Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев (СИ)"

Автор книги: Ольга Репьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

– Что с тобой, ногу подвернул? – испугалась Марта, видя, что держится за стопу.

– Да вот, ёкарный бабай!.. – показал осколок бутылочного стекла; из подушечки большого пальца сочилась кровь. – От же не везёт – обратно задержка!..

– Зажми ранку и подержи, я – сейчас, – посоветовала она, схватив сумку. Порывшись, достала из неё свёрток, быстро развернула – в нём оказались бинты, ватные тампоны, пузырёк с коричневым содержимым и небольшие блестящие ножницы.

– Ну ты, Марта, даёшь! – удивился пострадавший. – Откуда у тебя всё это?

– У меня мама доктор. Отпусти-ка палец. Ну вот, уже и не кровоточит. – Смочив ватку потом с его лица, протерла ею пораненый палец и смазала порез йодом; ловко забинтовав, стала укладывать принадлежности.

– Если почувствуешь, что повязка ослабла, сразу скажи: надо, чтоб не слетела, а то всё насмарку. Не забудешь? – предупредила, управившись.

– Постараюсь. Спасибо. Это самое… – окинул её взглядом. – У тебя что заместо платья?

– Шаровары до щиколоток и кофта с длинным рукавом.

– Не белая, случайно?

– Голубая, а что?

– Белое сильно заметно, а это в нашем деле нежелательно. Давай-ка заодно и переоденься.

– Ты прав. – Доставая свои вещи, сообщила: – А тебе с длинным рукавом ничего не нашлось, кроме вот из маминого гардероба. Пройдёт? – показала нечто цветастое и на пуговицах спереди.

– Впольне. Токо я надену потом, а то жарко.

– Слово «вполне» пишется и произносится без мягкого знака, – поправила она уже в который раз произношение и добавила: – А ещё я положила тебе трусы.

– Это, как его… Тожеть мамины?

– Такое скажешь! – глянула осуждающе. – Рудькины остались. Где-то и рубашка лежит, но я в спешке не нашла. – Натянув шаровары и задирая платье, попросила: – Отвернись на минутку, – и, не дожидаясь исполнения просьбы, стала стаскивать через голову.

Андрей отвёл глаза, но успел заметить «карман» для носового платка: уголок его торчал из промежутка между чашечками бюстгальтера. Похвальная, казалось бы, предусмотрительность помощницы, «положившей» трусы, поначалу оценена им не была: упоминание о них говорило за то, что его видели голозадым… Конешно, он сам виноват, что так оплошал, но всё-таки неприятно, подумалось ему. А просьба отвернуться вызвала даже чувство оскорбленного самолюбия: «Сама, небось, подглядывала, а тут в ливчике – и отвернись. Цаца какая! «Но это он подумал, а сразу ответил так:

– Пож-жалста! Не больно интересно. Не видел я, что ли, ваших сиськов, что ли!..

– Интересно, где ты насмотрелся «сиськов»? – сделала она ударение на последнем слове; однако объяснять правильность произношения в этот раз не стала.

– Мало ли где! Но я сподтишка не подглядывал, как некоторые…

– Ой, Андрошка, я сразу же и отвернулась – ей… честное пионерское! веришь?

– Ла-адно, поверил… Ты давай поторапливайся.

– Я уже готова, идём. – Заметив, что слегка прихрамывает, спросила участливо: – Болит?

– Нисколько. Это самое… Я имя своё сказал тогда неправильно: меня, вобще-то, звать Андреем. А Андрон – кличка.

– Правда? А почему именно такая?

– Да цыган был у нас в колхозе с таким именем, кузнец. Черноволосый да кучерявый, как я. Но ты не подумай, он появился, когда мне было уже лет десять. Просто батя у меня тожеть чернявый.

– Я, признаться, приняла тебя за цыганчонка… А это твоё «ёкарный бабай» считала за цыганское ругательство.

– Ничё не цыганское и не ругательство, просто приговорка такая.

– Между прочим, неприятная на слух: так и кажется, что ты хочешь заматериться.

– Ну, ежели так кажется, то я больше и не буду, – пообещал Андрей.

Эта ли его уступчивость, или тому появились уже и другие причины, но Марта, поймав его взгляд и улыбнувшись, сказала с задоринкой:

– Ты начинаешь мне нравиться… как любила говорить одна моя учительница. – Но уточнила: – За чуткость, справедливость и ещё – что слушаешься старших.

