Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев (СИ)"

Автор книги: Ольга Репьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

– Посиди с нами, – предложил Ванько, когда она, пригласив, хотела уходить. – Мы недолго.

От неё не ускользнуло, как он едва заметно подмигнул Феде.

– Слышь, Рудой… – начал тот. – Ты что, с Нюськой не поладил?

– Почему ты решил, – шевельнул тот плечом.

– Видел, что ты возвращался рановато.

– А почему ты от Клавки рано вернулся? – вопросом же ответил бывший тамада, зная, что тот пойдёт провожать её домой.

– Ты нас к себе не ровняй! Наши отношения не выходят за рамки приличия.

– Может, и у нас будет так же!

– А не ты ли мне позавчера говорил другое? – не отставал следователь. – Или считаешь меня глупей себя?

– Какое вам, вобще-то, до нас дело? – с вызовом огрызнулся допрашиваемый.

– Раз сердишься, значит, правда: отшила, – съязвил Федя.

– Да ничего подобного! – Задетый, Рудик изобразил на лице презрительную гримасу. – Просто ушёл сам.

– Ох, ах! Он ещё и врать научился у своих ивановцев!..

– Ничё не вру. – Наклонился к нему и тихо, чтоб не расслышала Тамара, добавил: – Она как раз в эти дни больная.

– Чё буровишь! – не дошло до Феди. – Вы же ушли с песней.

– Ты, наверно, ещё не в курсе… Уйдёт Тамара – объясню, что к чему.

Тамара посмотрела на Ванька, готовая подняться, но тот знаком разрешил присутствовать. Ей и самой было интересно, чем же кончится эта словесная обработка.

– Ничего не надо объяснять, – сказал молчавший до сих пор старшой. – Это к делу не относится. Мы неспроста завели этот разговор – он для нас очень важный.

– Не по-онял…

– Важный потому, что стоит вопрос: быть тебе нашим другом или нет.

– А при чём тут э т о?

– А при том, – снова подключился Федя, – что с мерзавцем мы дружить не собираемся!

– Значит, до этого я мерзавцем не был, а теперь стал? – всё ешё не уступал своего Рудик.

– Если говорить начистоту, ты им был и тогда… А теперь и тем более. Не кривись. Хоть у неё, как ты считаешь, и не все дома, всё одно ты поступаешь подло.

– В чём же ты видишь подлость?

– А если у неё будет от тебя ребёнок – ты что, возьмёшь её в жёны? Станешь помогать, чтоб не сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская власть! – высказал Федя не только свои аргументы.

– Вот вы о чём!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым, вы ей запретите? Или и его заставите жениться?

– Это, Рудик, называется уже демагогией, – вмешался Ванько. – Во-первых, в этом случае наша совесть не была бы запятнана – Гундосый или там Плешивый – нам не друг. А во-вторых, пока фрицы здесь, мы последим, чтобы она ни с кем не «нюхалась». Так что выбирай: или Нюська, или мы.

– Вот так! – поставил точку Федя.

– Ну… если вы так, то я, конешно, с нею порву, – сдался наконец он.

– Это мы и хотели от тебя услышать. Вот тебе пять, – подобрев, подал руку Ванько.

– Токо ты не тово… а то я твои клешни знаю, – предупредил донжуан.

Обменявшись рукопожатиями, пошли обедать.

Подошёл Борис и сообщил, что сегодня им попалось ещё четыре зайца. Что он уже их обработал, то бишь снял шкурки. По одному занёс Феде и Ваньку, двоих оставили в этот раз себе. Был и пятый, но перекрутил петлю и убег – петля была неновая. Добавили новых, и завтра достанется и Рудику. А сегодня он составит им с Мишей компанию – пойдут поискать покрышку, может, попадётся.

Феде поручено было заготовить десятка с два пялец – впрок, потому что все шкурки желательно сберечь. Из них можно нашить шапок, а будет много, то и «забацать» тёплые одеяла на случай, если придется отсиживаться в погребе. Захватили фрицы хутор без боя, даже стекла в окнах остались целы; но их наверняка погонят обратно, могут разразиться сражения, и придется всем спасаться в погребах – так говорят старшие.

Забегая вперёд, скажем: хутору повезло, и в феврале 43-го – гитлеровцы «драпанули» так же поспешно, без боев, как и пришли.

