Текст книги "Повесть о последней, ненайденной земле"
Автор книги: Ольга Гуссаковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Слава тронул Наташу за рукав:
– Видишь дупло? Там белка живет. Я в тот раз один шел, смотрю – сидит на сучке и хвост свесила… А сейчас что-то не видно, ушла.
Дорога пошла под уклон. Сосны кончились. Теперь вокруг ребят теснился старый еловый лес. Солнце осталось где-то за ветвями деревьев, и его лучи только кое-где падали на землю, обжигая нежные листочки заячьей капусты.
Шагов не было слышно. Ноги тонули в зеленом мху, из которого там и тут лезли на свет диковинные поганки. Этот год и на них выдался особенный. Надоедали хитрые грибы-притворяшки. Этот прикинулся белым, тот – масленком, а третьего едва отличишь от сыроежки. Поверишь, нагнешься, думая, что перед тобой настоящий гриб, и зря: торчит у дорожки веселая семейка поганок.
В лесу становилось все темнее и тише. Среди ельника появились строгие березы. Стояли они редко, и каждая в лесном сумраке вспыхивала как бесшумное белое пламя.
В этом лесу жили белые и грузди. А еще розовый, извилистый «петров крест». Его чешуйчатые странные стебли сначала привлекали ребят – считалось, что он приносит счастье нашедшему, – но потом его стало попадаться так много, что всякий интерес пропал. Какое же это счастье, если оно у всех под ногами!
Как обычно, поначалу брали любой гриб, что попадался, и скоро для «настоящих» грибов места не осталось.
– Надо перебрать грибы, – предложила Тая. – Тут где-то шалаш должен быть поблизости, пойдемте к нему…
Прибавили шагу. Под ноги попала едва заметная тропка, протоптанная среди кустов. Через несколько шагов она закончилась возле шалаша, крытого свежим лапником.
Слава первым шагнул к темному лазу и вдруг шарахнулся прочь, нелепо отмахиваясь рукой:
– Там… там волк!
В первую минуту и девочки побежали за ним, но за ближними густыми елками Тая остановилась, поставила на землю корзину:
– Стойте! Тебе показалось, наверное. Какой же волк пойдет в шалаш? Там же людьми пахнет…
– Какой… откуда я знаю, какой? Серый он, я видел, – упорствовал Слава.
– А может, он нарочно в шалаше спрятался? – предположила Наташа.
– Чепуха какая-то! – окончательно рассердилась Тая. – Вот я сейчас пойду и посмотрю сама…
Она не успела договорить. Лапник, нависший над входом в шалаш, раздвинулся… и оттуда высунулась глупая овечья морда! А потом и вся овца вышла. Действительно серая и очень рослая. Видимо, она давно уже была лишена человеческого общества и даже без зова пошла на голоса ребят. С Таей сделался настоящий припадок от смеха. Она раскачивалась, сидя на пне, из стороны в сторону и твердила:
– Волк! Ох, не могу! Волка нашли!..
Слава смущенно мялся в стороне, а Наташа тем временем совсем подружилась с овцою. Гладила ее, чесала ей за ушами. Овца глубоко вздыхала и мекала басом – наверное, просила хлеба.
– Надо ее в Кузьминки отвести, – успокоившись, сказала Тая. – Не иначе от их стада отбилась…
Все согласились с нею, только неясно было, как овцу вести. Но овца сама разрешила этот вопрос – она просто пошла следом за ребятами.
Грибы перебрали, и теперь уже лисички, сыроеги и старые, хлипкие серые просто обходили стороной – невелика от них польза.
Постепенно березы вытеснили ели, и ребята вошли в просторную и светлую рощу, где только изредка темнел еловый подлесок. В роще резко пахло грибами.
– Нашла! – крикнула Наташа, вытаскивая из-под елки крепкого подосиновика.
– Тише, ты! – шикнул на нее Слава.
Им навстречу шел странный человек. Он был высок и худ, на ногах хлюпали разбитые сандалии, невидимые за очками глаза уныло скользили по корням берез, по земле.
Немножко не дойдя до елок, он вдруг словно споткнулся и стал что-то рассматривать на земле. Нагнулся… но вместо путного гриба поднял явную поганку и начал вертеть ее в руках как диковину.
– Дядя, а что вы тут ищете? – Слава поднялся во весь рост.
