Текст книги "Завещание фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Митюгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Итак, финикийский капитан и царский казначей ударили по рукам. Кнопий попросил своего сообщника дождаться первого же сильного шторма, спокойно переждать его в гавани, но, едва он утихнет, сразу же выходить в море, не откладывая – причем взять курс на запад, в сторону Спарты. От города отплыть не более парасанга и там, вытащив корабль на берег, ждать следующего утра. Кнопий привезет туда царицу. Ну, а если они никого не дождутся за весь день, пусть отплывают восвояси. Если не получилось сразу, то уже не получится никогда.
На том и порешили.
Шторм налетел к вечеру третьего дня. Всю ночь бушевала буря, молнии раскалывали небо над морем и над Афинами, выхватывая из мрака белоснежные колонны дворцов, фронтоны и скаты храмовых крыш, сады и домишки простых горожан. Дождь, гонимый порывами яростного ветра, хлестал по улицам. Деревья гнулись под ударами урагана, а море с остервенением вставало на дыбы у причалов, бросая длинные шипящие языки белой пены на опустевшие пирсы.
Только к рассвету ярость стихии утихла, и утро вставало ясное, звонкое, светлое, какое и должно быть в эту пору метагейтеона[4]. Потоками солнца ворвалось оно в спальню и разбудило царицу – и она встретила его сонной улыбкой.
Вчера Агниппа была особенно счастлива – и это счастье, казалось, сегодня только умножилось от сияния солнца. Дело в том, что вчера с купеческим кораблем, что проходил мимо базы греческого флота, молодая женщина получила письмо от мужа. Агамемнон писал, что противник быстро отступает, что он не готов к войне, и что, по-видимому, она скоро закончится.
Мена тоже прислал весточку. Он подробно описывал своей приемной дочери места, где идут сражения, рассказал, как греческий флот опрокинул персов, заставив отступить к берегам Лидии и дать там сражение на равнине. Конечно же, не умолчал он и о подвигах Атрида:
Милая моя царица, – полушутливо писал советник, – говорю тебе об этом, чтобы ты могла, наконец, поставить его на место. Агамемнон, видимо, бесповоротно решил свернуть себе шею! Посмотришь, как он летит на своей колеснице в самую гущу персов, так в дрожь бросает! Он ведет себя так, словно у него нет семьи. А недавно его ранили. О, не волнуйся, ничего серьезного! Но пройди стрела чуть выше… Он тебе об этом не писал. Трус! Скакать весело навстречу смерти может каждый недоумок. А вот в глаза жене посмотреть после этого может далеко не всякий. Атрид именно к таким и относится. И поэтому, милая моя царица, не верь его лживым оправданиям, когда вернется, а хорошенько отчитай и обидься на него, чтобы он понял.
Впрочем, это все наши мелочи, а как вы?.. Как Ирихит? Ты? Пиши, Агниппа!
Да! Чуть не забыл! Война-то ведь скоро закончится…
Эти письма – шутливые от Мена, нежные от Атрида – помогали молодой женщине жить, вселяли надежду и веру в будущее. Да и сын у нее растет молодцом! Вчера он сказал ей не «мама», а назвал ее «царица»! Видимо, из-за разговоров прислуги слово «мама» связалось у него в представлении с царским титулом.
Боги! Пройдет каких-нибудь пятнадцать-шестнадцать лет… У Агниппы даже дух перехватывало от восторга при мысли о том, как тогда будет. Ее сын вырастет, приведет в дом жену… А когда Атрид состарится, Ирихит станет править Элладой. Родятся внуки, придет спокойная и счастливая старость, а в свое время – и безболезненная мирная смерть, которая уведет ее вместе с Атридом – Агниппа была уверена, что обязательно вместе! – в глубокое царство Аида…
Но до того еще жить и жить! Она так молода! Всего двадцать два года, Агамемнону двадцать четыре – вся жизнь впереди!
Молодая женщина сидела перед зеркалом – в белом гиматии из драгоценного муслина с заколотой на груди воздушной, полупрозрачной хленой, похожей на туман над рекой. Длинные золотисто-рыжие косы царицы, украшенные золотыми накосниками, ниспадали вниз, по плечам и спине. Она быстро перебирала стоявшие на туалетном столике стеклянные флакончики духов и украшения в шкатулках.