Оставшийся без поручений, Ванько обмылся дома у колодезя и собирался отдохнуть в своей комнате. Поздно лег, рано встал – следовало наверстать. Но уснуть не успел: к матери пришла Елизавета, и поговорить устроились на кухне по соседству. Он оказался невольным свидетелем.

– Господи, как же ты, кума, исхудала! – посочувствовала мать. – Давно захворала?

– На обратной путе простыла: в горах уже холодно.

– И по горам довелось полазить?!

– А то как же, там всё больше горы… Идёшь-идёшь по каменистой дороге, с одной стороны скалы, с другой – пропасть, а она то вниз, то в гору. То легко иттить, то зовсим чижало.

– Так-таки всю дорогу пеши и топала?

– Что ты, в такую-то даленю! Месяца б не хватило да и ног тожеть. И поездом довелось, и лошадьми подбирали, и на ослике случалось.

– Не приведи господь! И подумать страшно – в такое-то время…

– Натерпелась… И врагу б не пожелала такого путешествия. Но дошла-таки до этого проклятого Маёкопу!..

– С Митей виделась? Как он там?

– Ой, кума!.. Токо сердцем изболелась… Виделись. Подержались за руки через колючую проволоку… Худющий, как шкилет. Заросший – не узнать. Лагерь этот – хуже всякой каторги! Представь: держут впроголодь, мыться негде – завшивели жутко. В бараке, говорит, голые нары, холод собачий. Болеют, мрут, как мухи. А уж обращаются с ними – издеваются, как токо хотят. На работы – кажен день, чуть што не так – прикладом, а то и застреливают.

– Что ж они там делают, на работах?

– Говорил, арадром. А ещё какие-то доты чи зоты. Вот так… Наревелась, душу растравила и всё… Очкам обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!

– Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по лавкам, может бы сжалились.

– Кума! И просила, и молила, и на колени падала, да куда там!.. И слухать не хочет. Вот ежли б было чем лапу позолотить! На это клюют. Кой-кому, говорил Митя, посчастило.

– Сторожат немцы?

– Не-е, те боятся и близко подходить – как бы не схватить хворобы. Наши, русские… Откуда токо набралось такой нечисти, вроде до войны усе были патриоты, усе – «слава Сталину!» А вон скоко переметнулось.

– Есть, кума, люди, а есть людишки… Были и, наверно, всегда будут. А ты ещё и скоро управилась!

– Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.

– Там же эти, как их, черкезы… Они, говорят, русских не жалуют.

– Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы – не знаю, не видела. А адыгейцы – такие ж люди, как и мы, токо ещё боле бедные. К горю людскому отзывчивые. Догонит, бывало, на двуколке, запряженной осликом, посмотрит и остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла) – послушает и говорит: садись, дочка или там мамаша, подвезу малость. И подвезёт до аула, и едой поделится, и платы за ночлег не спросит. Но вругорядь в такую даленю – ни в жисть не решусь отправиться!..

Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошёл на кухню.

– Уж извините, тёть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ, – обратился к соседке. – Вы сказали, что если позолотить этим гадам лапу, то дядю Митю могут отпустить. Это, как я понял, – предложить охране что-нибудь дорогостоящее?

– Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмёшь!..

– У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и тёть Веры нет… да если б и были, они бы не пожалели для такого дела. Возьмите. Если он такой слабый, то навряд ли ему удастся убежать… Выздоровеете – может, рискнёте сходить к нему ещё раз.

Елизавета дрожащими руками (судя по навернувшимся слезам – не только от слабости) приняла часы, смотрела на них, словно это было некое чудо невиданное. Может, для неё и действительно невиданное: секундная стрелка, золоченный циферблат с выпуклыми голубыми цифрами, массивный золотой корпус, заморская работа. Только нижняя крышка из белого металла и по ней гравировка: «Саше – от друзей».

