Текст книги "Дар божий. Соперницы"

Автор книги: Ольга Дрёмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Ольга Дрёмова
Дар божий. Соперницы

* * *

– Татьяна Николаевна, ну что же вы так с ними строго?

Завуч начальной школы подошла к мальчишкам-близнецам, виновато повесившим носы, и ласково провела ладошкой по голове каждого из них.

– Не нужно так строго, – ещё раз, глядя на учительницу, укоризненно проговорила она.

– Но я их ругаю за то, что они позволили себе шуметь на уроке, – произнесла учительница. На её щеках от волнения появились два тёмно-розовых пятна.

– Да что вы, Танечка, это такие мелочи, которые этим двум крошкам можно и простить, – проникновенно проговорила завуч, и брови её застыли в страдальческом изломе.

– Чем же эти «крошки» так кардинально отличаются от остальных тридцати, чтобы законы школы обходили их стороной? – удивлённо и немного обиженно спросила Татьяна Николаевна Стрешнева. Ей был очень неприятен этот разговор, потому что её отчитывали за неправомерность действий, словно несмышлёного ребёнка, в присутствии собственных учеников.

– Как, вы ничего не знаете? – понизив голос и не переставая гладить детей по голове, округлила глаза Евдокимова.

– А что я должна знать? – Учительница недоумённо посмотрела на завуча.

– Да что вы, милочка, это же почти всем известно, а вы как всегда не в курсе, – возбуждённо зачастила Наталья Эдуардовна. – Посудите сами, как им нелегко живётся, ведь ни отца, ни матери, сиротки они круглые, – сочувственно пропела она, с удовольствием наблюдая за эффектом разорвавшейся бомбы.

Близнецы на какое-то мгновение замерли, а потом, переглянувшись, враз подняли головы и озадаченно глянули на завуча.

– Что вы такое, Наталья Эдуардовна, говорите? – возмутилась Стрешнева. – Что значит, ни отца, ни матери, когда я чудесно знаю родителей мальчиков? Это замечательные, интеллигентные люди.

На перемене было весело и шумно. Маленькое автономное королевство начальной школы располагалось на втором этаже, и было абсолютно независимым государством в государстве. Здесь было всё иначе: свои законы и порядки, личные классы, отдельные праздники и даже своё расписание звонков. Ребятня визжала и с писком и грохотом переливалась из одной рекреации в другую, снося всё на своём пути.

Живые волны сталкивались, кувыркались и, словно разбившись о волнорез, распадались на небольшие группки, частенько оказывающиеся на паркете. Из-за поднятого шума порой не было слышно даже собственного голоса, не то что слов отвечающего. Проштрафившиеся озорники ставились дежурными у стен, и теперь в их обязанность входило неподвижное стояние около косяков всю оставшуюся перемену, но как только старшие отворачивались, маленькие юркие непоседы старались нырнуть в бурлящую толпу так, чтобы слиться со всеми остальными шалунами, полностью растворившись в этом море визга.

Чтобы разрядить неловкую ситуацию, Татьяна Николаевна решила отпустить близнецов. Она слегка подтолкнула их ладошкой по направлению к кабинету, словно отпуская поиграть, но Наталья Эдуардовна ещё крепче прижала к себе малышей, явно не собираясь оканчивать разговор столь нелепо.

– А что я сказала не так? – и под недоумённые взгляды близнецов она неприязненно взглянула на учительницу. – Что же я могу тут поделать, если так сложилась жизнь и всё это правда? Я согласна с вами, что Вороновские – порядочные и интеллигентные люди. Марина Геннадьевна – совершенно очаровательная, приятная женщина, а Лев Борисович – изумительный врач, как говорится, от Бога, у него в отделении ещё моя сноха рожала, а уж тому много лет как.

– Вы что-то напутали, – искоса глянув на близнецов и умоляюще посмотрев в глаза Наталье Эдуардовне, попыталась спасти положение учительница. – Эту ужасную историю я слышала, но к нашим мальчикам она не имеет никакого отношения.

