Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев (СИ)"

Автор книги: Ольга Репьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Однако, поразмыслив здраво, от первого – спрыгнуть на ходу – пришлось отказаться. Во-первых, солдат – как быть с ним? Можно, конешно, отняв автомат, и «треснув им по северному полюсу», фрица обезвредить. А что станется с остальными, если откажутся последовать их примеру? Кроме того, Андрей опасался за Марту – а ну как снова повредит ногу, как это случилось на базаре.

– Я не очень верю, что нас станут водить в столовую, как вам обещали на бирже, – подвёл он окончательный итог. – Скорей всего, будут кормить в вагонах. Но в туалет-то сводить обязаны. Здесь даже параши нет. И вот тут мы обязательно слиняем. Не на первой станции, так на следующих.

– А как станем домой добираться, чем питаться? – спросил Гриша.

– Главное – что мы останемся на Родине, а домой доберёмся! Но спешить с этим не надо: там нас, вернее – вас, найдут и в лучшем случае отдубасят так, что мало не покажется. А питаться – вот у меня пачка ихних денег, – достал он из рукава несколько бумажных купюр. – Тут хватит всем и не только на еду. Где взял? Это неважно. Добрые люди дали на случай, если бы вас не удалось отговорить от поездки в рабство.

Долго ещё совещались они, стараясь заранее предусмотреть возможные отклонения от намеченного плана. Одного только не смогли предусмотреть: на первой же станции – это была Усть-Лабинская – все вагоны, едва состав остановился и автоматчики спрыгнули вниз, были безо всяких объяснений закрыты наглухо и взяты на запор…

Спустя какое-то время дверь андреева вагона слегка отъехала, в проём швырнули с дюжину лёгких одеял, подали пару фляг. Одна оказалась с питьевой водой, другая – пустая, справлять нужду; затем дверь задвинули, снаружи клацнул запор.

Потолкавшись взад-вперёд – похоже, добавляли вагонов – поезд, теперь уже наверняка, взял маршрут на Германию. В отличие от того, с продовольствием, этот шёл с коротенькими остановками круглосуточно. Трижды по утрам на каких-то станциях меняли фляги да кидали, как собакам, по булке чёрного хлеба на брата. Под монотонный стук колёс на стыках минуло по меньшей мере трое суток…

Л и ш ь на территории Польши режим сменили на более щадящий. Здесь всех пересадили в другой поезд. Пассажирский. Им вагон попался с санузлом и умывальником, с удобными сидениями и спальными полками. Правда, набили, как в бочку селёдок, но зато, впервые за всё время, хорошо покормили.

Вскоре за окнами стали проплывать ухоженные, с аккуратными двориками, без следов войны, деревни. На полустанках – надписи по-немецки, обилие портретов Гитлера – ехали по германской земле. Приходили глазеть на диковинных пассажиров местная ребятня и взрослые, по большей части женщины. Из их разговоров Марта, а с нею и неудавшиеся возвращенцы, окончательно убедились: привезли их сюда в качестве рабочего скота, и жизнь их ожидает скотская…

Стоит, видимо, упомянуть: за время следования никто из посторонних не заподозрил в Марте представительницу другого пола. И ещё: пятеро её друзей спаялись в дружный коллектив, если не сказать – семью. А где дружба да сплоченноить, там, как известно, и сила. В андреевых вагонах – и когда ехали взаперти, и после – поддерживались дисциплина и порядок. Решительно пресекались нецензурщина, характерная для мужских обществ, чьи бы то ни было поползновения качать права и верховодить или делать что-либо такое, от чего Марте пришлось бы краснеть.

Однако близился конец пути и час, когда всех её защитников разберут бауэры и прочие хозяйчики, а то и рядовые обыватели себе в услужение. Мужчины здешние все на восточном фронте, вкалывать на земле, на фабриках-заводах некому – вот и везут молодёжь с оккупированных территорий. Триста человек, если не больше, из одного только Краснодара!

По мере продвижения в глубь страны вагоны освобождались от чужеземных пассажиров, и ребятам представлялась такая картина: их придирчиво осматривают, ощупывают, выбирают на свой вкус жёны воюющих, вдовы, инвалиды или престарелые… Как ещё недавно делали это в отношении негров на невольничьих рынках. Только тогда рабов покупали, а теперь – бери бесплатно. Противно и страшно!..

