваченная безликим ветром, пролетела мимо балкона Анастасии, угодив на её собственный. Евдокимова смеялась всё громче и громче, издавая стоны, похожие на хрипы израненного животного. Замёрзшими руками она колотила по застывшей земле, царапая их в кровь и не замечая боли. На лицо рваными клоками спадали спутанные мокрые пряди волос. Грязными, испачканными в истоптанной мерзлоте ладонями она проводила по щекам, пытаясь вытереть слёзы, струящиеся бесконечными потоками.
– Будь ты проклят, – вдруг прохрипела она. Зинаида Марковна, стоявшая рядом на коленях и державшая её за локоть, вдруг с ужасом увидела, что глаза Евдокимовой с вызовом смотрят в горбатое мартовское небо.
* * *
С Нового года в школе появился учитель физкультуры. Высокий, стройный, широкоплечий, он сразу сразил наповал всю женскую половину без исключения. Мужская половина отреагировала на его появление неоднозначно. Одни старались его игнорировать: глядя на ослепительную улыбку и рельефные мышцы, они прятали завистливые взгляды под презрительно сжатыми губами и, пожимая плечами, натянуто посмеивались вслед. Другие, особенно малыши, любовались преподавателем откровенно, не скрывая своего восхищения и наивного детского восторга. Отношение было разным, но одно можно было сказать точно: все родители маленьких спортсменов знали, какой замечательный человек – новый учитель, какой он улыбчивый, добрый и интересный.
Слушая восторженную Гришкину трескотню за ужином, Маришка и Лев улыбались, переглядываясь между собой и радуясь, что наконец-то в школе появился человек, способный привить малышам любовь к спорту.
– Мамочка, он тако-о-ой! – округлил глаза Гришка. – Ты даже не представляешь, какой! Сегодня мы лазили по канатам, и он сказал, что я самый лучший в классе, понимаешь, самый-самый!
– А тебе он не сказал ничего? – Лев взглянул на Андрейку, ковыряющего в тарелке сочную сардельку.
– Почему же, мне он сказал то же самое, что и Грине, – неохотно откликнулся тот.
– Почему же тогда ты не расскажешь нам с мамой обо всём этом сам? – насторожился Лев. Ему не понравился ответ Андрейки, было в его тоне что-то такое, что настораживало.
– Так вам же Гришка всё вытряхнул ещё с самого порога, а теперь повторяет, наверное, на тот случай, если вы не запомнили, – откликнулся Андрейка, но глаз от тарелки так и не поднял.
– Он не хочет об этом говорить, – вдруг сказал Гришка, но, посмотрев на брата, тут же прикусил язык.
– Почему? – Вороновский посмотрел на Андрея внимательно, ожидая разъяснений, но тот неожиданно отодвинул тарелку.
– Я наелся, мам, спасибо. Можно мне идти?
– На здоровье, – автоматически отозвалась Маришка, глядя, как Андрейка встаёт и уходит в детскую.
– Может быть, ты объяснишь, что это означает? – Вороновский посмотрел на Гришку, но тот, втянув голову в плечи, отрицательно покачал головой. – Почему Андрей не стал с нами разговаривать, что-то случилось в школе?
– Я не знаю, – опустил глаза тот, и Маришка со Львом поняли, что от Гришки добиться ничего не удастся.
– Странная история, – задумчиво проговорил Лев, когда мальчишки уже погасили свет и легли спать.
Вороновские сидели в большой комнате. О чём-то вещал телевизионный ящик, рассказывая в очередной раз о свалившихся на людей бедах, но сегодня он старался абсолютно зря: слушать его никто не собирался. Щёлкнув кнопкой, Лев повернулся к Маришке и в полнейшей тишине, повисшей в комнате, спросил:
– Может быть, ты мне что-то прояснишь, что происходит с ребёнком?
– Знаешь, я тоже многого не понимаю, но это каким-то образом связано с новым учителем физкультуры.
