Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев (СИ)"

Автор книги: Ольга Репьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

– Тебе что, делать больше нечего, что занялся стравливанием собак? – Гневно смотрел он на поднявшегося с колен и стряхивающего со штанов собачье дерьмо неожиданного гостя.

– Та мы не собак, мы ходэмо… – косноязыко начал объясняться тот, но вмешался полицай, с карандашом и блокнотом в руках появившийся из-за сарая:

– Проводим учёт скота и прочей живности.

– Это ещё зачем? – подоспел к месту схватки Андрей, но не был удостоен ответа.

– Как фамилие? – Полицай уселся на опрокинутое вверх дном деревянное корыто и приготовился писать.

– Моя? Доганяйло. А зачем вам?

– Та ни, це нэ вин тут живе, та ще и брэше про хвамылию. Мы у их уже булы, – уточнил Лёха. – А живэ тут Кулькына Гапка.

– Сам ты «гапка», – заметил Ванько. – Пишите: Кулькина Агафья Никитична.

– Отчество не нужно. Говори, какая худоба имеется.

– Корова да телок – вот и вся худоба.

– Брэше! Ще вивця та куры, – добавил Лёха.

– Скоко курей?

– Четверо. С петухом. Остальных учли в первый же день освободители.

– Но-но! Смотри мне!.. – недобро глянул на него полицай.

– А чё я такого сказал? Так оно и было. Да, запишите ещё три худобины: кошку и двух котят, – добавил, в свою очередь, и он.

– Цёго нам нэ трэба. Можешь из их сашлыкив нажарыть, – съехидничал помощник-консультант, помогая волкодаву встать на ноги; тот держался на них неуверенно, дёргал мордой, поскуливал. – Мабуть, вьязы звырнув? Нэхай, мы ёму прыпомнэм и це, – цедил сквозь зубы младший Гапон, оглаживая пса и косясь на Ванька.

– Худобу продавать, забивать и вобще расходовать с этого дня властями запрещено! – кончив писать, предупредил полицай и добавил: – За ослушание – расстрел!

Переписчики ушли. Лёха поддерживал волкодава за ошейник. Подошли остальные ребята.

– Дожили, ёк-карный бабай! Собственную худобу, даже кур, – не тронь, иначе расстрел, – сообщил им новость Андрей.

– Да пошли они вон, воще! Усех оставшихся пущу на жратву, а скажу, что хорёк утащил! – возмутился Миша. – А то сами уже давно мяса и во рту не держали, а эти асмадеи придут – и всё под метёлку… Так они и до картошки добирутся, и до всего остального.

– Эт точно, – согласился с ним Ванько. – Я видел, как он пялил глаза на мою. Всё надо будет надёжно прятать. Придется крепко поработать лопатой…

Туман пострадал несильно. Он поглядывал из будки и изредка покашливал. Вернулись к картошке.

– Эх, здря мы тогда не загнули салазки Гапону!.. – пожалел Миша. – Надо ж, какой мерзавец! Мало, что родитель фрицам зад лижет, так и он туда же.

Ему никто не ответил: каждый занят был своими мыслями.

– У полицая губа не дура, – сменил он тему. – Картоха у тебя в этом годе прям рекордная, воще. Такой я ещё не видел: десяток картошин – и ведро! Это что за сорт?

– Сорта не знаю, да и не в нём дело. – неохотно обозвался тот. – Вы навоз из-под коровы куда деваете? На кизяки. Такое добро сжигаете! А у меня он весь идёт на огород. Потому и рекордная. Земля она хоть и чернозём, а всю свою силу и щедрость выказывает, когда её умаслишь да уходишь.

– Тебе хорошо рассуждать при твоей бычачьей силе!..

– Братцы, а учётчики-то пошли в сторону Шапориных!! – забеспокоился Андрей. – Нужно немедленно предупредить девчат, а то зайдут, а они полуголые. Марта говорила, что иногда в одних трусах щеголяют.

– Я застал их раз в таком виде, – подтвердил Федя. – Простелили рядно и лежат загорают в одних трусиках, даже без лифчиков. И примерно в такое время: детвору уложили спать, а сами ультрафиолет принимают.

– Тебе, Хветь, везёт! – позавидовал Борис. – И что, так и продолжали лежать?

– Вмиг перевернулись на живот, устроили визг и потребовали, чтобы я в следующий раз оповещал свистом издалека.

