Текст книги "Завещание фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Митюгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Часть 1. Глава 8. Посольство
Рассветное солнце заливало ласковым сиянием весь огромный остров, на котором раскинулся блестящий многолюдный Тир – и море вокруг древнего мола, соединявшего столицу с материком, лучилось бесчисленными бликами, негромко плескаясь в тёмных, затянутых зелёным водным мхом камнях. Сюда, в эту пропахшую йодом и солью тишину, нарушаемую лишь криками скользящих в вышине чаек, почти не доносился шум города в этот ранний утренний час. Там, в центре, на базаре, несмотря на то, что солнечные часы на главной площади едва показали девять, сейчас уже бегали люди, кричали, торговались, меняли – но сюда долетали только отголоски той пульсирующей жизни, что закипала в центре.
Порт, морские врата Тира, находился с другой стороны острова, а у величественных прибрежных ворот сейчас играли только дети – да стражники, позёвывая, подпирали нагретые солнцем привратные колонны. Улица, полого поднимавшаяся от входа в город, уводя в центр, была пустынна – если не считать нескольких прохожих, спешащих куда-то по делам.
Смутный звук, донёсшийся с другой стороны мола, привлёк внимание стражи – они переглянулись и встали как подобает, поглядывая на далёкий материковый берег, откуда, всё нарастая, исходил гул.
Словно топот множества коней.
Который стремительно приближался.
Чайки, пригревшиеся на камнях мола, взмыли в воздух с пронзительными недовольными криками.
Дети бросили играть и с любопытством подбежали к воротам.
Вскоре ожидание зрителей было вознаграждено. На мол, вывернув из-за поворота прибрежной дороги, обсаженной платанами, галопом вылетела блестящая кавалькада – и вот уже в воротах, только гремят подковы по камням мостовой.
Здесь, в городе, всадники пустили коней рысью – и восхищённые зеваки в полной мере могли теперь восторгаться роскошным убранством процессии, словно осыпанной драгоценным дождём.
На сбруе коней, на седлах и оружии всадников, на воротах их тонких драгоценных одежд – везде сияло золото, украшенное гранатами, горным хрусталем, лазуритами, аметистами и смальтой. Как гордо и величественно держались в сёдлах эти воины, надменно взирая со своих сирийских скакунов на жавшихся к стенам прохожих и праздных зевак! Право, при виде такого великолепия каждый встречный ощущал себя ничтожной букашкой, посмевшей поднять свой взор на солнце.
Финикийцы, знавшие толк в накоплении денег, никогда не позволяли себе такого расточительства. Оно и поражало, и восхищало.
Впереди ехал отряд вооружённых всадников на вороных конях. За ними, сверкая позолотой и каменьями, следовала колесница, запряжённая двойкой серых в яблоках скакунов. В ней, под златотканым балдахином, сидела молодая женщина с прекрасными чёрными глазами, миндалевидными и большими, облачённая в скромное дорожное платье из тончайшего египетского льна. Изящная и грациозная, как львица. На её пышных чёрных волосах сияла золотая диадема в виде кобры, готовой к броску. Гранатовые глаза золотой змеи горели кровавой злобой.
Возница изо всех сил натягивал вожжи – и едва сдерживал разгорячённых коней, которые до этого летели галопом. Сейчас, пританцовывая, фыркая, они шли рысью, нетерпеливо изгибая шеи, грызя удила и встряхивая пышными гривами.
По бокам колесницы, слева и справа, красавицу охраняли отряды всадников на гнедых конях.
Сразу за колесницей, вокруг повозки, влекомой чалыми лошадями и гружённой едой и вином, на буланых и рыжих жеребцах следовали слуги, готовые по легчайшему знаку своей госпожи удовлетворить любую её прихоть.
Замыкал эту процессию отряд воинов на белых конях.
Очевидно, эта дама была знатной особой, если её окружало столько солдат и невольников.
Кавалькада проскакала по безлюдной улице к центру, провожаемая восхищёнными и завистливыми взглядами детей, которые тут же начали играть в послов. Взрослые же глядели вслед с любопытством и недоумением, гадая, что за знатная египтянка посетила Тир – и возымеет ли её визит какие-то последствия.
