Текст книги "Завещание фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Митюгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Часть 1. Глава 10. Приказ Нефертити
Три дня оставались закрыты порты Финикии. Три дня царские шпионы рыскали по всей стране – и на четвёртый царю Белу доложили, что людей с названными приметами не обнаружено.
Нефертити всё это время гостила у царя и, когда ей принесли это известие, немедленно направилась к Белу – в ту залу, где он принимал её в памятный день их знакомства.
– Царь! – с порога крикнула она. – Ты уверен, что твои сведения правильны?
Бел хмуро посмотрел на солнцеподобную и лишь пожал плечами, даже не поднявшись с убранной дорогими тканями софы.
– Мои люди никогда не ошибаются, царица.
Нефертити, в голубовато-белом воздушном каласирисе, ничуть не смущаясь холодным приёмом, медленно прошла к балкону и, остановившись, задумчиво и как-то изумлённо заговорила, рассуждая вслух:
– Они не могли исчезнуть вот так просто. И не могли уехать раньше. На следующий день после того, как они пересекли границу твоей страны, мне сообщили об этом, а уже через пять дней я была у тебя. В тот же день мы перекрыли порты. Мне доложили: по какой-то невероятной милости богов ни один корабль за эти шесть дней не выходил к берегам Греции. Куда угодно – в Пунт, к Геркулесовым Столпам, к Кассириатидам, чуть ли не к берегам мифической Антиллы[1] – но только не в Элладу! Ладно, легенды мы оставим в покое… но Пунт и Кассириатиды? Отправиться в варварские земли с ужасным климатом? Мена вряд ли решился бы потащить туда свою обожаемую госпожу. Нет-нет, лишь Эллада… Но только на шестой день торговцы из нескольких портов собирались выйти к её берегам. На шестой. А я в это время уже была здесь! Это невозможно, царь! – молодая женщина встряхнула головой, и серьги в её ушах мелодично, негодующе зазвенели.
Бел вздохнул – и сообщил не без некоторого злорадства:
– Мне сказали, солнцеподобная, что в Библе, перед самым закрытием порта – три дня назад – в море буквально вырвался один торговый корабль. По доставленным сведениям, он направлялся в Афины с заходом на Кипр и Крит. Сейчас, учитывая путь к Кипру и двухдневную стоянку там, он должен уже отходить от берегов Кипра к Криту. И там потерять ещё день. Скорее всего, они на этом корабле, солнцеподобная.
Лицо Нефертити страшно исказилось и побледнело. Молодая женщина воздела сцепленные руки и, запрокинув голову, закричала глубокому вечернему небу, и никогда, ни у кого Бел не слышал столько отчаяния в голосе:
– Боги, боги! За что?! За что вы меня караете, боги мои?! Эта девчонка!.. Эта глупая девчонка будет жить, плодить детей, а моя – моя! – дочь?! Её право на престол будут оспаривать сыновья этой выскочки! Девочка моя!.. И всё из-за этого отродья Сетха! Агниппа принесёт войну в мою несчастную страну. О Амон! К тебе обращаюсь! Испепели её своими смертоносными лучами, великое Солнце! О Тот! Дай мудрость свою мне, бог Луны и Науки, чтобы могла я и в Греции достать эту дрянь! Боги…
Царица опустила голову к молитвенно сложенным рукам.
Бел ошеломлённо молчал. Он знал, что жители южных стран эмоциональны, но Нефертити, казалось ему, всегда могла сдерживать себя.
Нефертити вышла на балкон и, чуть запрокинув голову, устремила задумчивый взгляд на море, слушая, как далеко внизу вздыхают могучие волны. По небу разливался сиреневый, нежный сумрак.
«Они теряют день на Крите… – шептала она. – День они плыли из Библа до Кипра, ещё день – от Кипра до Крита… Два дня… Минуя Крит… До Афин шесть дней. Итого восемь… Это если без остановок. Но у них ещё три дня теряется – одиннадцать. Значит, если военные корабли сейчас же выйдут из Тира и не станут терять ни единой минуты, а сразу возьмут курс на Афины… Да! Есть шанс, что у берегов Афин, в море, их догонят».
