Текст книги "Завещание фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Митюгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
Часть 2. Глава 12. Царь
«Скромная трапеза» жрецов произвела на Агниппу и Мена неизгладимое впечатление. В огромной зале, отделанной голубым мрамором и освещенной множеством бронзовых светилен, на убранные подушками длинные скамьи вдоль необъятного дубового стола возлегли человек двадцать мужчин – атлетического телосложения, в белых длинных хитонах. Затем рабы принесли огромные золотые блюда с мясом. Как сказал жрец: «Этих двух быков забили только часа три назад». При взгляде на гору благоухающей пряными травами сочной говядины в слова о двух быках верилось легко…
Следом стол украсили блюда с мясом козлят и молочными поросятами, потом – говяжьи и свиные вареные языки…
Всё это изобилие дополняли тонкие вина в золотых амфорах.
– Я понимаю, – смущенно вымолвил жрец, сидевший рядом с Мена, – что наша трапеза более чем скромна, но прошу простить бедных жрецов. Царь, конечно, ест получше. Но ваш взыскательный египетский вкус наша еда, разумеется… – он не закончил и сокрушенно покачал головой. – Извините нас.
Агниппа поглядела на блюда с горами бычатины – и закатила глаза. «Боги! – подумала она. – Как же ест их царь?!»
– Мена, – наклонившись к своему верному советнику, прошептала она. – Почему при такой еде они не толстеют?!
Египтянин усмехнулся.
– Знаешь, сколько времени эллины уделяют спорту? – так же шепотом ответил он.
Девушка задумалась и уже совсем иначе посмотрела на сотрапезников.
И она, и Мена положили себе всего по два кусочка жареной поросятины – просто потому, что больше бы не осилили. Жрецы же быстро, за веселыми разговорами, подъедали все это изобилие. Очень скоро блюда опустели, и рабы унесли их.
Но не успела Агниппа вздохнуть с облечением, как опустевший стол заполнился вновь – несколькими десятками жареных кур, уток, гусей, а также дикой птицы. Принесли амфоры с другим вином.
Жрецы, сидевшие рядом с гостями, с любезными улыбками подкладывали им в тарелки все новые и новые нежнейшие кусочки, замечая, что первой переменой блюд голод никогда не утолишь. Предлагали различные соусы, подливы, салаты, пироги с олениной – и сами тоже поедали все это со сказочной быстротой, с шутками и прибаутками.
И очень стеснялись своей «скромной» трапезы.
Агниппа уже едва дышала, Мена ел из последних сил, только чтобы не обижать хозяев.
Но была и третья перемена блюд! И, взглянув на гору сладких лакомств, медленно надвигающуюся на стол, девушка начала тихо сползать вниз со скамьи.
Пирамиды фруктов, реки сладких соусов, утесы стряпни… Обычные вина унесли, а вместо них подали какой-то необыкновенный напиток, который жрец назвал «вином первого сока», что готовили по тайным рецептам. Разлитое в чаши, оно оказалось невероятного – голубого – цвета.
– Это вино, – принялся объяснять жрец, – дар Посейдона. Пить его надо с осторожностью, разбавляя водой в двадцать раз. Одна чаша взвеселит человеческое сердце в самой глубокой печали, но двух достаточно, чтобы любой смертный опьянел и свалился под стол, уподобившись свинье. Три навсегда лишат человека разума, а четыре отправят в царство Аида. Лазурное вино жестоко накажет тех, кто невоздержан.
Агниппа осторожно пригубила искрометной голубизны. Словно огонь пробежал по ее жилам – девушка невольно вздрогнула. На несколько секунд в голове зашумело море, а горло окатило прохладной волной. Все чувства невероятно обострились.
– Дивное вино! – воскликнула царевна. Даже при дворе своего отца она никогда не пробовала ничего подобного.
Мена залпом осушил свой кубок и крякнул.
– Действительно… – пробормотал он. – Но на этом, пожалуй, в самом деле стоит остановиться.