А вскоре по городу пронеслись слухи, что прибыла сама египетская царица Нефертити для тайных и важных переговоров.
Царь Финикии Бел, полноватый мужчина с густой курчавой бородой и тёмными волосами с проседью, только приступал к завтраку в трапезной – просторной зале, отделанной белым и голубым мрамором, где к запаху вина и искусно приготовленной рыбы примешивался запах благовоний – мирры и росного ладана. Одетый в просторное белое одеяние, Бел с удовольствием готовился отдать должное изысканным яствам, когда ему сообщили, что к нему приехала сама владычица Египта.
Царь не смог сдержать удивления, но, не успел он прийти в себя от такого известия и дать хоть какие-то распоряжения, как в зал, раскрасневшаяся от быстрой езды, в слегка запылённом платье, вошла сама Нефертити.
– Привет тебе, о царь! – с порога возгласила она. – Да ниспошлют тебе боги удачи и счастья в делах, а также мира и процветания твоей стране.
Бел от изумления несколько раз моргнул. Он был так поражён, что даже не придал значения тому, что вошедшая не поклонилась.
– И тебе того же желаю, прекрасная, – пробормотал он. – Ты служанка царицы?
– Нет! – рассмеялась Нефертити. – Я и есть царица. И тебе простительно не узнать меня, о царь, ведь ты видел меня совсем маленькой девочкой, когда гостил у моего отца. Прости мой дорожный наряд, а также то, что я не предупредила тебя о своём прибытии, не послав гонца. Я так спешила, что не могла тратить время на подобные мелочи.
– Но… – Бел озадаченно нахмурился. – Ты говоришь, что ты Нефертити… Тогда где же твой урей?..
– Когда мы въезжали в людную часть Тира, я сняла диадему, – небрежно отмахнулась женщина. – Поскольку не хотела, чтобы люди знали о моём прибытии в Финикию. Боюсь, правда, я догадалась снять её слишком поздно, – сокрушённо вздохнула она, отцепляя от своего пояса золотую кобру, скрытую складками платья, и надевая на голову.
Бел тут же поднялся и шагнул навстречу Нефертити.
– Прости меня, о царица. Я рад, что ты приехала. Я действительно помню тебя совсем малышкой, а теперь боги дали мне счастье увидеть, какой ты выросла… Сейчас тебе отведут комнату, где ты сможешь привести себя в порядок, отдохнуть и поесть с дороги, и мы поговорим. Твою свиту устроят наилучшим образом, лошадей накормят и напоят. Не беспокойся ни о чём, царственная красавица.
– Благодарю тебя, о царь, – скрестив руки на груди и поклонившись, промолвила владычица Египта. – Я удалюсь пока, но в скором времени хотела бы поговорить. Право, я не из простой прихоти так спешила к тебе.
– Догадываюсь, – кивнул Бел. – Через час, если угодно царице, в этой комнате я буду ждать её.
Через час в комнату, блистая всей своей красотой, вошла Нефертити. Её дивные волосы были распущены по плечам, глаза под пушистыми ресницами горели умом и лукавством, на гордо вскинутой голове сиял урей. Стройную фигуру царицы подчёркивало плиссированное египетское платье из тончайшей золотисто-жёлтой ткани с широкими воздушными рукавами до самых запястий. Талию охватывал златотканый пояс с гранатами, гармонирующий с гранатовоглазым уреем и тяжёлыми серьгами из Скифии, касающихся плеч царицы – в их искусно кованых золотых подвесках тоже горели эти алые камни. Тонкий шлейф, чуть зримее воздуха, окутывал молодую женщину – словно туманная дымка, что стелется по вечерам над берегами Нила.
От Нефертити лился трепетный и тонкий, едва уловимый, аромат золотистого лотоса.
Женщина склонилась перед царём Финикии.
Бел, восхищённо глядя на неё, ответил на поклон египетской царицы.
– Сядь, солнцеподобная Нефертити, – жестом пригласил он её присесть на обитую мягким синим шёлком длинную софу возле колоннады, отделявшей залу от выходящего на море балкона. Сам правитель присел на другую софу, напротив.