«Тожеть мне, старшая! – подумал он про себя. – Обещал заради уважения. Потому как и ты мне начинаешь».

Подсолнухи кончились, дышать и впрямь стало легче. Хотя солнце, подбиравшееся уже к зениту, калило на полную августовскую мощь, но долетавший со стороны плавней свежий ветерок, обдувая, приносил какую ни есть прохладу.

Торная дорога растворилась в спелой степной траве. От неё влево ответвилась тропинка, в конце которой виднелось кладбище с потемневшими от времени деревянными крестами, поросшее сиренью и небольшими фруктовыми деревцами. Обогнув его справа, со стороны гравийки, ребята вышли в открытую степь.

– А мы с тобой не первые, кто поспешил на выручку, – заметила Марта немного в стороне мужчину в тёмном картузе и белой рубашке; тот тоже их обнаружил и остановился, поджидая.

– Наверно с час потеряли с этими задержками… – Всмотревшись, Андрей нахмурился: – Интересно, что делает тут эта дылда. Не поверю, что он поспешил на выручку!

– Ты его знаешь?

– Знако-омы… Возьмём правее, не хотел бы и из-за него время терять.

– Идет нам наперерез. Мне боязно, – призналась она.

– Да ну, глупости! Не боись.

С ними сближался всего лишь рослый парень – узкоплечий, белобрысый, лет двадцати; из-под лакированного козырька казацкой фуражки времён гражданской войны выбивались вихры чуба; верхняя губа и подбородок поросли светлым пушком, ещё не ведавшим бритвы; левый глаз с прищуром, придававшим продолговатому лицу насмешливое выражение.

– Це ты, Андрон, – заговорил первым, встав спереди так, что пришлось остановиться, – А я дывлюсь: шо за парочка – Сэмэн та Одарочка? – Перевёл взгляд на Марту: – Чия така овэчка?

– Сам ты баран! – Андрею не нравилась бесцеремонноить, с какой тот разглядывал её сверху донизу; встал между ними. – Отвали, чё уставился, как кот на воробья…

– А шо, низ-зя? – Перевёл взгляд на чеку вместо пуговицы, скривил в ехидной ухмылке тонкие губы. – И куды ж це вы направляетэсь?

Хотел отпаять позаковыристей, вроде «на кудыкало, куда тебя дерьмо кликало», но сдержался: не след задираться; сказал:

– На лимане, слыхал, ожины навалом поспело. А ты чё тут шляешься?

– Хто, я? Парашуту шукаю.

– Какую ещё «парашуту»?

– Та хиба нэ бачилы, як нимци яроплана сбылы?

Передёрнув плечом, как если бы понятия не имел, о чём речь, заметил насмешливо:

– Тебе во сне, что ли, приснилось?

– Це вы, мабуть, проспалы! – Снова пройдясь по Марте, осклабился: – Вона ничогэнько – и на мордочку, и цыцькы, я б тэж прозивав.

– Ты, кугут, говори да не заговаривайся!

– А то – шо? – шагнул с кулаками, – ща як кугутну по зубах!

– Попробуй… – передав сумку Марте, Андрей воинственно сунул руку в карман. – Как бы твои не вылетели! Будешь иметь дело ещё и с Ваньком.

– Та плював я на твого Ванька! – огрызнулся долговязый, утратив, однако, грозный вид и зыркнув по сторонам; затем развернулся и побрёл прочь. Андрей взял сумку, глянул на солнце, проворчал сердито:

– Как не одно, ёк… так другое! Теперь этого Гапона поднесло…

– Странный тип! – осуждающе заметила она. – Не о человеке беспокоится, а о каком-то парашюте… Это у него имя такое – Гапон?

– Прозвище. Фамилия Гаповский – поэтому. А вобще звать Лёха. – Андрей оглянулся. – Зырит в нашу сторону, морда. Пробежаться бы, но ещё подумает, что удираем да увяжется следом, вражина…

– Ты, вижу, его крепко недолюбливаешь.

– Их все пацаны не любят. И на нашей, и на той стороне хутора.

– Их – это ещё кого-то?

– Два дружка у него закадышных. Тожеть кулацкие сынки.

– Кулацкие? – удивилась Марта. – Я слыхала, будто всех кулаков здешних выслали.

