Текст книги "На кладбище Невинных (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 11
«Ложь, злорадство, сквернословие, ненависть, вредительство, сплетни, лесть, плотские извращения, насилие и убийство – вот десять заповедей нечисти»

Весь следующий день аббат был так счастлив, что даже, к удивлению Галициано и Полуночника, мурлыкал пасхальные напевы. Днём, перетряхивая сутану, наткнулся на письмо старика Леру и, поразмыслив, решил навестить его. Он приказал оседлать своего мекленбургского мерина Нуара, способного благополучно вывезти хозяина из любой грязи, захватил кошелёк с десятком пистолей на случай, если его бывший учитель терпит нужду, подумав, заткнул за пояс хлыст, – район, располагавшийся у таможни, имел дурную славу неспокойного местечка.

Однако проехав по указанному адресу, аббат нашёл удобный и поместительный дом в глубине сада, огороженный надёжной решёткой, а спешившись и постучав, был с радушием принят пожилой бретонкой в старинном чепце. В доме аппетитно пахло луковым супом и жареной курятиной, и аббат понял, что письмо Леру было следствием тоски нездоровья и упадка духа, а совсем не нужды.

Антуан со вздохом сказал, что хотел бы встретить своего любимого ученика с распростёртыми объятьями, но, увы… Ноги он ещё таскает, может с трудом вставать, но руки совсем отказываются служить ему. Аббат тепло обнял учителя. Какие наши годы! Да уж восемьдесят пятый пробил, просветил ученика Леру. Тем не менее, глаза старика сияли, морщин было совсем немного, и хоть беспомощность его, человека в прошлом весьма деятельного, угнетала, он отнюдь не выглядел потерпевшим крушение.

– Но, Боже мой, как бегут годы, милый Жоэль, ты ведь уже окружной декан? Говорят, тебя прочат в епископат?

Жоэль развёл руками. Господь определяет стези наши. Но он тоже слышал об этом.

– Впрочем, чему удивляться, всегда лежала на тебе печать избрания, ведь отметил тебя Господь красотой бесподобной, умом истинным и сердцем чистым. Отец-ректор тогда ещё обронил, что несть равных тебе, а ведь, почитай, три поколения мимо него прошли. Он и предрёк тебе путь по стезям церковным. Я удивился, ты ведь не думал об этом, но он уверенно сказал, что Господь избрал тебя.

Жоэль смутился. Он ничего не знал о словах ректора. Видя, что ученик покраснел, старик предпочёл сменить тему.

– Ты хоть упражняешься в зале-то, или, чай, забыл, как рапира выглядит?

Жоэль улыбнулся. Нет, не забыл. Он и вправду когда-то фехтовал прилично. Уроки учителя помнил. Леру вздохнул. Да, а вот ему уж шпаги-то не держать, а ведь до семидесяти семи рука его была тверда. Аббат поспешил отвлечь учителя от горьких мыслей.

– Недавно мсье де Шатегонтье при мне вразумлял герцога де Конти, что лучшим средством от боли в суставах являются умеренное питание фруктами да гимнастические упражнения, так его светлость чуть со злости удар не хватил, герцог без мяса жить не может.

К удивлению Жоэля, эти ничего не значащие слова произвели на его собеседника впечатление, безусловно, угнетающее. Со щёк старика стёк румянец, и глаза его потемнели. Он несколько минут молчал, глядя на растерявшегося де Сен-Северена, потом осторожно спросил, давно ли Жоэль знаком с младшим Шатегонтье и где видел его?

Жоэль почему-то тоже насторожился, но, не отводя глаз от собеседника, ответил, что по приезде из Италии, чуть меньше года назад, стал завсегдатаем салона маркизы де Граммон на площади Святого Людовика, познакомился там с Одилоном де Витри, племянником маркизы Жаном де Луинем и банкиром Тибальдо ди Гримальди. Туда же часто заходит и его бывший сокурсник его сиятельство граф Камиль д'Авранж, туда вхожи и дальние родственники маркизы барон Бриан де Шомон и граф Лоло де Руайан. Изредка появляется старая графиня Анриетт де Верней, часто бывают виконт Реми де Шатегонтье и герцог Габриэль де Конти. Много молодых девиц, заглядывают и молодые люди – его приятель Бенуа де Шаван с сестрой, брат и сестра де Шерубен…

Старик выслушал внимательно, но ничего не сказал, однако стал ещё мрачнее. Жоэль тоже напрягся.