Отсюда они могли наслаждаться видом бескрайней лазурной бесконечности, залитой солнцем, а ветер, прилетающий оттуда, дарил прохладу и свежесть.
Между правителями двух стран стоял мраморный столик на изогнутых ножках в виде львов, уставленный вазами, полными янтарного сочного винограда, и блюдами с разрезанными гранатами. Бел жестом предложил Нефертити угощаться и не удержался от комплимента:
– Теперь я вижу, что не зря все люди, видевшие тебя, восхищаются твоей красотой. Ты не напрасно носишь имя дочери Солнца.
– О, я не первая красавица мира, – с почти философской улыбкой покачала головой Неферт, даже не взглянув на фрукты. – Ты, верно, слышал о Леде?
– Слышал, – кивнул Бел. – Но не представляю себе женщины, которая могла бы быть прекраснее тебя, волоокая.
– О царь… – смущённо потупилась польщённая Нефертити. – Но хватит об этом! Мы, царицы, расцветаем только для неблагодарных мужей, а остальное время посвящаем политике, – сокрушённо вздохнула она.
– О, я сочувствую. Ты не создана для неё. В политике нужно уметь угрожать, а я не представляю тебя в роли… – Бел покачал головой. – Даже не подберу нужного слова!
– Да! – тяжело вздохнула царица. – Это так! Я слабая женщина, и все силы трачу на то, чтобы угодить мужу, а на остальное… – Нефертити, словно бы сделав над собой усилие, прервала свою «откровенность». – Но я ехала сюда пять дней, и дело очень важное. И вот в чём оно заключается. – Голос царицы стал деловым и суховатым. – Из Египта сбежали двое опасных преступников, замышлявших переворот. Это моя сестра Агниппа и её советник Мена. И…
– И ты выпустила их из Египта?.. Это противоречит всему, что я слышал о тебе, солнцеподобная.
Нефертити с досадой сцепила пальцы.
– Ах, царь! Я сделала всё что могла, но им помогли такие же предатели, как они сами. Теперь дело за тобой. Помоги Египту, Бел! За них Финикия получит двести тяжёлых талантов золотом[1]. Итак?
– Итак, их приметы?
– Девушке восемнадцать лет, красива, изящна, с прекрасной фигурой. Пышные золотисто-рыжие волосы и чёрные глаза. В ней сочетаются черты эллинки и египтянки… увы, особых примет, в сущности, и нет. А вот Мена… – Нефертити усмехнулась. – Высок, смугл, чёрные глаза, чёрные волосы с проседью. На лбу у виска маленький белый шрам, оставшийся от удара хеттской сабли во время войны.
– Я прикажу искать их по всей стране, о царица, – кивнул Бел.
– Царь, позволю себе высказать соображение.
– Слушаю тебя, Нефертити.
– Мне кажется, они недолго задержатся здесь. Им нет смысла оставаться в Финикии. Скорее всего, они попытаются пробраться в какой-нибудь порт, чтобы сесть на корабль, идущий в Грецию. Вероятнее всего, решат отплыть из Библа, но другие порты тоже следует проверить. Перекрой все порты Финикии, запрети выход в море всем кораблям, проверь каждое судно!
От такой просьбы глаза финикийского царя стали похожи на огромные винные кратеры – так широко они распахнулись.
– Я не ослышался?.. Ты предлагаешь перекрыть все порты? Все?..
– Да. Все! – твёрдо ответила Нефертити, тряхнув головой.
– Но ты понимаешь, что это значит?! Лишить Финикию притока новых товаров, нарушить торговлю… Это вызовет огромный спад жизни в стране – и надолго!
– Египет компенсирует, – сухо отрезала царица.
– Но любая компенсация, даже предложенная тобой сумма, не возместит всех потерь, что понесёт государство! Ты просто не понимаешь. Жизнь нашей страны разительно отличается от жизни Египта… Нарушение торговли! Ведь поиски преступников займут не один день! Между тем, если мы закроем все порты, даже сутки принесут казне небывалый ущерб!
Нефертити прищурила глаза и всем телом подалась вперёд, в упор глядя на Бела.