– Не всех. Эти, когда начиналось раскулачивание, прикинулись добренькими: сдали инвентарь и худобу первыми да ещё и других подбивали – чтоб выслужиться. Мама рассказывала. Такими, говорит, активистами стали, что куда там! А как пошёл слух, что фрицы скоро и сюда достанут, так они вдруг вспомнили, что родом из казаков да ещё и богатых. Надеются обратно стать господами.

– Так вслух и говорят?

– Старые пока помалкивают, но, видать, разговоры промеж себя ведут. Потому как их балбесы больно носа задрали: мы, мол, тут законные хозяева, а вы – так, безродные-иногородные.

– А как другие, тут ведь большинство – местные казаки?

– И большинство – бывшая голытьба. Эти жалеют: токо вроде жисть наладилась, а тут эти гитлеровские фашисты. А с пацанами здешними у нас никакой вражды.

– Из-за чего ж с этими враждуете?

– Мы, вобще-то, никого первыми не задирали. Но сдачи давать приходилось. За что? Ну, например, идёт кто-нибудь из наших один с ерика, тащит ведро раков. Балкой. А тут они втроём. Отнимут и улов, и раколовки, да ещё и отдубасят ни за что.

– У этого Лёхи, заметила, глаза какие-то разные.

– На правом бельмо. И левым вроде плохо видит, потому и на войну не забрали. А опередил нас ещё и знаешь, почему? На велике прикатил; на весь хутор токо у него и имеется.

– Я об этом догадывалась: видела прищепку на штанине. А почему так получилось, – после паузы продолжила она расспросы, – что у вас разные диалекты: ты говоришь хоть и не совсем грамотно, но по-русски, вернее – по-городскому, а он – по украински.

– Это не украинский язык, а хохляцкий. Тут все так балакают. Я тожеть до школы балакал, но потом не захотел. Да и учительша требовала, чтобы в школе говорили токо по-городскому. Дажеть отметки снижала по русскому. И правильно делала! Ежели ты русский, то и говорить надо, как наши великие предки – Пушкин, Лермонтов, Тургенев. Ты с этим согласна?

– Конечно! Свой язык надо уважать и не коверкать.

– А вот ты на своём родном говоришь?

– У меня два родных: немецкий и русский. И обоими я владею в совершенстве.

– Насчёт русского – я заметил. Правильно делаешь! – одобрил он.

– А ожина, которую мы, якобы, идём собирать, – это что?

– Разве не знаешь? – удивился он. – Малину-то хуть видела? С виду такая же ягода, токо чёрная и покислей.

– Андрюша, – спохватилась она, – ты же говорил, что ещё «не завтракамши»! Я прихватила большущий пирог – хочешь?

– Вобще-то, – сглотнул слюну Андрей, – я точно не успел сёдни позавтракать… Верней, с утра есть не хотелось. Но ты ведь прихватила для лётчика.

– Хватит и ему. И потом… может, ещё и не понадобится, а ты впроголодь.

– Знаешь что, не накаркивай! Понадобится. Но ежли большой, то давай немного отрежем. И ты поешь, а то до вечера далеко и там будет некогда.

Пирог оказался удивительно вкусным. Да и мог ли он быть другим: из белой пшеничной муки, что на хуторе давно уже большая редкость; с яблочно-грушовой начинкой, в сладких янтарных подтёках. Пока половину уплетнули, не заметили, как и к лиману подошли.

По весне плавни переполняются вешними водами, затопляя прилегающие земли, и только к августу постепенно входят в берега. Поэтому несмотря на сушь и жару подступы к лиману обычно бывают зелёные, непролазно-буйные, цветущие. От обилия и разнообразия полевых цветов у Марты разбегались глаза – хотелось набрать букет; но было не ко времени, и она старалась не показывать, как вся эта красота её волнует.

Вот она, ожина, – показал Андрей на грозди крупных розовых ягод. – Видишь, скоко её тут! Но спелой пока мало.

Марта сорвала несколько штук, разжевала, скривилась:

– Кислые, аж Москву видать!.. А до лодки ещё далеко?

– Уже, считай, пришли. Видишь кусты белолиста? Напротив них спрятана в камыше. Токо вот бинт, кажись, еле держится.

– Покажи-ка! Вовремя предупредил. Присядем, – потребовала она.