– Прекрасно! – воскликнула она – и стремительно, с загоревшимися глазами, подбежала к Белу, внимательно наблюдавшему за ней. – Бел! У нас есть шанс! Немедленно пошли за ними в погоню военные биремы. Пусть сейчас же выходят из Тирского порта! Что?.. – с недоумением взглянула солнцеподобная на царя Финикии – и её брови нахмурились. – Что ты сидишь?.. – тихо и грозно осведомилась она. – До порта от дворца на хорошей лошади минуты две. Быстрее гонца в порт, Бел! Быстрее!..
Через пять минут двенадцать военных бирем вышли из Тира по направлению к Афинам.
[1] Антилла – финикийское название Атлантиды.
Часть 1. Глава 11. Погоня
Плавание шло успешно, и одиннадцать дней истекали. Позади остались прекрасные шумные города Кипра и Крита с их удивительной самобытной архитектурой и общительным народом. И если на Кипре полисы ещё напоминали финикийские, то на Крите уже чувствовалось дыхание близкой Эллады.
Товары в трюмах униеры менялись со сказочным разнообразием: тонкие вина Кипра, мечи, щиты и знаменитые «кабаньи» шлемы Крита, партия слоновой кости из Ливии – перекупленная у египетских торговцев во время последней стоянки, – персидские муслины, сирийское оружие, египетские яды и кинжалы, украшения чеканки знаменитейших ювелиров… Был даже очень редкий товар – невольницы из далёкой Индии, которых финикиец купил втридорога, чтобы потом впятеро поднять цену на афинском рынке.
Берега Крита остались позади. Финикийский корабль летел к последней стоянке в этом путешествии – Афинам.
Столица Греции… До неё уж было недалеко.
Ранним пасмурным утром Агниппа вышла на палубу. Корабль, подгоняемый свежим ветром и сильными взмахами вёсел, уверенно шёл вперёд. В небе с пронзительными криками кружили чайки.
Значит, земля близко.
«Что? Очередной остров – или материк?..» – гадала девушка.
К ней тихо подошёл её советник.
– Долго ещё, Мена? – не оборачиваясь, спросила у него царевна. – Я уже дождаться не могу, вся извелась!
Старик с улыбкой пожал плечами.
– Как я могу судить, о пресветлая? Я плавал на египетских кораблях и всё ещё не привык к скорости финикийских. Судя по всему, мы уже должны быть на подходе.
– Ты ведь бывал в Греции?
Мена почему-то немного помолчал – и ответил односложно:
– Да.
– Какая она?.. – с засиявшими глазами обернулась к нему девушка.
Бывший лазутчик фараона вздохнул.
– Увидишь.
– Что с тобой?.. – встревожилась его приёмная дочь, всматриваясь в помрачневшее лицо Мена. – Тебе нехорошо?
Он скупо улыбнулся.
– Прости, Агниппа. Просто вспомнилось… Знаешь, из Греции в Египет мы возвращались тем же путём, что идёт сейчас этот торговец: через Крит, – и там я… – он запнулся. – Там один мой друг купил твою мать в подарок фараону.
– В подарок! – горько усмехнулась Агниппа.
Мена тяжело вздохнул.
– Она очень тосковала… Всё подходила к корме и долго, с болью, смотрела в сторону Греции. А видела бы ты, какое отчаяние наполнило её взгляд, когда море скрылось за поворотом рукава Дельты! Она плакала, Агниппа…
– Она была незнатная?
– Да, простая афинянка. Если бы она была знатной, её выкупили бы родные, о царевна.
– Она красивая была?
В глазах Мена засиял странный свет – нежность, смешанная с неизбывной тоской.
– Очень, – тихо ответил он. – Лучистые синие глаза… Я никогда и ни у кого не видел больше таких. И волнистые волосы, лёгкие, будто пух – как у тебя. Она напоминала мне маленькую горную козочку из волшебной сказки… – Он снова тяжело вздохнул и, запрокинув голову, долго смотрел в небо, почему-то часто моргая. – Она после родов всего два часа прожила, – неожиданно, как-то невпопад, закончил он.
– А кого она хотела, девочку или мальчика? – с любопытством спросила Агниппа.
– Электра хотела мёртвого ребёнка.
Царевна остолбенела.
– Как?.. – еле смогла прошептать она.
– Чтобы не мучился, – коротко ответил Мена.
– Боги! – резко отвернувшись, чтобы он не увидел её лица, прошептала Агниппа. – Исида! Как она была мудра, как добра ко мне… Смилуйтесь над ней на суде Осириса!
Воцарилось молчание.
Агниппа думала о матери, но вскоре мысли девушки снова вернулись к Греции, «её Греции», как царевна мысленно уже называла Элладу.