Подобная участь тревожила и пугала, особенно Андрея с Мартой: быть ли им вместе или хотя бы поблизости друг от дружки, чтобы видеться хоть изредка? Неужели пути разойдутся и они потеряются навсегда? Такое вполне возможно, и сердце не находило покоя…

Поможет ли и на этот раз заветный талисман – подарок Андрея в день её четырнадцатилетия? – думала она. Эта линзочка от бинокля комиссара хранится бережно у самого сердца – под левой грудью в специальном кармашке лифчика, куда зашила её будучи у партизан.

Последнюю полусотню пацанов – столько оказалось в их вагоне – ссадили с поезда на какой-то большой узловой станции; в двух автобусах привезли в город. Это давало слабую надежду на то, что работать предстоит на фабрике или заводе, а значит – не разберут поодиночке и друзья не потеряют связь между собой. Но и такая перспектива радовала мало: Марта будет разоблачена, и разлука неизбежна…

И вот, кажись, роковой час настал.

День, когда «покупатели» должны были разобрать по своим владениям бесплатных гастарбайтеров, совпал, похоже, с выходным: ребят разместили в одной из школ. В классе уже собралось несколько солидных мужчин – фабрикантов или их представителей. Так решил Андрей. Они с Мартой заняли переднюю парту в среднем ряду, поближе к столу, чтобы слышать, о чём там говорят.

Да, эти люди пришли сюда за рабсилой. Но, видно, не все ещё собрались; а может, не прибыло начальство. Добрых полчаса они обсуждали вопрос, как поделят «контингент» – разрешат выбирать или заявки удовлетворят согласно нумерации в списке, чтобы никому не было обидно – товар-то не весь высококачественный. Тут вспомнилось, что документы на них так оформлены и не были, а значит, нет их фамилий и в списках. Убеги они из этой школы, их и не кинулись бы. Но как и куда убежишь, где скроешься?..

– Будь у нас адреса, мы бы, может, разыскали фрау Ирму, дочь нашего Отто, – поделилась Марта пришедшей на ум идеей. – Но они остались дома. А она бы точно нам помогла.

– Кто ж знал, что так обернётся… – посочувствовал ей Андрей.

– А помнишь, в первый день оккупации, когда мы спрятались у нас на чердаке, я говорила про папу. Что его ещё до войны заслали в Германию разведчиком. Может, он где-то неподалёку отсюда… Уж он-то нас бы выручил из беды.

– «Нету чудес, и мечтать о них нечего», – вспомнил Андрей известную строчку из Маяковского. – Я с ним полностью согласен.

– А я в чудеса верю… Без этого не стоило бы и жить.

Их перешёптывания прерваны были появлением военных. Офицера в форме гестаповца сопровождали мужчина и женщина. Андрей в рангах не разбирался, но определил, что эти званием пониже. Ещё один «фриц», вооружённый автоматом, остался стоять у двери.

Гражданские, вскочив, дружно вскинули руки и приветствовали вошедших возгласом «хайль Гитлер»; военные ответили лишь взмахом руки.

– Господа, – обратился к ним офицер, – мне поручено извиниться перед вами за задержку мероприятия, по случаю которого вы здесь собрались: оно переносится на более поздний срок. А пока прошу оставить помещение.

Хайлькнув ещё и на прощание, те направились к выходу. Офицеры заняли место за столом, разложив перед собой какие-то бумаги. Тем временем женщина уже шла вдоль крайнего ряда парт, присматриваясь к сидящим за ними столь пристально, словно надеялась встретить знакомых или родственников. Впрочем, пристально – не то слово; скорее придирчиво, потому что некоторым из ребят жестом приказывала подняться, а то и выйти из-за парты. После такого изучения либо сажала на место, либо велела пройти к столу. Там один из офицеров, хорошо говоривший по-русски, спрашивал фамилию, находил её в списках, делал отметку; второй, выше званием, записывал что-то у себя, после чего опрошенный занимал место у классной доски.