Человек вздрогнул, быстро поправил очки:
– А вы кто, простите?
Он очень смешно собрал кожу на лбу и весь вытянулся, ожидая ответа. Наташа прыснула. Тая тоже вышла на поляну.
– О, так вас много!.. Вы, надо полагать, пришли сюда за грибами?
– Конечно. Зачем же еще? – удивился Слава.
– Вы правы, по всем данным они должны быть… Но их нет! Понимаете, я уже часа два хожу тут – и вот ничего!
– Да вот он, гриб-то, наступите сейчас! – Тая показала на землю.
В коричневой мокрой шляпке гриба отражалось солнце, тугую ножку покрывала мелкая сетка морщинок. Стоял он на открытом месте, и не заметить его было просто невозможно.
– Действительно! – Человек нагнулся, сорвал гриб и начал его рассматривать точно так же, как до этого поганку, даже понюхал зачем-то. – Просто удивительно!
– Вы никогда грибов не собирали, да? – спросила Наташа.
– Нет… Это, знаете ли, не мой профиль.
– О… – Наташа преисполнилась уважения к такому важному слову, – А как вас зовут, где вы живете?
Тая дернула ее за рукав – неудобно так приставать к незнакомому человеку, – но он только улыбнулся.
– Вениамин Алексеевич Усольцев. А живу я… как бы это сказать? Живу я пока что в церкви. Знаете, там, над обрывом? Ничего, удобно и никто не мешает. Вот только ушаны… Но если не разжигать большого огня, они не прилетают. Я с удовольствием пригласил бы вас в гости, да, жаль, угостить мне вас нечем.
– А нас не надо угощать, обойдемся. Мы так просто придем, можно? – спросила Тая, – Все равно нам в лесу ночевать… Только грибов надо успеть набрать на суп да вон овцу домой отвести.
– О, если так, то пожалуйста! – Вениамин Алексеевич явно был очень доволен. – А я только что хотел спросить, почему за вами следует это животное?
– От стада отбилась, видно, – объяснила Тая, – мы ее в лесу нашли.
– Так, так, понятно…
Ребята занялись сбором грибов. Горизонт обложили тучи, и потому темнело быстро. Грибы находили почти на ощупь, по запаху, но было их так много, что дело все равно двигалось быстро. Складывали их в одну корзинку – Тайну.
Вениамин Алексеевич тоже пытался помочь, но находил больше что-то странное: все тот же чешуйчатый «петров крест» возле корня лещины, какую-то немыслимую желтую поганку на дрожащем тонком стебельке, мокрое осиное гнездо.
Последние грибы бросали в корзинку уж вовсе не глядя. Стемнело.
К Волге выходили на шум – долго звал через кусты гудок парохода, потом прошла моторка, а еще чуть попозже тяжело проплелся против течения буксир.
В сосняке стала заметной и тропа, а за ней ярко забелела церковь. По пояс в речном вечернем тумане она казалась нарядной и новой.
Вениамин Алексеевич привел ребят в свое жилье. Под навесом, отгороженная старыми фанерными щитами, таилась комнатка. Там даже был очаг из кирпичей и постель из лапника и сена.
Узнав, что у ребят есть соль, он совсем обрадовался:
– Так это же богатство! Можно оставить на суп, а остальное поменять в деревне на картошку. Пока у меня были некоторые ценности, я ходил, меня там знают. А кроме того, если мы вернем владельцам овцу, они тоже могут что-нибудь дать за это…
Не отвечая, Тая осмотрела нелепое жилье, покачала головой:
– Чудно это как-то… Говорите вы как ученый, наверное, и специальность у вас есть, что ж вам в городе жилья не дали?
Очки на носу Вениамина Алексеевича как-то странно вздрогнули.
– Видите ли… я сам… сам не хочу… не могу… В Смоленске осталась моя семья… под развалинами… все… Если бы дом не рухнул…
– Не надо, не вспоминайте! – Тая схватила его за руку. – Дура я, еще расспрашивать вздумала… Простите меня!
Он неловко погладил ее по голове:
– Ладно. Это пройдет… Так как же насчет обмена – сходим в деревню?
За картошкой с Вениамином Алексеевичем пошел Слава, а девочки остались чистить грибы. В пустой церкви гулко тыркал сверчок, иногда с легким шорохом что-то рушилось, текло по стене.