Взгляд царицы упал на лежавший в одной из них урей. Губы ее тронула улыбка, и Агниппа шутливо примерила символ власти над Та-Кем. Да, не то. «Золотой змей» Египта совершенно не сочетался с греческой одеждой, да и не смотрелся в золотистых волосах эллинки, сливался с ними, в то время как на черных волосах Нефертити горел во всем своем грозном великолепии. Впрочем, Агниппа и не желала, чтобы ее голову – голову греческой царицы – венчал столь жестокий символ, поэтому она просто убрала диадему обратно в шкатулку и набросила на голову легкий покров, подаренный Мена. Белый, полупрозрачный, он благодаря тончайшей паутинке вплетенных в него золотых нитей придавал эффект некоего едва уловимого свечения вокруг лица своей обладательницы. Скрепила его царица золотым узким обручем.
Взглянув еще раз в зеркало, молодая женщина осталась довольна собой: воздушная челка под туманом платка, сияющие косы, ниспадающие по плечам и груди до щиколоток, что словно две золотые реки лились из туманно-золотистого облака – и черные, чуть печальные глаза на бледном, будто чуть светящемся лице.
И над всем этим блистает золотой обруч.
Агниппа чуть вздохнула. Что ж, пора дать прислуге указания по дому – и идти заниматься государственными делами.
В дверь постучали.
«Вот, дела меня и сами нашли!» – с улыбкой подумала молодая женщина.
– Войдите! – крикнула она.
Дверь отворилась, и в комнату вошел черноволосый, кряжистый, вечно хмурый человек – казначей Кнопий.
Мужчина поклонился.
– Что случилось, Кнопий? – доброжелательно осведомилась царица.
– О царица, известно ли тебе, что этой ночью я ожидал прибытия диремы с налогами из Эвбеи?
Агниппа нахмурилась.
– Ночью был шторм… – произнесла она. – Ты хочешь сказать…
– О нет, хвала олимпийцам! Дирема пришла в Пирей сегодня на рассвете – потрепанная бурей, но все же уцелевшая. Надо сказать, что я молился о ее благополучном прибытии всю ночь и пообещал совершить жертву в Элевсинской роще, если корабль доберется до Афин.
– И?.. – приподняла бровь царица.
– И во исполнение своего обета я сразу же, едва узнал о его приходе в порт, вскочил на коня и отправился в Колон, к священной роще. Поехал я берегом моря, чтобы проверить, не потерпело ли крушение из-за вчерашнего шторма какое иное судно. И всего в парасанге от Афин я увидел выброшенную на скалы триеру…
– Кто-нибудь уцелел? Надо послать помощь…
– Хвала Зевсу, никто не погиб! Но корабль нуждается в ремонте, тут ничего не скажешь. Однако я не посмел бы тревожить свою государыню подобными мелочами, с которыми вполне мог бы справиться и сам, если бы не узнал, кто плыл к тебе на этом корабле!
– Плыли ко мне? – поразилась молодая женщина. – Кто же?
– Твой деверь, Менелай.
– Менелай?! – поразилась Агниппа. – Он выздоровел? Ведь именно болезнь помешала ему отправиться на войну вместе с Агамемноном.
Кнопий вздохнул и помрачнел, казалось, еще больше.
– Боюсь, все наоборот, о царица. Ему стало хуже. Менелай решился отправиться сюда из Спарты в надежде, что тут, в Афинах, отыщется более умелый целитель – или какое-то заморское средство от его болезни.
Молодая женщина вскочила.
– Какой ужас! Хорошо, что ты наткнулся на них, Кнопий. Конечно, они послали бы гонца, но это пара лишних часов. Бедный Менелай! Возможно, каждая минута на счету! Я лично отправлюсь к нему. Да-да! Бедный юноша… Всего двадцать – и такой страшный недуг… Я лично посмотрю, какая нужна помощь экипажу и в каком состоянии мой деверь. Я распоряжусь, чтобы с нами поехал лекарь. Ты покажешь дорогу, Кнопий.
Казначей поклонился.
– Как прикажешь, о царица. Сколько человек охраны ты возьмешь?
Молодая женщина улыбнулась.