– Вас что-то беспокоит, учитель?

Старик долго, закусив губу и нахмурившись, молчал, потом пронзив ученика пристальным взглядом, медленно заговорил:

– Уповаю на то, мой мальчик, что не ошибся в тебе. Но если так, то в ошибке ты. Со многими из перечисленных тобой людей я знаком, и не могу сказать ничего дурного ни об Одилоне, ни об Анриетт. Ни маркизы, ни её племянника я не встречал, не знаю и названного тобой банкира. Но кое-кого я знаю не понаслышке. Учитель – не учитель без учеников, но назвать обучающегося учеником имеет привилегию только учитель. Мои ученики – те, кого я так называю. Сорок лет назад у нас в колледже учился Аруэ, ныне известный как Вольтер. Меня бесит, когда говорят, что это мой ученик! Ну да я не о болтунах, – оборвал себя старик. – Реми де Шатегонтье учился у нас около двадцати пяти лет назад. Мой мальчик… я начал бояться его с третьей встречи, а я не пуглив. Отрок обнаруживал в душе бездну мерзостных желаний и готовность идти на всё, чтобы получить желаемое. Характер мстительный и властный проявлялся, как только задевали его самолюбие или цепляли чувственность. Стремясь отмстить, он без лишних раздумий избирал запредельные в своей мерзости средства, а в чувственности исходил из полной вседозволенности.

Жоэль осторожно перебил учителя.

– Антуан, мы говорим об одном ли человеке? Ремигий де Шатегонтье, виконт, доктор медицины, невысокий субтильный человек болезненного вида, бледное лицо, глаза непонятного цвета, изломанные бесцветные брови и очень длинный неровный нос, подбородок, большой, тяжёлый, выпирает вперёд, лоб широк, но низок, волосы редкие, но парика не носит…

Старик насмешливо подхватил:

– Губы тонкие, но рот широк, зубы странного бело-голубого оттенка, одного клыка, справа, недостает. – Жоэль побледнел, а Антуан вздохнул, – мне ли его не знать? Уже в годы изначального возмужания он начал интересоваться вещами недозволенными и откровенно запретными. Он подлинно окончил курс в Сорбонне, но к тому времени сильно поумнел. В колледже он сблизился с выродком Руайаном…

Жоэль поморщился.

– Господи… но Шарль лунатик и содомит! Он больной человек.

– Мсье де Руайан прежде всего законченный мерзавец, мой мальчик, – горестно усмехнулся Антуан, – и таким, клянусь тебе, стал по собственной воле. Лунные болезни поражают мозг и чувственность, мы над ними, может быть, и не властны, но мерзость греха гнездится в душе. Ложь, злорадство, сквернословие, ненависть, вредительство, сплетни, лесть, плотские извращения, насилие и убийство – вот десять заповедей нечисти. Руайан – мерзавец не потому, что лунатик, а потому, что никогда не хотел знать Господа и класть предел своим похотям. Он не смог сделать Ремигия мужеложником, ибо Шатегонтье в своих прихотях стоил Руайана, но от него Реми усвоил понимание, что демонстрация мерзости недопустима, и постиг цену хорошей репутации. О, он быстр умом и постигает всё нужное моментально. На последнем курсе я уже не узнавал Реми – безупречно вежливый, изысканно воспитанный и предупредительный. Школа Руайана. Многие обманулись. Потом он, ставший к тому времени знатоком редких ядов, поступил в Сорбонну. Считался блестящим студентом, вскоре получил и степень. Тут, кстати, – о, весьма кстати – умерли его отец и брат. Но если в смерти шестидесятилетнего мужчины после паралича странности никто не видит, то смерть тридцатилетнего Дидье многих насторожила, однако… Никаких признаков насильственной смерти никто не обнаружил.

Жоэль помертвел. Он слышал, что Реми был младшим сыном, но унаследовал титул, однако, был далёк от подозрений.