Из первого ряда было отобрано трое пацанов, все – крепыши, здоровяки; среди них оказался и Гриша. А вот сидевший с ним за одной партой Степан фрау по вкусу почему-то не пришелся, хотя был отнюдь не хил.

У Андрея и Марты, с интересом следивших за отбором, повеселело на душе, когда ещё двое – Лёнька и Борис, сидевшие в их ряду, тоже были отправлены к столу: вкалывать будут вместе. Когда до конца ряда оставалось три парты (тут ещё один подросток привлек внимание разборчивой немки), Марта шепнула Андрею на ухо:

– Андрюша, эта фрау, как две капли воды, похожа на дочь нашего Отто…

– Она достала из потайного кармана фуфайки подаренное им фото. – Глянь: те же брови, нос, губы, родинка на левой щеке – всё, как у неё.

– Точно: похожа. Неужели?..

Тем временем похожая поровнялась с их партой. Посмотрела оценивающе на Андрея, сидевшего ближе к ней, движением кисти приказала подняться. Не ожидая приглашения, он вышел из-за парты. И тут же отослан был к столу, где создалась уже небольшая очередь.

Марта тоже привлекла её внимание, но выражение лица явно говорило: тут что-то не то! Приподняла треух, затем пристально посмотрела в глаза… И Марта решилась: поднялась и, наклонившись ближе, полушёпотом спросила на немецком языке:

– Скажите, вас зовут фрау Ирма?

– Я-а… – дас ист зо, – ответила та с некоторым удивлением, что в переводе на русский звучало бы как «Д– да… это так».

– А вашего мужа – Курт?

– Ты откуда знаешь? И почему так чисто говоришь по-немецки?

Удивившись ещё больше и слегка растерявшись, Ирма сформулировала вопросы не совсем так, как следовало бы в её положении; и уж явно опешила, едва не утратив над собой контроль, когда услышала:

– Мне надо бы с вами поговорить… у меня добрые вести от вашего папы Отто. – И она передала ей фотокарточку.

Не скрывая волнения, Ирма подошла к столу, кивком отозвала старшего офицера в сторонку, что-то тихо стала ему объяснять.

– Это ты и есть Марта? – вернувшись, уточнила дочь Отто. – Я выслушаю тебя обязательно, но чуть позже.

– Фрау Ирма, – задержала её Марта, – рядом со мной сидел мой брат Андрэ, упомянутый в дарственной надписи. В списках его нет, мы случайно оказались среди этих ребят.

– Вот как? Сейчас верну обратно.

Сказав так, она подошла к Андрею, жестом указала на парту и занялась третьим рядом.

– В чём дело, почему меня вернули? – спросил он, хотя и догадывался.

– Я сказала, что ты мой брат, что это ты упомянут в дарственной надписи и что нас в списках нет.

– Значит, она оказалась…

– Да, той самой Ирмой! Очень обрадовалась, узнав, что я имею сведения об отце. Она выслушает нас, как только освободится.

Отобрав ровно десять человек, самых здоровых и, по мнению Марты, самых красивых, фрау Ирма с нею и Андреем уединились в одной из комнат; судя по наличию глобуса, наглядных пособий и прочих школьных принадлежностей, это была учительская.

– Так что вам известно о моём отце? – усадив их на диван и сев напротив, спросила она первым делом. – Он жив?

– Конечно. Мы виделись с ним недели две назад.

– Где и при каких обстоятельствах?

– На Кубани под городом Краснодаром. Он попал в плен к партизанам.

– Майн гот! – ужаснулась Ирма.

– Да вы не переживайте, ему ничто не угрожает, уверяю вас! Я вам сейчас объясню, как это случилось…

– Ладно, не здесь. Твой брат тоже говорит по-нашему?

– Да, только похуже, чем ваш папа по-русски.

– Папа? По-русски? – переспросила дочь.

– Мы с ним, – кивнула на Андрея, – обучили его русскому всего за две недели.

– Дас ист зо? – перевела она взгляд на него («Это так?») Марта объяснила ему, в чём дело, так как беглую речь тот воспринимал слабо.