– Думаю, десятка будет довольно. Не к врагам же я еду! Через час будь готов, мы отправляемся. Я отдам необходимые распоряжения.
Кнопий едва сдержал улыбку. Получилось! У него получилось!
– Возможно, моя царица, ты взяла бы еще с собой и царевича? Ребенок подышит свежим воздухом, да и дяде будет приятно увидеть его…
– Нет-нет! – испугалась женщина. – Что ты! Так далеко, на лошади! Ирихит еще слишком мал. Фелла погуляет с ним в саду. Потом его надо будет уложить спать… Да и неизвестно, чем болен Менелай! При всем уважении к моему деверю, я не могу позволить ему в таком состоянии видеть Ирихита. Нет, Кнопий.
– Но…
– Нет, Кнопий, – раздельно произнесла царица, вставая со стула.
Казначей понял, что разговор окончен. Он поклонился и вышел.
Агниппа вздохнула. Да, дела придется отложить. Она позвала старшую рабыню и, быстро дав ей необходимые указания по хозяйству, велела вызвать к себе Проксиния.
Сообщив советнику, что должна уехать, она попросила его разобрать текущие дела без нее, оставив самые важные до ее возвращения, а сама пошла к сыну.
Царица вошла в просторную комнату, наполненную воздухом и светом. Теплый деревянный пол блистал чистотой, а обшитые деревом стены покрывали чудесные рисунки. Это была единственная комната в доме, не отделанная мрамором, поскольку Агниппа считала, что он слишком холодный для ребенка. У окна стояла детская постель, где сейчас лежал годовалый мальчик. Глаза его были закрыты, он спокойно и ровно дышал во сне. Рядом на легком стуле сидела Фелла.
Когда вошла царица, няня вскочила и, поклонившись, отошла к стене.
– Спит? – тихо спросила Агниппа.
– Да, о царица. Недавно уснул.
Молодая женщина улыбнулась.
– Потому что проснулся, наверное, раньше меня. Гуляла с ним?
– Да, о царица. Потом вот кашку поел, и сморило его.
– Хорошо. Я недолго посижу с ним, а потом опять уйду, – она печально вздохнула и одними губами добавила: – Ах, если бы Атрид был здесь…
Няня не услышала.
Агниппа села на стул рядом с ребенком. Она нежно смотрела на него, как может смотреть лишь мать. Разве осознавала она, как красива сейчас! Косы из-под покрова ниспадали до самого пола, лицо было озарено светом заботы и нежности, а глаза… В глазах матери все! Кто, взглянув на эту совершенную красоту и счастье, решил бы, что жить ей оставалось меньше месяца! Кто, посмотрев на мальчика, мирно спящего в своей кроватке, подумал бы, что ему суждено расти без матери! Без ее ласки и нежности, заботы и любви, без ее тепла. Кто решил бы, глядя на них – прекрасную и счастливую женщину и спокойно спящего ребенка – что время неумолимо отстукивает последние минуты счастья этой семьи! Все меньше и меньше…
В дверь постучали, и вошел Кнопий.
Агниппа побыла с сыном лишь пятнадцать минут.
– О царица, – тихо сказал казначей, – время ехать. Кони оседланы, солдаты и лекарь ждут.
Она стремительно поднялась. Сердце вдруг сжалось – и женщина стремительно повернулась к окну. Несколько долгих мгновений смотрела на Афины, открывающиеся отсюда, как на ладони, а потом быстро оглянулась на Феллу.
– Фелла! Я уезжаю. Присмотри за Ирихитом. Береги его!
Горло ее перехватило.
Агниппа склонилась над ребенком, нежно поцеловала в лоб – последний поцелуй матери! – и быстро вышла из комнаты. Знала бы она, что больше никогда не увидит своего сына, что навсегда покидает этот дом… Ей не суждено было быть счастливой.
Во дворе уже ждал Кнопий верхом на буланой лошади. Капитан десятка помог царице сесть – боком – на белого коня, который еще с границы Египта делил с беглецами все лишения. Сзади выстроился десяток воинов-гиппеев[5].
Отряд тронулся в путь.
Довольно быстро всадники оставили позади Афины и теперь, спустившись на каменистый пляж под скалами, ехали вдоль моря – и путь этот невольно пробудил в Агниппе неприятные воспоминания.
Сердце все больше щемило.