– Дуй к ним, пока эти переписчики ещё на подходе, – сказал Ванько. – Нельзя, чтоб их застали врасплох!

Федя убежал, но вскоре вернулся: оказалось, что последние несколько дворов те обходить не стали. То ли полицай поверил Лёхе на слово, то ли из-за овчарки: пёс еле держался на ногах и дальше, видимо, идти был не в состоянии. Но нянек предупредил, чтоб были начеку, те ведь могут и вернуться. Для полной гарантии от неприятностей Федю вернули обратно, а уборкой и сортировкой урожая занялись вчетвером.

Август выдался на редкость не только жарким, но и сухим. Лишь однажды, и то в конце месяца, с юго-запада наползла на хутор тёмная, в полнеба, туча. Посверкало в ночи, погромыхало раскатисто, но хватило её лишь на то, чтобы смыть с листьев застарелую пыль да освежить немного утренний воздух. И напрасно радовались разбуженные грозой домохозяйки: надежда остаться дома не оправдалась. Утром по дворам проехал на лошади полицай и загадал всем явиться на работы…

Зато целый день потом посвежевший ветерок гнал по небу гурты облаков, и порядком обрыдшая жара сменилась на умеренную. Когда просохла роса, ребята ушли в глубь плантации на заготовку семечек: пока не объявлен запрет, надо запастись на зиму любимым лакомством. Срезали самые крупные корзинки и сносили их в одну кучу. Затем, расстелив найденную в акациях плащ-палатку, вооруженные палочками-выбивалочками, вчетвером занялись выколачиванием зёрен. Вчетвером потому, что Борис пас череду.

Возможно, за то, что хуторяне «любезно» подарили ему Жданку, полицай освобождал от работы в поле тех, кому припадала очередь пасти стадо. Сегодня она дошла до Шапориных, и Борис предложил свои услуги. Делал он это и раньше из уважения к Вере, но в этот раз услуга была особенно кстати, поскольку матери её, Елизавете, в кои веки удалось на целый день остаться дома, где накопилась уйма дел.

На брезенте быстро вырастали кучки семян, их ссыпали в мешки. За каких-то пару часов молотьбы Ванько на трёх из них затянул завязки и отнёс ближе к дороге.

– Шляпки тожеть нужно будет собрать все до единой, – сказал Миша, отшвырнув пустую. – Для бурёнок это лакомое блюдо.

– Особенно, когда нет ничего получше, – уточнил Ванько.

– А ещё знаете, чем нужно запастись? – не отвлекаясь от работы, спросил Федя и сам же ответил: – Ваткой.

– Какой ещё ваткой? – не понял Андрей.

– А вот такой. – Он разломил пополам сухую корзинку и из утолщения, каким заканчивается стебель, наскрёб белой, похожей на вату мякоти. – Зачем? А она знаешь, как горит! Вот смотрите. – Достал линзу, сфокусировал солнечный луч, пара секунд – и «ватка» затлелась; от неё остался лишь тонкий слой белого пепла.

– Ну и ну, воще! – крутнул головой Миша. – Гожо тлеет! А от кресала загорается?

– Конешно! С первого же удара, лучше всякого трута.

– И главное, не надо каждый раз прятать в трубочку.

А где ты увеличительное стекло раздобыл?

– Раздербанили негодную половину бинокля.

– Дай глянуть. Классная штучка! От бы и мне такую…

– Их было всего две, – сказал Андрей. – Одну я оставил себе, на память о комиссаре. А зачем тебе?

У меня появилась мысля: с помощью такой штуковины можно забацать хитрую мину-поджигалку.

– Кого ж можно ею поджечь? – с недоверием посмотрел на него Федя.

– А кого угодно! Хуть самого Гапона. Не дом, а хотя бы стог люцерны. Не косил, собака, не убирал, а хапнул от конюшни готовенького.

– Как, по-твоему, можно это сделать? – Заинтересовался и Ванько.

– Как? Закрепить увеличительное стекло над мешочком с порохом, для чего разрядить штуки два патрона. Рядом поместить тряпку, намоченную карасином, установить ночью на стог. А днём солнце сделает всё остальное!

– Ты, Миша, – голова! – похвалил Андрей. – Только с Гапоном не получится: видел, какой у них собацюра? А ночью он верняк отвязан. – Помолчав, добавил: – Я, когда пас за крёстную, видел с кургана, как из машины выгружали в амбары какие-то ящики, тюки. Вот тут может прорезать.