– Интересно получается, – растерялся на мгновение Лев, – и каким же образом?
– Как только разговор заходит о нём, Гришка расцветает и тут же начинает нести всякую околесицу, а Андрей мрачнеет, замыкается и отказывается говорить о нём наотрез.
– Что бы всё это значило? – поразился Лев.
– Я сначала думала, что, может быть, Андрея кто-то обидел в школе, но он мне прямо заявил, что его никто не обижал. Знаешь, Лев, у меня есть кое-какие соображения на этот счёт, но не могу утверждать, что это не плод моей фантазии.
– Поделись.
– Несколько дней назад, когда ты был на ночном дежурстве, значит, когда это было?
– В прошлую пятницу? – подсказал Лев.
– Наверное да, потому что на улице погода была совсем плохая, лыж не было, и мальчишки занимались физкультурой в зале. Да, наверное, это в пятницу и было.
– Что было-то? – поторопил Лев.
– Не перебивай, – попросила Маришка. – Так вот, уложила я их спать, а сама села за вязание. Гришка не любит засыпать в темноте, поэтому он часто оставляет щёлочку в двери, чтобы был виден свет из прихожей. Сначала было тихо, а потом что-то у них там произошло, наверное, забыв об открытой двери, они стали говорить достаточно громко. Знаешь, я бы пресекла это безобразие быстро, но, когда я подходила к двери, мне показались странными их слова, и я решила не входить к ним, а немножко подождать.
– И что они говорили? – напрягся Лев.
– Что сказал Гришка, я не поняла, потому что из комнаты мне было плохо слышно, а вот что ответил ему Андрей, я слышала хорошо.
– И что же он ответил?
– Он сказал, что «он» – человек подлый, это по глазам заметно, и ещё что «он» лебезит перед Гришкой неизвестно зачем, а Гришка уши якобы развесил и рад-радёшенек, и что всё это ужасно. Я сначала не поняла, кого они имели в виду, а потом оказалось, что говорят они про нового учителя.
– Глупость какая-то, Мариш, – мотнул головой Лев, – зачем учителю лебезить перед Гришей? Может, всё гораздо проще, у Гришки что-то вышло, а у Андрея – нет, вот он и позавидовал брату? – выдвинул гипотезу Лев.
– Всё может быть, конечно, но Андрею этот человек страшно не нравится, только я не пойму, чем именно, зато Гришка от него в полнейшем восторге. Лев, знаешь, мне что-то неспокойно, сейчас столько дурного в мире происходит. – Маришка замялась. – Учитель физкультуры, маленькие мальчики… Знаешь, мне всякая дрянь в голову лезет.
– Ну, ты уж совсем с ума-то не сходи, – остановил жену Лев, – что за мысли такие отвратительные, разве можно плохо думать о человеке только потому, что он не приглянулся Андрейке?
– Знаешь, Лёвушка, Гришка – восторженный, легковерный мальчик, живущий эмоциями, его ничего не стоит развернуть к себе лицом, а Андрейка – другое дело, его на мякине не проведёшь. А вдруг действительно что-то не так?
– Что может быть не так, объясни мне толком, – занервничал Лев.
– Если бы я знала, я бы давно всё рассказала.
– Тогда что ты хочешь от меня?
– Может быть, тебе стоит пойти в школу, познакомиться с ним поближе?
– И что я ему скажу? Извините, у моей жены дурное предчувствие? – начал сердиться Лев.
– Не говори глупостей, Лев, причину найти всегда можно, и не мне тебя учить, что сказать, просто познакомься с ним, только и всего, – попросила она.
– Тогда ты прекратишь волноваться?
– Обещаю, – улыбнулась Маришка, и Лев с удовольствием увидел, как просияло её лицо.
– Ладно, мне не сложно, тем более что завтра мне на работу с обеда, – проговорил он.