Взволнованная неожиданным предложением, женщина не находила слов. Подняв на него влажные глаза, она наконец бессвязно запричитала:

– Отчего ж господь не послал мне тебя раньше!.. Да ежли б знать, что у Вани, – взглянула на куму, – что он даст мне такое сокровище!.. Был бы мой Митя теперь уже дома!.. Но я пойду обязательно, доползу до этого лагеря смерти, живая или мёртвая… Вот токо денёк-другой передохну и отправлюсь. Спасибо тебе, сынок, за всё: и за часы, и за помощь в хозяйстве, и за заботу о детях…

– Ну что вы, тёть Лиза! – перебил её Ванько. – Не стоит благодарности. Успокойтесь! – И он ушёл к себе в комнату.

Ч е г о не упомянула Агафья Никитична в своём недавнем разговоре с Тамарой, так это – что её сестра Матрена уже дважды наведывалась на хутор, и всё из-за Валеры. Не упомянула, чтобы девочка не подумала, будто от них здесь попросту хотят отделаться. А между тем это далеко не так. Малыш разбередил в сердце сестры нерастраченные любовь и нежность, невостребованное материнское чувство – она спала и видела сиротку своим сыночком; ей не терпелось наглядеться на него, снова подержать на руках…

И вот решено было сходить к ней в гости всей семьей.

Из осторожности пошли раздельно: мать с Тамарой кружной дорогой, Ванько с братом – напрямик через станцию.

В этот раз дядя уже не был чужим. Путешествие у него на руках доставляло ему истинное удовольствие, и мальчуган за всю дорогу о сестре и не вспомнил. Поначалу испуганно таращил глазёнки, когда «дада Ванко» подбрасывал его, словно мячик, выше себя, но вскоре понял, что это нисколько не страшно и не опасно; звонко визжал, заливался смехом и требовал повторить «исё».

Тётя, увидев дорогих гостей, расцвела в улыбке, кинулась навстречу.

– Валерочка, моя ж ты рыбка золотая! Ты меня не забыл? – протянула к нему руки. – Ну, иди же ко мне…

Рыбка смотрела настороженно, воздерживалась: мне, дескать, и тут неплохо.

– Не помнишь меня? Ну, скажи, кто я?

– Я тебя помню: ты тётя.

– На маму разве не похожа?

– Мама халосая. У мамы вава…

Ванько заметил, как у тёти сверкнули на глазах слёзы, но она старалась не подавать виду. Говорила всё так же весело-ласково:

– Я тоже буду тебе хорошей мамой. Ну, давай мне ручки!

– Ты халосая, токо длугая, – стоял мальчик на своём, но руки протянул. И тут же был притиснут к груди и обцелован.

От жалости ли к сиротской судьбе ребёнка, от счастья ли держать его на руках, только тётя не в силах была сдерживать слёзы, и Ванько, чтобы отвлечь её, спросил:

– Не ждали нас сегодня?

– Ой, я вас кажен день ждала! – Прошли в дом. – А севодни смотрю, а Мурка так же умывается! И лапой-то всё вроде как с вашей стороны. Ну, думаю, быть нынче гостям. Ты один?

– Мама с Тамарой должны вскорости подойти. Мы с Валерой оказались пошустрей, правда, Валера?

– Плавда, – согласился тот.

– А вон и они, лёгкие на помине!

Тётя передала мальчика и выскочила встречать. В окно было видно, как, по обыкновению, чмокнулись они с матерью, затем она привлекла к себе Тамару и тоже поцеловала и пригласила в дом.

Когда показалась в дверях сестра, Валера, притаившийся у косяка, набросился на неё, надув щёки и вытаращив глазёнки:

– У-у! Я волк, залас тебя съем! – И рассмеялся, довольный произведённым эффектом: Тамара сделала вид, что страшно испугалась.

Все тоже засмеялись, а тётя опять взяла его на руки.

– Ой, какой страшный волчище! – заговорила к нему. – А ты маму не съешь?

– Не-е, тебя не съем. И Тамалу не съем, это я налосно.

– Ах ты ж моя умница! – Она принялась его тормошить, но он заметил «своих» слоников и, как тогда, потребовал: «Дай цацу!»

Усадив гостей, Матрена подала на стол, и пошла беседа…

Она сообщила, что за всё время к ней на отшиб «ни одна зараза не заглядывала» – детям будет здесь совершенно неопасно. Ей хотелось с «сёднишнего» дня оставить у себя и «дочку», но Ванько возразил (и Тамара его поддержала) по той причине, что тёть Лиза опять ушла в Майкоп и Вере нужно помочь по хозяйству. Но заверил, что они часто будут приходить в гости, а в дальнейшем Тамара будет жить «то у вас, то у нас».