– Так у них же крыша черепичная.

– Снять пару кирпичин нетрудно, – заметил Ванько, явно заинтересовавшийся возможностью навредить оккупантам. – Но тут есть одно «но». Если окажется, что в амбаре склад боеприпасов, то может так рвануть…

– Что повылетают стекла в соседних хатах, – догадался Федя. – И получится вреда больше, чем пользы.

– А давайте слазим в анбар и узнаем, что там находится. Может, что-то такое, что нам пригодится: патроны, гранаты или даже автоматы, – предложил Миша.

Эта «мысля» тоже показалась ребятам ценной. На эту тему завязался оживлённый разговор. И пока наши герои фантазируют, сделаем небольшое отступление.

Побывать в одном из амбаров ребятам довелось года два тому назад. При очередном налёте на бахчу дотошному объездчику удалось поймать одного из посягателей на общественное добро. Был это, кстати, податель «ценной мысли». Впредь до прихода родителя воришку заперли в один из амбаров.

Амбары стояли на довольно высоких, кирпичной кладки, столбиках, и Ванько, подобравшись снизу, спиной выдавил одну из досок. Пленник оказался на свободе. Обломив гвозди, доску установили на место так, что следов взлома даже не заметили. Этот лаз и имел в виду Миша.

Куча невыколоченных корзинок заметно усохла, когда Андрей напомнил:

– Надо бы узнать, не нужна ли помощь девчатам.

– Нужна, конешно нужна, – тут же обозвался Федя. – Может, дровец нарубить или воды в бочку наносить…

– Беги, да токо недолго, а то будешь там вокруг Клавки увиваться! – не упустил Миша случая поддеть влюблённого товарища.

– Не вякай, Патронка, пока в лоб не получил! – огрызнулся тот незлобиво и убежал.

– Ты, Мишок, наверно, и сам к Клаве неравнодушен? Скажи уж честно, – Ванько подмигнул Андрею, глянувшему с удивлением: дескать, спросил в виде подначки.

– Триста лет! – возмутился заподозренный, попавшись на удочку.

– Ну как же! Сидели за одной партой, девочка она скромная и красивая… Не может быть, чтоб ты в неё не влюбился.

– Да? Скромная? Да ты б и месяца не высидел с нею рядом: вреднючая, как и вся их девчачья порода.

– Чем же она вредная? – допытывался Ванько.

– Да всем! Списать, бывало, не выпросишь; на диктанте – «не подглядывай! «; и воще, чуть что – сразу в ход когти.

– Ну, а другие из «девчачьей породы» чем тебе не угодили?

– А возьми эту, как её, Ирку: сперва почти ни за что съездила Рудика по мордасам – на ерике, когда я её платье нечаянно спёр, чтоб подшутить. Потом, когда он сдуру простил ей эту выходку и дажеть хотел извиниться – я лично носил ей письмо с извинением – не захотела и разговаривать… Это, по-твоему, не наглость? Или вот ещё ходячий пример: Нюська Косая. Эту есть за что уважать?

– А она чем тебе насолила?

– Ха, мне! Не хватало…

– Всё-таки внеси ясность.

– Будто сам не знаешь! Без году неделя, как на хуторе появилась, а посчитай: Андрона соблазнила…

– Ничё не соблазнила! – буркнул тот.

– … потом Рудик стал приходить от неё под утро.

– А ты, никак, следил?

– Больно нужно, воще. Случайно видел. А недавно с Гундосым снюхалась; он дажеть пообещал поделиться ею с дружками.

– Ну, Мишок, всё-то ты знаешь – удивился Ванько. – Прям, как разведчик. Откуда у тебя такие сведения?

– Случайно подслушал, когда Гундосый…

Договорить Мише не дал возвратившийся от нянек Федя.

– Тебя хочет видеть Марта по срочному делу, – сообщил он Андрею. – Она ждет у дороги.

– Не спросил, зачем он ей понадобился? – поинтересовался Миша, когда тот убежал.

– Не стал. Она какая-то сегодня неразговорчивая.

Отсутствовал Андрей недолго.

– Плохая новость, – сообщил он в ответ на вопросительные взгляды. – Не сёдни, так завтра у Ванька заберут барашка.

– Как это, воще, заберут? кто? – Миша перестал стучать по корзинке.

– Вобщем, я понял так: Гапон пригласил в гости немецкого представителя и хочет устроить пир с шашлыками. У фрица не то день рождения, не то ещё какой важный повод.