На следующий день зайти в школу у Вороновского не получилось. Срочный звонок из клиники выдернул Вороновского из постели ни свет ни заря. Даже не окончив завтрака, Лев выехал в больницу. Конечно, Маришке хотелось бы не затягивать знакомство с новым учителем, но особенно она волноваться не стала: раз Лев обещал, значит, сделает, а в суете неотложных бытовых дел, закрутившись, через пару дней и вовсе забыла о своей просьбе.
Но другой человек, новый учитель физкультуры, ничего не забывал и старался ничего не упускать из виду, его глаза тёмно-болотного света радостно сверкали из-под чёлки, потому что всё шло так, что лучшего и пожелать было бы сложно.
* * *
Наверное, разговор за ужином не стал бы для Вороновских загадкой, если бы они знали о том, что произошло с их мальчиками за две недели до этого.
…Когда закончился урок физкультуры, новый учитель попросил братьев задержаться и помочь ему разобраться с матами, лежащими на полу спортивного зала. Сегодня класс отрабатывал кувырки, поэтому полоска спортивных матов пролегла от самого входа до шведской стенки, и разбирать всё это богатство одному, видимо, было проблематично.
На просьбу учителя Гришка откликнулся с восторгом: ещё бы, помочь было не сложно, а перспектива остаться с любимым преподавателем почти наедине была необычайно привлекательной. Андрей предпочёл бы отказаться, этот человек был ему чем-то неприятен, но ослушаться он не посмел и, сжав губы, принялся за дело, стараясь как можно скорее освободиться от тягостной повинности. Конечно, растащить маты – труд небольшой, да и времени на это много не требуется, но почему-то всё Андрейкино существо восставало против этого человека. Андрей и сам не знал, за что он невзлюбил учителя, относился тот к братьям вроде бы ровно, всегда был приветлив и спокоен, но, глядя на него, Андрея всего переворачивало, заставляя вжимать голову в плечи и заранее принимать оборонительную позицию.
Закончив работу, мальчишки побежали в раздевалку. Комната была пуста, физкультура стояла последним уроком, и, судя по всему, все одноклассники уже ушли. Одевались ребята молча, только Гришка что-то тихонечко мурлыкал себе под нос, когда в раздевалку зашёл учитель. Андрей, мельком взглянув на него, продолжил завязывать шнурки, а Гришка, радостно улыбаясь, посмотрел ему в лицо. Окинув взглядом раздевалку и поняв, что более удачного случая может и не представиться, учитель проговорил:
– Мальчики, я могу занять у вас ещё ровно пять минут времени, или вас ждут у школы мама с папой?
Андрей не успел раскрыть рта, как Гришка выпалил:
– Никто нас не ждёт, мы уже сами домой ходим.
Андрей недовольно вздохнул, а учитель облегчённо улыбнулся и расслабил напряжённые плечи. Всё складывалось просто замечательно, упускать такой шанс было бы глупо. В конце концов, ведь не из-за маленьких противных сопляков он оказался в этой дурацкой школе; глупые, приставучие, занудливые детишки его не интересовали нисколько, ему нужны были только эти двое, все остальные казались просто досадной помехой.
– Наверное, родители вам доверяют, раз позволяют ходить одним, – аккуратно начал нащупывать почву он.
– И что с нами может случиться, наш дом в минуте ходьбы от школы? – Андрей посмотрел на учителя внимательно, и тот подумал, что в отличие от своего брата, импульсивного и нежного, этот вырастет крепким мужичком, зацепистым и упрямым.
– Да нет, конечно, ничего страшного, просто я побоялся бы отпускать своих детей одних, хотя бы до того времени, пока они не окончат начальную школу.
– Мы не ходим по одному, мы всегда вместе, – похвалился Гришка.
– Молодцы, значит, вы ещё и дружные, – кивнул головой тот. Разговор складывался так, что приступить к самому главному ему не удавалось; понимая, что время его ограничено, он нервничал, но уцепиться за что-то конкретное никак не мог.