П о з д н я я осень всё заметней преображала землю. С каждым днём редело карнавальное убранство деревьев. Жухла, осыпалась листва, не дожидаясь сильного заморозка. Стремительно укорачивались дни, всё ниже опускалось подслеповатое солнце. Всё чаще небо заволакивали угрюмые тучи, на всё более грустной ноте скулил, завывал ночами ветер.

Жизнь на хуторе неуклонно ухудшалась, к одной беде добавлялась другая. Давно кончился у людей керосин, у самых экономных его хватало разве что на каганец; кончались спички, мыло, соль. Полицаи уводили с подворий коров независимо от того, дойная или нет, лишая детвору, подчас многочисленную, единственной кормилицы.

Прошёл слух, что в прилегающих к Краснодару станицах Елизаветинской, Марьянской, Новомышастовской и даже в соседней Ивановке карательные отряды проводят «чистку» – уничтожают поголовно евреев, семьи партейцев, активистов, просто в чём-то заподозренных станичников… Всё это тревожило, вселяло в души страх и неуверенность в завтрашнем дне. По-прежнему никто не знал, что творится на белом свете – как там на фронтах, что с Москвой, как дела у Красной Армии…

Что до подростков, наших героев, то страхи, о которых говорили между собой взрослые, их волновали меньше. Хватало дел и забот, отвлекавших от суровой действительности, привносивших в быт даже некоторую долю романтики. Общение и тёплая дружба, шефство над семьями крёстных и многодетных соседей, та же «охота» на зайцев приносили пусть небольшое, но приятное разнообразие, удовлетворение от своей значимости.

Но, как и предполагал в самом начале Миша, с охотой дела пришли в упадок. Ни одной автопокрышки найти не удалось (за ними охотились ещё и старики-сапожники, использовавшие прорезиненную часть для ремонта обуви). Зайца было в степи много, но петли кончились, а с ними и мясо, все эти дни, почитай, не выводившееся. Без него стало голодно. Довольствовались постной мамалыгой, кукурузной кашей с узваром, кукурузными же лепёшками, подчас недосоленными. Благо кукурузы, как и подсолнуховых семечек, удалось натаскать с бывших колхозных плантаций. Запасец пшенички – она, также как и кукуруза, имелась не у всех – расфасовали по узелкам да махоткам, рассовали по припечкам и прочим закуткам – берегли до весны на семена.

В один из скучных, пасмурных дней Ванько наведался к Феде домой и застал его за тетрадкой, с карандашом в руках. Тот спешно прекратил занятие и хотел спрятать письменные принадлежности в стол, где в секретном закоулке хранил свои литературные опыты.

– Вижу, что-то сочинял, – поинтересовался товарищ.

– Вообще – да. В этом году знаменательный юбилей – двадцать пять лет Советской власти. Четверть века! Напросились стихи, вот и решил записать…

– Может, прочитаешь? – Ванько знал, что неготовых вещей он обычно не показывал.

– Да понимаешь… – замялся тот, – ещё не готово. Коряво пока.

– Ничего, я критиковать не стану.

Федя раскрыл тетрадь (тут и вправду было много перечеркиваний, исправлений, дописок сверху и сбоку) и, почти не заглядывая в написанное, стал декламировать – размеренно, то с подъёмом, то как бы с угрозой. Приведём это стихотворение полностью:

Едва, после залпа Авроры, в России, Впервые в истории, русский народ Стряхнул с своих плеч кандалы вековые – Помещичий, царский и прочая гнёт; Едва эту весть изумлённому миру Повсюду людская молва разнесла.

Как дрогнула жадная свора вампиров, Что потом и кровью народов жила.

В панический ужас поверг мироедов Рабочий России великой победой!

И понял заводчик, кулак и купец, Плантатор-расист, бизнесмен-воротила, Что рано иль поздно наступит конец – Сметёт и его пролетарская сила!

В Европе, Америке, в мире везде, Где люд обездоленный стонет в нужде.

Тогда толстосумы мешки развязали И, с миру по доллару, вал золотой Штыком, пулемётом, махиной из стали Попёр на Советы зловещей стеной…

Деникин, Юденич, Колчак и другие, Антантой закупленные на корню, Пытались, в крови утопив, вновь Россию Царю да себе, да Европе вернуть.