– И староста решил поддобриться за чужой счет. Тут не обошлось без лёхиной подсказки, – предположил Федя. – От же гад!

– Это он мстит за недавнего сухаря на ерике, – сказал Миша. – Или за волкодава. Я слыхал, как он грозился: «Мы ему прыпомнэм!»

– Лёха или не Лёха, это теперь неважно, – стал рассуждать Федя. – Раз нам дали знать, значит, думают, что сумеем что-то предпринять. Но что тут можно придумать?.

– А нечего долго и раздумывать! – воскликнул Миша. – Барашка спрятать и сказать, что он куда-то делся – может, волк утащил.

– Думаешь, они дураки? – возразил ему Федя. – Прижмут, кто пас, а те скажут: мы с паши пригоняли. Вот тебе и расстрел за ослушание.

– Не поверят, это точно, – согласился Ванько.

– А давайте, воще, сделаем так: кому завтра пасти – подменим. И в обед череду не пригоним. Ежли, конешно, не заберут сёдни вечером.

– Не пригоним домой – заберут оттуда. Лёха наверняка знает, что валашок пасётся со стадом. Да и как не пригнать, когда многие коровы дойные? – безнадёжно махнул рукой Ванько.

– Да-а, ёк-карный бабай!.. Не удастся, видно, воспользоваться мартиным сообщением.

– Я один выход вижу, – после недолгого раздумья, сообщил Федя. – Только он, пожалуй, не из лёгких.

– Выкладывай, – кивнул Ванько.

– Этого собакодава ты, видно, крепко пощекотал, раз он с трудом переставлял лапы. Что, если на шашлыки всучить им его?

– Как это? – У Миши выгоревшие до желтизны брови поползли вверх.

– А так. Выкрасть, освежевать – и сбредет за барашка.

– Ну и ну, воще! А ежли на нём за эти дни зажило, как на собаке?

– Навряд. Если он вобще не сдох. Надо уточнить на месте, – предложил свернувший «вьязы».

– Но при этом не попасться на глаза, особенно Лёхе, – высказал предостережение Федя. – Иначе он нас же и заподозрит в пропаже да еще, чего доброго, смекнёт, для чего это сделали.

– Не нагоняй, Хветь, страху! – упрекнул Андрей. – Разведку беру на себя. Не беда, ежли и попадусь на глаза: я придумал, как отбрехаться. Прихвачу с собой листовку, а иду якобы к самому старосте…

И не забудь прихватить хороший дрынок, – вставил слово Миша.

– Обизательно, укусить не дамся. А вот на лай кто-нибудь верняк выйдет, и ежли нельзя будет отвертеться по-другому, тогда скажу: случайно, мол, наскочил на следы какого-то диверсанта и посчитал долгом сообщить властям. Потому, добавлю, что вот в этой листовке наши доблестные освободители просят… ну и так далее. На всякий случай надо достать из пещеры что-нибудь от парашюта и подбросить на чердак конюшни на бригаде.

– Это – сделаем!

– Вот, если б удалось провернуть! – мечтательно воскликнул Миша. – И барашка спасли бы, и фрица-именинника собачатиной накормили.

– Всё это пока что только мечты, они могут и не сбыться, – заметил Ванько без мишиного энтузиазма. – Один шанс из тысячи.

– Ну, так уж и из тысячи! Не прорежет с волкодавом, надо найти ему замену, – не сдавался Федя. – У кого из наших есть большие собаки?

– О! Кабыздох! – предложил кандидатуру Миша. – Который у бабки Падалки. Она не знает, бедная, как от него отделаться: здоровый – с телёнка, а ленивый – гавкнуть не допросишься. Токо жрет да гадит, это я говорю её собственными словами. Вань, ты на это как?

– Не знаю… – поёжился тот. – У меня рука на Кабыздоха не поднимется: какой бы он не был, убивать жалко.

– Кончайте вы панихиды разводить! – вмешался Андрей. – Во-первых, ещё не сорвалось дело с волкодавом, точнее – с собакодавом. А во-вторых… вобщем, поговорим об этом, когда вернусь.

Под вечер, с палкой и листовкой, он отправился на разведку.

У Гаповских по меже рос невысокий, но уже плодоносящий фундук. На ветках навязалось множество орешков – по два, три и более вместе. Они начали коричневеть и были почти неразличимы среди листьев. Андрей раскусил несколько щтук для пробы – вполне спелые. «Надо будет не прозевать! «– подумал он.