Жрецы всецело разделяли его мнение, и на этом «скромная» трапеза завершилась.
Гостей поселили при храме, пока их великодушные хозяева подыскивали им жилье в городе. Хлопоты увенчались вскоре успехом: жрецы нашли небольшой домик с садом на западной окраине Афин – хоть одноэтажный, но белый и чистенький, с сараем и конюшней на внутреннем дворе. Владельцы соглашались продать вместе с ним и собаку.
Сумма оказалась приличной, и Мена, чтобы заплатить, пришлось потратить все оставшиеся у них деньги и даже продать часть украшений Агниппы.
А потом… Лучшего нельзя было пожелать. Время потекло неспешно, словно вода в большой реке. Агниппа ткала и вышивала, как частенько делала и в Египте, поскольку это доставляло ей удовольствие. Мена бегал по рынку, сбывая ее работы и покупая все необходимое для хозяйства – которым он, собственно, и занимался: ухаживал за садом, за домом, за животными.
И даже готовил.
Финикийская мазь не подвела – девушка очень быстро вновь обрела свои прекрасные длинные волосы.
А спустя положенную по закону пару лет прошение о гражданстве – с небольшой помощью жрецов Афины – было удовлетворено.
Соседи очень хорошо относились к Мена и Агниппе. Люди считали, что те приехали из беотийских Фив и что Мена, опекун сироты Агниппы – близкий друг ее отца. Что ее мать, будучи по рождению афинянкой, в юности вместе с родителями переехала в Беотию, где и вышла замуж.
Конечно, ни девушка, ни ее приемный отец ничего не имели против подобных слухов. Отчасти даже поддерживали их.
Так, может, все бы и шло хорошо, и ничего бы не случилось, если бы…
Если бы Греция победоносно не закончила войну с Персией и царь не возвращался в свои Афины.
Весь город гудел: «Царь, царь… Скоро приедет царь!» Вся столица, вся страна радовалась. Неудивительно: Персия никогда не оставляла в покое границы Греции и несколько раз вступала с ней в настоящую войну, уносившую жизни сотен мужей, сыновей, братьев и возлюбленных. Отрывавшую людей от мирных занятий. И Греция выходила победительницей в этих войнах, заставляя Персию просить о мире.
Так было и на этот раз.
Победители во главе с царем должны были торжественно проехать через все Афины, пройти по агоре и принести благодарственную гекатомбу богам в Парфеноне.
Все Афины собирались встречать царя. Все! Включая женщин, детей и рабов. Этот день приравняли к празднику, и ночью город ждало всеобщее гулянье. Готовился каждый.
Мена тоже готовился. Будучи по рождению знатным египетским вельможей, он тосковал по пышным празднествам, да и по складу характера любил их, любил блеск и пышность. А вот Агниппа… Ее верный советник не находил слов. «Не пойду!» – и все. Не желала.
– Иди, если хочешь! Ради богов! Но меня оставь в покое. Пожалуйста! – раздраженно и зло бросила она, когда Мена вновь заговорил с ней об этом.
До торжественного въезда царя в город оставалось всего несколько часов.
– Я тебя не понимаю! – сокрушенно покачал головой старик. – Что с тобой? Ты молода и должна любить развлечения. Между прочим, тебе уже двадцать лет, пора уже и о замужестве подумать. А что лучше, чем праздник, для поисков жениха? – он улыбнулся, увидев, как гневно сверкнули глаза его приемной дочери.
– Еще я за женихами гоняться буду! – фыркнула девушка, задрав носик. – Мой меня сам найдет!
Мена примирительно поднял открытые ладони.
– Хорошо, хорошо. Не кипятись, дочка. Но разве просто повеселиться тебе не хочется? Может, хватит затворницей дома сидеть? Почему ты упрямишься?..