Но Ленин великий, сплотивший народы На бой беспощадный за дело Свободы, Усилием гения, волею масс Страну молодую – дитя в колыбели – От алчных шакалов, от гибели спас.

И вышло не так, как того бы хотели Кровавые хищники разных мастей!

Сбывались мечты угнетённых людей.

Но поступь Истории денежный Боров Законной считать ни за что не желал; Он выход искал, и нашёл его вскоре В Фашисте Адольфе, что Фюрером стал…

На этом Федя декламировать закончил и хотел снова спрятать тетрадку в стол, но Ванько протянул руку:

– На этом всё? Можно глянуть?

– Пока всё. А вообще – примерно, половина. Закончить хочу нашей полной победой над фашистами. Как, по-твоему, ничего?

– По-моему, очень даже неплохо. Но есть замечание. Можно?

– Буду очень даже признателен! – его же усиливающими смысл словами разрешил начинающий поэт.

– Ну, первое – это насчёт кандалов: их, как известно, надевали каторжанам не на плечи, а на ноги.

– Согласен. Пусть будет «стряхнул с своих ног кандалы вековые». Хотя имелось в виду не кандалы конкретно, а царский гнёт вообще. Что ещё, на твой взгляд, надо бы изменить?

– Да вот четвёртая строчка: «Помещичий, царский и прочая гнёт»… Последние слова звучат как-то не по-современному.

– Можно подумать… А если так: Помещичий, царский, буржуевский гнёт?

– Это уже лучше.

– Дальше у меня складывается такой вариант:

Да только подвёл их стратег бесноватый, И Доллар, и Фунт просчитались, увы:

Вскормили мерзавца, а он, как когда-то, Не смог на колени поставить Москвы.

– Имеешь в виду Наполеона?

– Да, конешно. Доллар – Америка, Фунт – Англия; главные акулы капитализма. Ведь все они на нас чёртом смотрят и с Гитлером заодно.

– Это точно… Вобщем, будет отличное стихотворение! Но я не думал, что твои складные стихи даются тебе так непросто: вон сколько строчек с исправлениями, – покрутил головой Ванько.

– Это не только у меня так, – сказал Федя. – Даже у Александра Сергеевича в оригиналах не всё гладко. Маяковский не зря говорит: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». А эти исправления оттого, что русский язык, как, наверно, никакой другой, очень богат. У каждого слова много синонимов, один лучше другого. Перебираешь их мысленно, кажется – вот оно, самое подходящее слово. Напишешь, подумаешь, а тут явилось ещё более удачное. Затем – единственно верное, как ход в шахматах. Только там надо мозги напрягать, а когда сочиняешь стихи – одно удовольствие.

– Я как-то тоже попытался сочинить. Но дальше двух строчек дело не пошло. Другое дело – тяжести: тут всё легко и просто. И удовольствие, и польза, – вернул Ванько тетрадку. – И что думаешь с ним делать.

– Хотел от руки, печатными буквами, размножить и разбросать в людных местах. Подальше, конечно, от хутора. На станции, в станице на базаре. Ты как на это смотришь?

– С неодобрением. Знаешь, почему? Пользы мало, а случиться могут большие неприятности! Многие знают, что ты сочинял стишки. Лёха, например. Поэтому лучше не рисковать.

– Хотелось отметить славную дату, – явно огорчился юный поэт. – И хоть по-комариному, но куснуть или хотя бы припугнуть… если не самих оккупантов, то хотя бы их приспешников.

– Куснуть бы надо, это точно, – согласился приятель. – Того же Гапона. Но не словами, а как-то почувствительнее. К старосте у меня личные счёты: приказал забрать у моей крёстной корову. Она проследила, куда отвели – и что ты думаешь? Поставили у него в базу. На откорм.

– Выслуживается, прихвостень фрицевский! Сперва откормит и только после этого им на стол. Заделать бы ему красного петуха, чтоб нечем было и свою худобу кормить.

– Как раз с этим я к тебе и шёл. Посоветоваться, как это лучше сделать, чтоб не влипнуть.