Приблизившись к дому, услышал на огороде за орешником возню. Незаметно подкрался ближе и увидел Лёху: тот копал яму. Рядом лежал на боку волкодав; было видно, что с ним не всё ладно. Лёха, не подозревая, что за ним наблюдают, вырыл яму глубиной в колено, присел на корточки у занедужавшего любимца.

– Жалько мэни тебэ, бидолагу, та шо ж зробышь!.. – донеслось до Андрея.

– Хай тоби зэмля будэ пухом!

Сказав так, он поднялся, замахнулся лопатой, плашмя с силой огрел «бидолагу» по голове; тот судорожно повёл лапами… Затем спихнул в ямку, забросал землёй, потоптался и, вскинув черенок на плечо, поплёлся к дому. Андрей надломил пару веток для ориентира и тоже пошёл обратно, набив по дороге карманы и пазуху орешками.

Ни вечером, ни утром следующего дня за барашком не пришли. Полагая, что все же заявятся, его в череду не пустили, привязав в огороде. Замена же ему уже была готова. В ожидании дальнейших событий ребята занялись рытьём ямы для зимнего хранения картошки.

Надо ли говорить, как все они переживали! И было отчего. Во-первых, нарушен строгий приказ «худобу не расходовать», во-вторых, вдруг догадаются, что подсунули не баранину, а собачатину?.

Незадолго до прихода череды на обеденную дойку у двора Кулькиных остановилась бедарка-одноконка. Туман разразился лаем, и Ванько вышел встречать. Его поджидали полицай с Лёхой; последний в ехидной усмешке показывал редкие зубы.

– Добрый день, пан полицай, вы…

– Приехали за овцой. По распоряжению…

– За какой овцой? – сделав удивлённое лицо, Ванько, в свою очередь, не дал и ему договорить.

– За обнаковэнной, яка в череди пасэтьця, – с гонором пояснил Леха. – Ничого прыкыдуватьця прышелэпкуватым!

– За валашком, что ли? А я его ещё вчера прирезал…

– Як это «прирезал»? – повысил голос «пан». – Тебя предупреждали об ответственности?

– Да знаю… Но понимаете, в чём дело: его корова чья-то боднула. Он бы всё равно не выжил.

– Брешешь, поди, стервец! – усомнился полицай. – Мясо куда подевал?

– Да никуда. Присолил и лежит в лоханке. Принести показать?

– Показать бы тебе вот этой плёткой! – выругался тот; глянул на напарника: – Шо ж делать? Приказано доставить живого барашка… У кого тут ещё есть овцы?

– Та е ще у двох… – В голосе Лёхи слышалось разочарование: ему, видать, хотелось насолить именно Ваньку. – А чи вин нэ брэше? Давай подывымось.

– Тащи лоханку сюда!

Ванько обернулся мигом. Подходя, расслышал последние слова из разговора:

«… забэрэмо и ризаного, нажарым сашлыкив для сэбэ. «С удручённым видом поставил он лохань на передок бедарки, снял крышку. Разделанная на куски, собачья туша выглядела вполне правдоподобно.

– Что-то больно синее, – не понравилось полицаю. – Ты его зарезал или задушил?

– Он, пан полицай, уже был подыхал, когда я его прирезал… оставьте его нам, я уже не помню, когда баранины пробовал, – попросил Ванько. – Если, конешно, можно…

– Накрой и ставь в ящик сзади! – приказал полицай, а Лёха съехидничал:

– Голову та кышкы тоби оставляемо, ото и покуштуешь баранины!

Едва бедарка укатила, Ванька окружили ребята:

– Ну как, получилось?

– Прорезало?

Он пересказал весь разговор с приёмщиками. Все остались довольны, хотя получилось не совсем так, как хотелось бы: вместо этого барашка заберут у кого-то другого, собачатина пойдёт не на угощение коменданта и прочих высокопоставленных, а на «сашлык» Лёхе и его приятелям…

Под вечер, как это было уже не раз, Андрей с Мартой занесли Васятку, после чего балкой неспеша направились в конец хутора. Навестив мастерицу наматывать верёвку на кол, уселись под копешку, все ещё стоявшую с краю акациевой поросли.

Вчера по известной причине у Андрея не нашлось свободного времени, они не «встречались»; да и сегодня перебросились всего несколькими малозначащими фразами. Поэтому новостей накопилось множество.