– Я, фрау Ирма, аллес, вас заген майн швестер, ист зо, – ответил он хоть и коряво, с запинками, но по-немецки (перевод: «Да, фрау Ирма: всё, что говорить мой сестра, верно») и добавил: – Абер онкель Отто шпрехен… забыл, как по ихнему «лучше», – глянул на Марту; та подсказала. – бестерн унд шнеллер. Я не думал, что нас занесёт в Германию, и не очень-то старался изучать ваш язык. К сожалению, – добавил уже на русском; Марта перевела ей концовку.

– Странные вещи вы говорите… – не зная, видимо, верить или нет, покачала та головой. – Впрочем, разберемся. Сейчас я отвезу вас к себе домой.

– Тётя Ирма, – видя, что обращаются с ними не по-казённому, обратилась Марта, – офицер, с которым вы совещались, он и есть ваш муж Курт?

– Ты угадала.

– Мне дядя Отто говорил, что он служит в гестапо… а теперь видим, он большой начальник.

– Вас это пусть не беспокоит.

– А нас тоже зачислят в отобранную вами группу?

– Об этом мы ещё поговорим.

– Я спросила потому, что нам бы очень хотелось быть всем вместе… В эту группу попало трое наших земляков, вернее – моих школьных товарищей. А один, к сожалению, остался… Извините за бестактность, но могу я вас попросить?..

– Я тебя поняла. Как его фамилия?

– Туманов. Он сидит в ряду, с которого вы начинали, на третьей парте, один.

– Сейчас сделаю замену. Но надо кого-то исключить…

– Чтоб не заменить на нашего же? – догадалась Марта. – Среди отобранных есть один приметный: на нём серое пальто с воротником из облезлого меха.

Немка вернулась в класс, когда оформление документов заканчивалось, но «воротник из облезлого меха» ещё был у стола.

– Необходимо произвести замену, – сказала она мужу, и Степан занял место у стола. Вернувшись в учительскую, сообщила о произведённой перестановке.

В порыве благодарности за всё, что она для них сделала, Марта хотела было обнять и, как то бывало в отношении матери, расцеловать ее в обе щёки; но сочла, что это будет слишком большая вольность. Решила ограничиться рукой, однако Ирма отдёрнула ладонь, воскликнув:

– Что ты, девочка! Это мне следует благодарить тебя за радостную весточку. Мы давно уже не получаем писем, и я не находила себе места.

– Вы не представляете, как много уже сделали для меня и моих друзей!

– Если всё, что ты сообщила, окажется правдой, я сделаю для вас гораздо больше.

– Вы ниспосланы нам самим господом богом! – с чувством высочайшей благодарности сказала Марта. – Это я говорю словами вашего папы, сказанными в наш с братом адрес. У нас на родине в бога не веруют, но я готова поверить, что он всё-таки есть…

– Вечером расскажете нам обо всём подробно. – Она снова усадила её на диван и присела рядом. – Вы, наверное, за всю дорогу ни разу не помылись в бане…

– Знаю, от нас несёт далеко не ароматом… Но это не наша вина.

– Понимаю. Тебе сколько лет?

– С четырнадцатого сентября пошёл пятнадцатый.

– Бедняжка! Очень тебе сочувствую. Через полчаса вы будете у меня дома и первым делом хорошенько помоетесь. Уже, – сообщила она, выглянув в окно, – ребята, которых я отобрала, садятся в автобус.

Через четверть часа чёрный, сверкающий лаком лимузин доставил их к особняку на какой-то штрассе в центре города.

Встретить маму выбежал крепыш лет семи, сопровождаемый прилично одетой девушкой не старше двадцати. В малыше Марта без труда узнала внука Отто с фотографии, а в няньке предположила близкую родственницу – Ирма назвала её Гретхен, что по-русски значило бы ласковое Греточка.

Сынишка Ирмы сразу же проявил живой интерес к гостям, уже в прихожей засыпал вопросами и не пожелал с ними расставаться. Мать, выходя с Гретхен в другую комнату, разрешила ему остаться.

Дав, видимо, необходимые инструкции, хозяйка укатила снова, а гостям тут же было предложено пройти в ванную. Грета крайне удивилась чистому выговору Марты и ещё больше – когда этот кнабе оказался медхен. Приготовила для неё ванну первой и сама же помогла соскоблить застарелую грязь.