Агниппа судорожно вздохнула и отвернулась к окну, выходившему в сад. Оттуда в ее комнату – небольшую и уютную, с белеными стенами – лился аромат цветущей яблони. Солнечные лучи падали на стол под простой скатертью, на аккуратно застеленную деревянную кровать и на ткацкий станок в углу, прикрытый сейчас полотном.
– Мена… Ну как ты не понимаешь? – почти беззвучно выдохнула девушка. Простой белый гиматий красиво ниспадал складками вдоль ее стройных ног. – Ведь там будет царь. Царь!
– И что? – изумленно спросил советник – совсем не похожий на советника в обычном белом хитоне.
Плечи Агниппы вздрогнули от горького смешка.
– Мена, я же царевна.
– Ну? А дальше?
Агниппа резко развернулась. Глаза ее пылали болью и негодованием.
– Я никогда не смогу склониться перед ним! Египетские царевны кланяются только фараону и царице египетской! А перед другими – будь это даже царь великой Эллады – дочь Аменхотепа III никогда не склонится!
Мена покачал головой.
– Агниппа, какое же ты еще дитя…
Агниппа опустила голову – и до ушей советника долетел тихий всхлип.
– Ах, Мена, я знаю – это неумно. Я сама лишаю себя праздника, на котором была бы рада повеселиться… Но моя гордость восстает против этого! Видишь, я глупая и слабая, раз не могу совладать с собственным сердцем! Я просто боюсь, что сделаю что-нибудь, о чем потом пожалею… Поэтому… не проси меня. Прошу… приказываю! – взмолилась она.
Мена улыбнулся.
– Девочка, – мягко заговорил он. – Я уже видел нечто подобное, поверь. Твой отец тоже никогда не мог принести свое гордое сердце в жертву целесообразности. Даже в самых отчаянных ситуациях. Будь хоть ты умней его! Что скажут соседи? Разве не странно – все пойдут, и только мы останемся дома?
Агниппа прикусила губу.
– Ну… скажи им, если спросят, что я приболела!
– Странная болезнь: утром была здорова, а к приезду царя – вот прямо при смерти, с кровати не встать. Да на царский выезд даже безногие приползут! – всплеснул руками Мена. – О чем ты?
Царевна помолчала, и глаза ее нехорошо прищурились.
– Ладно, – как-то уж слишком покорно сказала она. – Как скажешь. Надо так надо. – Она вздохнула. – Выйди, я переоденусь.
Старик послушно вышел из комнаты, а когда вернулся…
Агниппа стояла перед ним во всем блеске царевны Египта. Фигуру ее окутывала тончайшая нежно-розовая дымка льняного платья, из-под которого девушка кокетливо выставила ножку в золотой сандалии. Браслеты и колечки на руках переливались под солнцем. Распущенные волосы спорили с ними своим блеском, ниспадая по плечам до самого пола тяжелыми волнами. И последним штрихом, завершающим эту картину, была сияющая на голове диадема.
Урей!
Дочь Аменхотепа стояла посреди этой неказистой комнаты, как видение сна – с гордо вскинутой головой, полная спокойного достоинства и царственного величия. Так и хотелось вновь почтительно поклониться ей, как в прежние времена, в Египте.
И сказать: «Приветствую тебя, о царевна»…
Вместо этого Мена скрестил руки на груди и, окинув свою приемную дочь скептическим взглядом с головы до ног, сухо осведомился:
– Это что, твой карнавальный костюм?
От неожиданности Агниппа моргнула, но, точно так же скрестив руки, заявила:
– Ты просил меня пойти – я пойду только в таком виде!
Мена сузил глаза.
– Ты что, совсем рехнулась?.. – тихо и зло спросил он. – Здесь ты не царевна, это понятно? Я говорил тебе, что о титуле и почестях придется забыть, если ты хочешь сохранить жизнь – и ты сделала свой выбор. Что же сейчас? Захотелось всеобщих поклонов и восхвалений? Давай! Только потом не удивляйся, что сама не заметишь, как окажешься в Египте на жертвеннике! – бросил он ей в лицо. – По всей Греции сейчас рыщут шпионы Нефертити. Зачем же усложнять им работу, да?! – не сдержавшись, крикнул он.