По пути сюда он, похвалив и поблагодарив за помощь в спасении барашка, увлеченно рассказывал в подробностях об операции «Сашлык». Она слушала внимательно, иногда улыбалась, даже смеялась – в зависимости от излагаемых обстоятельств. Но при этом от Андрея не ускользнула перемена в её настроении – задумчивость, рассеянность, некая угнетённость. Заметив, что она и здесь уже в который раз украдкой вздохнула, он обеспокоился:

– Ты сёдни какая-то не такая… Не заболела, случайно? – Марта отрицательно крутнула головой. – Может, с девчонками не поладили?

– Ну что ты! нет…

– Но что-то же произошло? – Повернул её лицом к себе. – Посмотри мне в глаза. Теперь точно вижу: у тебя что-то на душе.

Высвободившись из ладоней, она склонилась к нему на грудь. – Боюсь даже говорить…

Не на шутку встревоженный, он замер в ожидании, что вот сейчас с её губ слетит некая ужасная новость. Но Марта, подняв на него глаза, спросила нерешительно: – Скажи, ты меня любишь?.

– Вот те на! Конешно! С самого первого дня.

– Почему ж до сих пор не сказал мне этого?

– Так ведь… ты ведь и так знаешь. И потом, я говорил…

– Это на ерике? Под водой: «Ихь либе дихь? «То не в счёт, я хочу услышать это по-русски.

– Пожалста: я тебя люблю. Очень! – Андрей обнял её, привлек и поцеловал в обе щёки.

– Не так… Поцелуй по-настоящему.

«По-настоящему» – значит, в губы. Такое «удовольствие» он уже однажды испытал. На свидании с Нюськой: она, помусолив, напустила ему в рот слюней, которые – не сплёвывать же у неё на глазах! – пришлось с отвращением проглотить… И он дал себе слово т а к вообще никогда не целоваться! Марта, конешно, не Нюська, но… мало ли чего взбрело ей в голову…

– Знаешь, что!.. Не дури, – отшатнулся от неё. – Что за блажь пришла тебе в голову!

– Значит, ты по-настоящему и не любишь… – На глаза её навернулись слёзы.

– Да люблю же! Очень люблю, чесно тебе говорю. Видя, что слова не помогают, Андрей прижал её к груди и принялся целовать в лоб, нос, бороду и обе щёки. Она не возражала, но и не отвечала взаимностью.

– Машка просится… – Освободилась от объятий. – Пойди отпусти, она уже знает дорогу домой.

Почувствовав свободу, коза, несмотря на брюхатость, вприпрыжку пустилась по стёжке наверх. Андрей сломил две веточки отгонять комаров (ещё не стемнело, как они припожаловали), сел рядом, прикрыл обоим ноги сеном.

– Так ты это боялась сказать? – вернулся к прерванному разговору, обняв и притянув её к себе.

– Я хотела сперва убедиться, что ты меня любишь. Потому что нашим встречам, Андрюшенька, приходит конец.

– Конец? Почему?. – В растерянности он повернул её к себе лицом: не шутит ли?

– Я вчера не успела… вернее, не решилась сказать, – вздохнула она. – Гулянку с шашлыками староста устроил по случаю награды здешнему представителю властей…

– А я сказал ребятам, что у него день рождения, – вставил Андрей.

– … за то, что он хорошо наладил работы по уборке урожая и поставкам с колхозных полей. Это мне мама сказала. Теперь его переводят в станицу с повышением то ли звания, то ли должности, и он забирает её с собой туда. Не подумай чего такого – просто как переводчицу.

– А вы с дедушкой?

– Мама сказала, что заберёт с собой и нас…

– А как же… как же теперь мы?

– Я, как узнала, весь вечер проплакала… Даже мама не смогла успокоить.

– Она знает, что ты меня любишь?

– У меня от неё секретов нет. Жалеет, что так получилось, но по-другому ей поступить нельзя.

– Да… Вот так новость… – Андрей помолчал в задумчивости, затем добавил: – Ну и что! Мне в центр ходить не привыкать. Разузнаю, где вы поселились, и буду приходить в гости. Не так часто, конешно…

– Пока не надоест… А потом отвыкнешь, найдёшь себе другую девочку – и всё…

– Напрасно ты так… – Он взял её ладошку и крепко сжал. – Кишки из меня вон, ежли я когда тебе изменю! Хочешь, поклянусь?

– Очень хочу!