Она поймала себя на мысли о том, что словно прощается со всем окружающим, что в груди нарастает чувство непоправимого…
Но, в самом деле, не велеть же ей больному деверю самому добираться до Афин! На разбитом корабле.
Что за ерунда, в самом деле… Это даже в какой-то степени неуважение к Агамемнону – а его Агниппа уважала и любила всем сердцем.
Они проехали еще немного – и, обогнув выступ скалы, увидели вытащенное на берег финикийское судно.
– Кнопий! – крикнула Агниппа, останавливаясь и сжимая в ладони повод коня. – Это же финикийский корабль!
Кнопий понимал, что под Агниппой более быстрый конь, чем у него, да и десяток вооруженных гиппеев нельзя сбрасывать со счетов.
– Не знаю, о царица, – ответил он, и лицо его выражало живейшее удивление. – Корабль Менелая дальше. Этого судна утром здесь не было. Я его в глаза не видел.
– А не из тех ли ты, Кнопий, что ценят себя на вес золота? – насмешливо прищурилась царица. – А?..
– Я?! Что ты, моя царица! Да я самый преданный тебе человек во всей Элладе! Я на все готов ради тебя. Ты…
– Поменьше слов. Агенор, – бросила она через плечо командиру своего отряда. – Узнай, что это за люди.
– Слушаюсь, о царица!
Десятник коротко поклонился и с парой солдат отправился к финикийскому судну.
Увы, капитан был отнюдь не дураком. Он быстро сориентировался в ситуации – и, в самом деле, глупо было бы рассчитывать, что царица поедет куда-либо без охраны. Так что на этот случай у него все было продумано.
Агенор вернулся к Агниппе с известием, что да, это финикийский корабль. Недавно вышли из Афин и почти сразу обнаружили, что во время очистки днища оно было повреждено. Щель почти незаметна, и они рассчитывают ее наспех залатать тут, на берегу, прежде чем вернуться на починку в Пирей. Иначе потом придется воду из трюма выкачивать, а это дополнительные расходы, как-никак.
Агниппа невольно улыбнулась. «Расходы»… В этом все финикийцы!
Впрочем, капитан прав.
– Что ж… Тогда можем продолжать путь.
Она тронула узду своего скакуна.
Финикийское судно становилось все ближе… Вот уже нависло над головами, и тень его накрыла отряд.
Пронзительный свист стрел!
Агниппа едва успела оглянуться – чтобы заметить, как шею Агенора пронзили метким выстрелом. Захрипев, солдат рухнул с седла – как и его люди. Никто ничего даже не успел понять.
На лицо, зажимая рот, легла чья-то сильная ладонь, секунда – и вот царицу уже стащили с коня.
Кнопий!
Агниппа рванулась, как разъяренная пантера, и укусила руку державшего ее мерзавца. Он выпустил свою пленницу – и молодая женщина кинулась к своему коню.
Кто-то бросился ей наперерез…
Удар в живот!
В глазах потемнело…
В следующую секунду ее уже повалили на галечник, связывая руки и ноги, заткнули рот – и потащили на корабль.
Финикийцы действовали организованнее, быстрее и тише, чем египтяне. Во-первых, похищения людей были им привычны, а во-вторых, их не связывало никакое религиозное почтение к ее царской особе.
Агниппа, несмотря на путы, продолжала биться в руках своих похитителей, но ее быстро и почти бесшумно уволокли на корабль и бросили в трюм.
Следом на борт поспешно поднялся Кнопий.
Захрустел песок под днищем толкаемого на воду судна, потом у его бортов заплескались волны. Хлопнул парус, раскрываясь на мачте, мощные весла вспенили ударом темную поверхность моря – и стремительный финикийский корабль быстро полетел по волнам, устремившись своим острым носом в безбрежный простор. Он направлял свой бег к дельте могучего Нила…
Финикийцы, «дети ветра» – как они сами себя называли, – воистину были прекрасными мореходами, и уже через четыре часа высокий берег Эллады окончательно скрылся из виду.
[1] Гинекей – женская половина в домах древнегреческих аристократов.
[2] Гекатомба – жертвоприношение богам из ста быков.
[3] Эолия – тогдашнее название Фессалии.