После помывки гости были облачены в халаты. Для Марты, кроме того, нашлись кружевные рейтузы и бюстгальтер, по всей вероятности, из гардероба Греты, но пришедшийся ей впору. Надевая его, не забыла про талисман. Поцеловав его и произнеся шёпотом: «Милая моя линзочка, светлая память о комиссаре, спасшем нам жизнь, и дорогой андрюшин подарочек! Спасибо тебе – и в этот раз ты выручила нас от беды».

– Что мне делать с вашей одеждой? – спросила Грета. – Там, наверное, вшей полно… Может, всё это выбросим?

– Не знаю, как у Андрэ, но у меня их не должно быть. По крайней мере, я не чувствовала, чтоб беспокоили. А что с нею делать – спрошусь у брата.

– Не вздумайте! – запретил «брат». – Она может ещё нам пригодиться. Прокипятить, на всякий случай, не помешает. Не забудь только про марки. Слушай, отдай их ей, нехай купит нам что-нибудь заместо халатов.

Марта вспомнила, что сегодня у её возлюбленного день рождения и надо бы заодно купить ему какой-нибудь подарок. Сказала об этом Грете. Та, приодев «сестру», пригласила с собой и её. Оставив Максика с «дядей Андрэ», они отправились в находящийся поблизости магазин.

– Купили необходимое для нас обоих, Максику сладостей, а Грете золотые серёжки. И ещё – тебе подарок. Угадай, в честь чего?

– Сегодня что, уже пятнадцатое октября? Я и забыл совсем! И что же это такое?

– А вот, – вручила она складной ножик в перламутровой оправе. – Думаю, тебе понравится.

– Ух ты! – обрадовался он подарку. – Два лезвия, и острые, как бритва! И ещё ножнички и швайка. Ну, это тоже может понадобиться. Спасибо, очень классная вещичка! И на всё это хватило денег?

– Ещё и остались. Тут всё дёшево и чего только нет!

Тем временем Грета, приставив серьги к мочкам ушей, вертелась у зеркала, любуясь драгоценными безделушками.

– Нравятся? – видя, с каким восхищением рассматривает она приобретение, поинтересовался Андрей.

Вместо короткого «да» Грета выдала целую тираду, из которой он ничего не понял.

– Она сказала, – пояснила Марта, – что давно мечтала об этих серёжках, но они дорогие, поэтому стеснялась просить брата о таком подарке; что у неё ещё и уши не проколоты, но теперь она переборет боязнь и завтра же посетит салон красоты.

Благодаря компанейскому характеру Марта еще до похода в магазин успела завоевать симпатии Греты, а заветные серёжки сблизили их ещё больше: Андрей заметил, что вели они себя, как близкие подруги.

Накормив их, хозяйка попросила её помочь «состряпать что-нибудь на ужин», и они отбыли на кухню. Предоставив возможность Андрею совершенствовать свой немецкий выговор с помощью Максика. У малыша лексикон был богаче не на много, но зато пользовался он им гораздо увереннее. Произношение же «онкель Андрэ» вызывало у него заливистый смех.

К приезду взрослых хозяев, появившихся, по словам Греты, раньше обычного, ужин был готов, и разговор на интересовавшую всех тему начался прямо за столом.

– Ну, давай, расскажи нам пообстоятельней, где и как вы познакомились с нашим отцом, – начал Курт тоном, в котором отчётливо сквозили нотки недоверия, если не сказать больше. – Но учти: без лжи и фантазий! Это может обернуться для вас неприятностями…

– Курт, зачем ты так!.. – упрекнула супруга. – Уж не заподозрил ли ты в них большевистских шпионов?

– Извини, Ирма, но очень уж всё это выглядит подозрительно…

– Ты же ещё ничего…

– Как-то странно получается, – не дал он ей договорить: – ехали в Германию на заработки – так, по крайней мере, считали их родители – и при этом снабдили такой суммой в марках… Или сестра сказала мне неправду?

– Я объясню, откуда у нас эти деньги, – отвечала Марта без тени растерянности. – Позвольте рассказать всё по порядку.