– Осталось метров сто… может, на месте, в холодке?

Устроились в холодке. Сняв повязку и осмотрев порез, заметила:

– Ты знаешь, никаких осложнений. Я боялась худшего: всё-таки на раздражимом месте. Но на всякий случай ещё раз смажем йодиком и сменим повязку.

Она занялась пальцем, а ему представился случай хорошенько её разглядеть. В прошлый раз довольно неприятно щемило и дёргало в пальце, и он лишь смотрел на её работу. Да и сидела так, что виден был разве что затылок. Тогда он отметил, что волосы у неё скорее каштановые, чем рыжие (как показалось в балке); заплетены в две косички, сложенные пополам и связанные вплетёнными в них голубыми лентами. Они смешно торчали в стороны, напоминая уши её задиристой Машки.

Теперь палец уже не болел, Марта сидела напротив и почти не поднимала глаз – рассматривай, сколько хочешь. Вообще-то на девчоночьи лица он пока что не засматривался: и неприлично, и не очень-то интересно. Разве что Варька: с нею, бывало, заключали спор, кто кого пересмотрит, не мигая; но она – соседка, вместе росли, вместе ходили в школу, пасли напару череду. Сравнивая теперь её лицо с мартиным, нашёл большую разницу не в пользу соседки, хоть та и считается первой красавицей на хуторе. Варька выглядит семнадцатилетней старухой, а Марта – первоклашкой; та – мызастая, коренастая, загорелая, эта – стройная, личико свежее, с ярким румянцем. Веснушки? Так их и немного, и они не ржавые, как показалось там, а скорей золотистые. У Варьки брови светлые, невыразительные, у Марты – тонкие, изогнутые, чёрные., – Не туго стягиваю? – прервала она его мысли.

– Делай, чтоб держалось покрепче, а то мне добираться вброд по куширям, может соскочить. Ты пока посидишь здесь в холодке; я, когда вычерпаю воду и подгоню лодку к берегу, позову. Это самое… достань, что ты там для меня прихватила.

Когда Андрей ушёл, она сняла кофту, постелила и легла навзничъ, заложив под голову сцепленные в пальцах ладошки. Жарко и душно. Солнце в зените, и даже небо кажется раскалённым. Ни малейшего ветерка, но, странное дело! Некоторые листья непрерывно трепещут, словно жара донимает и их. По нраву она разве что невидимым кузнечикам – они звонко стрекочут совсем рядом. Этот стрекот вплетается в неумолчный гам, образуемый многоголосьем обитателей лимана.

Вот всю эту какофонию перекрыл отдалённый глухой гул, от которого, кажется, вздрогнула земля… Близко, совсем уже рядом линия фронта. Об этом с тревогой говорили утром мама с дедушкой. О предстоящей неминуемой оккупации, о трудностях и тяжёлых испытаниях, чреватых непредсказуемыми опасностями…

Но сейчас думать об этом не хотелось. Гораздо более важным казалось другое – удастся ли отыскать лётчика? Как он там? И жив ли вообще? Она не взяла бы на себя смелость утверждать это с уверенностью. А вот Андрей и мысли не допускает, что может быть иначе; хотелось бы, чтоб так и было!

Как неожиданно и смешно всё получилось! – вернулась она мысленно на час с небольшим назад. Пришла за Машкой, присела в кустах переждать, пока пройдёт этот, похожий на беспризорника, абориген (именно так обозвала она Андрея про себя). А когда случилась с ним эта неприятность, подумала: «Сказано – деревня: взрослый, а ходит без трусов!» Но он напрасно о ней плохо подумал: она не подглядывала исподтишка, а оба раза отводила от него, голого, взгляд. Ей его нагота и подавно «не больно интересна».

Ужасно испугалась за Машку, когда он вздумал на ней покататься. Мама говорила: коза котная, её нужно оберегать, иначе козлёнок может родиться мёртвым. Потому изо всей силы и толканула. Могла б и поцарапать, если б попытался оседлать ещё раз!..