– Как ты думаешь, там есть кто-нибудь? – шепотом спросила Наташа. – Слышишь, шуршит?
– Кому там быть? Мыши одни да птицы, – не прислушиваясь, ответила Тая; мысли ее опять ушли далеко.
Наташа больше не спрашивала. Огонь между кирпичей разгорелся, и она успокоилась – он словно отгородил ее и Таю от всего страшного.
Вода медленно булькала, закипала в котелке.
– Никак, и наши купцы идут? – прислушалась Тая.
«Купцы» принесли картошку, затверделые перья осеннего спелого лука и кружку парного «вечерошнего» молока в Славиной манерке.
– Неужели это все за соль дали? – удивилась Тая.
– Да нет… Это за то, что овцу привели, – ответил Слава.
Суп получился густой, душистый, ели его сколько влезет.
Славин хлеб аккуратно поделили на всех. Вениамин Алексеевич больше не вспоминал о прошлом.
…На рассвете Тая подняла всех – пора было идти к пароходу. Слава долго не выпускал руку Вениамина Алексеевича:
– Мы вернемся, скоро вернемся… И вы к нам приходите, ладно?
Вениамин Алексеевич кивал и плотнее надвигал очки, чтобы ребята не видели его глаз. Он лишь на несколько минут забыл о прошлом, в тот вечер, а теперь оно вновь стало рядом, один на один с немолодым, смертельно усталым человеком.
* * *
Вместе с первыми заморозками приблизился фронт. Бои шли под Москвой. Уже не раз бомбили соседний город, а их, видимо, просто не считали достаточно важным объектом.
Зима пугала голодом и холодом. Не будет овощей и грибов, подорожает картошка… Хорошо, что Любови Ивановне давали большой паек и Тая умела беречь каждую каплю масла, каждую картофелину. Девочки пока не голодали.
Помогали и концерты в госпитале. Теперь их «бригаду» считали неотъемлемой частью госпитального быта. Уехавшие писали ребятам письма, новые бойцы встречали их как старых друзей…
Но еще чаще ребята бегали вместе и поодиночке к Сидору Михайловичу. Он никогда не жаловался, но они знали, что дела его не так уж хороши: в августе сделали вторую операцию ноги. («Укоротили меня еще чуток», – как сказал он Тае.) Теперь он поправлялся, но медленно и трудно. Девочки носили ему по очереди тертые картофельные блины, иногда просто картошку с луком и грибами. Он ворчал на них, но они видели: от этой заботы ему легче… А главное, с ним можно было часами говорить обо всем, самом потаенном, и он все понимал, от всякой обиды находил лекарство.
Если бы не это, Наташа еще труднее переносила бы молчание отца. Так и не пришло от него больше ни письма, ни телеграммы. Девочка догадывалась, что мать где-то хлопотала, собирая сведения о нем, просила… И по тому, как все резче проступали морщины у материнского рта, суше блестели глаза, понимала, что надежда уходила с каждым днем все дальше…
Тем обиднее, больнее было то, что муж Любови Ивановны скоро нашел семью и писал регулярно. А кому?
Наташа многого не понимала, но по тому, как женщины во дворе смотрели вслед нарядной и веселой Любови Ивановне, чувствовала – она делает что-то нехорошее, неправильное. В один и тот же день Любовь Ивановна могла поклясться найти работу и жить «как все», а вечером, наскоро взбив светлые тонкие волосы и принарядившись, опять уходила куда-нибудь в гости, «так, в одно место».
Тая продолжала вести все хозяйство, справляясь одна за всех.
Начались занятия в школе. Ходить в нее было далеко, и с первых же дней лопнул какой-то винтик, скреплявший стройный механизм дисциплины: большинство училось кое-как.
Стала заметней разница между Наташей и Таей. Наташа с Алей пошли во второй класс, а Тая и Селим – в пятый. Они виделись теперь в школе только на переменах, да и то не всякий раз. Наташа скучала. В своем классе подруг у нее не было. Правда, через две парты от нее виднелись светлые косички Али, но с ней у Наташи дружба тоже не ладилась. Аля вообще была девочка странная – диковатая и недоверчивая, а последнее время она ходила за Селимом, как собака за хозяином. Похоже, очень боялась его почему-то.
Как-то в перемену Наташа увидела, что Селим больно ударил Алю, а та не заплакала, не закричала, спряталась за дверью – и все. Наташа подбежала к ней:
– За что он тебя? Больно, да?
Аля быстро повернулась к Наташе и вдруг показала ей язык:
– На тебе, дурочка!
Наташа так растерялась, что не нашлась, что ответить. Аля убежала. Только на следующей перемене Наташа отыскала Таю и рассказала ей про странное Алино поведение.
– Слабая она, эта Алька, – сказала Тая, – и глупая – верит Селиму. А он ее еще и воровать научит, вот увидишь.
– А разве Селим вор?
– Говорят… Помнишь, его Светланка с «михинским» Радькой познакомила? С тех пор их часто видели вместе… А ты с нею не водись, лучше будет.
– Да я и не вожусь. Но почему он ее бьет?
– «Почему, почему»!.. – Тая отвернулась и глянула в окно, где тянулись обиндевелые доски забора.
Еще недавно это был крепкий, по-хозяйски сколоченный забор, а сейчас на самой середине зияет черная дыра, а около нее на одном гвозде повисла другая доска. Ночью сорвут и ее…
Вот так же и у них. Селима давно зачислили в «неисправимые», но никто не беспокоится об Але – маленькая. А она с ним на базаре промышляет. И одна ли она?
Наташа убежала, а Тая все стояла у окна, уже не видя ни забора, ни улицы. Мысли ушли далеко. В который уж раз подумалось, что отца ей все равно не найти, да и нужна ли она ему, неизвестно, а от Любови Ивановны впору уйти хоть в детский дом. Противно жить на ее счет. Да, но как же тогда Наташа? Сама того не заметив, Тая привязалась к девочке, и теперь словно бы и на нее ложилась ответственность за ее судьбу.
Прозвенел звонок. Так ничего и не придумав, Тая пошла в класс.
У Наташи должен был идти урок чтения. Она привычно сунула руку в парту… но учебника не оказалось!
Наташа тронула за рукав соседку по парте:
– Ты мою «Родную речь» не брала?
– Нет, у меня своя есть…
Девочка для верности нагнулась и заглянула в парту. Пусто. «А что, если украли?» – пришла страшная мысль.
Почему-то вспомнилось, как вчера у дверей дома ее встретил Селим и, толкнув локтем, спросил: «Говорят, тебе мать «Родную речь» достала новую? Верно или зря звонят?»
Наташа оттолкнула его руку: «А коли и так, тебе какое дело? Я учебниками не торгую!»
Селим свистнул тихонько, одновременно передернувшись всем телом, как умели только лихие базарные налетчики: «А я и не покупаю. Мне достанут…»
Наташа едва дождалась конца урока. Решение уже созрело.
Заметив, как первой метнулась к дверям Аля, Наташа, чуть не сбив с ног учительницу, кинулась ей наперерез и, не удержавшись, вместе с Алей упала на пол.
Близко, у самого своего лица, она увидела моргающие, застланные слезами, ни в чем не оправдывающиеся Алины глаза и невольно отпустила ее руку.
– Куда спрятала учебник? Говори!
– Ой, девочки, так это, наверное, она вчера у меня булку из парты украла! – пискнул сзади чей-то голос, но на него не обратили внимания.
Ребята сомкнулись тесным кольцом вокруг обеих девочек и ждали. Неизвестно откуда появился Селим, стал у двери, как всегда подрагивая, постукивая ногою.
Аля как-то странно, словно ее переломили надвое, встала на ноги и одними губами шепнула:
– В парте…
– Эх ты, мусор! – сквозь зубы выругался Селим и повернулся, чтобы уйти, но путь к отступлению был отрезан: в класс медленно и властно вошла Ираида Павловна – завуч школы.
Ее светлых, с ледяным холодком глаз боялись самые отпетые хулиганы.
– Что здесь происходит? – спросила она очень тихо, но ее услышали все.
– Алька у Наташи Ивановой книгу украла! – доложил кто-то, надежно спрятавшись за спинами других.
– Что? Кто это сказал? Выйди сюда!
Но вместо говорившего вышла вперед Тая, которую успели предупредить о случившемся.
– Ираида Павловна! Наташа не виновата, она хотела только задержать Алю… Книга дорого стоит… Новую достать трудно. И Алю ругать нечего – ее Селим заставил, а его – Светланка Смолкина. Они целые дни на базаре шатаются – у спекулянтов в подручных…
– Выгнать их надо – и все! – раздался тот же голос из-за чужих спин.
Лицо Ираиды Павловны приняло совсем непривычное выражение глубокого сомнения. Класс притих.
– А если выгнать, то куда они пойдут, как вы думаете, ребята?
– На базар. Воровать! – убежденно ответила Тая. – Селим, так я говорю?
Ираида Павловна опомнилась. Лицо стало обычным – непроницаемым. Вместо глаз – льдинки.
– Кончим разговор об этом. А тебе, Лебедева, и вообще не место здесь. Иди в свой класс. И ты, Шафигулин, тоже. В ближайшее время проведем родительское собрание.
Она повернулась и плавно пошла к двери, чуть выше, чем обычно, держа голову. В этом чувствовалась неуверенность.
Ребята разошлись по местам. Тая разочарованно пошла к себе. Она ждала особенного, необыкновенно мудрого решения, которое сразу спасло бы всех, а тут собрание… Что оно даст?
Селим издали показал ей кулак. Она только поморщилась.
Ираида Павловна сама не заметила, как очутилась в учительской.
Навстречу ей порывисто встала какая-то женщина в модном, но уже поношенном пальто. Большие подкрашенные глаза были заплаканы, и, совсем уж не к месту, дрожала на подбородке детская ямочка.
– Простите… Мне нужно видеть Наташу Иванову из второго «А». Ее матери очень плохо…
– Кто вы такая, что случилось?
– Я их квартирантка – Гайдай, Любовь Ивановна… Только что похоронная получена… Погиб Наташин отец. А мать… кажется, сошла с ума… Я просто не знаю, как быть…
Ираида Павловна поколебалась секунду.
– Позовите сюда Лебедеву из пятого «Б». – Обернулась к Любови Ивановне: – Я думаю, все-таки будет лучше не сразу все рассказать Наташе.
Тая быстро вошла в комнату и, прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, по лицам, по неловким, угловатым позам присутствующих поняла: случилось что-то страшное.
– У Наташи Ивановой… – начала Ираида Павловна.
– Отец погиб?! – вскрикнула Тая.
– Да, и с матерью тоже плохо – такой удар….
– Не говорите пока Наташе, ладно? Я сама схожу домой… Идемте, Любовь Ивановна, – недружелюбно, коротко добавила Тая.
Она ненавидела сейчас эту женщину как никогда. «Ну почему, за что горе обходит тебя стороной?! Сытая, всем довольная…» – думала Тая, громко, назло самой себе и всем на свете, топая негнущимися подошвами по мерзлой земле.
Около дверей квартиры толпились женщины; по-куриному вытягивая шеи, старались заглянуть друг другу через плечо.
– Ну что? Батюшке сказали, придет?
– Пошли… До церкви-то, милая, неблизко, а ноги старые…
– С уголька спрыснуть – тоже, говорят, помогает… Авось не помрет, отутовеет.
Тая локтями и плечами пихала в чьи-то мягкие бока, кому-то наступила на ногу… Любовь Ивановна шла следом. Женщины шипели:
– Принесла нелегкая нечистого духа!
В комнате, на стареньком диване, лежала Серафима Васильевна. Тело ее вытянулось, потеряло живую упругость. Лицо белое.
– «Скорую помощь» вызвали? – спросила Тая у Клавы Смолкиной, что-то делавшей у наскоро принесенного образа Христа-спасителя.
– Чего уж там «скорую помощь»! Слепому видно – отмаялась, мученица. Как это похоронную-то принесли…
Но Тая, не слушая, уже кинулась к двери. Бешено сверкнула глазами на Любовь Ивановну.
– И этого не сумели!!
– Не беги, Тая, сейчас приедут. Я вызвал, – сказал спокойный мужской голос.
Тая обернулась. В дверях, опираясь на палку, стоял Сидор Михайлович.
– Как вы здесь очутились? – удивилась Тая.
– Да я теперь где угодно могу… кроме фронта. Вчистую вышел…
Тая почти не слушала, что он говорит. Она видела только белое с синевой лицо Серафимы Васильевны, и в голове монотонно повторялись одни и те же слова: «Как же Наташа… как же Наташа…»
Во двор въехала «скорая помощь».
Под сочувственные охи и ахи Серафиму Васильевну увезли в больницу.
И только тогда примчалась Наташа – ей все-таки кто-то сказал о случившемся. Серые глаза в густых черных ресницах стали огромными, косички выбились из-под платка.
– Таечка… правда?!
– Да, Натка…
Наташа мгновенно потускнела, сникла. Как чужая, села на краешек стула у стены.
«До последней минуты надеялась», – грустно подумала Тая. И только тут вспомнила про Сидора Михайловича. Он как присел возле двери, так и сидел, вытянув натруженную протезом ногу.
– Ой, простите… Я ведь так и не поняла толком. Вас выписали, да? – спросила Тая.
– Точно. Выписали, – кивнул он и невесело усмехнулся: – В белый свет. Работу, конечно, найду, руки-то остались, а жить не все ли равно где…
– Нет, не все равно! И мы придумаем, должны придумать… – Глаза у Таи знакомо сузились, – А что, если у нас на кухне? Там тепло и места много. А пользуемся мы ею когда? Раз в году… А, Сидор Михайлович? Как вы?
Он смотрел на нее странно, какими-то почти неверящими глазами.
– Господи, и кто ее родил такую? – спросил как бы сам себя, но тут Hie уже спокойно, деловито ответил: – Оно бы куда как добро, привык ведь я к вам, но жилье мне уже нашлось. На «михинском» жить буду, тоже рядом… Тебе, может, помочь что надо?
Тая старалась говорить бодро, что-то все время делала и была очень рада приходу Сидора Михайловича. Все-таки это хоть как-то отвлекало Наташу. Впрочем, может, она и не замечала ничего – так и сидела в углу серым комочком.
* * *
В городок прибыли новые беженцы, совсем не похожие на тех, что были до сих пор. Люди уже повидали всякого, привыкли к горю и нужде, научились отличать и тех, кто лишь прикрывался этой нуждой… А тут и выбирать было не из кого: все голые, все голодные.
Никто не знал, какими сложными путями почти год добирались до маленького приволжского городка разноязыкие люди, согнанные с родной земли еще в первые дни войны.
Были среди них украинцы, поляки, евреи, но сейчас все они стали на одно лицо – невиданно худые, с особым, словно раз навсегда остановленным взглядом… Они как-то стихийно разбрелись по улицам, отыскивая себе углы, и так жалок был их вид, что люди уступали последнее. Когда власти спохватились, устраивать было уже некого – город всосал и эту каплю горя.
На «самохваловский» двор забрела большая, многодетная семья. Может, женщины и поколебались бы еще, но всех их поразила седая костлявая старуха, которая на ходу грызла сырую картофелину, прямо с шелухой, лишь чуть потерев ее о засаленный рукав кофты… И еще носатая черная девчонка, равнодушно волочившая по мерзлой земле огромные галоши на босых ногах… Даже без споров их пустили в кухню. Звали этих людей Зацы. А девочка носила странное, непривычное имя – Гитля.
Тая и тут первой организовала по дому сбор добровольных пожертвований. Заставила и Наташу ходить с собой по квартирам. Тае все казалось, что, если ее оставить одну, случится беда.
Наташа покорно носила за нею какие-то нелепые, неизвестно на что нужные вещи: желтый от старости корсет, половину пестрой шали, кучу ношеных чулок… Но Зацы всему радовались и за все благодарили долго и шумно. А тут еще выяснилось, что люди-то они очень нужные – портные-лицовщики. Все ахнули, когда старик Зац из старого, латаного жакета Любови Ивановны «построил» для Таи прямо-таки красивое пальто… Скоро на кухне отбоя не стало от заказов.
Зацы отмылись, приоделись, и тогда все увидели, что у Гитли удивительно красивые черные глаза с ярким золотым ободком вокруг мерцающего зрачка. Красоту этих глаз не портил даже большой нос. Еще у нее были замечательные волосы – такие густые, что в них ломались гребенки. Гитля пошла в первый класс с Олегом.
…Тая вернулась из школы поздно. Так уж получалось, что и в классе ей всегда хватало дела. По привычке протянула руку к выключателю за дверью, но вспомнила, что света все равно нет, и на ощупь нашла дверь. Из комнаты несся отчаянный плач и какие-то выкрики: Любовь Ивановна опять лупила за что-то Олега. Тая только вздохнула. Все это стало повторяться слишком часто… Она открыла дверь.
Олег тенью мелькнул мимо и исчез в темном коридоре. Любовь Ивановна в изнеможении откинулась на диванную подушку:
– Не могу больше! Теперь еще новое дело – с девочкой сидеть не хочет! Конец этому будет или нет?!
– Наташа где? – не отвечая, спросила Тая.
– Ах, да разве я знаю?! Впрочем, она там на кухне сидит, с этим чудаком, я и забыла…
– Каким еще чудаком?
Но Любовь Ивановна уже не слушала. В зеркале над диваном она рассмотрела какое-то пятнышко у себя над бровью и теперь сосредоточенно изучала его.
Тая спустилась в кухню. Там возле самодельного верстака, на котором по-старинному, поджав ноги, сидел старик Зац, устроился страшно знакомый человек.
– Вениамин Алексеевич! – вскрикнула Тая.
Он живо обернулся. Из-за его плеча выглянула и Наташа. Слава тоже был тут.
– Вот и последняя! – с удовольствием заявил Вениамин Алексеевич, – Теперь все собрались, и можно показать, что я вам привез…
Он подвинул плетеную ивовую корзину и начал вынимать оттуда плотные грозди мороженой рябины. От нее потянуло лесной горечью и палым листом.
Тая смотрела на него и не узнавала – словно и тот человек и не тот… Ватник на нем новый, чистый, и валенки на ногах аккуратно заштопаны.
– Где же вы теперь живете? Неужели все там же? – не выдержала она.
– Нет… – Он чуть заметно улыбнулся. – Я в колхозе работаю счетоводом, там же, в Кузьминках, и живу. То все в прошлом… все. А хорошо, что вы встретились мне тогда! Только знаете, – он хитро, искоса посмотрел на всех, – суп-то мы, помните, варили? Так вот я потом посмотрел в котелок утром, а там червей!.. То-то, думаю, такой наваристый вышел…
– Ой, не говорите про них! – ахнула Наташа. – Неужели мы их съели?!
– Да, выходит, так… Но это ничего, они не ядовитые…
Он и говорил теперь иначе – проще, спокойнее, без непонятных слов, но Тае он нравился от этого еще больше.
Рябина пошла по рукам. Хватило всем, даже еще отсутствующим Зацам оставили.
– Я ведь сначала к вам наверх поднялся, – рассказывал Вениамин Алексеевич, – но вижу, там шумно ж что-то не то, а тут Наташу встретил, и мы пошли сюда. Правильно, по-моему, сделали…
* * *
Крупные мохнатые снежинки повисли в воздухе и никак не решаются упасть на землю. Их белизна режет глаза.
Остановившись напротив окон Славки, Тая по-мальчишечьи свистнула в два пальца. За двойными стеклами мелькнуло Славкино лицо. Пальцами он показал рожки – значит, сейчас выйдет.
В темном парадном пахло кухней, котиками и ношеным тряпьем.
Слава, прихрамывая, сбежал с лестницы.
– Ну так как же, пойдем завтра с концертом? Починил баян? – спросила Тая.
– Нет… Нечего там чинить – рухлядь.
– Так что делать-то будем?
– Не знаю… Отец ни за что не купит нового. «Если бы ты еще на вечеринках играл, говорит, другое дело, а так никакой выгоды». Ему бы все только выгода! – Слава далеко в снег зашвырнул обломок лыжной палки – вертел по привычке в руках.
Тая посмотрела на дом, на крышу, пригнувшуюся от тяжести снега, точно бы никогда ничего этого и не видала.
– А если мы сами купим?
– Как это – мы?!
– А так… Будем платочки-марочки продавать! Их знаешь как берут? Вечерами делать, а по воскресеньям продавать. Накопим денег – и купим. Что, не веришь? Ну, не скоро, конечно, а все равно выйдет по-нашему. И мы – сами!
– Так ведь я-то делать ничего не умею. Что я – вязать выучусь? – все еще недоверчиво посмотрел Слава.
Тая улыбнулась, щедро махнула рукой.
– А мы и без тебя обойдемся! Я девочек в классе уговорю – помогут. Вот увидишь, мы быстро все сделаем! Если каждый раз выносить по сотне, то… – Тая беззвучно зашевелила губами, подсчитывая, сколько же понадобится времени на всю затею. Наверное, получалось много, но это ее уже не смущало.
Комнату опутали нитки. Линючие, самые дешевые, невыносимых цветов – бирюзовые и ослепительно розовые. Они попадались везде, даже в супе. Нитки почему-то невзлюбили Наташу, вот и лезли куда только могли. Но Тая не сердилась.
Сама она умудрялась обвязывать платочки и одновременно читать книгу – руки сами делали свое дело. Наташа только завистливо вздыхала. Она и в один-то ряд едва успевала обвязать платочек, а у Таи нитки превращались в замысловатое кружево, да еще и надпись вышита: «Жду, дорожу!» Или: «Привет фронту!» Или с именем…
Если взять какое-нибудь простое имя, всегда найдется тот, кому оно подойдет, и такие платочки брали особенно охотно. Тая это знала.
Вязали под партами и на скучных уроках.
Тая и Алю уговорила помогать, хотя толку от нее было мало. Нитки тоже невзлюбили ее и вечно цеплялись за что попало. Но ведь Аля всегда так хорошо выступала в концертах, как обойтись без нее!
Наташа не решалась вязать на уроках, а Але хоть бы что, она точно дразнила судьбу. И дождалась.
– Травушкина, к доске! – громко сказала учительница, – Расскажи нам…
Аля никак не ожидала, что ее сегодня спросят. Она вскочила, даже еще не зная, что бы такое придумать и отказаться отвечать. Сунула в карман недовязанный платочек и медленно пошла к доске. За ней потянулась яркая розовая нитка, клубок весело разматывался под партой.
В классе засмеялись.
Аля швырнула платочек Наташе на парту, даже не глядя на удивленную учительницу:
– На, возьми свои тряпки! И не буду я с вами, очень нужно! Мне… мне, может, без вас интереснее!
– Травушкина, Иванова, выйдите из класса! – последовал немедленный приказ.
За дверью Аля, не оборачиваясь, побежала вниз, к раздевалке.
– Постой, куда ты? – крикнула ей вслед Наташа. Внизу хлопнула дверь. Все стихло.
Вечером к Але пошли Тая и Слава, но не застали ее дома. Селима тоже нигде не было видно. Посовещавшись, решили в это воскресенье идти на толкучку – продать то, что успели сделать.
…Трое ребят нырнули в толпу. Оглушил разноголосый гомон, затолкали чужие локти… Непонятно откуда появилась Светланка. На голове модный цветной платочек, плечи пальто квадратные от ваты, сапожки на высоких, ломких каблуках – верх базарного шика… Бесстыжие глаза прищурены, горят как у кошки.
– А вот сахарин полусахарный! Самый лучший полусахарный сахарин!.. – звонко заливалась она. Увидев ребят, широко заулыбалась – Наших прибыло! Вы как, весь базар скупите или и нам что-нибудь оставите?
– Твое тебе и останется, не беспокойся! – отрезала Тая. – Краденого не берем.
Светка презрительно хмыкнула, но отошла, не стала связываться.
Тае показалось, что неподалеку мелькнула худая и быстрая фигура Селима, но, может быть, только показалось – уж очень много людей толклось на площади.
Наташа и Слава только старались не отставать от нее: сами они тут ничего не могли бы сделать.
– А вот счастье, счастье кому! Самое точное счастье!.. – пропел дребезжащий тенорок. Быстроглазый черный человек держал ящик с записками, а из-за пазухи у него выглядывала пегая морская свинка. Она вынимала билетики тем, кто хотел знать свою судьбу.
Щупая носильные вещи, встряхивая их как мешки, прошли две деревенские бабы в полушубках и белых передниках с кружевом поверх всего… Эти потихоньку и подешевле собирали приданое такой же, как они, рослой девке с сытыми, румяными щеками.
Марочки брали плохо. То ли много набралось других продавцов, то ли Тая не умела продавать… Выручка пока что едва окупила нитки.
– Может, к воротам пойдем? – предложил Слава и тут же увидел отца. Он тоже их заметил, прятаться не имело смысла.
Николай Семенович Смолкин на базаре словно стал выше ростом. Каракулевый новый полушубок нараспашку – пусть все видят, какого качества нежный, «с морозцем» каракуль подкладки. Шапка сдвинута на ухо. Орел! Хозяин базара.