– А я сказала, ты сделаешь это, – тихо произнесла она тем тоном, что холодил кровь у её подчинённых – ибо показывал, что перед тобой не человек, и уж, тем более, не женщина – перед тобой царица.
Но финикийский царь этого, разумеется, не знал.
Он с возмущением заговорил:
– Послушай, девочка! Ты слишком много на себя берёшь! Неужели ты думаешь, что я, старый, опытный человек, пойду на поводу у девчонки? Ты ошибаешься! Твоё дело – сидеть и прясть, а не вмешиваться в политику, женщина! Муж слишком распустил тебя. И я не побоюсь какой-то пигалицы!
Нефертити резко поднялась. Глаза её метали молнии.
Вперив в Бела горящий взор, она бросила ему в лицо:
– Это Египет слишком распустил Финикию! Жалкое пятнышко рядом с великим колоссом! Уж не думаешь ли ты – если ты умный человек, как говоришь, – что мы спустим тебе такие слова?.. Не забывай – я царица Египта! Перед нами всегда пресмыкалась твоя страна презренных рабов, а передо мной трепещет полмира! Греция считается со мной. А во главе её стоят Атриды, и, ты знаешь, они строптивы!
Насмешливо кидая в лицо Белу такие слова, Нефертити всё выше поднимала голову, презрительно глядя на него – и видя, как всё больше меняется в лице финикийский царь. Он никак не ожидал такой силы от этой «девочки», никак не думал, что эта прекрасная женщина может быть такой страшной. В её глазах плясали сейчас искры, что горят в глазах хищной львицы, завидевшей добычу – и она напомнила ему её отца, фараона Аменхотепа III.
Тот же взгляд, та же манера приказа.
А он-то надеялся, что при фараоне-мечтателе Аменхотепе IV, который вверил дела жене-«пигалице», Египет потеряет свою мощь и Финикии удастся выйти из зависимости.
Похоже, он ошибался…
– А если я не соглашусь? – всё же отважился рискнуть Бел.
Царица лишь презрительно усмехнулась, глядя на него сверху вниз. Насмешка и уверенность были в её глазах.
– Что ж. Попробуй! Но что ты скажешь, когда Египет двинет на Финикию свои колесницы? Финикия исчезнет с лица земли, а вместо неё ещё на несколько сотен схенов протянется Египет. И всё!..
– А твой муж? Война – дело мужчин. Если он не согласится… Он не отдаст такой приказ!
– Кто? Аменхотеп? – женщина искренне рассмеялась.
Такой звонкий, серебристый смех…
А вот тон, которым она заговорила вновь – очень даже жёсткий.
– Аменхотеп делает только то, что говорю я! Он слишком занят своей религией, поисками истинного бога, чтобы уделять время политическим вопросам. Да и, к тому же… – Нефертити усмехнулась. – Он ведь, хоть и мечтатель, отнюдь не дурак. Он понимает, что эта война выгодна Египту. Мало того, что она принесет нам новые земли и богатства, она прославит его имя в народе, придаст ему веса в глазах жрецов и вельмож, даст возможность устранить от двора противников его реформ, дав им почётную должность военачальников… И если Аменхотеп не поймёт этого сам, я найду способ объяснить ему, не оскорбив его гордость. Что-что, а это я прекрасно умею!
– Греция поможет мне! – в отчаянии вскричал Бел.
– Греция? Поможет?.. – Нефертити вновь не удержалась от презрительного смеха. – А зачем?! – швырнула она в лицо финикийскому царю. – Атрид Агамемнон вовсе не заинтересован в Финикии, единственной сопернице Эллады на море. Скорее, он поможет Египту… устроив морскую блокаду Тира.
Царь тяжело дышал. Лоб его в свете солнца, падавшего с террасы, блестел от испарины.
– Ну, хорошо, – пробормотал он. – Пусть Эллада не поможет мне, но я не уверен, что она станет помогать и вам, несмотря на твои громкие заявления. У Агамемнона самого сейчас хлопот полон рот с персами и хеттами, что тревожат восточные полисы греков. Но в чём я не сомневаюсь, а вот ты упускаешь из виду – то, что война с Финикией – морская война. Вы не сможете противостоять нашим кораблям на ваших неповоротливых лоханках!