Евдокимова, будто не замечая кричащего взгляда Стрешневой, чуть заметно усмехнулась и, опустив правый уголок губ, гортанно проворковала:

– Ничего я не напутала, зря вы на меня клевещете, а впрочем, что удивляться, вы меня всегда почему-то недолюбливали, хотя, заметьте, я к вам относилась достаточно ровно и справедливо. Оттого, что Вороновские хорошие люди, они, к моему глубочайшему сожалению, в большей степени родителями этих двух чудесных крошек не становятся. – И она глубоко и громко вздохнула, печально погладив мальчиков по голове ещё раз.

– Вы всё врёте! – не выдержал Гришка. – У нас есть папа и мама, а вы нарочно так говорите, только это неправда!

– Сиротинушка ты моя казанская. – Наталья Эдуардовна хотела прижать к себе мальчика, но тот вывернулся, обиженно сверкая глазами.

– Не смейте так говорить про наших родителей, вы нехорошая и злая!!! – крикнул он, сорвавшись с места, и бросился бегом в мужской туалет.

– Мы сегодня всё расскажем маме с папой, – серьёзно проговорил Андрейка, не спеша отправляясь вслед за братом.

Никто их удерживать не стал, а между коллегами повисла короткая пауза.

– Зачем вы это сделали? – укоризненно качнула головой Стрешнева.

– Во-первых, вы сами меня вынудили, а во-вторых, – успокаивающе произнесла она, – что Богом ни делается, всё к лучшему, всё равно бы они когда-нибудь узнали, и без нас с вами, так что не переживайте. – И она, покровительственно похлопав учительницу по руке, зашагала в сторону лестницы, делая по пути замечания и отдавая направо и налево ценные указания.

Стрешнева посмотрела завучу вслед и глубоко вздохнула. Бывают же на свете такие люди! Их хлебом не корми, дай только покопаться в чужой жизни и почувствовать себя хотя бы на миг Господом Богом! Вот взяла и за какую-то минуту перевернула вверх дном всё, что люди старались построить почти десять лет! Зачем, спрашивается, кто её просил влезать?

А в это время в мужском туалете второго этажа бушевали нешуточные страсти. Ревущий во всё горло Гришка размазывал ладошкой слёзы по лицу и, захлёбываясь, выкрикивал невыполнимые угрозы, потрясая маленьким кулачком в сторону обидчицы. Андрей, напротив, стоял задумчивый и озабоченный, но никаких слёз у него на лице не было. Вытащив клетчатый платок из кармана пиджака, он протянул его брату.

– Гринь, ты умойся, а то скоро звонок, да на вот, вытрись, ты небось опять свой потерял. Чего рыдать-то да грозиться попусту, давай лучше по-другому поступим.

– А как? – хлюпнул носом братишка. – Подкараулим её и побьём как следует, чтобы не врала, да? Только маски наденем, а то узнает.

– Никого мы колотить не станем, глупости не говори. Давай успокаивайся. Я другое подумал: а вдруг то, что она говорит, правда? – И он вопросительно глянул на брата.

– Ты что, с ума сошёл? – снова сжал кулаки Гришка.

– Много мы с тобой знаем, – рассудительно проговорил Андрейка. – Что кулаками-то без толку махать? Если бы всё это чистым враньём было, стала бы она, – он мотнул головой в сторону коридора, – забор городить.

– Ты думаешь, она сказала правду? – глаза Гришки расширились от ужаса.

– Вот это нам и нужно будет выяснить, – авторитетно проговорил Андрейка.

– Андро, слышь, а как мы это будем делать?

– Поживём – увидим, – серьёзно ответил братишка, беря из потной руки брата свой носовой платок. – Нет такой ситуации, из которой не было хотя бы двух выходов. Придумаем, Гринь, не грусти, не зря же мы с тобой Вороновские.

* * *

С горем пополам отсидев последние два урока, Гришка и Андрей спускались вместе со всеми строем в раздевалку. Они вышли из класса последними и пристроились в самом хвосте шеренги. Андрюшка был в глубокой задумчивости, а Гришка, более эмоциональный и взрывной, нежели братишка, до сих пор хлюпал носом и нервно сжимал кулаки.