– Мена…
– Сейчас же. Сняла. Это. Барахло, – раздельно приказал советник. – Чтобы я его больше не видел!
– Но я…
– Ты еще хочешь что-то сказать?!
Девушка, увидев полный ярости взгляд старого воина, даже отступила на пару шагов. И потупилась.
– Ты прав… прости… – пролепетала она. – Разумеется, я в этом не пойду… Я сейчас все уберу… Я просто… просто я… я хотела… я пошутила… Зачем ты так злишься?
Никогда прежде она не видела Мена в таком гневе.
– Зато теперь ты знаешь, что у меня кое-что еще осталось от прежних времен… – попыталась улыбнуться она.
– Я и так это знал, – сухо ответил старик. – Что с тобой, Агниппа? Ты ведешь себя иногда, ну… просто как маленький ребенок!
– Ла-адно, – увидев, что Мена уже смягчился, проказливо протянула шалунья – и ласково развернула старика к двери. – Иди, я снова переоденусь.
– Только без фокусов! – погрозил он ей пальцем на прощанье.
– Хорошо-хорошо! – хихикнула она.
Царевна сдержала свое слово. Когда советник вновь вошел к ней, перед ним стояла простая девушка-горожанка, золотисто-рыжие волосы которой были скромно заплетены в две тугие толстые косы до щиколоток. Длинный белый гиматий, перехваченный на талии простым кожаным пояском, обычные сандалии…
Правда, в одном Агниппа все же не удержалась: накосники, что перехватывали волосы на концах кос и у их основания, на затылке, оказались из чистейшего серебра египетской чеканки, и блистали огромными прозрачными кристаллами зеленой смальты… а так – что ж.
Горожанка как горожанка, ага…
Мена вздохнул, помолчал – и махнул рукой:
– Ладно, сойдет.
Агниппа подпрыгнула, как девочка.
Хлопнув в ладоши…
Поскольку Мена не нужно было переодеваться – он так и пошел в своем простом белом хитоне и сандалиях, – они, не откладывая более, вышли из дома и минут через двадцать уже добрались до агоры.
На площади, залитой ярким солнцем полудня таргелиона[1], уже бурлила толпа. Все толкались, шумели, пытались подобраться ближе к дороге, ведущей к храмам акрополя. В толпе тут и там сновали с лотками торговцы едой и сладостями.
Агниппа шла, как ее учили ходить на официальных выходах в Египте – так, чтобы никто не усомнился в ее божественном происхождении.
Ее, дочери фараона, сына Ра!
Она шла плавно, словно ступала по облакам, а не по бренной земле, преисполненная воистину царственного величия. Оно проскальзывало во всем – в осанке, в горделиво вскинутой голове, во взгляде, скользящем поверх толпы…
Мена шел чуть сзади, как подобает советнику.
Перед ними невольно расступались, давая дорогу – и озадаченно смотрели вслед.
Юноши восхищенно оглядывались на рыжеволосую красавицу, но не решались подойти, смущаясь ее царственным видом. Девушки и молодые женщины неодобрительно переглядывались между собой и пожимали плечами. И все, все без исключения спрашивали себя, кто же такая эта незнакомка.
Таким образом Мена и Агниппа пробрались если и не в самые первые ряды, но все же достаточно близко к дороге. Между нею и беглецами из Египта стояло человек пять-семь, не больше…
Пока царя не было, и все глазели на них – точнее, на Агниппу. А она вспоминала Египет и выезды фараона в город.
Эти выезды всегда вызывали у нее ужас и омерзение: тысячи простых людей при виде царской колесницы бросались ниц, целовать землю… а некоторые безумные фанатики кидались даже под копыта царских коней, считая, что боги отметили тебя, если по тебе проехал фараон. Если ты выживешь после этого, жизнь твоя изменится и озарится невиданным богатством и счастьем. Если же умрешь – боги сразу примут тебя на поля блаженных, и все грехи простятся твоей душе.