Нефертити с притворным сожалением покачала головой – и серьги мелодично зазвенели в такт этому движению, словно смеялись над незадачливым правителем маленькой страны.
– Это ты, Бел, упускаешь из виду, что война с Египтом – война на суше. Сильнейший диктует условия. А лучше египетских воинов нет никого в Ойкумене! И очень быстро Финикии не станет.
– Тир – это остров! Вы не сможете его взять ни приступом, ни осадой! Мы разрушим перешеек, а наши корабли всегда будут снабжать жителей едой и водой!
Нефертити только поцокала языком.
– Ах, вы разрушите перешеек! Как будто сложно построить новый. В нашем распоряжении камни и песок всего материка, а лес для укрепления дамбы растёт вокруг в изобилии. И я бы не советовала тебе рисковать, Бел… После таких трудовых подвигов наши солдаты от твоей столицы даже обломков не оставят[2].
Бел скрипнул зубами.
– Пусть так. Пусть ты возьмёшь Тир. Но наши колонии?! Это огромная сила! Они рассеяны по всему свету! Как ты завоюешь их?!
Царица только покачала головой.
– А я и не буду стараться, – спокойно ответила она. – Как только мы завоюем Финикию, ваши колонии лишатся своей опоры и постепенно придут в упадок. Они сами с поклоном придут к нам – или попросятся под защиту греческого флота.
Бел долго молчал.
С террасы задувал свежий ветер, вздымая воздушную накидку Нефертити и играя прядями пушистых волос царицы.
Кричали чайки над морем.
– Хорошо, – наконец мёртвыми губами прошептал царь. – Сегодня же я вышлю войска с приказом начальникам портов не выпускать корабли в море. Они отправятся через час. Тир закроется тотчас же. Сидона приказ достигнет в час пополудни, Библа – в четыре, а Арвада – к шести вечера. Ты довольна, солнцеподобная?
– О да, царь, – мгновенно вновь превращаясь в кроткую и почтительную красавицу, промолвила Нефертити. Она подарила Белу очаровательную улыбку – и только в глубине чёрных миндалевидных глаз таились лукавые насмешливые искорки. – Я благодарю тебя от всего сердца. Египет очень обязан Финикии. Мы выплатим вам ту сумму, которую я пообещала. Пусть это хотя бы немного окупит те убытки, что вынуждена будет понести твоя страна.
– Не нужно благодарности, – сам не свой, пробормотал Бел, тяжело поднимаясь. – Полагаю, переговоры утомили тебя, о царица. Ты устала? Иди. Тебе приготовлена трапеза и ложе. Всё будет так, как ты хочешь.
– Я знала, что мы поймём друг друга, царь, – с лукавой улыбкой произнесла Нефертити, ничуть не смутившись – и склонилась в поклоне на персидский манер, скрестив на груди руки.
Серьги в её ушах вновь мелодично, насмешливо зазвенели.
* * *
Ровно через час из Тира выдвинулась через мол на восточную дорогу конная колонна солдат. Они двигались через Сидон и Библ к Арваду – с приказом блокировать порты страны. В Библ они должны были попасть к четырём часам пополудни, и ровно в четыре пополудни Мена и Агниппа должны были подняться на борт торговой униеры, чтобы отплыть в Афины.
Всё предстояло решить минутам…
[1] Тяжёлый золотой талант равнялся 50,4 кг. Иными словами, Нефертити обещает Белу чуть больше десяти тонн золота.
[2] Именно так спустя много веков был взят Тир войсками Александра Македонского.
Часть 1. Глава 9. День отплытия
В Библе задувало с самого утра. Пасмурное небо хмурилось, и море под порывами свежего юго-восточного ветра было неспокойно – однако не настолько, чтобы купцы могли задуматься об отсрочке путешествий. Им, бывалым мореходам, приходилось выдерживать и более серьёзную непогоду, в том числе и океанские штормы[1], так что лёгкое волнение никого не смущало.