– Но ведь все могло быть и случайным, Антуан, это догадки.

Старик усмехнулся.

– Я ведь не закончил, мой мальчик. Дело в том, что, когда я унаследовал этот дом, здесь была окраина, но последние годы состоятельные светские люди стали выбирать эти места под petite maison, загородные дачи.

Жоэль кивнул.

– Я знаю. Одилон де Витри приглашал меня в такой домик возле Булонского леса. Потчевал жареной олениной и хвастал ею, как добычей, хотя, судя по улыбке повара, я был обязан угощением егерю.

– Да, но здесь редко кого приглашали на оленину. Лет восемь назад тут построил petite maison его светлость герцог де Конти…

– Вы его тоже учили?

– Да, но раньше, чем Ремигия. Он не подавал никаких надежд, но и страха не внушал. Склонный, вопреки происхождению, к самым низменным порокам, но при этом – развесёлый жуир, гурман и чревоугодник.

– Тогда он мало изменился.

– Не думаю. Он появился здесь около восьми лет назад. Я тогда ещё выходил на прогулки и часто замечал… некоторые странности. Ты помнишь, я ещё в колледже баловался подзорной трубой, теперь начал наблюдать за домиком де Конти и вскоре понял, что его petite maison – крепость порока, куда, кроме хозяина, мог войти только тот, кто знал пароль, открывавший ворота. Он часто устраивал там своих метресс, принимал жён друзей, туда сводник, которого он содержал наряду с кучером, привозил женщин, которыми его сиятельство завладевал добровольно или насильно, и ни один предательский звук никогда не доходил до слуха публики. В этом приюте распутства изо дня в день праздновались не поддающиеся исчислению оргии безумнейшего разврата.

Старик умолк, заметив, что Жоэль побелел.

– Тебе плохо, малыш?

– Нет, скорее тошно. Но всё это, в общем-то, обычно. То же самое, как я слышал, делает и Субиз.

– Да, но вот однажды, это было лет пять назад, летом, темнело поздно, я услышал стук копыт и скрип колёс, как мне показалось, мимо проехало нескольких карет. Я как раз был на мансарде, приник к трубе и вздрогнул – среди гостей герцога я узнал Шарля де Руайана и Реми де Шатегонтье. Во второй карете были какие-то певички и странный субъект, выряженный женщиной.

Жоэль снова пожал плечами. Он никогда и не считал этих господ девственниками. Надо же им где-то блудить.

– Разумеется, но разве я о блуде? В ту же ночь я отправился выгуливать свою собаку, и у ворот домика де Конти увидел свет фонаря, а вскоре во дворе появились Реми и де Конти. Светский лоск в них – для гостиных и салонов. Тут же они говорили на столь ублюдочном жаргоне…

– Я как-то слышал, – кивнул Жоэль.

– Но то, что они говорили, заставило меня забыть о таких пустяках. Де Конти просил у виконта того самого снадобья, что отправило на тот свет его папашу и треклятого братца, ибо если у его невестки родится ребёнок, ему придётся забыть про какой-то Шантовиль. Виконт не возразил, но сказал, что это будет стоить некоторых услуг. Дальше он заговорил тише, почти шёпотом, я не расслышал продолжения, потом герцог кивнул. Вскоре они ушли в дом.

Жоэль точно уснул. Точнее, ощутил то ли вялую сонливость, то ли сонную слабость. Его душа была чиста, а чистота редко вмещает мерзость. Но он поверил. Безоговорочно и полностью. И не потому, что доверял учителю, просто сказанное содержало то понимание, что давно, точно бремя, носила в себе душа. Господи! Тысячу раз истина была перед его глазами, но он не видел. Его невольно оберегала и плотская чистота, не допуская проникновение видимой им поминутно мерзости в него самого. Он видел грязь и боль только в д'Авранже, ибо – любя его или презирая – не был равнодушен к нему.

Жоэль повернулся к Антуану.

– А Камиль д'Авранж? Вы видели его там?

– Д'Авранж? Этот дурачок? Нет, не видел, но не забывай, что уже год я еле хожу, а что до этих господ, то приезжают туда обычно около одиннадцати, по темноте, ворота запирают, занавеси опускают. Что там разглядишь?

– А почему… почему вы называете Камиля дурачком?

Леру поморщился.

– Все эти нынешние вольтерьянцы делятся на свиней и преступников, подобных Реми и де Конти, которые, впрочем, тоже посвинячить не прочь. Любые изысканные вымыслы постельной фантазии сначала утончаются, а напоследок вырождаются в оргии, соединённые с преступлениями. И тогда свиньи дорастают до преступников. Этот же, я как-то встретил его года три назад, выходящим из жалкого борделя, болтался где-то между свиньёй и преступником, но считал себя Владыкой судьбы. Дурачок.

… Прощаясь с Леру, Жоэль, по его просьбе, пообещал навещать его. Сам же аббат, добравшись домой без приключений и испугав слугу бледностью, поторопился лечь в постель. Он хотел уснуть, уйти от познанной мерзости, закрыться от неё, забыть, но понимал, что не получится. Познание есть единение с познанным, оно входит в тебя как воздух, порой животворит, порой отравляет, но избавиться от него уже нельзя. Аббат метался по постели в душной истоме, задыхался и корчился, но понимал, что пелена с его глаз упала окончательно.

Смердело серой – старуха была права.

Но вскоре Жоэль, чуть успокоившись, задумался. Что давало это понимание, кроме новой открывшейся бездны паскудства? Будем откровенны, что Реми – мерзавец, Жоэль подозревал и сам. Он просто, вспоминая ту, увиденную на бульваре сцену, жалел виконта, но помнил и злобу в его глазах. Такой подлинно способен отмстить безжалостно и зло.

Понимал ли Жоэль и без Леру, кто такой Шарль де Руайан? Жоэль поморщился. Скажем так, догадывался, стараясь не подходить излишне близко. Антуан ничего не сказал о Брибри де Шомоне, но ведь, Господи, всё же на лице написано. Габриэль де Конти? Что толстый обжора потворствует всем прихотям собственной похоти – было ясно и по физиономии. Но что жуир не брезгует и убийствами – это было открытием болезненным и страшным.

Но ведь было и ещё что-то, что пронзило, ранило душу. Камиль д'Авранж? О нём Леру отозвался уничижительно, но весьма здраво. Жоэль снова откинулся на подушки. «Любые изысканные вымыслы постельной фантазии сначала утончаются, а напоследок вырождаются в оргии, соединённые с преступлениями». Вот оно. Да. Не значит ли это, что неизвестного убийцу в самом деле надо искать именно среди гостей салона мадам де Граммон? Ведь именно это томило аббата с того самого часа, когда задыхающийся де Луинь принёс в салон жуткое известие о гибели Розалин да Монфор-Ламори. И это не фантазии. Иррациональное и мистическое зловоние он ощущал. И то же самое говорила и старуха де Верней. Но та не искала объяснений в мистике, а высказалась напрямую: «Чем это смердит у тебя, Присиль?»

Она уверена, что убийца рядом, в салоне маркизы де Граммон.

Что свидетельствовало в пользу этого суждения? Сен-Северен тяжело задумался.

Обе убитые девицы часто посещали его. И всё? В салон вхож Реми де Шатегонтье, которого Леру обвинял в отравлении отца и брата. И герцог де Конти, тоже готовый ради прибыли применить яд. Но если Реми – и есть этот неизвестный убийца, насильник и каннибал, то зачем, скажите на милость, ему убивать Люсиль де Валье? Ведь из дневниковых записей мадемуазель явствовало, что он неоднократно приходил ей на помощь в… трудных житейских обстоятельствах, и, видимо, пользовался её… ну, если не расположением и постельной благосклонностью, то полным доверием! Деньги Люсиль получил опекун, что за выгода в её смерти Реми? Девица ничем не могла быть опасной для Шатегонтье, а если и знала что-то компрометирующее его, то разве мсье Реми не располагал о ней самой не менее скабрёзными сведениями? Нет, покачал головой аббат, это вздор. Ведь последние строки дневника – как раз о Реми, причём мадемуазель говорит о нём как о конфиденте и друге.

Да и убийство Розалин… Разбогател Шарло де Руайан. Леру говорит, они были друзьями, – но не любовниками, видимо. Ремигий не мужеложник: аббат слышал о нескольких порочных связях виконта, но неизменно с особами женского пола. Убить девицу для друга? Ну, это уж, воля ваша, полная бессмыслица. «Какая трогательная заботливость…», – как насмешливо обронила графиня де Верней. Реми в излишнем внимании к друзьям не заподозришь, в любви к ближнему не обвинишь. И вообще, возьмись за это дело Реми де Шатегонтье, знаток редких ядов, как уверяет Антуан, зачем же ему, помилуйте, огород-то городить? Девицы просто умирали бы в гостиных, бальных залах да в Опере – лёгкий приступ дурноты, головокружение – и ах!..

Его светлость герцог де Конти… Блудный домик возле таможни Вожирар. Местечко, что и говорить, подозрительное. В таких местах устранено всё, что могло бы помешать: неприятные сюрпризы, назойливое любопытство, и нет каприза, продиктованного извращённостью этих душ, которого нельзя было бы исполнить. Но герцог казался аббату старым потаскуном, чей изношенный организм уже не допускал особых излишеств, на что весьма насмешливо и прозрачно намекал Реми. Эти жуткие преступления просто не вязались с упитанным весёлым жуиром.

Но разговор, подслушанный Леру… Герцог выразил полную готовность убивать. И то, что видел тогда он сам у Биржи, вспомнил де Сен-Северен. Что было в том чёртовом мешке? Там был не яд – ведь доза-то была лошадиная.

Нет, всё разваливалось… Герцог когда-то брал яд у Ремигия. Но это же было несколько лет назад, и ведь убитые девицы вовсе не отравлены! Они осквернены – страшно, безжалостно и зло. У его светлости в его-то годы и сил-то на такое не достанет! Ну, с чего он, Жоэль, взял, что убийца где-то рядом? Слова Леру? Но убийца может быть и совсем незаметным, серым, вроде Анатоля дю Мэна, и кидаться, подобно Серену, на какие-то странности, вроде аметистовых подвесок, или жемчугов. Не носили ли обе девицы одинаковых украшений? И каким образом Ремигий и де Конти могли бы выманить девиц из дому?…

Аббат устал от размышлений и не заметил, как уснул.

Наутро, проснувшись, ахнул: огромный платан под его окном с жёлтыми и ещё не опавшими листьями был покрыт снегом. Зима, надо сказать, всегда заставала Жоэля врасплох, вот и сегодня, несмотря на то, что время шло к Рождеству, аббат, Бог весть почему, удивился. Франческо же Галициано уже приготовил любимому господину тёплый зимний плащ, подбитый мехом, и сапоги, и Жоэль с удивлением посмотрел на них.

Одевшись, вышел на улицу, вдохнул полной грудью. Запах зимы проник до глубины лёгких, заставил прищурить глаза от слепящей белизны, аббат улыбнулся и едва не вскинул руку в благословляющем жесте. Пушистый влажный снег скрипел под ногами, прохожие улыбались, оголтелые мальчишки носились во дворах, играли в снежки. Жоэль решил, что поступил правильно, не велев закладывать карету – он погуляет, а потом к вечерней службе пойдёт пешком.

Шёл медленно, по-прежнему глубоко дыша, останавливаясь, то следя за прыгающими на обледенелых ветках пичугами с красноватыми грудками, то наблюдая за расчищающими дворы дородными мужчинами, то разглядывая огромное снежное чудовище, вылепленное детишками. Голыми ладонями набрал охапку снега и чуть лизнул его, как делал в детстве.

Он не заметил, что уже полквартала следом за ним едет карета, однако, неожиданно обернувшись, узнал её по чуть запорошённому снегом гербу графов де Верней. Старая графиня, укутанная в несколько шуб и шалей, выглядела бы комично, если бы не выражение её лица – хмурое и сумрачное. Властным жестом она подманила его к себе, раздражённо шикнула на Монамура, тотчас высунувшегося из корзинки, и вблизи аббат заметил, что старуха откровенно расстроена.

– Вы, как я погляжу, совсем ещё мальчишка, Сансеверино, – она обронила эту ничего не значащую фразу вместо приветствия. Жоэль молча ждал. Сердце его сжалось в предчувствии беды. Графиня оперлась костлявой рукой о дверцу и чуть наклонилась к Сен-Северену.

– Вы ещё не слыхали новостей? Сегодня на рассвете полицейские нашли новый труп. Это Женевьёв де Прессиньи…  – Аббат похолодел. – Наставления о девичьей скромности ей теперь не пригодятся, – задумчиво проговорила старуха, глядя на длинный след колеса экипажа в снегу.

Часть третья

Солнце превратится во тьму и луна – в кровь, прежде, нежели наступит день Господень, великий и страшный.

И будет: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся.

Книга пророка Иоиля

Глава 1
«Под носом у нас людей пожирают, а вы о каком-то лишае!..»

– Не знаю, заметили ли в полиции странность…  – досадливо сказала графиня, встретившись с ним глазами и тут же отведя их. – Дочь Элизы была убита в ночь на тридцатое октября. Валье погибла двадцать второго ноября. Во вторник. Но Женевьёв убили, видимо, вчера или позавчера. Либо пятого, либо шестого декабря.

– Вы намекаете, что срок между вторым и третьим убийством вдвое короче, чем между первым и вторым?

Старуха пожевала губами и хмыкнула.

– Ни на что я не намекаю. Я просто говорю то, что думаю, только и всего.

– Если вы правы, следующего убийства долго ждать не придётся. Двенадцатого или тринадцатого декабря. Вы делились этим соображением с полицией?

– Как раз туда еду, я ведь родственница дурёхи, а от Ксавье толку мало, сразу слёг и только охает. Можете составить мне компанию, дорогой мой, не дёргайся, чертёнок, сиди тихо. – Де Сен-Северен оторопел, но тут же понял, что последние слова её сиятельства были адресованы шалуну Монамуру, снова сделавшему попытку вырваться на волю.

Аббат решил поехать с графиней. Он надеялся, что эта новая смерть хоть что-то подскажет, поможет наконец разобраться в этом пугающем и завораживающем мозг хитросплетении смыслов, подозрений, сомнений, безумных предположений и диких версий. К тому же теперь он окончательно утвердился в том, что раньше оспаривал, причём не столько по нелогичности, сколько из желания отодвинуться от мерзости, отрясти прах её со своих ног.

– Вы полагаете, что убийцу следует искать в салоне маркизы де Граммон? – Жоэль задал этот вопрос графине, затаив дыхание, боясь услышать ответ и не желая сам произносить роковые слова.

Старуха ничуть не удивилась.

– У мадам Дюдефан собираются старые говорливые петухи-вольтерьянцы, у госпожи д'Эпине – философы-теоретики, пустые болтуны, которые могут, конечно, доболтаться и до беды, но не сегодня, а вот наша Присиль собрала… людей практичных и умных. Убийство – дело практическое, мой друг, и даже… прагматическое. Это не болтовня. Так что – не исключено.

Жоэль резко повернулся к старухе и впился в её лицо глазами.

– То есть… что-то заставило вас думать, что это не безумец? Умный негодяй из салона маркизы Присиль?

Старуха взглянула на него исподлобья, сумрачно и тоскливо.

– Что я думаю, Сансеверино, про то вслух не скажешь… без того, чтоб меня саму на старости лет в Сальпетриер не заперли. Мне просто мерещится. Но что в салоне Присиль гниль завелась – про то я вам давно толкую.

В полиции мадам де Верней встретили с изумлением, когда же старуха потребовала проводить её в мертвецкую, полицейские чины и вовсе оторопели. Но со старухой был тот самый священник, что в прошлый раз удивил их выдержкой и спокойствием, и возразить её сиятельству просто не посмели. Филибер Риго заранее вынул из ящика нюхательную соль и проследовал за гостями, готовясь подхватить графиню, случись с ней обморок.

Соль пригодилась. Правда, обморок чуть не случился с самим сержантом Риго, когда он увидел, сколь деловито старуха изучает труп дальней родственницы, как подозрительно спрашивает у аббата, похоже ли это на то, что сделали с Валье, требует у полицейского агента и полевого сторожа перевернуть труп, и изучает крест, вырезанный на спине девицы. Затем, величаво проследовав в комнату полицейского инспектора, старая графиня сообщила ему, что зрелище это просто кошмарное.

Мсье Антуан Ларю не оспорил суждение её сиятельства, поспешив согласиться.

Тут старуха вдруг заголосила что-то о своей любви, лейтенант, трепеща, вскочил, опасаясь, что истерический приступ у старухи просто начался с задержкой, сержант кинулся наперерез с солью, но аббат, поняв, что стенает мадам де Верней по затерявшейся где-то собачонке, успокоил полицейских и кинулся искать треклятого Монамура. Он поймал пёсика в коридоре у мертвецкой, где тот выскочил из корзинки, и тут через открытую дверь заметил нечто, на что не обратил внимания раньше. На плаще, в который была укутана девица, были следы пудры, причём два следа были расположены ниже колен, и ещё один, размазанный и бледный – выше, у плеча.

Сзади неожиданно послышался взрыв хохота. Смеялся сержант Риго.

– Этот комок шерсти и есть Любовь её сиятельства?

– Его зовут Монамур, – пояснил аббат и удивлённо принюхался. От пёсика нежно пахло ладаном и ландышами.

Аббат поспешил к инспектору, водворил Монамура в корзинку графини и услышал, как мсье Ларю отвечает её сиятельству, что указанную ею странность они заметили, сержант Риго сделал те же выводы, что и она, район Ле-Аль буквально нашпигован полицией, с кладбища Невинных не спускают глаз днём и ночью, но, увы, полицейских меньше, чем дыр в ограде погоста, а ведь и ещё и иные дела есть.

– Как ни горько это признавать, мадам, сегодня мы знаем об убийце не больше, чем в октябре. И нынешнее несчастье ничего не прибавило. Надеюсь, вы не сочтёте мой вопрос оскорбительным, я просто обязан его задать. Кто выиграет от смерти мадемуазель?

Старуха вопрос оскорбительным не сочла.

– У Женевьёв ни отца, ни матери. Она жила у деда, старого Ксавье де Прессиньи. Я – как бы троюродная сестра старого пентюха. Девчонке – почти никто. Но у Ксавье была родная сестра, и её-то сынок, видимо, и будет наследовать вотчину де Прессиньи. Больше некому.

– Я могу узнать имя этого молодого человека?

– Можете, вот только обвинить его в изнасиловании будет трудновато. Его зовут Бриан Артур д'Эпине де Шомон. Он странный молодой человек, говорят о нём всякое, и никто не помнит, чтобы он волочился за девицами. Да и силёнок у Брибри на такое не хватит. Щупловат щенок, субтилен донельзя.

– Таким образом, он по крови – ваш внучатый племянник?

Этот вопрос графине не понравился. Она явно сочла его оскорбительным.

– Не по крови, а по глупости! Я – Энрика Бьянка ди Сальчи ди Монталара, и не сглупи я в молодости и не выскочи замуж за сынка французского посла в Милане, графа Огюстена де Верней, сроду бы не имела я всей этой галликанской родни. Подумать только, – мечтательно закатила она глаза в потолок, – ведь обхаживал меня когда-то Роберто, маркиз ди Гвальсинара!

Сансеверино изумился.

– Бог мой, так вы из Бонелли?

– Разумеется. Так вот, супруг мой покойный, граф Огюстен, доводился Ксавье троюродным братом, и теперь мне волей-неволей Бриан, фенхель чёртов, как бы внучатым племянником приходится. Но не по крови! Мне – праправнучке Джероламо, маркиза ди Кассано ди Адда, кавалера Ордена Сантьяго, генерала папской гвардии, губернатора Борго и командора римской папской милиции – тщедушный фроччио кровной родней быть не может!

Аббат расхохотался, нисколько не осуждая графиню за подобное безразличие и даже пренебрежение к родственным связям. Теперь он понял, откуда она столь хорошо знала генеалогию его рода. Был он согласен с графиней и по существу. Брибри, хилый мозгляк, поэтическая душа, подстилка Лоло де Руайана – убийца? Смешно. Однако Леру назвал Руайана мерзавцем… Чёрт возьми, а что если это всё – просто притворство? Негодяи нарочито уверили весь свет…

Но нет, глупости. Начать прикидываться мужеложцами за десять лет до убийства? Нет. Пусть смерть Розалин обогащала Лоло, но – Люсиль де Валье! Зачем было убивать её-то? Обогатить банкира ди Гримальди?

Его отвлёк от лихорадочных размышлений новый вопрос полицейского.

– Таким образом, девушка жила с дедом – глухим семидесятилетним стариком?

– Да, Ксавье уже пару лет вообще ничего не слышит.

– Тогда не удивительно… Она вполне могла уйти незаметно.

– Разумеется, под самым ухом у старого глухаря тарантеллу танцевать было можно, он бы и не заметил.

– А какой она была?

– Женевьёв? – Старая графиня пожала плечами. – Да, в общем-то, такая же дурочка, как и все девицы её возраста… Влюбчивая, несколько навязчивая, упрямая и настырная. Считала себя весьма умной. Но я не замечала в ней явной испорченности или развращённости. В последний раз, когда мы виделись, откровенный вздор несла, повторить стыдно. Говорю же, дурочка.

Аббат снова согласился. Он помнил наивность Женевьёв, которая граничила порой с откровенной глупостью, и вообще – с чем только не граничила, но при этом она, недалёкая и назойливая, казалась ему всё же непорочной.

* * *

В свете новость произвела убийственное впечатление, вызвав шок и откровенный ужас. Был отменён уже назначенный бал у герцога Люксембургского. Стало известно, что его величество выразил резкое недовольство работой полиции и всем происходящим. Смерть третьей жертвы злобного маньяка сделала для всех девиц бесспорной мысль о неизвестной, но страшной опасности, грозящей им всем. Были забыты прошлые мелкие распри и ссоры, все старались держаться вместе, делились соображениями о лучшей охране домов, говорили о родителях, заведших в домах собак для охраны дочерей, молодые люди, имевшие сестёр, тоже волновались.

В салоне мадам де Граммон новость вызвала переполох. Давно ли они все смеялись над дурочкой Женевьёв, и вот… её нет. Бриан де Шомон, неожиданно ставший наследником солидного состояния, был откровенно испуган – не заподозрят ли его в гибели Женевьёвы? Он, трясущимися руками перелистывал страницы своей записной книжки, пытаясь доказать всем, кто желал его слушать, что в последние дни и часа-то один нигде не пробыл! Третьего дня был у мадам д'Эпине, своей родственницы, потом у принца Субиза, потом они с Лоло и его высочеством посетили концерт «Лютней Короля», оттуда направились в бальный зал к графу де Раммону, на следующий день были с Тибальдо в картинной галерее, потом обед с Шарло, вечером – у Габриэля де Конти на ужине, затем поехали к банкиру на партию в экарте, у него они с Лоло и заночевали, утром он был у куафёра, потом портной, а в семь вечера – приехали в салон маркизы.

Где ж тут убить-то, помилуйте? Минуты свободной не было…

Шарло де Руайан подтверждал слова любовника, на вопрос Бриана, может ли банкир удостоверить, что они были у него? – Тибальдо ди Гримальди величаво кивнул головой. Реми де Шатегонтье презрительно хмыкнул и заявил, что давно подозревал, что Брибри… самый настоящий бабник. Габриэль де Конти, демонстрируя полное безразличие к страхам и опасениям несчастного де Шомона, мирно дремал в кресле у камина.

Старухе де Верней помогали с организацией похорон Реми де Шатегонтье, ворчавший, что скоро он станет похоронных дел мастером, и Шарло де Руайан, ядовито отвечавший Реми, что для медика это смежная область, и её знание никогда не помешает. Аббат внимательно вглядывался в лицо Реми, но не видел на нём ни малейшего признака вины или угрызений совести. Виконт был утомлён и чем-то обозлён. И только.

Но, в общем-то, умеренная раздражительность была обычным состоянием его милости.

Лакеи в салоне перешёптывались: в народе говорят, это шалит-де сам Сатана, недаром же он неуловим и невидим. Как известно, аристократия никогда не говорит о таких глупостях, о каких судачит народ, но и народ не интересуется таким вздором, каким заняты светские люди, но теперь мнения верхов и черни в кои-то веки совпали.