Затем горящий самолёт и парашютист заставили всё забыть. А когда он сказал, что собирается поспешать на выручку, неприязнь уже прошла. Представилось, как этот несчастный, наверняка израненный, барахтается в болоте… и в это время истекает кровью, которую, может, даже нечем остановить, перевязать раны. Она знает по госпиталю, куда брала её с собой мама: кого вовремя перевязали санитары, те выздоравливают; кого не успели – газовая гангрена и… в лучшем случае ампутация. Решила что её помощь так же необходима, как и этого мальчишки. Надо будет ему об этом сказать, а то подумает, будто напросилась в помощницы ради амурных приключений. Но это – если не повезёт с розыс…

Рассуждения прервал громкий свист. Схватилась, осмотрелась – не чужой ли кто? С берега Андрей помахал ей рукой.

В свободной от камыша бухточке, прижатая бортом к берегу, ждала большущая, как показалось Марте, трёхскамеечная лодка. Смолёные бока её блестели и были густо оклеены зелёными бляшками ряски. Налипла она и на штаны Андрея, из которых он успел отжать воду. Приняв от неё сумку, другую руку подал ей.

– Не боись, она устойчивая! И захочешь, так не опрокинешь, – успокоил, когда, став на борт и слегка накренив посудину, Марта боязливо ойкнула, – Проходи на нос, садись вон на ту скамейку. И возьми весло, будешь им отпихиваться на поворотах, – объяснил обязанности. Выдернув шест, прижимавший лодку к берегу, оттолкнулся и повёл её узким проходом.

Водная дорожка плутала среди дремотно шелестящих высоких камышовых стенок, хранивших сумрак несмотря на полдень. На ребят тут же накинулась стая тощих, злых комаров.

– Это везде по лиману такие дорожки? – поинтересовалась пассажирка, истово отмахиваясь от нахальных насекомых.

– Нет, конешно. Этой мы специально не даём зарасти – ходим по ней на рыбалку. – Он на комаров почти не реагировал.

– А разве тут и рыба водится?

– Еще как водится! Кишмя кишит. Камыш – он ведь не сплошь. Да вон уже и плёс виднеется.

Выбрались на плёс, подняв на крыло стаи пернатых обитателей. Из оставшихся одни, по мере к ним приближения, исчезали под воду, другие, помогая крыльями, разбегались по ближайшим зарослям. Кроме прибрежных, широким сплошняком тянувшихся к югу на сколько видит глаз, камышовые заросли разбросаны в виде разновеликих островков по всей обширной, на сотни метров, водной глади столь часто, что сразу и не понять, чего тут больше – открытой воды или освоенной растительностью.

– Дай-ка теперь весло мне, – сев на заднюю лавочку и отложив шест, попросил Андрей.

Изготовленное из деревянной лопаты, какими ворошат на току зерно, весло заметно ускорило ход громоздкой посудины. Несмотря на солидную массу (чтоб не рассыхалась, держали в полузатопленном состоянии), она шла резво и уверенно, в чём чувствовалось мастерство кормчего; сзади тянулся расходящийся в стороны след. Но и давалось это кормчему непросто: пот с него катился градом. Ветерок, здесь более ощутимый, нежели на берегу, не был в состоянии обсушивать взмокшего на первой же сотне метров Андрея. И он уже несколько раз зачерпывал ковшиком воду и выплёскивал себе на голову.

Марта, впервые в жизни оказавшаяся в столь «опасной» ситуации, поначалу вздрагивала при каждом качке и судорожно хваталась за борта, а казавшаяся ей бездонной пучина страшила и держала в постояннм напряжении.

– Какая тёмная под нами вода! Аж смотреть страшно… – призналась она.

– Тут, наверное, очень глубоко?

– Нет. Редко где два метра. Знал бы, что ты такая трусишка, то и не взял бы, – пошутил он.

– Не такая уж я и трусишка, как ты думаешь!

Чтобы, видимо, доказать это, она встала в полный рост (держась, однако, за верёвку, привязанную к скобе в носу лодки), с минуту осматривала окрестности и, покачав головой, села.

– Ума не приложу, как можно отыскать здесь человека, – проговорила безнадёжно. – Легче найти иголку в стоге сена…

– У меня есть кой-какие мысли на этот счёт. Магнитики, ежли хошь. На месте решим, с какого начать.

– А куда мы плывём?

– Во-он к тому островку. Он не просто камышовый, как все другие, а самый настоящий.

Островок, к которому они вскоре причалили, был, видимо, когда-то кем-то насыпан, как и многочисленные на Кубани степные курганы. Имел немногим более двадцати метров в поперечнике и возвышался над водой почти вровень с камышовыми метёлками.