Удачно проскочив мимо учительницы, поджидавшей их в дверях раздевалки, они, с расшнурованными ботинками и незастёгнутыми воротниками, выбежали на улицу.

Несмотря на то что завершалась вторая четверть и вот-вот должны были наступить любимые новогодние праздники, на улице мало что напоминало декабрьские студёные деньки. Глубокая оттепель растопила снег, школьный двор был покрыт противной талой жижей, воздух был влажным и тяжёлым, а по асфальту текли грязные тоненькие ручейки. Посреди всего этого серого безобразия было практически невозможным представить себе сверкающую всеми огнями нарядную новогоднюю ёлку.

Гришка волочил мешок со сменкой по самой середине слякотной лужи, с удовольствием наблюдая, как прорезиненная ткань сумки, словно катер, оставляет за собой двустороннюю волну. Для того чтобы волна была круче, ему самому приходилось, словно буксиру, идти впереди мешка, шлёпая по ручейку тяжёлыми намокшими ботинками.

Андрей старался обходить глубокие лужи, забираясь на бортики тротуара. Пытаясь удержать равновесие, он на вытянутых в разные стороны руках держал портфель и мешок и, балансируя, словно канатоходец, медленно продвигался вперёд. Возможно, он и дошёл бы до дома в относительно сухой обуви, но, заглядевшись на умывающихся в луже воробьёв, он на какое-то время потерял бдительность и со всего размаху угодил в глубокую яму около самого бортика, хорошо замаскированную корочкой талого снега. Поняв, что ботинки безвозвратно вымокли и беречь их от воды больше не имеет никакого смысла, он бросил это безнадёжное занятие и с удовольствием присоединился к затее брата.

Дорога до дома заняла не больше пяти минут, но за это короткое время мальчишки сумели промокнуть до основания. Когда Маришка открыла дверь, она пришла в неописуемое возмущение, увидев, что шарфы братьев торчат из карманов, из промокших насквозь ботинок струится вода, а мешки со сменкой своим цветом и формой больше напоминают резервуары для нефти, чем сумки для обуви. Не обращая внимания на негодование матери, ребята заполошно спорили о том, чей же катер в конечном итоге оказался лучшим, подняв более высокую волну.

– Мой был лучше, – категорично заявлял Гришка, – он в плавании был дольше, значит, более опытный, а твой позже присоединился.

– Ну и что же, что позже, – с обидой возражал Андрей, – зато у него скорость больше была, а значит, волна выше.

– Ничего не выше.

– Нет, выше.

– А ты что, измерял её?

– Значит так, – обратила на себя внимание Маришка, – меня не интересует, кто из вас первым придумал такое увлекательное занятие, а кто был вторым, теперь это уже всё равно не выяснишь. Важно другое. – И она строго взглянула на мальчишек. – Кто бы это ни был, он сегодня будет чистить всю обувь, две пары брюк и стирать промокшие мешки. Если первого мы обнаружить не сумеем, хозяйственные дела, связанные с промокшей одеждой, будут возложены на вас обоих. Но это чуть позже, а сейчас вы быстро разденетесь и отправитесь в ванную отмокать.

– Но, мам, мы же и так мокрые, куда же больше отмокать? – попытался вставить своё слово Гришка.

– А желающие поспорить будут отмокать в ванной в два раза дольше, – сказала она и, повернувшись, отправилась включать воду.

– Нет, Андро, глупая же эта тётка, завуч, так может поступать только настоящая мама, – прошептал Гришка, кивнув матери вслед.

– Это мы выясним позже, – в тон ему ответил Андрей, – а пока прикуси язык и не болтай раньше времени.

Вся семья сумела собраться за столом только за ужином; когда отец вернулся с работы, все хозяйственные дела общими усилиями уже были завершены. Мокрые вещи сохли на кухонной верёвке, к завтрашнему дню были собраны портфели, в сухих сумках лежала запасная обувь.

Вороновский был довольным и улыбчивым, сбивчиво рассказывая Маришке новости в клинике. Она слушала его внимательно, не перебивая, только время от времени вставала к плите, подкладывая добавки.