Мена любовался своей приёмной дочерью. Почти месяц тревог, странствий, блужданий, ночёвок где придётся… и вот – всё подходит к концу. Скорее бы! Скоро на горизонте должны показаться берега Аттики – одной из многочисленных областей Эллады. Там ждёт его и Агниппу тихая, безвестная, спокойная жизнь. Девочка как никто заслужила её! Только бы быстрее…
Гул ветра в туго натянутом парусе, плеск волн, мерные удары вёсел по воде, крики чаек… Тучи постепенно расходились.
Начало подниматься солнце.
Оно поднималось величественно, заливая всё вокруг своим золотым светом, наполняя яркими красками: ясное небо стало глубоким и голубым, море – бирюзовым, сияющим ослепительными бликами. Эта прохладная бескрайняя стихия, которую тревожил их корабль своими вёслами и разрезал острым носом, как-то вдруг начала казаться тёплой и нежной.
А само солнце! Лучистый полудиск, что медленно поднимался из вод – не всесжигающий огненный лик Амона, а лучезарный венец Гелиоса, въезжающего на небеса в золотой колеснице…
Вдруг вдалеке, прямо по курсу их униеры, на границе неба и моря, вспыхнула некая сияющая точка, похожая на звезду. Сперва Агниппа приняла её за один из бликов на воде, но огонёк рос, блестел всё ярче – и на него вскоре стало так же больно смотреть, как на солнце. Свет будто вырастал из моря, подобно гигантской свече-колонне – и корабль шёл прямо на него.
Агниппа смотрела на это диво широко распахнутыми глазами, в которых страх смешивался с изумлением и восхищением. Наконец она смогла понять, на что похож этот светоч – на наконечник огромного копья.
А вот показалось над волнами и древко…
Девушка не выдержала.
– Мена, что это?! – воскликнула она, резко повернувшись к своему многоопытному советнику.
Тот был спокоен. И улыбался.
– Греция, – просто ответил он. – Мы на родине твоей матери, Агниппа. Это копьё огромной статуи богини Афины, стоящей на холме над городом. Оно служит маяком для судов. Его сделали из отполированной бронзы, и солнечный свет, что отражается от его наконечника, виден мореходам издалека. Скоро покажутся Афины – и порт Пирей. Греция, Агниппа, Греция!
Девушка радостно вскрикнула и повернулась к корме, желая в последний раз кинуть взгляд на ещё подёрнутую лёгкой туманной дымкой бесконечную даль – из которой она бежала, несмотря ни на что. Даль, скрывшую жестокий Египет и продажную Финикию…
И переменилась в лице.
Глаза беглой царевны от ужаса распахнулись неимоверно широко, и девушка побледнела.
– Мена, смотри! – крикнула она, невольно схватив своего советника за руку и крепко сжав её.
Он повернулся на крик своей воспитанницы – и обмер.
За кормой, вынырнув из полупрозрачного тумана, на горизонте показались двенадцать финикийских судов. Не близко, но и не так далеко, чтобы нельзя было различить два ряда вёсел и некоторые особенности постройки, позволявшие им легче держаться на воде и быстрее плыть. Было заметно, как хищно вытянуты вперёд их длинные носы, каким ровным строем они идут, как мерно, весло в весло, следуют взмахи – и, взглянув на это, каждый мог бы точно и уверенно сказать, что это военные биремы.
– М-может, это не за нами? – тихо и робко спросила девушка.
– Нет, – твёрдо ответил её советник. – Это именно за нами! Это не может быть не за нами. Вспомни: мы – единственный корабль, который выскочил из порта за секунду до его закрытия.
– Боги, боги! – Агниппа в панике начала заламывать руки. – Мена, что нужно делать?!
– Положиться на богов, о царевна. И заплатить нашему доброму хозяину, чтобы он ни минуты лишней не задержал нас на борту по прибытии в порт… если мы до него доберёмся, конечно. Этим я сейчас и займусь: заплачу ему оставшуюся сумму, а заодно обращу его внимание на погоню. А потом оседлаю наших коней. Будь готова и ты. Собери наши вещи в сумки и принеси мне, чтобы я приторочил к сёдлам.
С этими словами египтянин быстро направился вниз, к каютам – за деньгами. Агниппа последовала за ним.
А впереди уже вставали холмистые берега Эллады – с прекрасным городом, что раскинулся на их склонах – среди лесов и лугов, полей и рощ, на отрогах Геметского горного хребта.