Хозяин промолчал, и не только, видимо, потому, что как раз отправил в рот кусок бифштекса; а она продолжила:

– Начну с ответа на «где». Случилось это недалеко от города Краснодара. Слыхали о таком?

– Разумеется. Продолжай.

– К середине августа мы оказались в оккупации. А через месяц на железнодорожной станции, вблизи которой мы с ним, – кивнула в сторону Андрея, без стеснения уплетавшего всё, что подсовывала ему Грета, – тогда жили, ваши сформировали состав из десятка вагонов, груженных зерном, картофелем и ещё не знаю чем. Как узнали мы позже от вашего папы, продовольствие предназначалось для нужд армии в тех местах; мы же сперва думали, что для отправки в Германию.

– Вы – это кто: ты и твой брат? – потребовал уточнить Курт.

– Не только: в вагоне нас было около тридцати человек.

– Ты что-нибудь понимаешь? – бросив взгляд на жену, Курт нервно отложил вилку и нож, с помощью которых управлялся с бифштексом.

– Да, я, извините, немного забежала вперёд, – спокойно поправилась рассказчица. – Сейчас поясню. Но сперва хочу снять грех с души… Я вам, – посмотрела в глаза Ирме, – сказала, что мы с Андрэ брат и сестра, но это не так… Просто мы с ним были соседи и давно дружим. И так получилось, что последнее время он остался жить на хуторе – это небольшое, в несколько десятков дворов поселение – а мы с мамой и дедушкой переехали в большую деревню, километров за семь. Четырнадцатого сентября он пришёл к нам, чтобы поздравить меня с днём ангела. А на другой день, когда я пошла его проводить, мы попали в облаву, устроенную властями, чтобы набрать подростков. Нас и ещё около трёх десятков мальчиков и девочек взяли на рынке, отвезли на железнодорожную станцию и там заперли в пустом вагоне. Затем этот вагон поставили впереди паровоза, а с боков метровыми буквами написали слова «ДЕТИ». Теперь понятно?

– Продолжай, – кивнул Курт.

– Сделали это для того, чтобы обезопасить состав от партизан: командование было уверено, что из-за детей партизаны – я слышала это своими ушами – не пустят его под откос…

Словом, Марта подробно и правдиво, как того и требовал хозяин, рассказала то, что известно читателю по первой части романа. Опустила лишь случившееся с тремя девочками: язык не повернулся говорить о таких постыдных вещах.

Вслух не реагируя на услышанное, Курт больше «каверзных» вопросов не задавал, и у неё скаладывалось впечатление, что удастся развеять его сомнения и недоверие. Умела сдерживать эмоции и Ирма; не умела делать этого только Грета. По натуре впечатлительная и справедливая, она то гневно отзывалась о своих соотечественниках, то ругала партизан, то тут же их хвалила или оправдывала действия; брат к этому относился спокойно, по крайней мере, внешне.

Гуманный поступок деда, напоившего заложников водой и поделившегося хлебом, она горячо одобрила, добавив:

– Наш дедушка – добрейшей души человек! За это и бережёт его бог в этой вашей страшной России.

Услышав, что в свинцовом ливне за каких-нибудь пару минут от партизанских пуль полегло столько народу, большинство которых – ровесники деда, она, всхлипывая, пожалела:

– Бедные!.. За что, спрашивается?..

Убийство по приказу комиссара тяжелораненых вызвало гнев:

– Негодяй! Разве ж это по-человечески?..

Гнев вскоре уступил место уважению – после того, как он и его подчинённые обошлись с дедом более гуманно:

– Не такие уж они и звери, как нам тут внушают!

Подробно остановилась Марта и на допросе в каптёрке, где Отто рассказал о своём коммунистическом прошлом. Для неё важно было выяснить, действительно ли зять исполняет свои гестаповские обязанности только в силу необходимости подчиняться сложившимся обстоятельствам. Но Курт свои чувства не афишировал. Лишь однажды, услышав, что Отто сообщил о его принадлежности к гестапо, заметил:

– Этого можно было и не говорить.