Под пирсом, выложенным серым камнем, глухо ворочались и плескали бездонные чёрные волны, веющие холодом, с белой рваной бахромой пены.
Около полудня корабль уже известного нам купца начал принимать товары на борт. За эти пять дней его привели в порядок в доках: заменили пришедшие в негодность части, почистили дно и заново просмолили. Сейчас шла погрузка, и униера, ещё полуразобранная, лениво покачивалась у пирса, то и дело зарываясь острым носом в высокую волну, удерживаемая толстыми просмолёнными канатами у причала.
Хозяин, стоя в красном халате возле сходен и попивая чай из голубой пиалы, с удовольствием оглядывал свежий настил палубы и новые скамьи для гребцов. Мимо него грузчики несли в глубокий трюм сосуды с красителями, тюки с тканями – в том числе и с тонким египетским льном, – амфоры с вином и дорогую посуду.
В этот момент к сходням подошли двое: пожилой мужчина в коричневом дорожном плаще и рыжеволосый юноша в чёрной простой одежде. Хозяин их очень хорошо помнил!
– Почтеннейший! – крикнул с берега Мена – конечно же, это был он. – Можно ли нам подняться на борт?
– Ну разумеется! – расплылся в улыбке купец. – Поднимайтесь, заводите коней. Вашим лошадкам уже приготовлено уютное местечко под палубой, с сеном и водой. А вас ждут удобные каюты. Поднимайтесь, поднимайтесь! Скоро закончим погрузку и выйдем в море. Ветер попутный. Одиннадцать деньков – и, глядишь, уж в Греции! Библ – это воистину ворота мира!
Пассажиры поднялись по сходням на палубу, где Мена передал коней матросам, что тут же увели благородных скакунов куда-то вниз, по трапу трюма.
Пока её советник обменивался дежурными любезностями с хозяином, Агниппа отошла в сторону, к дальнему борту – и устремила свой взгляд вдаль, на море. Ей было странно ощущать под ногами настил палубы – твёрдый и одновременно чуть качающийся. Не сравнить ни с прочными полами домов, ни с неустойчивым дном лодки… Какое-то… совсем особенное ощущение!
От которого сладко замирает сердце.
Или оно замирает от ветра – свежего и солёного, что треплет её густые, уже доросшие до плеч, волосы, освежает горящее от волнения лицо? Море! Они выходят в море!..
Оно лежало перед ней – огромное и бескрайнее. Могучее и сегодня сумрачное. Его прохладное дыхание веяло солью, простором и – свободой! Ни одна река, пусть самая широкая, пусть великий египетский Нил, не сравнится с огромной морской равниной… Там, на другом конце этой неспокойной бесконечности, за схенами пути по пустынным волнам, скрывалась Греция. Прекрасная и справедливая Греция. Оплот правды во всей Ойкумене. Стоит кораблю выйти в море – и конец всем тревогам. Одиннадцать дней – и они в Афинах!
Но их надо прожить, эти дни, и их корабль ещё в Финикии.
Последние часы на берегу, на краешке материка…
Нет, даже уже не на берегу! На палубе судна, что готовится к отплытию…
Несколько часов!
Несколько часов – и их корабль устремится своим острым носом в эту пасмурную даль, понесёт их через бескрайнее море…
Агниппа уже грезила берегами Эллады, по светлой предрасположенности юности рисуя себе в мыслях родину матери некой волшебной страной, где нет зла и насилия, а есть только добро и справедливость. Там, на неведомых, сказочных берегах её ждёт счастье!
Царевна всем сердцем мечтала о нём.
Египтяне боятся моря: его бурь, его штормов – великую преграду для себя. Агниппа же, в которой шумела кровь свободолюбивых афинян, с раскрасневшимися щеками смотрела на морской простор – широкую и ровную дорогу к прекрасному будущему, и в глазах её сиял восторг. Дочь глазами матери, умершей вдали от моря, смотрела теперь на это синее чудо – и сердце её полнилось радостью, как после долгой разлуки. Только теперь девушка поняла, что именно моря ей не хватало всю её жизнь. С его дыханием вливалось в царевну нечто новое – неиспытанное, неизведанное, но странным образом знакомое до боли.