Взойдя на верх, Андрей сразу же занялся изучением округи – искал, не белеет ли где на ближних зарослях парашютный купол. Вниманием Марты завладели изобиловавшие и здесь всевозможные полевые цветы. Обходя их, она каждый нюхала и внимательно рассматривала. Заметив, что внимания её удостоены и колючие шарики лопуха, он усмехнулся:

– Нос наколешь!.. Выбери два листа покрупнее, сделаю тебе козырёк от солнца. А то лицо обгорит и нос облезет, как у меня.

– Ну и пусть! Я нарочно не надела панамку – хочу загореть, как ты. Ой, кто-то смотрит в нашу сторону с холма, – сообщила она тревожно. – Это не Гапон?

– С какого ещё холма?

– Да вон же, с деревом на вершине.

– Точно… Токо это не холм, а курган. Нет, это не Лёха: рубаха темная. Но на всякий случай спрячемся.

Спустились ниже, присели на кучу прошлогоднего камыша; высокая трава укрыла их с головой. Комары зудели и здесь, он сходил к лодке за сумкой.

– Достань платье и накинь, шея у тебя вся в волдырях, – посоветовал и добавил: – Комарьё у нас ядовитое. Прошлым летом мужик рыбалил с лодки да напился и уснул. Так они его чуть насмерть не заели, на харю страшно было смотреть. Ты это… мордочку, как выразился Лёха, поменьше подставляй под солнце, загорать нужно постепенно. Ежели и дальше хочешь быть красивая.

Низко, над самыми головами, просвистел косячок селезней. На островок наведалась было длинноногая цапля, но, заметив опасность, улетела, сложив зигзагом шею. Рядом в камыше стонущими голосами перекликаются пара лысух. На куширях у лодки пучеглазые лягухи затеяли громкую перебранку: «Ир-род, ир-род!» – надувая пузыри, ругают кого-то одни; «Ур-род, ур-род! «– вторят им сразу несколько других.

Все это Андрею давно знакомо, привычно и не мешает размышлять о том, как быть дальше, что предпринять в первую очередь. Для Марты – внове: ей казалось, будто попала она в некий сказочный мир – изумительно красивый, волшебный.

– Ты о чём-то размышляешь, – нарушила она молчание. – Рассуждай вслух, может, и я чем помогу. Одна голова хорошо, а две лучше.

– Можно и вслух… Я предполагал, что парашют – он ведь знаешь, какой громадный! – будет на зелёном заметен издалека. Но его пока что не видно.

– Ты считаешь, что он опустился неподалёку отсюда и притом обязательно в камыш? А вдруг в воду…

– Что где-то здесь недалеко – в этом уверен. А что опустился не в воду – парашютом можно ведь управлять с помощью строп. Но конешно: ежли он ранен, то мог угодить и в воду… А два метра, о которых я говорил, это редко где такая глубина, утонуть не должен. Верняк освободился от парашюта, выбрался на мелководье и находится в каком-то из ближних камышовых островков.

– Может, парашют видел тот, что смотрел с кургана в нашу сторону? С высоты ведь дальше видать, – предположила она.

– Стоп, ценная мысля! Зараз встанешь мне на плечи, кругозор увеличится – может, ты обнаружишь белое пятно.

Взошли на верх. Человека на кургане уже не было. Андрей присел на корточки:

– Залазь. Не боись, я буду держать тебя за ноги. Хотя – подожди: принесу шест для опоры.

Шест воткнули в землю, Марта разулась.

– Ой, придерживай, а то коленки трясутся… Да, ты прав: кругозор увеличился. Только вот ничего белого, кроме больших цветов да птиц, похожих на лебедей, пока не вижу.

– Зараз я повернусь лицом к хутору, а ты смотри, но не на воду, а на камыши. Ну, как, – парашюта не видно?

– Нет, Андрюша, нич-чего такого…

– Ну что ж… Жаль, конешно, что и этот магнитик не помог найти иголку.

– Это был уже последний? – спрыгнув, спросила она.

– Нет, и дажеть не главный. – Андрей срезал ещё два лопуховых листа и принялся мастерить защиту от солнечных лучей, сшивая края стеблем травы; Марта присела рядом. – Я нескоко раз замечал, – рассуждал он вслух: – когда долго сидишь в лодке – ну, например, с удочками – ути подплывают совсем близко. Не токо они – и лысухи, и нырки тожеть. Но стоит громко чихнуть, как они всей стаей взмывают и уносятся в другое место. Смекаешь? Наш лётчик таким вот образом должен обязательно себя обнаружить!