– Слышишь, как стучит, – прижал он её ладошку к груди. – Этим вот любящим серцем клянусь, что ни через год, ни через сто лет ты мне не надоешь, не отвыкну и не полюблю другую! Поклянись и ты.

– И я клянусь… быть верной тебе и нашей любви до самой смерти! Она подставила лицо для поцелуя, но Андрей предупредил:

– Только не по-взрослому, ладно?

– Да ладно уж… – и взяла инициативу на себя.

Подтвердив словесные заверения такими вот действиями, посидели молча, слушая взволнованный стук сердец. Несмотря на предстоящую разлуку, оба чувствовали себя в эти минуты вполне счастливыми. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не всё то же комарьё, заставившее вспомнить о приготовленных веточках.

Вскоре услышали радостный визг, и Тобик ухитрился лизнуть сперва хозяйку, потом Андрея.

– Ты как нас нашёл? – удивился тот. – А ну брысь! Ляжь и не топчись по ногам.

– Пойдём уже отсюда, – предложила Марта. – Посидим на навесе, он уже свободен. Я вчера спала там напару с ним. Ветерок, ни одного комарика. Правда, долго не могла уснуть…

– А мы тебя вспоминали, не икалось? Наверно, когда добром поминают, тогда не икается. Хотел прийти, но пока откопали да дотащили зтого «барашка», пока сняли шкуру… Он, несмотря что больной, а жирный оказался и мясистый. И псиной почти не вонял. Идём, а то комарьё совсем обнаглело!

На навесе лежало старое ватное одеяло. При свете месяца было видно, что одна сторона его сшита из разноцветных лоскутков. Сложенного вдвое, его хватило для обоих впритирку, но в душе каждый находил, что это даже хорошо.

Едва они умостились, как скрипнула дверь.

– Тобик идём-ка со мной!

Мать отвела пса к будке, привязала, вернулась в сени и тут же вышла снова. Не одна.

– Сюда больше приходить не следует, – услышали они слегка приглушенный голос. – Где поселюсь, пока не знаю, но установить это вам трудностей не составит. Да, передайте…

Тут залаял Тобик, учуяв чужого, и ребята дальнейшего разговора не расслышали.

– Кто это? – спросил Андрей шёпотом.

– Наверное, связной партизанского подполья, – ответила она так же тихо.

Проводив гостя, Ольга Готлобовна отпустила пса снова и ушла в хату.

– Часто приходят? – теперь уже громче поинтересовался он.

– При мне второй случай.

– Знали б они, что мы с тобой здесь!

– Мама, возможно, догадывалась.

– Ещё мне знаешь, почему жаль, что вас не будет? Теперь, в случае чего, некому будет предупредить, как это было с зерном и барашком.

– Ничего не поделаешь… – вздохнула она. – Мама говорит, что теперь женщинам станет полегче – перестанут, что ни день, гонять на работы. Да и вам не надо будет возиться с малышами.

– У нас окромя них забот хватает. С огородами почти управились, теперь надо подумать о кормах для худобы, о топливе на зиму. Придется также всем подшефным выкопать ямы для картошки, упрятать её так, чтоб не нашли, если вздумают отобрать на прокорм «новых властей».

В отличие от Марты, всякий раз просившей «посидеть ещё немножко», Андрей свидания старался не затягивать дольше полуночи: «во всём надо знать меру». Но в этот раз они просидели, вернее – пролежали, почти до утра: ведь это последнее их ночное свидание здесь, на хуторе. Как будет дальше – неизвестно, но лучше – вряд ли…

По погоде непохоже, что наступил сентябрь. Жаркие дни упорно не признают календарной осени, хотя на глазах тают, укорачиваются.

Разве что ночи стали свежей, прохладнее, поубавилось комара. Да ещё природа дело своё знает четко: давно спровадила пернатую певчую братию; покинули лиман всевозможные перепончато-лапчатые; потянулись в дальние края журавли; поблекла, без мороза облетает листва акаций, пожухла трава, сады тронула проседь…

Всё чаще заставляет вздрогнуть пронзительно-хриплый вороний крик. Разжиревшая на брошенных хлебах, дремлет многочисленная их стая на проводах и крестовинах телеграфных столбов вдоль гравийки, чёрной тучею время от времени накрывая подсолнухи. Серо подсолнуховое поле, в недобрый час созрел здесь богатый урожай семечек… Впрочем, почему «в недобрый»? Что ни день хуторская пацанва, а также взрослые, забираются в глубь плантации и, пригибая корзинки к ведрам выколачивают семечки запасаются в зиму; полицай, зачастивший теперь в станицу, на «уборку» смотрел сквозь пальцы, видимо, запрещать указаний не поступало. Наши ребята для себя запасы уже сделали, не забыв и про подопечных ребятишек. А сегодня закончили изготовление специальной «мажары» – тележки с удлинённым и расширенным к верху кузовом для подвозки подсолнуховых шляпок и стеблей.