– Представляешь, Мариш, она столько раз у нас была, но все попытки оканчивались неудачей, детей спасти не могли, как заколдованный круг, понимаешь? За последние десять лет чего мы только не перепробовали. И мальчики были, и девочки, и даже один раз двойня должна была быть, но всё впустую. А тут такая деваха родилась – любо-дорого посмотреть, чудо, а не девочка, абсолютно здоровая.

– Наверное, у вас сегодня праздник был, – улыбнулась Марина.

– Да ещё какой! Когда она от наркоза отошла, попросила дочку показать, а потом как заплачет!

Мы там сами все чуть не разрыдались. Знаешь, она попросила меня девочке имя дать, говорит, чтобы счастливой была. Угадай, как я её назвал?

– Я знаю, – вмешался Гришка. – Можно я скажу?

– Все знают, – пожал плечами Андрей. – Подумаешь, тоже мне, Америку открыл. Наверное, ты, пап, её Мариной назвал, как же ещё?

– Точно, – усмехнулся Вороновский, – всё-то вы у меня знаете.

Близнецы, довольные, переглянулись, и Андрей, едва заметно подмигнув Гришке, начал, как они и договаривались между собой, аккуратно зондировать почву.

– Пап, а если ты её назвал, значит, ты теперь её родственник?

– Нет, сынок. Родственник – это совсем другое. Родственники бывают дальние и близкие, это зависит от степени родства, но все они родные друг другу.

– Это значит, у них одинаковая кровь, так что ли? – поддержал Гришка.

– Не совсем. Как бы вам это попроще объяснить? – замялся Вороновский.

– А ты объясни на конкретном примере, вот наша семья, мы же родственники? – подсуетился Андрейка, и братья с замиранием сердца уставились на отца, зная, что врать он не станет ни при каком раскладе.

– Давайте я лучше на другом примере объясню, – хотел обойти подводный камень Лев.

– А почему не на нашем? Разве у нас не одна кровь? – насел Андрей.

– Да, пап, почему не на нас, разве мы не родственники? – поддержал Гришка.

Лев и Маришка тревожно переглянулись, что не ускользнуло от внимания близнецов, и они, в свою очередь, тоже многозначительно посмотрели друг на друга.

– Может быть, в другой раз, я сегодня очень устал и хочу отдохнуть, – встал из-за стола отец.

– Давайте ставьте тарелки в мойку и отправляйтесь разбирать кровати, время уже позднее, – поддержала отца мать.

Гришка разочарованно взглянул на Андрюшку, а тот пожал плечами и состроил обиженную рожицу, давая понять, что первая попытка оказалась неудачной. Отец уже был в дверях кухни, когда Гришка, решив, что терять всё равно нечего, с трудом произнёс:

– Пап, а это правда, что мы с Андреем не ваши сыновья?

Вороновский остановился как вкопанный и замер, ощущая лопатками, что на него устремлены две пары вопрошающих глаз. У Маришки выскользнула из рук чашка и, задев о край мойки, раскололась на несколько частей.

– Что ты сказал? – произнёс Вороновский и медленно повернулся к близнецам.

– Я только спросил… – прошептал испуганный Гришка, покрываясь малиновыми пятнами. – Я ничего плохого не хотел… только спросил…

– Что… ты… сказал? – с расстановкой повторил Вороновский, внимательно посмотрел на Гришку и, отодвинув табуретку, сел обратно за стол.

– Гришка спросил, – прозвучал неожиданно звонкий, срывающийся от волнения голосок Андрея, – правда ли то, что мы не родные сыновья для тебя и для мамы?

– А вы сами как считаете? – поджал губы Лев.

– Враньё это всё, – крикнул Гришка, – это она нарочно!

– Кто это «она»? – вступила в разговор Маришка.

– Это сейчас не так важно, – остановил жену Лев, – это потом. – И он посмотрел ей серьёзно в глаза. – Ну, а ты что думаешь? – обратился он к Андрею.

– Я не знаю, мне очень хочется, чтобы это было не так, но правду знаете только вы. – Он серьёзно, не по-детски глянул на отца и, распрямив ладошки, упёр их в стол.