Агниппа помнила… Частенько ее отец, втайне смеясь над «этими глупцами», гнал колесницу прямо по живым людям и с жестокой радостью наблюдал, как они пытаются протиснуться под колеса…
«Здесь, наверное, то же самое, – думала девушка. – Все эти ослы будут валяться в пыли и лезть под копыта лошадей царя и его свиты. А вот я не поклонюсь. Ни за что не поклонюсь! И пусть делает со мной все что захочет. Раздавит колесницей, пытает, казнит – я знаю, как бывает у нас в Египте, – но я не поклонюсь!»
А по толпе летали восхищенные шепотки:
– Что за девушка! Какая красота!
– Сама Афродита Киприда!
– А кто она?
– В самом деле! Кто?
– Ведь не богиня же?.. Я бы поверил…
И в это время раздался пронзительный крик:
– Царь! Царь едет!..
Мгновенно Агниппу позабыли. Тысячи глаз устремились туда, на главные ворота агоры. Напряженная тишина повисла над площадью – сотни людей, как один человек, затаили дыхание. И в этой тишине раздалось отдаленное, постепенно нараставшее громыхание – и наконец на площадь вошла пехота. Стройные ряды фаланг, солнце сверкает на шлемах и копьях, отражается в щитах и поножах. Вздох восхищения пролетел по толпе – многие узнавали своих сыновей, братьев, отцов и любимых. А Агниппа в глубине души даже пожалела, что не видела, как военные триеры входили в Пирей.
Фаланги промаршировали по площади и скрылись за стенами акрополя, но люди, стоявшие на агоре, слышали, как воины выстраиваются там, чтобы наблюдать жертвоприношение Афине в честь победы.
Над агорой повисла тишина. И в этом торжественном безмолвии, когда все ожидали грохота колесниц, послышалось легкое дробное перестукивание копыт, и на площадь выехало шесть всадников.
Пятеро – на прекрасных гнедых конях. Они ехали ровным строем, голова к голове, и весенний ветер легко играл складками алых плащей, скрепленных золотыми фибулами на плечах.
А перед ними, на белом грациозном скакуне, ехал юноша лет двадцати двух, высокий и стройный, с гордо вскинутой головой. Его блестящие темно-каштановые волосы вились в кольца, а красивое лицо с правильными чертами словно освещали глаза – карие и лучистые, счастливые и немного усталые. Золотистый персидский муслин его туники будто вбирал в себя свет и тепло солнца, на простом, без украшений, кожаном поясе висел широкий короткий меч в ножнах, бьющий своего владельца по крепкому бедру, а на ногах блестели золоченые боевые сандалии с поножами.
Это и был знаменитый царь Эллады, Атрид Агамемнон. О нем ходили легенды. Болтали, что, умирая, Атрей, его отец, отдал Спарту во владение своему младшему сыну, Менелаю, а Афины, и вместе с ними всю Элладу – Агамемнону. Юный царь несколько раз принужден был вступать в войну с Персией и всякий раз выходил победителем, что доказывало его ум. В сражениях колесница царя всегда летела первой, враги в страхе отступали перед его мечом, Агамемнон постоянно оказывался там, где его воинам приходилось труднее всего. Для своего возраста он был необычайно умным, добрым, справедливым и мужественным, и не только Афины – вся Эллада склонялась перед ним, и не только как перед царем, а как перед человеком, заслуживающим всеобщего уважения.
Конечно, всего этого Агниппа не знала.
«Ну вот, – подумала она, – сейчас все кинутся ниц и начнут целовать пыль. Не поклонюсь же, ни за что!»
Но, к удивлению девушки, никто не бросился ниц и не начал целовать пыль. Люди медленно и спокойно поклонились, прижав правую руку к груди. Вся толпа на площади склонилась, и лишь Агниппа осталась стоять, вызывающе выпрямившись и дерзко вздернув к небу свой носик.