– Хорошо бы…

– Это наш главный магнитик. Ну, а не сработает и он, останется последнее средство: обойти вокруг зарослей, покричать, посвистеть; услышит – откликнется. Как думаешь?

– Не знаю… Как ты, так и я, – надо же что-то делать.

Она до крови расчесала ноги выше щиколоток, на что Андрей заметил: – Можно подумать, что тебя покусали осы. Натяни шаровары пониже, а то больно по вкусу пришлась нашим комарикам.

– Тобой они тоже, между прочим, не брезгуют. У тебя разве после них не чешется?

– Не так, чтоб очень. У нас, наверно, выработалось на них противоядие. Но у меня имеется и кой-что другое. – Поднялся, сдвинул охапку старого камыша и извлек кусок дернины. Из углубления достал крышку от выварки, затем резиновые сапоги. – Они хуть и дырявые, но ноги от комарья спасают.

Становилось невыносимо жарко, заливал пот. Вид у Марты стал довольно жалкий, и он спросил:

– Небось, и не рада уже, что напросилась в помощницы?

– Я, наверное, на мокрую курицу похожа? Нет, нисколечко не жалею.

– Ну и хорошо. Дальше сделаем так. Отсюда, с вершины курганчика, всё видно, как на ладони. Ты станешь вести наблюдение со стороны хутора, садись спиной к солнцу, чтоб не пекло в лицо. А я – от гор. Задача такая: быть всё время начеку и вовремя заметить, откудова взлетят хотя бы пятеро-шестеро утей. Тут они летают часто, но которые вспугнутые, те обычно ещё и крякают.

– И долго будем так вот ждать?

– Надо бы не меньше двух часов. До вечера ещё далеко, часов пять останется и на поиски, ежели что. За это время мы обследуем пол-лимана.

Между тем солнце перевалило за полдень и пекло так, словно вознамерилось поджарить не только ребят, но и всё живое на островке. Несмотря на близость воды листья лопухов начали обвисать, как ошпаренные кипятком. Барашковое облако порой набросит благодатную тень, при этом ветерок тоже вроде посвежеет, только всё это на короткое время. Слышно, как Марта (они сидят спиной друг к дружке) то и дело вытирается платьем; у Андрея цветастая блуза – хоть выжми.

К югу плавни тянутся на добрый десяток километров – до самой станицы Ивановской, заметной у горизонта темной полоской садов да рыжеватым куполом кирпичной церкви. Ещё дальше, за Кубанью, небо подпирают полуразмытые дрожащим маревом зубцы Кавказского хребта. Во весь окоём – полированная гладь с отражениями лениво плывущих в синеве ослепительно-белых, причудливых облаков. Возвышающиеся над водой заросли камыша кажутся опрокинутыми в бездонную глубь. В ушах – беспрерывный, не стихающий ни на секунду гул незримой, но кипучей жизни.

Какое-то время Андрей занят был мыслями о том, не лучше ли было сперва обойти ближние островки, позвать – глядишь, уже в начале поисков и добились бы успеха. Но откуда начать? И сколько уйдёт времени? У него, может, и силов-то на час-полтора… Нет, так будет правильней, – успокоил он сам себя.

Затем мысли перескочили на Марту. Это ж надо так случиться: ещё вчера и не подозревали о существовании друг друга – и вот на тебе: вдвоём, в таком месте, где и Макар телят не пас!.. Ладно, рассуждал он, хуть на нормального человека был бы похож, а то ведь – чучело гороховое: босой, голопузый, чумазый. И такую страхолюдину ещё и Андрюшей величает! Окромя мамы, никто так уже давно не называл. Ну, разве что Варька иногда, по-соседски. Интересно, о чём она сейчас думает? Наверно, токо про лётчика… А она, вообще, красивая. С такой приятно общаться: умная, образованная, скромная. И не подозревал, что такие существуют на свете. Узнать бы о ней побольше; заговорить, что ли?

– Андрюша, – словно угадав его мысли, начала она первой, – а разговаривать можно?

– Конешно. Токо про дело не забывай.