Маришка замерла с полотенцем в руках, не зная, как поступить, безмолвно, одними глазами, спрашивая совета у Вороновского. Тот тяжело вздохнул и, расправив ладони так же, как только что до него сделал Андрей, тихо проговорил:

– Клади, мать, полотенце и садись рядом с нами, будем разговаривать.

* * *

Три пары глаз настороженно следили за тем, что совершится дальше, и Вороновский вдруг почувствовал на себе огромную тяжесть ответственности за всё то, что произойдёт с ними через несколько минут. От его слов зависело многое, это только на первый взгляд казалось, что простой вопрос требует простого ответа и что легче всего было бы рассказать всё так, как оно было теперь уже много лет назад.

Вороновский много раз думал о том, что непременно настанет такой момент, когда придётся ворошить прошлое, объясняя многое из того, что хотелось бы не вспоминать никогда, забыть, вычеркнуть из жизни. Но ему почему-то казалось, что этот день придёт нескоро, тогда, когда ребята подрастут и с ними можно будет говорить уже на равных.

Можно было бы, конечно, откреститься от всего и, успокоив мальчишек, заявить, что вся эта история шита белыми нитками, что всё это выдумки, и ничего больше. Но шила в мешке не утаить, и, кто знает, может быть, жизнь сложится так, что этих слов ребята ему не простят никогда.

– Мне хотелось поговорить с вами об этом несколько позже, хотя бы через пару лет, когда вам исполнится лет двенадцать-тринадцать и когда на многое вы станете смотреть иначе, – начал не торопясь Лев. – Но видно, так уж вышло, что от этого разговора мне никуда не деться. История эта старая, началась она давно, ещё до вашего рождения. – Лев бросил рассеянный взгляд на сыновей и Маришку и, тщательно подбирая слова, медленно продолжал: – Под Ленинградом жил мой двоюродный брат, звали его Сергеем, у него была дочь, Анечка, милая и хорошая девочка.

Лев старался подбирать понятные для ребят слова, перекладывая старую, сотни раз пережитую историю заново, но это было совсем непросто – донести до десятилетних детей правду, не исказив её ни в чём, но и не поранив сердца ребят.

– Хорошей девочке Ане исполнилось всего семнадцать лет, когда она познакомилась с мальчиком Стасом. Ей казалось, что они полюбили друг друга. Наверное, она любила этого человека всем сердцем, потому что очень обрадовалась, когда поняла, что у них будет малыш. Но Стас этому событию был совсем не рад, и через какое-то время он, не желая осложнять себе жизнь, потребовал избавиться от ребёнка. Получив твёрдый отказ, он исчез.

– Это были наши папа и мама? – потрясённо прошептал Андрейка, и губы его мелко-мелко задрожали.

– Да, малыш, это были ваши родители, – кивнул головой Лев.

– А почему исчез Стас? Он что, струсил? И почему он бросил Аню одну? – сдвинул брови Гришка.

– Возможно, что и так, – аккуратно произнёс Лев, – а может быть, он был просто не готов взять на себя такую ответственность. Но как бы то ни было, Анна решила оставить вам жизнь и воспитать вас самостоятельно. Я думаю, это решение далось ей нелегко, ведь на тот момент она была всего на семь лет старше вас, по большому счёту она сама ещё была в какой-то степени ребёнком.

Лев замолчал и посмотрел на Маришку, переживая всё заново, и по горлу у него прокатился спазм. Видя, в каком состоянии муж, Маришка решилась продолжить сама:

– С тех пор о Стасе мы никогда ничего не слышали, он ушёл из нашей жизни совсем, решив, что вся эта история его не касается. Он так и не узнал, что вас родилось двое. За день до вашего рождения в глупой аварии погиб ваш дед Сергей, оставив Анну на свете совсем одну, потому что матери у неё не было уже много лет.

– А кем была наша бабушка, и что с ней произошло? – спросил Гришка.

– Звали её Натальей, а погибла она так же нелепо, как и Сергей, её сбила машина, когда самой Анне было столько же, сколько вам сейчас. Так вот, на следующий день, когда мы со Львом полетели на похороны вашего дедушки, в Москве произошла страшная трагедия. Родив вас, Анна умерла. Немного позже мы забрали вас к себе, и вы стали нашей семьёй, единственной и любимой, той семьёй, о которой мы мечтали много-много лет.