Стало еще тише.
«Вот сейчас, – лихорадочно проносились мысли в ее голове, – сейчас он прикажет своей свите броситься на меня, или растопчет конем, или… Ох, как стучит сердце! Но я не поклонюсь!»
Агниппа все выше и выше поднимала голову. Царевне казалось, что в ней еще недостаточно вызова. Мена изо всех сил дергал свою приемную дочь за край гиматия, но девушка не обращала на это никакого внимания. В конце концов она так изогнулась, что ее длинные волосы коснулись мостовой.
Вышло так, что она все-таки слегка поклонилась, но только… в обратную сторону.
Царь посмотрел на нее.
«Ну, Агниппа, держись! – замерла девушка от ужаса и какого-то немыслимого восторга. – Вот сейчас он…»
Но она не успела додумать, что же именно он сделает. Агамемнон лишь улыбнулся, изумленно и весело вскинул брови и… проехал мимо!
От неожиданности царевна даже рот приоткрыла и проводила владыку Эллады недоуменным взглядом широко распахнувшихся глаз.
А на площадь уже въезжали боевые колесницы, за которыми шли связанные пленные. Но девушке было уже не до этого зрелища: ее отчитывал Мена, люди на площади косились, как на сумасшедшую… да и ей самой вдруг стало ужасно неловко: вместо гордого, героического поступка получилась глупая детская выходка, которую ей простили – снисходительно простили, даже не принимая всерьез.
От унижения и стыда на глаза навернулись слезы. С полыхающими щеками Агниппа быстро пошла сквозь толпу домой, низко опустив голову и не смея поднять взгляд. Огромного труда ей стоило не закрыть лицо руками и не кинуться прочь со всех ног.
Мена понял состояние своей приемной дочери, замолчал и пошел следом, думая только об одном: как бы царевна не бросилась под одну из колесниц. Гордая кровь фараонов, могущественных властителей далекого Египта, бурлила в ней в этот миг.
К счастью, домой добрались без происшествий.
А царь… Царь, увидев ее на площади, и удивился, и развеселился, и почувствовал любопытство. Проехав агору и скрывшись от глаз толпы за воротами акрополя, он кивком подозвал к себе одного из своих людей – первого советника, Ипатия.
Высокий темноволосый молодой человек, ровесник царя, тут же толкнул коленями своего коня, заставив его поравняться с белоснежным красавцем Агамемнона.
– Скажи-ка, Ипатий, что это за странная девушка сейчас была на площади? Я не встречал ее раньше в Афинах.
– Ничего удивительного, о царь, – позволил себе улыбнуться советник. – Афины огромны, а судя по одежде этой девушки, она обычная горожанка. Конечно, ты не мог встречать ее среди знатных девиц нашего круга.
Атрид помолчал.
– Красивая… – наконец с задумчивой улыбкой проронил он.
– Царь желает, чтобы ее доставили к нему ночью? – тут же угодливо поинтересовался Ипатий.
Лицо Агамемнона мгновенно посуровело.
– Нет! – резко ответил он. – Как такое могло прийти тебе на ум? К моим услугам три гарема персидских военачальников! Но посягнуть на честь свободной, на честь моей подданной… Неужели ты на такое способен?
– Прости, государь! – Ипатий живо склонил голову в подчеркнутом раскаянии. – Я сказал не подумав. Но тогда что же ты хотел приказать мне, спрашивая об этой девице?
Атрид усмехнулся уголками губ.
– Да по большому счету ничего… Просто мне стало любопытно, кто она такая. Знаешь, чтобы не поклониться царю, тем более на глазах сотен людей – на это нужна храбрость. И если бы поступок не был глупым, я бы восхитился ею, Ипатий! Итак, узнай, кто она, где и с кем живет, афинянка или чужеземка… Ступай. Вечером жду тебя с докладом.
Ипатий поклонился в седле, развернул коня и галопом помчался на агору.