– Хочу спросить… Ванько, которым ты пригрозил Гапону, он твой брат?

– Нет у меня ни братьев, ни сестёр… Просто товарищ.

– Старше тебя? Я заметила, что Лёха сразу же сбавил спесь.

– Всего на год с небольшим. Но он – силач, каких поискать. И они боятся его, как огня.

– Они – это кто?

– Лёха и его дружки – Плешивый и Гундосый.

– У них такие дразнилки?

– Прозвища. У нас их все имеют, дажеть девчонки.

– Старайся говорить слова «даже» и «тоже» без «тэ» и мягкого знака, – посоветовала она. – А какие прозвища у ваших девчонок – тоже оскорбительные?

– Ну почему? – возразил было Андрей, но, подумав, согласился: – Может, конешно, немного обидные. – Чувствуя, что такой ответ недостаточен, добавил:

– Ежли интересно, могу уточнить.

– Очень интересно!

– Ну… которые девочки на нашем, значит, порядке: Нюську, к примеру, сразу прозвали Косая; у неё и вправду один глаз косит. Есть Вера-Мегера; прозвана так Борисом, он живёт недалеко от вас. У него, между прочим, тожеть… вернее – тоже… имеется кличка: Шенкобрысь. Почему такая? Ещё во втором, кажись, классе подписал как-то тетрадь вместо Шевченко Бориса – Шенко Бриса; ну и стал с тех пор Шенкобрысем.

– А Вера – она что, сердитая и злая?

– Да нет… просто Борис за нею ухаживает, иногда пытается заигрывать, а она ведёт себя с ним недотрогой. Хотя очень его уважает.

– И больше на вашем порядке девочек с прозвищами нет? – не дождавшись продолжения уточнений, спросила она.

– Ещё Варька. У неё оно, пожалуй, оскорбительное. Даже говорить неохота. Или сказать?

– Если неприличное… вобщем, смотри сам. А почему «Нюська», «Варька»? – нe понравилось ей. – Можно ведь Нюся, Варя. Вы что, женоненавистники?

– Почему?.. Просто Нюська ласкательного имени и не заслуживает, а у Сломовых так повелось сызмалу: Варька да Варька.

– И за что ж вы дали ей такую кличку, что и произносить неудобно? – полюбопытствовала-таки собеседница.

– Во-первых, не мы. И никто из наших, тем более я, так её не обзывали.

– Догадываюсь, что это лёхо-плешиво-гундосовская работа. Так?

– Ты угадала. А дразнят они её «цыцьката».

– Они что, полногрудых презирают?

– За тех не знаю, а Лёха – ты слышала, как он сказал и про тебя…

– Он, как я понимаю, отпетый пошляк. А как ты смотришь на таких.

– На сисястых, что ли? Для меня главное не это. И давай на эту тему не будем!

– Ты рассердился? Извини, пожалуйста…

Прошло с полчаса, но ничего из ожидавшегося пока не сбывалось. «Неужели зря теряем время?» – начал сомневаться Андрей. – «Может, не надо ждать у моря погоды»… – Его мысли снова прервала Марта:

– Андрюш, ты сказал «тем более я». Тебе, наверно, Варя очень нравится?

– Почему бы и нет? Мы с нею соседи.

– Я имела в виду другое… Впрочем, это неважно.

– Я тебя понял, – дошло до него. – Ты имела в виду любовь? – Марта промолчала, но он поспешил внести ясность: – Никакой особенной любви. Просто мы близкие соседи, вместе выросли, почти как брат и сестра. А у тебя уже была настоящая любовь? Токо честно.

– Была. Но давно, ещё в пятом классе.

– А потом встречалась уже без любви.

– Я вообще ни с одним мальчиком не встречалась!

– И даже с тем, первым?

– Я любила тайно от всех. Он и не знал об этом.

– Чё ж не объяснилась, ежели он стоящий парень?

– Так уж получилось…

– А у меня было совсем даже наоборот.

– Ой, Андрюша, смотри, смотри! Взлетели утки и притом – испуганные!

Оба вскочили, словно подброшенные пружиной. Утиная стайка, тревожно крякая, пронеслась над их головами.

– Усекла, откуда взлетели?

– Конечно! Вон от тех камышей.

– Я же говорил! Так и вышло! – радостно восклицал Андрей.

– Погоди ликовать, может, они просто так снялись с места…