– У него во дворе аж две скирдяки люцерны, и есть хар-роший способ их уничтожить. При этом без всякого риска быть заподозренным.

– Что за способ? Выкладывай, – оживился Ванько.

– Я недавно прокипятил в подсолнуховой золе клочок ваты от старой фуфайки, – начал Федя издалека. – Рудик подсказал. И знаешь, какой она стала горючей! Не хуже той, что имеется в подсолнуховых шляпках.

– Ну и что? Огонь добывать у нас пока есть чем.

– Слушай дальше. Если из такой ваты изготовить жгутик длиной… ну, скажем, в полметра (это можно определить опытным путём), чтобы тлел минут десять. Один конец вставить в бумажную трубочку, насыпать в неё немного винтовочного пороху и рядом положить тряпку, смоченную в керосине… Смекаешь? Поджечь жгутик с другого конца…

– Он дотлеет до пороха, от вспышки загорается тряпка, – закончил его мысль Ванько, – и…

– Красный петух готов!

– А за это время запросто можно слинять, и гадай, кто это сделал. Что ж, это получше, чем мина с линзой!

– Хотя бы потому, что устроить всё это можно глубокой ночью и в любую погоду.

Их рассуждения прерваны были ворвавшейся в хату возбуждённой троицей. Лица ребят светились радостью. Не успел Ванько спросить о причине, как Борис вручил ему листок бумаги. Тот, пробежав глазами, воскликнул:

– Так это ж весточка от Андрюшки!

Федя выхватил и впился глазами.

– Точно… Уж я-то его каракули знаю! – Волнуясь, начал, читать: «Сообщаем, что мы живы, здоровы и в безопасности. Вы всё поймёте, узнав, что с нами тот, кого мы видели на островке в бинокль с кургана. Он тоже шлёт вам горячий привет. Мама пусть не переживает: у нас тут всё нормально. М. всех вас целует, а я крепко жму руки. Андрон». Да, это писал он. Жаль, что не сможем уже порадовать тёть Веру, – добавил Федя, возвращая весточку.

– Вы где это раздобыли? – всё ещё не мог поверить глазам Ванько.

– Вот он, – кивнул Борис на Рудика. – Токо что принёс от тёти.

– Он принёс ещё одну радостную новость, – добавил Миша.

Все взоры обратились на обладателя новостей.

– Ещё мне стало известно, будто под Сталинградом фашисты встретили решительный отпор, и Красная Армия больше не отступает. Тётя узнала это то ли от самих немцев, то ли ещё откуда и надеется, что успехи гитлеровцев на этом кончутся.

– Это – долгожданная новость! Спасибо, Рудик. – Ванько на радостях хотел тиснуть ему ладонь, но тот предусмотрительно спрятал руку за спину.

– У него ещё одна… ну, не новость, воще, а так, ценную мыслю подал. Расскажи, Рудя, сам (с тех пор, как сосед «исправился», между ними установились прежние отношения).

– Про телефонный провод? Ну, дело было так. Тётя строго наказала быть поосторожней из-за записки, и я пошёл не через станцию, а решил прошмыгнуть через путя правее. Неподалёку от насыпи увидел провода. Их трудно не заметить: один красный, другой зелёный и проложены по земле. Поблизости никого, дай, думаю, посмотрю, что там под изоляцией. Срезал немного, а под нею стальной провод. Правда, многожильный, но вполне пригодный для петель.

– Нужно откусить метров хотя бы по десять! – воскликнул Борис.

– Это обтяпать труда не составит, – буднично сказал Ванько. – Пока Фрицы где-то там спохватятся, мы будем уже на хуторе.

Вечером того же дня дело было успешно «обтяпано».

У т р о выдалось пасмурное, но без тумана. Небо набухло тяжёлыми, низкими тучами. Глянешь вверх – и не понять, стоит ли вся эта свинцовая масса на месте, или всё же куда-то ползет. Кажется, вот-вот закружат в безветрии первые снежинки-мотыльки. Или, как это бывает на Кубани чаще, зарядит противная, бесконечная морось.