[4] Метагейтеон – месяц древнегреческого календаря, соответствует второй половине августа – первой половине сентября. На момент событий романа – 2 сентября.
[5] Гиппеи – у древних греков воины-всадники. Считались элитными отрядами и состояли из представителей привилегированных классов.
Часть 3. Глава 18. В царство Аида
К чему рассказывать дальше? Мое сердце сжимается, а рука не поднимается писать. Если вам полюбилась Агниппа, лучше не читать эту главу, эту драматическую развязку первого тома. Но тебе, мой читатель, легче. Ты можешь пропустить этот момент, я же обязана пережить все вместе с моими героями. Идешь ли ты со мной, мой читатель? Будешь ли рядом со мной на этих страшных строках, которые вновь уведут нас к берегам Нила? С тобой, повествуя об этом, я буду не столь одинока… Итак, руку, читатель, руку! Продолжим наш рассказ!
* * *
Мы не сразу последуем за кораблем, похитившим Агниппу, а ненадолго еще останемся на берегах Аттики.
Почта в те времена ходила медленно, и спустя шесть дней после того, как греческая царица получила известие о скором конце войны, персы уже не выдержали натиска греческих фаланг и запросили мира – и теперь войска Эллады собирались возвращаться в свою страну, в свои города. Атрид, закончив в Сардах[1] переговоры с персами об их капитуляции, позвал Мена и сказал: «Мена, возьми коня и скачи в Эфес. Не ешь, не пей, не спи, загони коня, возьми другого, загони, возьми третьего, доберись до нашего флота, поднимись на лучший корабль и плыви в Афины. Плыви и в шторм, и в штиль, но только скажи моей милой Агниппе, что война кончилась, что я возвращаюсь, что я люблю ее, хочу увидеть сына, что я так стосковался по ним! Лети, Мена, как если бы у твоих коней росли крылья!»
И Мена скакал, летел, не ел, не отдыхал – и через пять часов, к вечеру, достиг Эфеса. А через два дня, когда закатное солнце окрасило море и беломраморный город прощальным золотом, его триера вошла в порт Афин.
Было шесть вечера. Миновало ровно семь дней после похищения Агниппы.
Советник остановил взмыленного коня у дворцового портика, спешился и прошел в главный зал. Старик был покрыт потом и пылью, но на лице его сияла улыбка. Сейчас он увидит свою названую дочь! Передаст ей слова Атрида, поболтает с ней о том о сем, поиграет с Ирихитом, о котором соскучился едва ли не больше, чем об Агниппе…
– Где царица? – спросил он у первой попавшейся ему навстречу рабыни.
Та всплеснула руками – и испуганно вытаращилась на него.
– О Мена! Боги! Царица… она…
Мена побледнел.
– Что?
Женщина опустила взгляд.
– Никто не знает, что с ней случилось. Мы все очень беспокоимся. Фелла так вообще места себе не находит.
– Ну?!
– Царица неделю назад выехала из Афин вместе с Кнопием, в сопровождении небольшого отряда гиппеев… и до сих пор не вернулась!
– Неделю назад?! И что начальник стражи… начальник порта… да что вы все делали тут?! Куда она собиралась, зачем?
– Я… я не знаю, господин мой! Говорят, Кнопий сообщил ей, будто в парасанге от города разбился корабль из Спарты… якобы на этом корабле плыл Менелай… я не знаю толком. Просто ведь и правда в ночь перед этим был шторм…
– А где Кнопий? – скрипнул зубами Мена.
– Так я же сказала, он поехал с царицей. И тоже пропал. Может, командир стражи знает…
– Ясно. – Мена устало потер лоб и опустился прямо на ступеньки лестницы. – Пошли за ним. Слышала? Немедленно ко мне командира стражи!
Рабыня кивнула и метнулась прочь.
Мена закрыл лицо руками и застыл, словно превратившись в статую. Он так и остался сидеть на ступеньках.
Он почти все понял.
Старик не знал, сколько прошло времени – наверное, не так уж и много, поскольку свет вечернего солнца, падавший из портика, не успел погаснуть. В мегароне раздались шаги, и вскоре перед советником предстал высокий человек, облаченный в легкие доспехи, но с непокрытой головой. Его лицо с резкими чертами сейчас выдавало замешательство.