– А вы знаете, так же сказал и комиссар мне. И даже велел предупредить – правда, не от своего имени – чтобы он таких подробностей избегал в дальнейшем. Иначе, сказал, знание русского может и не понадобиться. На что Грета, хорошо, видимо, зная родного брата, заметила:

– Мой братик поступил бы так же!

Старинные часы мелодичным звоном уже несколько раз напоминали, что время позднее, однако интерес к мартиному повествованию не иссякал. Разве что у Максика: он и в начале, поужинав, предпочел играть с «дядей» в прятки, но потом и это ему надоело. Начал капризничать, и Андрей, не участвовавший в беседе, видя что и мать, и нянька забыли про режим, предложил свои услуги и с разрешения родительницы увёл его в детскую.

К этому времени Марта успела рассказать всё наиболее важное, касающееся отца и деда хозяев, создав у них твёрдую уверенность, что опасность ему больше не грозит. Не забыла упомянуть и о деньгах, так настороживших Курта в самом начале.

– Мы видели у партизан во-от такой ящик с трофейными марками, – сказала она. – Им, мне кажется, эти бумажки не очень-то и нужны. Вот и отвалили нам с Андрэ целых две тысячи на мелкие расходы.

Закончить хотела объяснением того, каким образом оказались они в вагоне с завербованными краснодарцами, четверо из которых – её школьные товарищи. Очень хотелось выяснить, что ждет их с Андреем и тех ребят, что отобраны Ирмой для какой-то особой надобности. Но вынуждена была отвечать на их вопросы, теперь уже не связанные с Отто.

– Это правда, – спросила, в частности, Грета на полном серьёзе, – что у вас в России половина людей всё ещё ходит в звериных шкурах и едят сырое мясо?

– Ну, разве что в Заполярье, на самом севере страны, где морозы доходят до пятидесяти градусов, – пожала она плечами. – Там жители занимаются разведением оленей и в зимнюю стужу носят одежду из оленьих шкур; я об этом читала. Случается, что едят и сырое мясо; только оно мерзлое и называется строганиной. А чтоб у нас на Кубани – такого нет.

– А как отнеслись у вас на Кубани к немецкой оккупации? – спросила Ирма.

– Сказать, что плохо – всё равно, что не сказать ничего… Большинство тех, кого я знаю, с оккупацией не смирились и надеются, что это временно. Но есть и такие, кто ждал прихода ваших с нетерпением: это – бывшие богачи, которых советская власть раскулачила, то есть отобрала имущество как несправедливо нажитое. Эти охотно прислуживают новым властям и из желания угодить и выслужиться бывают более жестоки в обращении со своими же земляками, чем ваши… Кроме, конечно, гестапо.

– Откуда ты всё это знаешь? – удивилась хозяйка. – Вы ведь, в сущности, ещё дети. А рассуждаешь, как взрослая!

– Нас война повзрослила досрочно, – ответила она строчкой из стихотворения. – Ну а откуда – конечно, от взрослых, от мамы.

– А твой папа ещё жив? – поинтересовалась Грета.

– Этого я не знаю… Его задолго до войны наше правительство заслало к вам разведчиком. Так мне сказала мама – конечно, под большим секретом.

– А вот этого и тебе не следовало бы говорить, – заметил Курт.

– Я учту ваш совет, – пообещала допрашиваемая.

– Скажи, повзрослевшая досрочно… я вижу, ты довольно эрудированный ребёнок, – что говорят у вас об исходе этой войны?

– Я уже говорила, дядя Курт: большинство из тех, кого я знаю, надеются на победу Красной Армии. И когда мы были у партизан, то слышали, будто под Сталинградом ваши уже встретили решительное сопротивление. И что отсюда начнется перелом в ходе войны.

Часы давно уже отзвенели полночь, и хозяйки принялись убирать со стола; Марте так и не удалось прояснить что-либо на свой счет. Грета, в комнате которой постелили и ей и с которой побеседовала она перед сном, не смогла ничего сказать конкретного. По её словам, живут они в этом городе недавно; о том, что брату поручено формировать какие-то группы из русских ребят, слышит впервые. Обещала поинтересоваться специально и, если что-то узнает, то поделится и с ними.