* * *
Огромную залу, отделанную золотистым и белым мрамором, заливал свет множества изящных высоких светильников, пылающих у стен. Хмельные гости за длинными столами не переставали состязаться между собой в возглашении здравиц и поглощении неиссякаемых роскошных яств. Пиршество, начавшееся в царском дворце сразу после жертвоприношения в Парфеноне, продлилось дотемна, и к этому моменту царь успел основательно устать от застольных криков, песен аэда, грохота посуды и захмелевших гостей. Он собирался уже подняться к себе, оставив военачальников и советников веселиться одних в свое удовольствие, когда, незаметной тенью проскользнув вдоль стен, к нему подошел совершенно трезвый Ипатий.
– Царь, я узнал, – склонившись к уху Агамемнона, шепнул он.
Успевший почти забыть о забавном эпизоде на площади, Атрид даже не сразу понял.
– Что узнал?.. А, ну да… – он устало улыбнулся и кивнул уже без видимого интереса: – Ну, рассказывай.
– Живут у западной стены. Хозяйство – так себе, ни то ни се. Не сказать чтобы нищие, но и богатыми их назвать нельзя. Соседи сказали, что девчонка сирота, афинянка только по матери. По отцу – не знаю. Говорят, приехала из Беотии, из Фив. За ней присматривает ее опекун, старичок. Египтянин. Вроде как друг ее отца. Живут в городе два года и уже получили гражданство… с помощью жрецов Афины. От тех я ничего толком не добился о причинах подобного покровительства, но, если ты дашь мне письменный приказ…
Агамемнон подавил зевок и махнул рукой.
– Не надо. Благодарю, Ипатий. Ты свободен. Можешь попировать с остальными или идти домой.
Советник поклонился и спустился с царского возвышения в зал.
Атрид встал с трона и направился к лестнице драгоценного черного дерева, что поднималась из пиршественного мегарона наверх, к антресолям, ведущим к жилым комнатам. Махнув сверху рукой соратникам и друзьям, царь попросил их не прерывать веселье из-за его ухода – и скрылся в своих покоях.
Огромная спальня была тиха и темна, лишь еле слышно снизу доносился шум продолжавших веселиться гостей. Лунные лучи ложились на ковры на полу, серебрили стоявшие на шкафах и полках безделушки, а огромное ложе тонуло в уютной темноте.
Небрежно бросив одежду на спинку кресла и стащив с ног сандалии, Атрид с наслаждением рухнул на прохладные простыни и вытянулся во весь рост.
Боги, как он устал!
Сон пришел быстро, но, когда Агамемнон вновь открыл глаза, за окном по-прежнему царила темнота. Отвыкнув в походах долго прохлаждаться, царь чувствовал себя полностью отдохнувшим и выспавшимся.
Судя по тишине, советники и царедворцы разошлись по домам – или отправились праздновать в город. Во всяком случае, снизу шума не доносилось. Наверное, даже рабы уже спали, утомленные застольем.
Наверное, лучше всего сейчас было бы снова заснуть.
Увы, сон никак не желал возвращаться.
Агамемнон ворочался с боку на бок, пробовал считать до ста, вспоминал Персию – ее снежные горы, солнечные города, быстрые бурные реки… Предания, легенды… Потом в голову стала лезть всякая чепуха. Да еще с улиц едва слышно доносились ликующие крики – Афины праздновали победу.
Поняв, что уснуть не получится, царь поднялся и, завернувшись в длинную белую хлену[2], задумчиво начал бродить по комнате.
Ему было немыслимо скучно.
Город внизу веселился: улицы заливал свет факелов, там звучала музыка, звенел смех… А виновник всего этого, царь, принесший Элладе победу, сидел один в темноте и скучал!
От такой мысли Агамемнон почувствовал себя брошенным и несчастным.
И снова на ум пришли персидские сказания – точнее, одно из них. О том, как какой-то царь – Атрид уже не помнил его имени – вместе со своим верным советником, переодевшись в платье простых людей, ходил по городу и узнавал, чем живут его подданные. Их думы, чаяния и разговоры…
Юноша остановился посреди комнаты как вкопанный и хлопнул себя по лбу:
– Боги! И я скучаю! Даймос, а почему бы и нет?..