В прошлом году топливо приходилось таскать за километр-полтора из степи на горбу. Пока наберешь вязанку да донесёшь – на уроки времени не оставалось. А тут и уроков нет, и торчи – вот они, у самого двора: бери не хочу. Да токо чё их таскать на спине, решили ребята, и «забацали» мажару.

– Воще – годится! – похвалил Миша, попробовав возок на лёгкость качения. – Возить будет – одно удовольствие. С кого начнём?

– Я думаю, с тёть Лизы, – предложил Борис. – У неё топить совсем нечем.

– Говорил бы без фокусов: с Верки, а то замуж не пойдёт, – не удержался Миша, чтоб не поддеть.

– С Веры так с Веры, – согласился Ванько. – Она того заслуживает. И ты, Мишок, на неё не наедай.

– Я не на неё, а на Шенкобрыся. Не люблю двухличных: думает одно, а говорит другое.

– Посмотрим, как ты себя поведешь, когда какая-нибудь приглянется, – заметил Ванько.

– Мне не приглянется. Была охота, воще, – провожай домой, ходи вокруг на цыпочках, а уедут, так ещё и чахни из-за них! …

Это был камушек в огород Андрея.

Не прошло и двух недель, как Марта уехала с Дальнего, а ему кажется – не виделись сто лет. Днём ещё так-сяк, заботы и хлопоты отвлекают от мыслей о ней, а приходит вечер – тоска и скука зелёная. Тянет сходить в станицу, узнать, где поселил их фрицевский комендант, увидеться, поговорить… Но дел у ребят пока невпроворот, и он решил потерпеть. Четырнадцатого сентября у неё день рождения – заодно и поздравит, и повидаться повод подходящий. Своим намерением поделился с Ваньком и Федей.

– А как ты узнаешь, где они теперь живут? – поинтересовался сосед.

– Подежурю возле стансовета, там зараз комендатура: мать верняк ходит обедать домой.

– Я тоже давно собираюсь проведать тётю, до элеватора тебе попутчик. А хочешь – сходим на разведку вдвоём, – предложил Ванько.

– Да нет, справлюсь один, – отказался он от компаньона. – Меня заботит другое: что бы ей такое подарить в честь важной даты?

– У деда Мичурина розы в палисаде – залюбуешься. Можно преподнести букетик. Они уже редкость, а девчонки цветы любят, – подал мысль Федя.

– Не, это не то… До обеда завянут, станут некрасивыми.

– Если Марта тебя любит, то подарок не имет никакого значения, – заверил его Ванько.

– Неудобно заявиться с пустыми руками…

– Тогда подари ей свою линзу от бинокля, – предложил сосед ещё один вариант. – Она сама по себе красивая, а главное – как память о комиссаре, спасшем вам жизнь.

Утром четырнадцатого Андрей оделся во всё новое, пообещал матери к вечеру вернуться, и они с Ваньком отправились в гости.

На здании стансовета болтался флаг – красный, с белым кругом посередине и чёрной жирной свастикой. Над парадным входом укреплен в золочёной раме грозный орёл с хищным клювом и злобным взглядом; в когтистых лапах держал он всё ту же паукоподобную свастику. У ступеней припаркован лимузин который Андрею не раз приходилось видеть на хуторе. Из распахнутого окна доносилась гортанная нерусская речь. Отойдя на почтительное расстояние, он выбрал невдалеке место напротив и стал ждать.

Одако предположение, что она ходит обедать домой, не оправдывалось: ни одна женщина не появилась ни из парадных, ни из каких-либо других дверей до самого вечера. Подумал уже о возвращении домой, когда, примерно в начале восьмого (часы на всякий случай оставил Ваньку при расставании), Ольга Готлобовна сошла-таки со ступенек комендатуры. Отойдя, свернула на мощёную кирпичом аллею – как раз ту, где на скамье облюбовал наблюдательный пост Андрей. При её приближении он поднялся, смущенно улыбнулся и сказал: