Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев (СИ)"

Автор книги: Ольга Репьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

– Господин комиссар вправе предположить подобный вариант, – перевела Марта ответ дословно. – Но это не так. Каждый трезвомыслящий немец уже понимает, что победить Советский Союз не только трудно, но и невозможно. Что эта военная авантюра фюрера закончится крахом, и чем дольше она продлится, тем многочисленней будут жертвы с обеих сторон. Я очень хочу, чтобы их избежало хотя бы мирное население, а по окончании войны в Германию пришла бы демократия по советскому образцу.

Комиссар слушал внимательно, что-то записывал себе в блокнот. Ответы казались заслуживающими доверия. На вопрос, беспокоивший пленного, пообещал, что расстрел ему не грозит, Сибирь – тоже, если согласится честно сотрудничать. Но для этого прежде необходимо научиться понимать и изъясняться по-русски. В этом ему помогут «ниспосланные богом». Это известие было воспринято им с радостью и благодарностью.

По окончании допроса, уходя, комиссар сказал Марте:

– Посоветуй своему ученику, но не от моего имени, впредь не распространяться по поводу зятя-гестаповца: его могут неправильно понять и знание русского не понадобится.

Все последующие дни и долгие вечера в этой же каптёрке шли уроки русского языка. Заучивались наиболее обиходные слова и их чёткое произношение, правильное написание и прочтение. Школьница в роли учительницы и учитель в качестве ученика показали себя исключительно способными: уже через неделю «дядя Отто» довольно сносно изъяснялся по-русски, всё реже, беседуя с Андреем, просил помощи у Марты – напомнить, как переводится то или иное слово.

Отсутствовавший всё это время комиссар был немало удивлён, когда, наведавшись в «школу», мог говорить с пленным почти без помощи переводчицы. Тщательно подбирая слова, слегка перевирая падежные или глагольные окончания, тот, изредка заглядывая в записи, умел довольно-таки полно формулировать свои мысли. Правда, отвечая или спрашивая сам, то и дело поглядывал на учительницу и в случае неодобрительного кивка тут же поправлялся, касалось ли это неправильного ударения или иного дефекта произношения.

– Какой новост для менья приносить от главный командований коспо-дин комиссар? – спросил он.

– Не надо называть меня господином, – поправил его тот. – Это у нас не принято. Правда, обращение «товарищ» тоже надо ещё заслужить, но будем на это надеяться. А пока я для вас гражданин или просто комиссар. Что же до командования, то оно проявило интерес к тому, что вы – немецкий коммунист. Ваше желание способствовать победе Красной Армии – одобрены, как и обещание освоить русский в столь короткий срок.

– Я уже имеет успех благодарья этот умний дети, – то ли похвалив сам себя, то ли пожелав выразить благодарность ребятам, ответил он.

– Успехами я доволен. Думаю, дело пойдёт ещё быстрее при помощи вот этого. – И комиссар достал из нагрудного кармана нетолстую, размером с записную, книжицу.

– О, русско-немецкий и немецко-русский словарь! – обрадовался Отто, прочитав название на коленкоровой обложке. – Это есть то, что мне ошшень необходим!

Не без удивления узнав, что все эти дни занятия здесь шли по шестнадцать часов в сутки, комиссар объявил ребятам благодарность и, расстегнув полевую сумку, добавил:

– Трудились вы по-стахановски и заслуживаете не только устной похвалы. Вот вам ещё и по шоколадке. Но это подарок… от кого бы вы думали? – От вашего Александра Сергеевича.

– Правда?! – радостно, в один голос воскликнули ребята. – Вы с ним виделись? Как он, рука уже зажила?

– Значит, нашёл партизан! А где он сичас?

– Рука зажила, партизан, как видите, нашёл и сейчас командует диверсионным подразделением, – сообщил он приятные новости. – Узнав, что вы здесь, обрадован был не меньше вашего. Ждет встречи с нетерпением. Кстати, он рассказал мне о своих августовских приключениях, и я полностью с ним согласен: вы – настоящие пионеры-ленинцы.

– Спасибо. А дять Саша сюда прийти не смог?

– Хотел сделать это незамедлительно – забрать вас к себе. Но я попросил недельку повременить. Знай, что вы тут так преуспели, то и не стал бы.

– А можно, мы с Отто там дозанимаемся? – предложила Марта; она, отломив от шоколадки четыре квадратика, угостила лакомством и его, но тот, отщипнув один, остальное вернул с благодарностью.

– Боюсь, что там вам не удастся заниматься столь же продуктивно… Давайте уж, как договорились! Впрочем, мы преподнесём ему приятный сюрприз: не через семь, а дней через пяток примем у вашего подопечного зачёт – и капитан сможет обнять вас раньше обещанного мною срока. Идёт? Ну и отлично!

Ровно через пять дней после этого разговора комиссар доставил всех троих в новый партизанский отряд. Но командира с его диверсионной группой «дома» не оказалось: ещё не вернулись с задания. В этот же день Отто отбывал в распоряжение более высокой инстанции. Ребята тепло и душевно простились с человеком, за две неполных недели ставшим для них почти как родным. Договорились, если всё будет благополучно, встретиться после войны, а до этого списаться, как только Кубань будет очищена от оккупантов: Андрей оставил ему свой хуторской адрес. А ещё накануне Отто подарил им на память фотографию, запаянную в прозрачный целлофан для защиты от сырости. Со снимка смотрела, улыбаясь, красивая молодая женщина – его дочь Ирма и малышок, обнявший деда, – внук Максик. Но герметичность пришлось нарушить: на обороте карточки была сделана дарственная надпись по-немецки, гласившая: «Моим спасителям Марте и Андрею от благодарного Отто. Кубань, 09.42 г.» И подпись неразборчиво. Отто просил также, чтобы после войны, если ему не суждено будет дожить до этого времени, кто-нибудь из них с помощью этой фотокарточки и сообщенных им адресов разыскали в Германии его родственников или знакомых и рассказали бы им об этих днях.

Вряд ли надо подробно описывать волнующую встречу наших героев с Александром Сергеевичем, вернувшимся из рейда в тыл к неприятелю. Всё это легко представить.

По должности капитан в отряде считался вторым лицом, но ни одна партизанская вылазка в окрестных местах не обходилась без его участия. Разведка на месте, подготовка операции и её дерзкое осуществление с причинением врагу ощутимого урона – всё это делалось под его непосредственным руководством. А умение скрыться с места диверсии, не понеся потерь, создало командиру заслуженный авторитет и уважение товарищей по оружию – это ребята заметили с первых же дней пребывания.

Располагался отряд в горах, поросших густым, труднопроходимым лесом, в котором в изобилии росли также каштаны, орешник, кислицы, груши. Раньше в эти места из окрестных станиц и даже Краснодара приезжало и приходило много любителей набрать грибов, кизила, каштанов. Этой осенью Андрей, ходивший с партизанами на заготовку лесных даров, гражданских лиц не встречал – война…

После того, как он собственноручно, на другой же день по прибытии сюда, написал записку-весточку родителям и она ушла неведомо каким образом по нужному адресу, ребята успокоились и уже не торопились попасть домой: у партизан им нравилось. Тем более, что они были тут полезными. Марта помогала женщинам (их было всего трое) готовить пищу, стирать и чинить одежду, сушить грибы и многое другое; Андрей, как уже упоминалось, ходил на заготовки со свободными от партизанских дел мужиками. Ему страсть как хотелось поучаствовать «в настоящем деле», просил взять на задание и его. Но Александр Сергеевич был непреклонен.

– Вы для меня – самые дорогие существа на свете! – сказал он после одной из таких просьб. – Подвергать тебя опасности я не могу и не хочу. У нас, сынок, всякое случается, и уже принято решение переправить вас в более безопасное место.

– Отправите и нас домой? А нам тут так нравится! На хуторе работа тоже найдётся… только вот по Марте буду скучать.

– И я по нём тоже, – добавила она.

– Этого можете не бояться, – улыбнулся капитан, давно догадавшийся, что они не просто друзья.

– Не по-онял…

– Дело в том, что ни тебе, ни тем более ей появляться дома нельзя. Твоя мама, – посмотрел на Марту, – пока у немцев вне подозрений. Но гестаповцам известно о «крушении» поезда, на котором – это им тоже известно – и вы оказались в качестве заложников. Признаков гибели детей немцы не обнаружат, и появление дочери…. сами понимаете, чем это грозит.

– А куда ж в таком случае отправите нас?

– До лучших времён вас решено пристроить в Краснодаре. Там у нас есть надёжные люди – поживете у них.

– И когда нас переправят в этот ваш Краснодар? – не скрывая огорчения от такого поворота дел, спросил Андрей.

– На этих днях. Как только будут готовы для вас одежда и обувь. Она у вас летняя, а дело идёт к зиме, и неизвестно, как она себя покажет. Кроме ботинок, я заказал для вас фуфайки и тёплые штаны. Тебе, Марта, тоже: отлучаясь из дому, будешь одеваться мальчиком, так безопаснее, – принялся наставлять Александр Сергеевич. – Но было бы лучше, если б вы вообще не отлучались.

– У меня в Краснодаре много знакомых – девочек и мальчиков. Можно будет общаться хоть изредка? – спросила Марта.

– Со многими – нельзя. Только с самыми близкими и надёжными. И не более чем с одним-двумя. Домой не приглашать ни в коем случае.

– А если кто узнает меня в пацанячьей одежде?

– Скажешь, что живёшь в сельской местности, где-то поблизости, а одета по-пацанячьи потому, что так велела мама. Ваш облик тоже изменим. Тебе, девочка, косы сменим на короткую мальчуковую причёску, Андрюше шевелюру укоротим тоже, – продолжал он. – Вид у тебя цыганчуковый, а немцы вылавливают не только евреев, но и цыган, и тебя могут принять за представителя этой народности, тоже чем-то неугодной бесноватому.

– Да стрегите хоть наголо, мне красота не нужна, – не стал возражать Андрей. – А Марту – жаль: у неё такие красивые волосы!.. Я даже там, в вагоне, пощадил её косы.

– Ой, Андрюша! Ещё вырастут, была бы голова цела.

– Правильно рассудила, дочка, – похвалил её лётчик. – Что я еще хотел вам сказать? Да: снабдим вас немецкими деньгами – мало ли на что могут пригодиться! Но будьте с ними аккуратны. Отлучаясь из дому, много с собой не берите и держите не в кармане, а где– нибудь в потайном месте – в рукаве или за подкладкой фуфайки.

– Что вы нас так подробно инструктируете, мы же не какие-то там несмышлёныши, – заверил его Андрей.

– В вашей сообразительности не сомневаюсь, но лишний раз предостеречь – не повредит.

Д о п о с е л к а Яблоновского, что разбросан по левому, адыгейскому берегу Кубани, Андрей с Мартой добрались засветло. На случай, если ими заинтересуется какой-нибудь блюститель «нового порядка», их снабдили сумками с набором лесных деликатесов – ходили, мол, на промысел. По пути они присоединились к возвращавшимся из лесу нескольким женщинам-адыгейкам с такими же пожитками, и всё прошло гладко.

В оговоренном месте ребят встретила средних лет молодуха, тоже адыгейка, препроводила в один из дворов. В доме их накормили и предложили отдохнуть. Притомленные дальней дорогой, гости тут же уснули не раздеваясь. Разбудили далеко за полночь. Мужчина, теперь уже русский, повёл в сторону Кубани. Реку, неширокую в это время года и небыструю, переплыли на плоскодонке и вскоре вошли в город. Под покровом безлунной ночи, но с предосторожностями двинулись вдоль сплошного дощатого забора; у одной из калиток остановились.

– Нежелательных гостей нема, – определил проводник, ощупав что-то на внутренней стороне забора; снял крючок с калитки, тоже изнутри, и они зашли во двор. Пёс, тявкнув несколько раз, умолк, подбежал к хозяину и стал ластиться. Тот отвёл его к будке и то ли запер, то ли привязал. После условного стука в ставню окна открылась входная дверь.

– Славик, это ты, сынок? – послышался голос.

– Я, мамо, я… Всего на минутку: привёл вот пацанов, – сказал проводник, обняв и поцеловав старушку; вошли внутрь помещения. – Утром отведёте их к Сидориным, там знают, ребята поживут у них.

Мать зажгла каганец.

– Эту вот котомку, – продолжал сын, – а также одну сумку тоже передадите. А в этой – гостинец для вас; кажись, грибочки.

– А под низом немного лесных груш и кислиц, – уточнил Андрей.

– Нехай, усё зделаю. Как ты там, сыночек, не болеешь? Не мёрзнешь? Я вот носки шерстяные связала, – суетилась мать, волнуясь от радости.

– Не, мамо, всё в порядке, не переживайте… Мне треба спешить, скоро будет развидняться. Я на днях ещё буду, тогда и поговорим, а зараз некада.

Не сказав и трёх десятков слов, Славик ушёл. Зато долго-долго расспрашивала мать неожиданных гостей о партизанском житье-бытье. Узнали и они немало городских новостей. Но их разговор мы опустим как не имеющий к нашему повествованию непосредственного отношения.

Утром бабка проводила ребят в другой частный дом на улице Красной. Затем девчонка лет двенадцати по имени Зоя, дочь этой хозяйки, отвела Андрея на другую квартиру неподалёку. Там тоже о прибытии квартиранта были предупреждены, и хозяйка встретила «племянника» доброжелательно, даже радушно.

Через день, освоившись на новом месте, Марта решила пройтись по городу, такому непохожему на тот, каким видела его в последний раз, а заодно навестить свою лучшую подружку. Перед тем, как выйти из дому, с помощью зеркала и сажи «подкрасила» лицо, оделась мальчишкой, прихватила хозяйственную сумку, немного немецких пфенингов и отправилась вдоль по Красной (разумеется, предупредив Андрея).

Главная улица города выглядела серо и сиро, неуютно и уныло. Тротуары, проезжая часть – трамваи не ходили из-за отсутствия электричества – давно не видели метлы, замусорены до дикости. Стекла окон там и сям всё ещё перечёркнуты крест-накрест бумажными полосками, кое-где вместо них вставлены фанерки. Немногочисленные прохожие, женщины пожилого возраста, идут хмурые, озабоченные – видимо, за покупками или не сделав таковых (пока что не изъяты из обращения советские рубли, ставшие в десять раз дешевле дойчмарок).

Внимание её привлекла витрина в одном из магазинов. Вместо образцов товара здесь размещен большой фотомотаж с надписями на русском языке: рассказывается о том, как распрекрасно живётся российским подросткам, согласившимся приехать жить, приобрести профессию и работать «в Великой Германии». Один из снимков сделан в столовой, где трапезничают жизнерадостно улыбающиеся пацаны; на другом снимке – спальня с чистыми, аккуратно заправленными постелями, и на этом фоне – опять же улыбчивые подростки; на третьей фотографии – цех с какими-то станками, обслуживаемыми ими же, и прочее в этом роде. Сверху надпись крупно: «Специальность, работа, высокая оплата, сытая жизнь!» В центре витрины – портрет Гитлера с добрым, улыбающимся лицом, держащего на руках девочку лет пяти-шести. Надпись: «Фюрер любит детишек».

В цетре города над зданием, в котором, видимо, размещено важное учреждение, колышется большое красное знамя с белым кругом посередине и свастикой. На фронтоне укреплен плакат, выполненный белой краской на кумаче, утверждающий, что «Непобедимые солдаты вермахта несут кубанцам свободу от большевиков».

Наконец – неказистый с виду домик подружки.

Лишь вглядевшись попристальней, узнала она Марту в её фуфаечно-брючно– капелюшном наряде.

– Что случилось? – обняв на радостях и пропустив в прихожку, в ожидании, пока та разуется, набросилась она с вопросами. – В штанах, неумытая, с сумкой… побираешься, что ли?

– Нет, Танечка, ничего страшного не произошло, – успокоила её старая приятельница, снимая фуфайку. – Захотелось тебя проведать, узнать, как вы тут поживаете. Транспорт, сама знаешь, не ходит, а топать от самой Елизаветинки… Мама и говорит: оденься, на всякий случай, мальчишкой. А лицо сажей специально подкрасила. Ты дома одна?

– Да, как видишь. Мама на работе. Немцы всех заставляют работать, даже мальчиков нашего возраста.

– А где тёть Нюра трудится?

– В прачечной. Немцев обстирывает… Работа изнурительная, а платят алюминиевые гроши. Так ты сегодня пришла?

– Вчера под вечер. Переночевала у знакомых мамы.

– А почему не сразу ко мне? Переходи к нам! Поживёшь с недельку. И мама, и особенно я – рада буду до смерти: так скучно одной – с ума можно сойти!..

– Видишь ли, я пришла не одна. Мне составил компанию знакомый мальчик. И притом, мы ненадолго.

– Мальчик? И он, конечно, в тебя влюблён.

– Ну… по крайней мере, я ему нравлюсъ…

– Не скромничай! Тебя нельзя не полюбить: даром что неумытая, а смотришься красавицей. А какой он, как звать, сколько лет? – дала волю женскому любопытству Таня.

– На год старше меня. Звать Андреем. Красивый, умный, неразболтанный.

– Тебе повезло… Главное – неразболтанный. Как я тебе завидую!..

– Ты, помнится, дружила с Леней. Он что, бросил тебя?

– Не бросил, но… – Она умолкла, и Марта заметила, как на глаза навернулись слёзы. – Представляешь, завербовался в Германию!.. – Помолчав, Таня смахнула слёзы и, по детски шмыгнув носом, продолжала, сумбурно и путано: – У него ведь никого больше нет, кроме тёти, а она спуталась со своим квартирантом-офицером, спит с ним; Леня стал лишней обузой, и они уговорили его завербоваться – там, дескать, наших ребят ждет рай и манна небесная; лично я в это не верю, а он поверил и согласился. Я не пускала, умоляла, а он говорит: не понравится – вернусь, они держать не станут, а если всё хорошо, то заберу туда и тебя.

Расстроенная, умолкла, чтоб не разреветься, а Марта, воспользовавшись паузой, поинтересовалась:

– И много их таких… поддавшихся на агитацию?

– Не знаю, сколько, но кроме Лёни из наших одноклассников ещё Борька, Степан и Гриша.

– И Гришка Матросов? – переспросила Марта. – Не подумала бы, что и он купится – считала, что умней.

– Ты, помнится, одно время была влюблена в него по уши.

– Давно, в пятом классе. Он об этом и не знал.

– Были недавно у меня все четверо. Сомневались, что там будет хорошо, но всё-таки решили попытать счастья, – вздохнула подружка.

– Видела и я на Красной ихнюю зазывалку. Стелют мягко, но всё это ложь, просто в Германии нужны бесплатные руки. Спохватятся мальчики, пожалеют, да будет поздно. И вернуться оттуда вряд ли кому удастся… Знаешь, ходят слухи, что под Сталинградом фашисты встретили решительный отпор Красной Армии. Если наша возьмёт, то их погонят до самого Берлина.

Похоже, такой прогноз не только не утешил, но ещё больше расстроил попавшую в сложное положение подругу – слёзы снова закапали с её ресниц.

– Не убивай хоть ты во мне надежду! Я не хочу потерять его навсегда, – припав к груди гостьи, зашлась в глухом рыдании Таня.

– Ты чего? – растерявшись, стала тормошить её та. – Ну зачем же так убиваться…

– Ты ведь ничего не знаешь!.. – всхлипывала подружка. – Я безумно его люблю… и у меня будет от него ребёнок…

– Что ты говоришь!.. Ты в этом уверена?

– В том-то и дело… Уже полтора месяца, как все признаки.

– И мама знает?

– Призналась недавно… Стыдила, ругалась, плакала. И ему досталось. А как узнала, что завербовался, стала жалеть. Пусть бы, говорит, лучше переходил жить к нам…

– Когда они уезжают – известно?

– Отъезд назначен на завтра. А зачем тебе, хочешь повидаться?

– Попробуем помочь нашему горю, – созрел у Марты какой-то план. – Где у них сбор, знаешь?

– Возле биржи труда. Это в школе, что на углу улиц Ленина и Красноармейской. – Посмотрела на неё с надеждой: – А что ты надумала?

– Я посоветуюсь с Андрюшкой, он мальчик башковитый и предприимчивый, может, что-нибудь придумаем. Надо отговорить хотя бы Леню. А если удастся, то и всех наших одноклассников.

– На это очень мало надежды… А за Леню – буду век вам благодарна.

– Но ты, если увидишься сегодня, ничего ему не говори. И меня ты не видела, поняла? Можно всё испортить. Кстати, он о ребёночке знает?

– Ещё нет: ему я побоялась признаться…

– И пока не говори, хорошо? Не знаешь, во сколько сбор? Так рано? Ну, ничего, постараемся не опоздать. Встретимся завтра у школы, а сейчас я убегаю, – начала собираться Марта. – Ой, у вас есть будильник? Одолжи до завтра!

– Забери, он нам не нужен, – разрешила Таня.

– Слушай, Танечка, вы, наверное, сильно нуждаетесь – возьми вот, – достала она из кармана горсть пфенингов. – А завтра я дам побольше, бумажных марок. Где взяла? Мама хорошо зарабатывает.

Прихватив будильник, по тем временам большую редкость, Марта поспешила обратно, чтобы рассказать всё Андрею.

Н о э т о т будильник её подкузьмил: зазвенел на полчаса позже, чем надо, и Марта с опозданием зашла за Андреем утром следующего дня. Когда они оказались у школы, там уже не было ни Тани, ни вообще никого из завербованных. По словам соседей, их построили и увели на вокзал…

По Пролетарской (ныне улица Мира) заспешили туда и они. Вскоре показалось обгоревшее здание краснодарского железнодорожного вокзала – без крыши, окна и двери заделаны фанерой, выкрашенной в зелёный цвет. На подходе увидели плакат через всю дорогу: «Сталин и жиды – одна шайка преступников!», а на фасаде – другой, но уже изготовленный к случаю: «Добро пожаловать в Великую Германию!» Из– за вокзала доносятся звуки духового оркестра; как ни странно, играют «Катюшу»…

На перроне – уйма народу, многоголосая толчея. Проводить чад пришли мамы и бабушки, а также, у кого есть, сестрёнки и братья; большинство – с заплаканными лицами. Не помогает развеять горестное настроение и видимость праздника – повсюду портреты Гитлера, флаги и флажки с фашистской симоликой, музыка; даже день выдался, как на заказ: ясный, не по-осеннему солнечный, хотя и слегка морозный.

Отыскать Таню удалось не сразу: пришлось несколько раз прочесать всю, в несколько сот человек, толпу, прежде чем обнаружили её сидящей рядом с Леонидом – на бордюре, неподалёку от очередей к походным кухням, где раздавали горячий завтрак. Тут только обратили внимание, что в Германию поедут и девчонки: их колонна, меньшая, правда, по численности, чем ребячьи, стояла к одной из кухонь. Здесь же расположили и небольшую группу духачей из гражданских лиц, а также киносъёмочный аппарат на треноге; ещё один, передвижной, видели на перроне.

Лёня, зажав между колен котелок немецкого образца, в левой руке держал большой ломоть хлеба, а правой черпал алюминиевой ложкой, спаренной с такой же вилкой, картофельный соус с мясом, уписывая за обе щёки. Узнав в подошедших Марту, передал еду Тане:

– Подержи– ка… Кого я вижу! – воскликнул, поднимаясь. – Тань, ты узнаёшь этого пацана?

– Привет, Леня! – подала руку «пацан», тоже улыбаясь. – Здравствуй, Танечка! – подмигнула подруге. – Знакомьтесь, это – мой двоюродный братец.

– Андрей, – представился «брат». – Насилу вас нашли. Сестрёнка узнала, что лучшие её друзья собираются в дальнюю дорогу… Но мы здесь не для того, чтоб пожелать счастливого пути… Вобщем, поговорить надо. Не возражаешь?

– Да нет… – пожал тот плечами. – Таня, доешь, если хочешь, соус и передашь посуду.

Марта присела к подруге, без ложной скромности принявшейся за лакомое блюдо, а те отошли в сторонку, так как поблизу устроились завтракать ещё несколько подростков.

– Мы в городе недавно, и Марта только вчера узнала от Тани, что ты и ещё несколько её школьных друзей намереваетесь уехать в Германию, – начал Андрей. – Она со слезами на глазах просила меня попытаться отговорить от этой опасной затеи хотя бы тебя. Ты знаешь, почему: Таня её лучшая подружка; но есть и другая причина… Я, как видишь, согласился, хоть и не был уверен, что это мне удастся.

– Не удастся, – крутнул головой Леонид. – Уже слишком поздно. Метрика, все мои документы у них. И потом, я подписал договор всего на полгода.

– Будет поздно, когда поезд уйдёт, – не согласился Андрей. – Не понимаю, что заставило тебя и всех вас решиться на такое! Поверили во всю эту брехню о сытой и безбедной жизни?

– Заставила нужда… А насчёт брехни – почём ты знаешь? Немцы могли просто нахватать пацанов, сколько им надо. А они – добровольно, по согласию, без насилия. Устроили вот торжественные проводы…

– Да пойми ты – всё это показуха!

– Кроме того, ничто меня тут не удерживает: без родителей, без своего угла, тётке я не нужен, жить не на что…

– Как это не удерживает, а Таня? Она же без тебя жить не может!

– Я ей говорил: давай махнём вместе, девчонок ведь тоже берут. И на бирже обещали, что разлучать нас не будут. Не захотела. Боится и мать не пускает, – с упрёком и нотками недовольства пояснил он. Но добавил помягче:

– Я тоже люблю её не меньше и ни на какую немку не поменяю. Если всё будет хорошо, напишу, вышлю денег, приедет туда, а плохо – вернусь; не станут пускать – убегу.

– Эх ты, наивная душа! – не отставал Андрей. – Ты знаешь, что Марта понимает по– немецки, так вот: она собственными ушами слышала – сёдни, здесъ, от самих же фрицев – что ничего хорошего вас в Германии не ждет. Будете там на положении рабов. Вас ждут скотские условия существования!

Не возражая, Лёнька мрачнел лицом, слушал с опущенными глазами. Между тем Андрей продолжал дожимать: – Все их заманчивые обещания, и эта музыка, и вкусное угощение – наглая показуха. Видел киносъёмочный аппарат? Снимают, чтоб показать своим, как ловко облапошили русских дураков! Мы немного постояли возле передвижки на перроне и слыхали разговор снимальщика со своим помощником. Вот что он про вас говорил: ишъ, мол, радуются, выродки большевицкие! И не подозревают, что этих унтермэшей – недочеловеков, значит – ждет двенадцатичасовй рабочий день за миску похлёбки.

– А ты не брешешь? – посерьёзнев, усомнился-таки «унтерменш».

– Спроси у Марты – это она переводила мне их разговор. Но и это не всё, что я имею тебе сообщить. Ты вот Таню любишь, а не знаешь, что она от тебя беременная. Не говорила? А Марте призналась. Может, потому и не согласилась составить тебе компанию.

Этот аргумент подействовал: Леонид явно опешил и подал знак Тане подойти.

– Это правда… ну, насчёт ребёнка? И ты молчала? – упрекнул кивнувшую, потупившуюся подругу.

– Я побоялась… думала, что ты вообще… – слёзы не давали ей говорить. – А почувствовала и узнала… когда ты уже записался на бирже.

Чтобы она не впала в истерику, Марта, успокаивая, увела её к переходному мосту через железнодорожные пути.

– От же дурёха! Чё ж она не сказала раньше… – возмущался будущий отец. – Как же теперь быть?..

– Очень просто: плюнь на документы и смывайся. Скоро вернутся наши, метрики и свидетельство об образовании получишь новые. А фрицев уже колошматят под Сталинградом, скоро конец войне, вот увидишь!

Завтрак кончился, ушли оркестранты. В рупор несколько раз объявляли: провожающим – освободить перрон; всем отъезжающим собраться у первого пути; девочки – отдельно, их вагон – второй от паровоза. Тем временем к перрону стали подавать состав из товарных вагонов, известных под названием пульмановских; через не до конца задвинутые двери виднелись двухярусные дощатые нары.

– Скоро объявят посадку, – поторопил Андрей. – Решайся, Лёха! Пожалеешь, но будет поздно.

– Да я-то уже решился, – ответил наконец тот. – А как же Гришка, Степка, Борис?.. Если уедут, а я останусь, как посмотрю в глаза матерям? Ведь это я их пригласил составить компанию…

– Знаешь, где их найти?