– Мой господин, – коротко, по-военному, склонил он голову. – Мы не ждали сейчас твоего возвращения…
Мена дернул уголком рта.
– Рассказывай, Левк, – просто велел он. – Что вы узнали?
– Царица уехала в полдень. К вечеру мы начали беспокоиться. Я лично отправился с большим отрядом по их следам. Они действительно вели к побережью. В тот день, после шторма, море было очень тихое, поэтому следы сохранились на песке хорошо, ведь под скалами обычно мало кто ходит или ездит. Мы проехали около парасанга, когда увидели на песке трупы наших гиппеев. Их застрелили из луков, – коротко отчитался начальник стражи. – А еще там ходили их кони, в том числе белый конь царицы. Мы потом забрали их с собой: и тела, и коней. Судя по тому, что на песке четко отпечаталась килевая полоса, – там был либо эллинский корабль, либо финикийский, но по оперению стрел я сделал вывод, что это финикийцы. Да и паруса видно уже не было, значит, судно быстроходное. Точно финикийцы.
– Это все? – глухо спросил Мена.
– Вот, – голос командира стражи чуть дрогнул, – еще. Я не сразу заметил. Он лежал у самой воды и уже намок… Я подобрал. Кажется, это головной покров царицы.
Воин протянул Мена извлеченную из-за пояса белую ткань:
– Наверное, похитители стянули с головы Агниппы золотой обруч, вот покрывало и соскользнуло в волны… и его выбросило на берег. Мы мобилизовали весь оставшийся в Пирее флот, прочесывали море всю ночь и весь следующий день, задержали несколько финикийских кораблей. Но…
Мена уже не слушал. Он смотрел на головной покров – и сердце его плакало. Агниппу, его милую царицу, золотоволосое чудо Атрида – похитили. Руки непроизвольно смяли тонкую ткань. Если бы он мог не узнать это покрывало! Но он сам дарил его Агниппе… Да и конь. Белый скакун, на котором он сам бежал из Египта и которого подарил своей приемной дочери в день ее свадьбы с Агамемноном.
– Что прикажешь, Мена? – спросил начальник стражи.
– Свежую лошадь, – устало ответил старик, тяжело поднимаясь. – Я скачу в порт и отправляюсь к царю. Нет времени ждать его возвращения.
– А что должны делать мы?
– Беречь царевича.
С этими словами старый египтянин покинул дворец.
Он мчался в Пирей, погоняя коня, – и понимал, что сделать ничего уже практически нельзя. Ни одно судно, выйди оно сейчас из Афин, не догонит корабль, который отплыл семь дней назад, – даже если знать наверняка, что тот идет в Пер-Амун, а не в какой-нибудь другой порт Та-Кем. Да, финикийцы еще в море, но всего день-полтора – и они достигнут Египта!
Что можно успеть за полтора дня?
Но, если он велит не щадить гребцов и идти на всех трех рядах весел, да еще и под парусом… Есть шанс, что он перехватит эллинский флот в открытом море всего через пять-шесть часов!
И тогда? Что тогда?
Атрид тоже прикажет идти, выжимая из людей и кораблей все до последнего… и тогда они достигнут Врат Египта, Пер-Амуна, через два-три дня.
О боги!
Поздно. Слишком поздно.
Агниппу уже увезут в глубь страны.
А они? Что будут иметь они? Выжатых досуха людей, которые не смогут поднять меч, поскольку два-три дня гребли не переставая, не пределе сил?
О да, Нефертити будет в восторге – ее люди захватят самого великого Атрида!
Хоть эллинские триеры и не знают себе равных на море, все же финикийцы выигрывают слишком много времени.
Так думал Мена, скача как безумный к Пирею. Так думал, садясь на корабль и отдавая приказ немедленно идти на соединение с флотом Агамемнона. Безумная надежда на то, что финикийцев что-то задержало в пути, и царю удастся перехватить их в море, еще теплилась в груди советника.
Его триера полетела в сторону Персии.
Люди на веслах менялись через каждый час, свежий ветер пел в туго натянутом парусе. Корабль мчался, словно стремительная чайка над волнами. Пена кипела у его бортов.
Над морем сгустилась ночь, и Мена приказал зажечь факелы на мачте и вдоль бортов. Сам он не спал, стоя на носу в трепещущем свете фонаря, и вглядывался в темный простор.