Марина перевела дыхание и взглядом спросила мужа, всё ли она рассказала так, как он хотел. Лев незаметно кивнул, как бы благодаря жену за помощь. Близнецы сидели потерянные и обескураженные, слишком многое свалилось на них в этот день. Наверное, Лев был прав, желая оттянуть эту беседу, потому что нервное напряжение в кухне стало таким ощутимым, словно электрические разряды можно было увидеть невооружённым глазом.

– Выходит дело, это из-за нас умерла Аня, – потрясённо проговорил Андрей и опустил голову.

Лев прикрыл глаза и страдальчески сомкнул брови, вот этого он и боялся. Не страшно было бы, если ребята что-то не поняли или даже не приняли, самое страшное заключалось в том, чтобы на всю оставшуюся жизнь над ними не повисло чувство вины за смерть матери. С этим редко справляются даже взрослые люди, не то что малыши. Лев открыл глаза и, посмотрев на ребят, решительно произнёс:

– В этом ты не прав.

– Но ведь если бы не было нас, она была бы жива до сих пор, – упрямо гнул свою линию Андрей.

Гришка растерянно хлопал глазёнками, не зная, на чьей стороне он.

– Хорошо, тогда я расскажу то, чего касаться мне не хотелось бы совсем, – решился Вороновский.

– Лев, подумай, что ты делаешь, – испуганно проговорила Маришка, – они же пока только дети!

– Ты видишь другой выход? – жёстко спросил он.

– Но им с этим жить, – не сдавалась она, – понимаешь, нельзя переносить вражду через поколения.

– Я всё понимаю, но им действительно с этим жить, поэтому они должны знать всё. Мариш, – ласково произнёс он, – я и сам не в восторге от всего этого грязного белья, мне самому противно во всём этом копаться, но ты же видишь, что без этого нам не обойтись.

Он посмотрел на ребят и уверенно произнёс:

– Могу я рассчитывать на то, что вы выслушаете всё спокойно, ни разу не перебив меня?

– Конечно, – ответил за двоих Андрей.

– Могу я потом попросить от вас ответной услуги, для меня это очень важно, мальчики.

– Пап, не сомневайся, мы всегда тебе поможем, ты же не заставишь нас сделать что-то плохое, верно? – вступил в разговор Гришка.

– Верно, – кивнул Лев.

– Тогда сначала твоя очередь.

– Хорошо, пусть моя, – согласился Вороновский. – Вы нисколько не виноваты в том, что произошло. Анна должна была остаться жить, случай был даже не так чтобы сложный. Если бы я тогда не улетел в Ленинград, всё было бы иначе, поверьте мне.

– Но почему же тогда так произошло? – поднял глаза на отца Андрей. – Если всё было под контролем, почему так?

– У нас в отделении работала врач, фамилия её была Беркутова. Получилось так, что она просто не смогла со всем этим справиться, а помочь в тот день ей было некому, – осторожно, стараясь не коснуться больной темы, проговорил Лев.

– С чем она не смогла справиться, если ты говоришь, что и справляться-то было особенно не нужно? – не понял Андрей.

– Она была не очень хорошим врачом и… – он на мгновение замялся, – наверное, не очень хорошим человеком. Так что от вас здесь ничего не зависело, ровным счётом ничего, и винить себя вам не в чем.

– Пап! А почему ты сказал, что она была? Она что, уже умерла, потому что старая? – решил прояснить всё до конца Гришка.

– Нет, сынок, старой она не была, но я очень надеюсь, что наши дороги больше никогда не пересекутся.

– Она была твоим врагом? – интуитивно произнёс Андрей.

– Наверное, так, малыш, – согласно кивнул Лев.

– А где она сейчас?

– Я не могу тебе сказать, потому что не знаю. Точно знаю, что несколько лет назад она пропала, и с тех пор её никто не видел. Ладно, я рассказал вам всё, как было. Обещание есть обещание, я своё выполнил, теперь ваша очередь. Рассказывайте начистоту обо всём, что произошло сегодня днём в школе.