Наутро, ещё к спящим, к ним зашла Ирма, одетая по-рабочему, то есть в военной форме; присела к изголовью Марты.

– Вчера мы задержались допоздна, – сказала она, – и я не успела поблагодарить тебя за всё, о чём ты нам поведала. Дорогая моя девочка, вы сделали так много для моего отца, что было бы верхом неблагодарности с нашей стороны не ответить вам тем же. Хочу тебя заверить: не тревожьтесь и не переживайте: всё будет хорошо. Твоего Андрэ мы пристроим к надёжным знакомым под видом работника; ему у них плохо не будет. Ты при желании можешь жить с нами. Вот пока и всё, что я хотела тебе сообщить. Мне пора на службу, остальное обсудим в другой раз.

Накинув халат, Марта поспешила поделиться услышанным с Андреем, спавшим в комнате Максика. С её приходом он проснулся и подвинулся к краю кровати. Она прилегла поверх одеяла, обхватила его лицо ладошками и поцеловала «по-взрослому».

– Ты чё это? – шёпотом, чтоб не разбудить малыша, удивился он.

– Сегодня такой день, что имею право поцеловать, как хочу. За вчера, – уточнила. – Я же тебя так люблю!

– Еще успеем нацеловаться. Сперва надо бы подрасти…

– Целоваться можно и в двенадцать лет, а мне уже пятнадцатый.

– Ты только за этим и пришла? – спросил он, позволив ещё раз доказать степень влюблённости.

– Нет, конечно. Пришла сообщить тебе нечто приятное. Только что ко мне подходила Ирма. Поблагодарила за отца и заверила, что сделает для нас всё, что в её возможностях.

– А если поточней?

– Мне предложила жить с ними, а тебя определят к надёжным людям. Под видом работника, но тебе там будет хорошо.

– А как насчёт твоих одноклассников, что будет с ними?

– Пока не знаю. Она спешила, сказала – об остальном поговорим другим разом.

– Договариваешься с ними ты, поэтому хочу посоветовать.

– Посоветуй. Я сделаю всё, как ты скажешь. Ты же мой хозяин, а я твоя раба.

– Ну-ну, хватит лизаться, – попытался он уклониться от дальнейшей ласки. – Скажешь так: мне не нужна хорошая житуха, если что-то нехорошее готовят нашим соотечественникам. Надо бы узнать, для чего их отобрали. Может, хочут… ну хорошо, хотят, – учел он её замечание, – хотят сделать из них карателей или шпионов. Ты этого хочешь? И я нет. Нехай лучше буду делить с ними лишения и всё что угодно, но зато мы останемся русскими – верными Родине и советской власти. Так и скажи, когда будет разговор обо мне, поняла?

– Конечно! Так и скажу. А как быть мне?

– Ты можешь жить у них. Видеться нам, может, и не придется часто, но переписываться разрешат. А может, вы с Гретой когда проведаете или…

Видимо, шёпот стал слишком громким, а может, время пришло, но Максик проснулся, вскочил со своей кроватки и тоже пожаловал к онкель Андрэ, помешав продолжить беседу.

– Ну и как, обрадовала своего любимого братика? – улыбнулась ей Грета, сделав паузу перед последним словом и пристально посмотрев на её губы, заметно порозовевшие; она успела уже заправить постели. – Максика не разбудили?

– Говорили шёпотом, но он всё-таки под конец проснулся; и сразу к нему. А что до обрадовала, то я бы не сказала… Нет, он, конечно, благодарен за обещание покровительства. Но, говорит, не для того мы рисковали потерять родину, чтоб теперь искать лёгкой жизни только для себя. Иначе говоря, Андрэ будет проситься к нашим ребятам, чтобы разделить их судьбу.

– Странный, однако, у тебя дружок… Я его не совсем понимаю. А ты уверена, что он тебя любит?

– Конечно! Мы друг без друга жизни себе не представляем – я говорю не только за себя.

– Но если его включат в эту команду и ушлют в какую-нибудь школу в другом городе – вы же не сможете видеться.

– Ну и что ж… Нас устроит и переписка.

– Удивительные вы люди, русские… – заключила для себя Грета. – Жертвовать своим счастьем ради других – это же глупо…