– Договорились собраться напротив последнего вагона. Да вон они, – узнал друзей «Лёха».

– Дуй к ним, скажи: здесь, мол, Марта. Хотела бы проститься и пожелать доброго пути. Подойдут, и мы гуртом уговорим остаться.

Кивнув в знак согласия, Лёха (он не возразил против и этого имени), сказав Тане «сейчас вернусь», убежал.

Тройка с котомками за плечами отделилась от остальных и вместе с ним направилась к переходному мосту. Но тут в рупор предупредили: – Никто не уходить! Начинался посадка на вагон. Эй, ребьята, назад!

Распорядитель, сопровождаемый вооружённым солдатом, заспешил к возможным беглецам. Тем пришлось спрыгнуть с перрона вниз и оттуда помахать Марте в знак приветствия и прощания.

– Ви, двое, пошьему не соединяться к товарищей низ?

Этот вопрос обращен был к приблизившимся было Андрею и Марте, которых он из-за одежды принял, видимо, за своих подопечных.

– Мы не уезжаем, мы провожающие, – пояснил Андрей. Тот поверил.

И тут до наших агитаторов дошло: не только всех четверых, но даже Лёньку вернуть не удастся…

– Всё насмарку!.. Поздно хватились, ёк-карный бабай! Но так этого оставлять нельзя. Ты, Марта, останься, а я – я проеду с ними. В вагоне объясним с Лёхой, что к чему, и как только паровоз где-нибудь сбавит скорость, спрыгнем на ходу. Ждите нас через…

– Я – с тобой! – решительно заявила Марта. – И не настаивай, не теряй зря времени!

Спорить было бесполезно и некогда – началась погрузка в первый вагон – и он уступил:

– Ладно, так и быть… Таня, если мы задержимся, то дня через два сходи на Красную (он назвал адрес Зои), скажи хозяйке или её дочери, почему мы не вернулись вовремя. Больше – никому! До встречи!

Марта последовала было за ним, но через несколько шагов вернулась к Тане:

– Это вам с мамой, – достала из рукава фуфайки пачку денег и сунула в сумочку растерянной подруге. – Здесь с полтыщи марок. Мы прихватили их на случай, если не удастся уговорить ребят словами. Теперь убедим и без денег. Пока, Танечка, скоро увидимся, – и, поцеловав вконец ошеломленную подружку, кинулась догонять Андрея, зачем-то направившегося к офицеру-распорядителю.

– Пан, мы пришли проводить друзей, но в последнюю минуту решили тоже поехать в Германию на заработки. Можно? – спросил он.

– Та, кане-ешно! Ви – молодец. Присоединяться!

– А ничего, что у нас нет при себе документов?

– Нишево, нишево! Токумент оформлять на месте. Тобро пожаловает феликую Германий!

Посадка шла организованно и быстро. Первыми по трапу поднялись в вагон девчонки, их было около двух десятков. Затем трап переставили ко входу следующего вагона, в который запустили до тридцати ребят – и так до оконечного. В каждый вагон последним поднимался вооруженный автоматом солдат. С перрона процедуру провожания и посадки снимала кинокамера.

Андреев вагон (назовем его так для краткости) загруженным оказался неполностью: сюда осталось всего пятнадцать отъезжающих, и половина «купе» пустовала. В нём не было ничего, кроме голых нар.

Когда состав наконец тронулся с места и, набрав скорость, оставил позади жилые застройки, пацаны, кто не успел на станции, по очереди мочились в приоткрытую дверь; приставленный для порядка солдат, не говоривший по-русски, милостиво разрешал это делать. Не обращал он внимания и на то, что шестеро недочеловеков скучковались в дальнем углу и о чем-то шушукались. О чём – читателю догадаться нетрудно: теперь уже трое агитаторов вели обработку остальных мартиных одношкольников.

Разагитировать их большого труда не составило. Главным в доводах было то, что Марта разоблачила «эту гнусную фрицевскую хитрость, подслушав их разговоры между собой». Решено было твёрдо: сбежать, чего бы это ни стоило! Если не удастся сделать этого на подходе к остановке, когда снизится скорость до безопасной для Марты, то дождаться, когда поведут в столовую – так было обещано начальством.