Когда ребята ушли к себе в комнату, Вороновский залез в отделение бара, обычно закрытое на ключ, и достал оттуда початую бутылку коньяка.

– Мариш, давай посидим на кухне, день выдался сложным, – предложил Лев.

– Давай, – согласилась она. – Ещё неизвестно, что они там решат, – она кивнула в сторону детской, – для них это, наверное, почти как конец света.

– Всё будет в порядке, я это знаю, ведь они не только наши сыновья, они, кроме всего прочего, ещё и Вороновские.

– Скромный ты мой! – засмеялась Маришка, – не забудь разобраться с этой мудрой особой в школе.

– Вот тут ты можешь быть уверена, скоро у Евдокимовой будут огромные неприятности, я об этом позабочусь.

А за стеной, в полной темноте, натянув одеяла до самых подбородков, близнецы шёпотом держали совет.

– Гринь, а Гринь, ты не спишь? – тихонечко прошептал Андрейка.

– Нет, а ты? – так же тихо ответил Гришка.

– И я нет. Что ты про всё это думаешь?

– Про что? Про то, что папа с мамой рассказали?

– Ну да, а то про что же?

– Я думаю про то, что здорово было бы увидеть нашу маму, хотя бы на фотографии. Интересно, какая она была? Я думаю, что очень молодая и красивая, – задумчиво проговорил братишка. – Да и на этого Стаса мне тоже хотелось бы посмотреть. Знаешь, мне почему-то кажется, что не мог он быть таким уж плохим, иначе как бы его полюбила мама?

– Гринь, выбрось ты это всё из головы, я тебя про другое спросить хотел, – жарко зашептал Андрейка.

– А про что?

– Как ты считаешь, можем ли мы по-прежнему считать себя родными сыновьями или уже нет? – послышался дрожащий шёпот из темноты.

– Андро, что ты такое говоришь? Я даже и думать об этом не стану. Ты же слышал, как нас этотбросил, даже не поинтересовавшись, что с нами станется, а ведь он нам по крови первый родственник. Разве он родной?

– Нет, Гринь, не родной он нам никакой, а так, не пойми что, а не отец. Наш папа никогда бы с нами так не поступил, хотя по родству, выходит, он от нас дальше стоит.

– Да что это за такое, родство какое-то? Вот я понимаю, когда друг за друга всё можно отдать, тогда родство. Выходит, что отец или мать – это не тот, кто родил, а тот, кто вырастил и не дал пропасть. Знаешь, Андро, я вот о чём подумал. А что было бы, если бы наши родители не взяли нас с тобой из больницы?

– Что и со всеми прочими. Определили бы нас с тобой в детский дом, да и дело с концом. А там, говорят, плохо. Только знаешь, нам всё равно было бы легче, чем другим, нас ведь двое, значит, никто из нас никогда, до самой смерти, одним не будет. А мама с папой для нас всё. Они нас от беды уберегли, не дали пропасть, я за них знаешь что? – землю переверну, лишь бы они живы были.

– Я тоже, – торжественно прошептал Гришка, – землю с тобой крутить пойду, потому как они нам родная кровь, и мы для них тоже родные навсегда, на всю жизнь.

– Да, Гриш, а мы с тобой сегодня мокрые ботинки в дом притащили, только маму расстроили.

– Так мы же их помыли. А потом знаешь, Андро, не в ботинках счастье, хотя и в них тоже. Мне даже показалось, что мама не очень-то и расстроилась. Давай постараемся, чтобы она больше не нервничала?

– Давай и папу тоже постараемся не расстраивать. Давай им на Новый год подарок сделаем?

– Давай, а какой, ты уже придумал? – возбуждённо зашептал Гришка.

– А чего здесь раздумывать-то? Они за испорченную обувь переживали, вот и давай новую выправим.

– А как?

– Очень даже просто. Если старые ботинки покрасить новой краской, то они станут словно только что из магазина.

– Здорово ты придумал. Только наша акварель и гуашь долго не продержатся, до первой лужи только.

– Ты, Гринь, не переживай сильно, мы же можем у папы из гаража для хорошего дела потихонечку немного масляной краски отлить. Я думаю, для такого случая он не против будет поделиться.