Судя по созвездиям, было около двух часов пополуночи, когда он разглядел впереди огни греческого флота – триеры шли не спеша, ровным походным строем, направляясь в Элладу.
Возглавлял их царский корабль.
Мена велел подать сигнал остановки для важного сообщения – и триера Агамемнона встала с его триерой бок о бок. Перекинули трап – и вскоре советник вошел в каюту властелина Эллады.
Тут горели светильники: царь еще не спал. На столе была разложена карта Эолии: видимо, Агамемнон что-то обдумывал, но, увидев вошедшего Мена, побледнел и резко поднялся.
– Ты вернулся? Что случилось? – напряженно спросил он.
– Сядь, о царь, – хмуро сказал Мена. – Я с дурными вестями.
Не ходя вокруг да около, египтянин рассказал о произошедшем.
Атрид не просто побледнел, он стал настолько белым, что Мена подумал, не крикнуть ли врача.
Советник молча поднялся и налил воды из кувшина, стоявшего на шкафчике у изголовья постели, в золотой бокал.
Протянул Агамемнону.
Тот просто не заметил. Он смотрел перед собой, и пальцы его все сильней сжимали край столешницы.
Он тоже все понял.
Понял, что ему не суждено больше встретить на земле любимой женщины.
Но человеческое сердце упрямо. В самых безнадежных ситуациях оно способно обманывать себя, утешаясь огоньком призрачной надежды.
«Быть может, еще не все потеряно!» – сам себе сказал Атрид, и это вернуло ему силы.
Он вскочил с безумно вспыхнувшими глазами.
– Мена! Я поворачиваю флот! Мы должны их догнать!
Мена поставил кубок обратно на шкафчик.
– О царь…
– Должны!..
– Атрид… Они выигрывают слишком много времени. Послушай…
– Нет!.. – Агамемнон начал расхаживать туда-сюда по каюте. – Молчи. Не смей мне возражать. – Руки его дрожали.
– Но…
– Я ничего не хочу слышать!
– Агик… Ты же сам все прекрасно…
– Понимаю, да? Нет, не понимаю! Я не желаю понимать, что всего месяца два назад я еще мог видеть ее, говорить с ней, ласкать… а теперь она погибнет?! Разве у нее нет мужа, который может защитить ее? Клянусь всеми богами Олимпа, что…
– Царь! – повысил голос Мена, перебивая Атрида. – Не смей! Не смей давать богам клятв, которые невозможно исполнить. Лучше послушай меня!
– Я…
– Послушай, в конце концов!.. – уже по-настоящему рявкнул египтянин. – Прекрати истерику. Будь мужчиной и посмотри правде в глаза. Мы не сможем догнать их, даже если все твои люди умрут за веслами. Похитители выигрывают слишком много времени. Агниппы не спасти! Ты лишь себя подвергнешь опасности. Нефертити злопамятна и мстительна. Она прекрасно помнит, как ты обошелся с ее послами. Но если мы продолжим идти походным строем, явимся к устью Нила со свежими силами и устроим морскую блокаду Дельты, мы сможем выдвигать требования!
Агамемнон криво усмехнулся.
– И что мы сможем требовать? Египет слишком могущественная держава, у которой много путей сообщения с другими странами по суше, чтобы что-то можно было диктовать фараонам с помощью блокады Дельты. Я повеселю Нефертити, о да.
Мена вздохнул.
– Пошли послов в Ниневию. Ассирийцы с удовольствием помогут тебе, перекрыв пути караванов к Вратам Египта.
Атрид наклонился к старику, опершись ладонями о стол.
– Время! Ты понимаешь, Мена, время! Наша задача не сокрушить Египет, боги с ним! Наша задача – вернуть Агниппу живой!.. А пока мы ведем переговоры о военном союзе с ассирийцами против египтян, ее сто раз принесут в жертву! Или просто придушат в каземате. Мне страшно подумать, что еще может прийти в голову ее сестре…
Мена смотрел на царя и понимал, что тот все равно поступит по-своему. В глазах Агамемнона застыла боль – и безумная надежда на чудо. С теплотой и грустью советник осознал, что этот влюбленный побежит за своей милой куда угодно, хоть на жертвенный алтарь Осириса.