Ставить петли из нового провода отправились вчетвером, прихватив – уж очень он скулил-просился! – и Тумана. В прошлом году удовольствие сопровождать их выпадало ему часто. И заключалось оно в том, что имелись возможности поразмяться – погонять зайцев. Первое время, вспугнув с лёжки, он гонялся за ними до изнеможения, потом пришёл к выводу, что догнать – это, вообще-то, и необязательно. Достаточно делать вид, что имеешь такое намерение да при помощи громкого лая поддать жару, чтоб у косого душа забилась в самые что ни на есть пятки.

В этом году такое счастье улыбнулось впервые, и собачьей радости не было границ. Он то убегал вперёд, то, наоборот, отставал, внюхиваясь во что-то, одному ему ведомое; то озорной его лай слышался справа или слева, то он вдруг гнал косого прямо на ребят.

Нынче они попадались ещё чаще. Наплодились ли за лето чересчур, война ли согнала в эти края, но будь Туман понеопытней, укатали бы они его, как известную Сивку крутые горки.

За кладбищем, на подходе к лиману, заметили трёх подозрительных типов, которые на небольшом удалении друг от друга шли степью, то и дело нагибаясь, словно что-то ища.

– Интересно, кто это шляется по бывшей нашей территории? – недовольно проворчал Борис, передавая мешок со снастями напарнику.

– Лично меня, воще, это теперь не волнует, – обозвался тот. – Я снял тут последние две петли. А с этими пройдём на ту сторону гравийки. Во-он к тому кургану, под самой Ивановкой. Они там ещё непуганные и подальше от хутора.

– Да, так будет безопаснее, – одобрил Ванько. – Дома тоже чтоб никаких следов!

– Я всю изоляцию сжёг до капельки! – заверил Миша.

– Мне кажется, вон тот длинный смахивает на Лёху гапона, – досмотрелся Борис.

– И с ним Плешивый и Гундосый. По-моему, они ищут петли… Надо б их хорошенько предупредить, воще.

– А знаете, это хорошо, что они нам встрелись, – сказал Ванько. – Вы им не грубите. Станем вести себя вежливо: надо выведать, не обзавелся ли Лёха новым волкодавом.

Туман, поначалу знавший о близком присутствии чужаков лишь по запаху следов, метров со ста обнаружил их и визуально. Сердито облаял, но предпочел вернуться поближе к своим. Сблизились.

– Ба, знакомые лица! – наигранно-удивлённо воскликнул Борис. – А я голову ломаю: кто бы это мог быть? Привет, Лёха, как житуха?

– Та здоров, якшо нэ шуткуеш…

– Здравствуй, Лёша! – подойдя, любезно поприветствовал его и Ванько.

– Ты не держишь зла за тот случай у ерика, когда вы завязали нам сухаря? – подал руку для приветствия.

– Здоров був, – с неохотой протянул тот свою. – Тилькэ нэ давы, бо я нечайно пальця вывыхнув.

– Да? Как же ты так… Ну, я тремя пальцами. Чё это вы тут делаете?

– Чулы, шо якось пэтлямы зайцив ловлять. Хочемо найты, шоб глянуть, як их роблять.

– Ну и как, нашли?

– Та пока ни. Пакилэць якыйсь бачив, круг вытоптанный, заячий шерсть. Цэ, мать, вы тут ловытэ?

– Можем оставить это место вам. А сами хотим поставить где-нибудь в другом.

– Так вы йдэтэ ставыть пэтли? Покажить хочь одну, як вы их робытэ!

– Можем не только показать, но и подарить. Миша, выбери-ка самую лучшую, надо поделиться с товарищами опытом.

Мишка развязал мешок, долго копался в нём, ища образец, изготовленный из старой проволоки.

– Если самую лучшую, то вот она, – сказал, передавая Лёхе; тот долго вертел её, одноглазо рассматривая диковину.

– А дэ ж вы дроту бэрэтэ?

– С дротом трудновато, – сказал Борис. – Из обода автомобильной покрышки. Нашли аж чуть не под Ивановкой. Пока с Мышком допёрли, сто потов сошло, – соврал он.

– А там бильш нэ було?

– Одна оставалась… Если никто не подобрал, воще. За ними сапожники гоняются. На подошвы.

– А дэ це само, дэ? – попросил уточнить Лёха.

– Во-он, за той будкой, метров пятьдесят. В кювете.

Дорожная будка – небольшой жилой домик с садом и огородом – виднелась километрах в трёх.