Хоть раз в жизни повеселиться, как простой человек, узнать, чем живет обычный гражданин… А утром он вернется, и никто не узнает, что государь позволил себе такую мальчишескую выходку!
Отлично!
Юный царь проказливо улыбнулся, и в глазах его блеснул озорной огонек.
– Интересно, многие ли меня узнают?..
Он выскользнул из своей спальни и, осторожно ступая, чтобы случайно никого не потревожить громко скрипнувшей половицей, спустился вниз и юркнул на женскую половину, где жили рабыни.
Атрид направлялся к своей няне, которая жила в отдельной комнате.
Зайдя в темную спальню старушки, он склонился над постелью и осторожно тронул спящую за плечо.
– Няня! Няня, проснись. Проснись же!
– Что случилось? – сухонькая седая женщина в домотканом ночном хитоне вздрогнула и резко села на постели. – Кто здесь? В чем дело? Боги! – она наконец узнала своего воспитанника. – Агик?.. Что с тобой? Ты плохо выглядишь. Ты бледный. Тебе плохо, царь? Врача?..
Юноша прижал палец к губам.
– Нет, Фелла, нет, – тихо и успокаивающе ответил он. – Благодарю тебя, все хорошо. Слушай… я ухожу.
– Куда? – ничего не понимала старушка. – Ночь же!
– Тс-с! – царь покачал головой. – Это мое дело. Дай мне простую холщовую тунику и обычные дорожные сандалии… А, и еще дорожную сумку.
– Куда ты собрался, Агамемнон?! – испуганно вскрикнула женщина, вскакивая с кровати. – На кого ты похож? Посмотри на себя, ты как тень из Аида: бледный, глаза горят; что это за простыня на тебе?
– Протри глаза! – с досадой прошептал Атрид. – Это не простыня, это хлена. Чувствую я себя прекрасно. И не беспокойся. Утром я буду здесь.
– Царь! – возмущение старой няни не знало предела.
– Довольно! – уже строже прервал ее владыка Эллады. – Я не намерен болтать с тобой и уж тем более – просить твоего позволения. – Он снова улыбнулся старушке, смягчая свою резкость. – Давай быстрее мне какую-нибудь старую одежду. Я при-ка-зы-ва-ю! – он даже пританцовывал от нетерпения.
Кряхтя и ворча, Фелла направилась к стоявшему в углу сундуку, и через пять минут царь переоблачился в серую поношенную тунику чуть выше колен, на ноги нацепил простые сандалии из грубо выделанной кожи и перекинул через плечо ремень потертой холщовой сумки. В таком наряде он, взглядом поблагодарив няню и бросив ей через плечо: «Никому ни слова!» – выскочил прямо через окно в сад.
– Куда?! – крикнула ему вслед Фелла. – Дверь же есть!
И, всплеснув руками, сокрушенно покачала головой:
– Ну, совсем еще мальчишка! – проворчала она про себя.
Дело в том, что между Атридом-при-людях и Атридом-человеком существовала огромная разница. Высоко требовательный к себе и к другим, умный, дальновидный политик и военачальник, в личной жизни царь все еще оставался сумасбродным мальчишкой, из головы которого окончательно не выветрились предания о благородных героях Персее и Тесее, о мужественном и сильном Геракле и о трепетно влюбленном в свою Эвридику Орфее. И, конечно, как всякий нормальный человек, он старался подражать своим героям. И сейчас шел по ярко освещенным ночным улицам праздничного города – одинокий, счастливый, в предвкушении чего-то необыкновенного…
[1] Таргелион – одиннадцатый месяц аттического года, соответствует второй половине мая – первой половине июня. В момент действия романа – май.
[2] Хлена – одежда, длинный плащ. Иногда так называли и род пледа.