Атрид сжал губы и упрямо продолжил:
– Все-таки я еду за ней! Но ты прав, – он вздохнул, – мы не догоним финикийцев. Нет смысла мучить людей, загоняя их на веслах… и привлекать к себе внимание. Я оставляю свой флот и плыву на одном корабле.
– Ты… – расширились от изумления глаза Мена.
– Я попытаюсь тайно похитить Агниппу у Нефертити прямо в Египте.
– Ты рискуешь, Атрид! Ты, надежда и опора Эллады, – ты чудовищно рискуешь…
Агамемнон прикрыл глаза.
– Я не могу иначе.
– Но…
– Мена, я все понимаю, ты говоришь как советник, но ты же ее отец! – вскричал Атрид. – Вспомни об этом! Разве я могу допустить, чтобы Агниппа, это чудо средь женщин, вот так просто погибла – без всякого сопротивления с моей стороны? Как мне после этого жить? – Он вздохнул. – Ты едешь со мной, Мена?
– Разумеется, мой мальчик, – тихо и ласково ответил старый египтянин, не умея скрыть ни боли, ни сострадания.
Через пятнадцать минут, дав знак остальному флоту следовать дальше, царская триера сделала крутой поворот и, разрезая своим острым носом волны, устремилась на юг – через все Великое море, к далекой египетской Дельте…
* * *
Все шло именно так, как предсказывал Мена. Через два дня безумной гонки их триера, никого не догнав, бросила якорь в Пер-Амуне – ближайшем порту Египта.
Атрид выбрал из команды десять храбрейших и вернейших воинов – и верхом отправился в золотые Фивы, надеясь по дороге догнать похитителей и освободить свою жену. Мена ехал с ними.
Увы, осторожные расспросы в порту перед отправкой в глубь страны не помогли: в Пер-Амуне за последние дни бросило якорь несколько финикийских кораблей, но все они принадлежали давно известным здесь торговцам, разгрузка товаров велась у всех на виду, и никто ничего подозрительного не заметил.
Мена поостерегся расспрашивать подробнее, чтобы не привлекать к себе внимания. В любом случае либо похитители Агниппы прибыли в другой порт Египта, либо…
Либо те, кто хоть что-то знает, держат язык за зубами.
Как бы там ни было, Агниппу вряд ли стали бы оставлять в местной тюрьме.
Итак, отряд Агамемнона отправился в путь, а Мена служил проводником.
Снова видит он вечера над Нилом с их легкой мглистой дымкой, снова вдыхает нежные и трепетные ароматы лотоса, цветущего на темных водах, снова чувствует жар беспощадного солнца пустынь на своей коже и смотрит в бледное, раскаленное египетское небо. Снова тревога в его душе, снова скрывается и он, и его спутники, а Фивы неумолимо приближаются – и вся страна говорит о великом жертвоприношении…
Атрид словно потерял усталость. Он готов был скакать день и ночь напролет и задавал отряду бешеный темп[2] – и все царю казалось, что они едут слишком медленно. Выехав из Пер-Амуна на закате, они скакали всю ночь и все утро, сделав лишь пару коротких привалов, чтобы поесть и напоить лошадей. Когда же Ра во всей силе явил свою полуденную ярость, Атрид, взяв себя в руки, позволил людям разбить лагерь в каком-то придорожном оазисе, чтобы переждать самый смертоносный зной.
И стоило часа через четыре жаре понемногу пойти на спад, как царь снова поднял своих немного поспавших и отдохнувших воинов в дорогу.
И вновь – закат, пара коротких привалов в ночи… и на рассвете всадники увидели возносящийся в небо пик Та Дехент, у подножия которого дремал Город Мертвых, а немного погодя – и блистающие на восходящем солнце золотые стены Фив стовратных, что отражались в сияющем зеркале нильских вод.
Атрид приказал своим людям ждать его в одном из небольших оазисов, в изобилии растущих вокруг столицы, а сам с Мена отправился в город за сведениями.
Ворота только-только открывали, но перед ними уже собралась шумная толпа жаждавших войти – мелкие торговцы, окрестные крестьяне, парочка зашторенных паланкинов в сопровождении нескольких охранников… Вся эта публика, выстроившись в очередь, потекла на досмотр.