– Я там нэдавно був и, каатца, тэж бачив покрышку, – соврал в свою очередь он.

Туман, несмотря на запрет, продолжал лаять, и Лёха поинтересовался:

– А цэ, мать, той пэсык, шо мий вовкодав чуть був нэ загрыз?

– Да… Чуть ему тогда крышка не вышла, – подтвердил хозяин.

– А мий же ж здох… Мать, ты его чимсь ударыв.

– Может быть, не помню, – согласился Ванько. – Но откуда ж я знал, что это пёс да ещё и твой? Думал, во двор заскочил бешеный волк. Ты б на моём месте поступил бы так же. Вас с паном полицаем я сразу был не заметил.

– Такэ-такэ… На вовка вин був дуже похожий.

– Не горюй, дело это наживное. Небось взамен уже двух овчарок заимел?

– Та дэ там!.. Достав цуценя, а колы це воно выростэ, – ще й гавкать не вмие.

– А что это твои друзья не подходят, загордились, что ли?

– Чим там им гордыцця! Заскиснялысь, мабуть.

– Ну, ладно! Доставайте дроту, делайте петли по этому образцу и желаем вам удачи. А мы пойдём, а то уже и моросить начинает.

Ребята пошли своей дорогой, а те сошлись вместе, рассматривая образец. Затем, как и можно было ожидать, несмотря на морось – мелкую, словно пропущенную через сито – заспешили в сторону дорожной будки. Эта морось, оседая на бурьян, стала превращаться в гололёд.

– Я, братцы, начинаю предполагать, что бог на небеси всё-таки есть, – сказал Борис, когда они, перейдя через гравийку, направились в сторону кургана. – Хоть мы и нехристи, но это он приподнёс нам подарочек.

– Ты имеешь в виду «цуценя»? – догадался Ванько.

– Ну! «Гавкать нэ вмие» – это ж как раз то, что нам на руку.

– А вот заправляющий хлябями небесными – Илья Пророк, кажется, его кликуха – или дрыхнет, или делает нам назло, – посмотрев вверх, недовольно посетовал Федя. – Погодка начинает мне не нравиться… Эй, а за кем это Туман погнался? Вроде как за индюком!

Действительно: пёс настиг какую-то длинноногую птицу, повалил её у них на глазах и тут же, повизгивая от азарта, устремился за другой, такой же. Подбежав ближе, увидели серую птицу с прокушенной головой.

– Братцы, это ж дрофа! – воскликнул Ванько. – А вон и ещё… раз, два, три… пять штук! Осторожно окружаем, чтоб не разбежались, щас он всех их передушит. Запоминайте, где, чтоб найти.

По ходу, метрах в пятнадцати, четко выделяясь на фоне жухлой и словно бы остеклованной травы, задрав головы, их настороженно разглядывала стайка крупных рябо-коричневых птиц.

Управившись с ещё одной жертвой, четвероногий помощник примчался на зов хозяина.

– Туман, взять! – показал он ему направление; в несколько мгновений была повергнута ещё одна. – Мишка, не прозевай, вон та хочет улизнуть. Туман, куси её! Молодец! Ко мне! Теперь эту – взять!

Да, фортуна явно ребятам благоволила: удача свалилась буквально с неба. Это был тот редкий даже по тем временам случай, когда припозднившихся почему-либо перелётных птиц застигает в пути непогода. Видимо, гололёд утяжелил крылья и вынудил сделать посадку; возможно, выводок просто сел передохнуть, а тут случилась изморось, приведшая к обледенелости. И взлететь не смогли, и спастись бегством – у Тумана ноги оказались порезвей. Как бы там ни было, а перед ребятами вскоре лежала горка дичи, где каждая особь наверняка тянула за десяток килограммов!

По такому случаю петли устанавливать не стали. Спрятали, прикрыв травой, обозначили место ориентирами – отложили это дело на завтра. Четыре дрофы поместились в мешке, его нёс Ванько; остальные – по штуке каждый. Настроение у всех было приподнятое, если не сказать радостное. На подходе к гравийке Миша поинтересовался:

– А как мы ими, воще, распорядимся? Вон их скоко!

– Сёдни нехай командует Ванько, – предложил Борис. – Это благодаря его нам такое счастье привалило. Будто специально к празнику Октября!