– Я тоже так думаю. А если краски хватит, мы и им сапожки обновим, вот все будут рады!

– Точно. Только надо не опоздать с подарком, а то скоро Новый год, а у нас ещё только одни планы, а дела никакого.

– Давай уж и тапочки заодно все обновим, помогать так помогать, – расщедрился Гришка.

– Нет, Гринь, это мы до следующего раза прибережём, чтобы родители слишком сильно не обрадовались.

Решив, таким образом, все текущие вопросы, близнецы закрыли глаза и сладко засопели.

* * *

Когда Лев говорил мальчикам, что их родной отец, Станислав Анатольевич Неверов, исчез из их жизни навсегда, он не кривил душой, желая оградить ребят от ненужных переживаний, он на самом деле считал, что всё обстоит именно так, а не иначе, но он ошибался.

В этом году Стасу исполнилось двадцать семь. Говорят, что когда мужчина приближается к тридцати, наступает его расцвет, но никакой прелести в этом возрасте Стас, сколько ни старался, разглядеть не мог. По его мнению, судьба отнеслась к нему жестоко. Скоро тридцать, а потом, словно снежным комом, замелькает сорок, пятьдесят, шестьдесят… А что он видел? Что в его жизни было такого, что бы можно было вспомнить, чем гордиться?

Мать, будто квочка, не отставала от него ни на секунду, превращая его детство в сущий ад; иногда ему даже казалось, что она, словно блоху под микроскопом, видит его насквозь, до самых костей, выворачивая не только карманы, но и душу. Играя роль благовоспитанного паиньки, он улыбался ей, выжимая слёзы умиления милыми нужными подарками, выдающимися ему словно в награду самим Господом Богом, а не родной матерью, а в глубине душе он ненавидел её. Господи, как он ненавидел её! Его возмущало в ней всё: её слова, покровительственные жесты и бессмысленное сюсюканье, педагогические замашки и взрывы пламенного негодования, если происходило что-то не так, как было запланировано.

На фоне железной матери отец выглядел жалким размазнёй, подкаблучником, не заслуживающим звания мужчины. Мягкий, нежный, любящий свою жену Леночку до обожания, беспокоящийся о её здоровье, Анатолий казался Стасу пародией на отца и мужа. Стас, стесняясь его, доходил до абсурда, желал, чтобы он исчез из его жизни: ушёл, подал на развод, умер, наконец! Да что угодно, он готов был жить в подворотне, на помойке, только не дома, где тяжёлый кованый каблук материнского сапога вытирался о тряпку отцовской слабости.

Что они ему дали, кроме того что сумели родить? Да ничего. Те восемнадцать лет, что он с ними прожил, казались ему кошмаром, равного которому найти было сложно. Да, в юности он наделал много глупостей, но что сделали они, чтобы помочь ему, чтобы вытащить из ямы, в которую он попал?

Играя в карты, он продул приличную сумму – что было, то было, но кто из нас не совершал чего-нибудь такого, чего можно было бы стыдиться всю дальнейшую жизнь? И потом, разве это такой уж грех, учитывая возраст и обстоятельства? А что придумали они, когда ему действительно потребовалась их помощь? Кроме того, чтобы прыгать с квартиры на квартиру, убегая от кредиторов и теряя последние копейки, что ещё были в семье, – ничего.

Глаза цвета болотной тины сузились в холодную щель, а красивые губы изогнулись в презрительной улыбке. Закинув назад тёмную блестящую чёлку, Стас с горечью усмехнулся. В этом году ему исполнилось двадцать семь, а родителям уже почти пятьдесят. Интересно, они до сих пор так и не поняли, почему он в свои восемнадцать решил уйти из дома, предпочтя считаться мёртвым?

Ему двадцать семь, а что у него есть? Всё, чем он владеет, – не его, оно чужое, снятое на время. У него нет дома, нет семьи, которой он мог бы гордиться, у него нет даже воспоминаний, которые могли бы согреть душу. Девушка, избавившаяся безо всякого сожаления от его будущего ребёнка, и та бывает с ним только тогда, когда в его кошельке звенят монеты.