Так стояла Агниппа, подавшись вперёд, сияющими от счастья глазами глядя на неприветливые волны – как на мать, потерянную с рождения и вновь обретённую.
«Эллинка, настоящая эллинка! – думал подошедший тихо сзади Мена. – Куда подевалась вся египетская мишура?.. Про эту девушку никак не скажешь теперь, что она дочь фараона».
– Мена! – Агниппа резко развернулась. – Что с тобой? Почему ты такой грустный?..
Девушка с тревогой и заботой всматривалась в лицо старика.
– Не люблю моря, – вздохнул Мена. – Как подумаю, что одиннадцать дней плыть… – он поморщился. – Аж мороз по коже.
Агниппа невольно улыбнулась.
– А я рада.
– Ты эллинка по матери, а я со всех сторон египтянин, – пожал плечами советник, запрокидывая голову и вглядываясь в кружащих над головами крикливых чаек. И поморщился. – Мы не любим моря. Оно слишком коварно.
– Оно прекрасно! – воскликнула Агниппа. – Неужели ты не видишь, Мена?
Старик чуть усмехнулся.
– Если спорить о море, то египтянин и эллин никогда не поймут друг друга. И всё-таки лучше бы нам поскорее отчалить. Пока мы ещё в Финикии… я опасаюсь.
Царевна всё понимала, но, стараясь успокоить своего приёмного отца, нежно сжала его руку.
– Чего?.. Всё позади. Не тревожь себя.
– Повторяю: я буду спокоен лишь тогда, когда мы ступим на афинскую землю! Эти пять дней ожидания всю душу из меня вытянули… – Старик вздохнул и покачал головой. – И сейчас во мне всё просто кричит, что промедление смерти подобно! Я кожей чувствую, как приближается к нам опасность.
– Мена… – девушка покачала головой, словно осуждая сверхосторожность лазутчика фараона, но лицо её побледнело. – Всё будет хорошо. Вот увидишь!
Советник вздохнул.
– Конечно. А сейчас давай-ка спустимся в нашу каюту. Погрузка всё равно не закончена. Не будем мешать матросам.
Спустя несколько часов, когда, заполнив наконец трюм товарами, рабочие покинули корабль, пассажиры, поняв это по наступившей тишине, вновь поднялись на палубу – чтобы наблюдать за отплытием.
Наверху действительно царило напряжённое молчание, которое лишь подчёркивали крики чаек, плеск волн в борта – и звуки порта: выкрики лоточников и водоносов, голоса грузчиков и зевак… Здесь, на корабле, все словно чего-то ждали – ждали, устремив глаза на хозяина. Должно было произойти превращение этого полуразобранного корыта в стройную финикийскую униеру – морскую птицу «детей ветра».
Хозяин неторопливо прошёл вдоль борта, ещё раз, как-то нарочито, осматривая, хорошо ли просмолена его верхняя, тростниковая, часть[2]. Потом, подойдя к кормчему, уже сидевшему на своём месте, негромко распорядился:
– Спустить кормовые вёсла.
Раздалось два всплеска – это тяжёлые вёсла-рули широкими лопастями зарылись в воду.
По кораблю прошла как бы нервная дрожь, некий толчок. Вздох-пробуждение. Теперь не только люди – самое судно, казалось, ждало чего-то.
Возможно, такое ощущение возникало потому, что корабль стал увереннее держаться на воде – он уже не болтался на волнах, а стоял.
– Открыть отверстия для стока воды.
Матросы кинулись поднимать тростниковые крышки вдоль бортов, что прикрывали отверстия в верхней палубе – через них потоки воды могли скатываться обратно в море, если бы начался шторм и волны захлестывали бы её.
Корабль словно вздохнул и стал легче.
Всё шло хорошо, но Агниппа почему-то почувствовала тревогу. «Быстрее бы!» – эта мысль так и крутилась в голове.
Мена кусал губы.
Опасность буквально висела в воздухе.
Девушка невольно начала озираться, окидывая взглядом берег с шумной толпой – и лениво стоящие у двух дальних молов военные биремы охраны порта.
Тем временем матросы, напрягаясь, поставили и укрепили мачту в глубоком отверстии в центре палубы – высокую и стройную, выточенную из цельного ствола ливанского кедра, – и она, возвышаясь над кораблём и людьми, уходила теперь в низкое пасмурное небо.
Реи ещё лежали на палубе, и на них надевали свёрнутый парус. Вскоре, однако, их установили на мачте, а канаты туго натянули и закрепили на палубе. В море верхнюю рею поднимут – и парус, сжатый реями, словно футляром, раскроется.
Теперь корабль действительно стал похож на корабль.
– По места-ам! – крикнул хозяин.
Гребцы кинулись к бортам, на скамьи, по два человека. Люди схватили тяжёлые просмолённые вёсла и просунули в уключины, пока держа на весу. Теперь униера казалась птицей, расправившей крылья для полёта.
И вот – долгожданная команда:
– Вёсла на воду!
В ту же секунду сорок крепких вёсел с плеском ударились о волны, подняв облако брызг вокруг корабля.
Хозяин, стоя на носу, довольно созерцал это, поглаживая бороду. Он наслаждался моментом.
– Ну, ребята, – начал он, – мы, конечно, не военные корабли, всегда готовые к выходу в море, более быстрые, более манёвренные, но…
В этот момент с улицы, ведущей в порт, раздались крики, топот коней – и на портовую площадь на взмыленных жеребцах влетел вооружённый отряд – человек сто. Мчавшийся впереди офицер кричал:
– Перекрыть порт! Ни одного корабля не выпускать! Приказ царя!
Пристань пришла в бурное волнение, со всех сторон раздавались непонимающие и негодующие возгласы, растерянно опускали свою поклажу грузчики, а отряд, крича о приказе царя, гремя подковами, мчался к зданию, где заседал начальник порта.
На лице хозяина униеры отразилось замешательство и растерянность. Задержка вовсе не входила в его торговые планы.
Мена и Агниппа тревожно переглянулись.
Военные корабли, стоявшие у молов, окутались облаком брызг от упавших вёсел – гул пронёсся над всем портом – и цепочкой потянулись в море: перекрывать выход из порта.
Хозяин всё больше хмурился. Как практичный человек, он предпочитал не связываться с властями. Поэтому просто подошёл к носу корабля, достал из ножен меч – и перерубил швартовочный канат, крепивший униеру к пирсу – а заодно и якорный трос.
Корабль вздрогнул и слегка покачнулся, как бы пробуя себя на ходу.
– Давай, ребята, – сказал хозяин. – Отчаливай! Нечего нам здесь коптиться!
Кормчий сделал один глубокий гребок, а моряки с одной стороны подняли вёсла, а с другой – сделали своими мощный рывок.
Корабль, словно очнувшись, вздрогнул, медленно повернулся носом в бескрайнее море – и опустил все вёсла на воду. Затем, как конь, долго стоявший на привязи, пробуя свои силы, сначала идёт медленно, но постепенно всё убыстряет свой бег – на вёслах двинулся к выходу из порта.
С пристани что-то кричали вслед, угрожали, кто-то размахивал руками, потрясая какими-то документами.
Военные биремы почти уже образовали цепь – но ещё не столь частую, чтобы через неё не мог проскочить корабль.
Под возмущённые крики военных и свист нескольких стрел, вонзившихся в борта, корабль вырвался в море и, развернув хлопнувший на ветру парус, подобно белокрылой чайке понёсся к Кипру. А поскольку приказа преследовать его не было, то биремы просто плотнее сомкнули свой строй, и ни один корабль больше не смог выйти из Библа.
Парус торговой униеры вскоре растаял в пасмурной дымке горизонта.
[1] Финикийцы, например, совершали плавания к берегам Англии за оловом – для этого, разумеется, им приходилось выходить на своих кораблях в Атлантический океан. А через девятьсот лет после описываемых событий, в 600–602 гг. до н. э., финикийцы первыми в истории обогнут Африку.
[2] Просмолённая тростниковая обшивка верхней части борта – чисто финикийский элемент судостроения, ею ограждали груз, размещённый на палубе.