На биремах тоже заметили торговый корабль – и поднажали. Минуты через две военные корабли приблизились настолько, что можно стало различить рисунки на их парусах – знаки бога Мелькарта, военные эмблемы Тира.
Строй бирем изогнулся полукольцом, и они ещё прибавили ход, собираясь взять униеру в клещи, а затем окружить и остановить. В этот момент на палубу и выскочил уведомлённый Мена об опасности хозяин – закончив все расчёты с пассажиром.
– Ашторет!.. – вскричал он, воздев руки к небу. – Пираты совсем обнаглели! Под наш царский флот маскируются! В прибрежных водах Эллады промышляют! Куда катится этот мир?! Разбойники, вам нужен мой груз?! – финикиец с отчаянием дёрнул себя за бороду – и стремительно обернулся к гребцам. – Ну-ка, поднажмите, ребята!.. Поднажмите!.. Эти ж бандиты вас в рабство продадут!.. За свободу, ребятушки, за свободу! Ударим вёслами!.. Быстрей!.. Дружно! Сильнее! Уже видно Афины, мы успеем! Давайте, давайте! – орал он, срывая голос и бегая вдоль скамей по палубе. – Нам бы только этот мыс обогнуть, а там уже и Пирей! Ну же, ну, ребятки!.. Кормчий, не спать!.. Твёрже рули держать!
Гребцы, напуганные угрозами потерять свободу, утроили усилия, и заработали вёслами как никогда. Униера рванулась – и вырвалась из тисков. На биремах тоже поднажали – и беглецов вновь начали догонять.
– Ну! Ну! – орал хозяин. – Держать темп! Мы сможем!.. Сможем!.. Немного осталось, друзья, немного!..
Уключины скрипели от непосильной нагрузки. Корабль летел. Нос его зарывался в волны, поскольку на такую скорость волнорезьбы его не рассчитывали. Вода вокруг бортов пенилась, и униера неслась, как дикая лань от собак.
Гребцы покрылись потом с ног до головы – лицо, шея, плечи, спина и грудь, – бедняг словно окатили из ведра. Купец сорвал голос. И, похоже, ценой безумных усилий им на какую-то минуту всё-таки удалось развить и удержать скорость военной биремы, потому что преследователи отстали на две гхальвы[1]. Корабль обогнул мыс, и перед беглецами открылась огромная гавань с беломраморными причалами и чернобокими кораблями, что лениво покачивались у блестящего пирса, наводнённого пёстрой шумной толпой.
Биремы сзади вновь начали нагонять…
И в этот момент из порта стремительно вылетела стройная греческая триера и величественно прошла между преследуемыми и преследователями.
Биремы покорно остановились, пропуская её – ибо не пропустить военный корабль Греции, госпожи морей, равнялось самоубийству… да ещё и в виду главного греческого порта.
Все знали, что у каждой триеры, военного корабля Эллады, выходя из острого носа, скрывалось под водой страшное пятиметровое металлическое лезвие – острое, как бритва. Это позволяло грекам на расстоянии пробивать борт противника, самим оставаясь на относительно безопасном расстоянии. А ещё у греческих судов был киль, ускорявший их ход и придававший устойчивость. Что же до триер, то они насчитывали четыре яруса: первый – палуба, а на трёх нижних размещались гребцы. Таким образом, триера обладала тремя рядами вёсел с каждой стороны, что несказанно ускоряло её ход. Сто восемьдесят вёсел, не считая кормовых! Разве удивительно после этого, что все прочие корабли убирались с дороги греческих триер! Никого не было сильнее эллинов на море, да никто и не смел оспаривать у них это первенство.
Пока триера, подняв два верхних яруса вёсел, на одном третьем, будто издеваясь, медленно проходила перед финикийскими биремами, купец успел войти в порт и бросить якорь.
Судно хорошо просмолённым канатом привязали к пирсу, с хлопаньем свернули парус и убрали реи. Вёсла втянули в борта и уложили на палубу – сохнуть. Мачта уже не возвышалась над головами, а лежала, снятая, вдоль борта.
Только когда униеру таким образом подготовили к долгой стоянке, хозяин позволил матросам спустить сходни. А у причала уже покачивались биремы финикийцев, и на их палубах тоже суетились, готовя солдат и коне й к высадке на берег…
Не дожидаясь последствий, Мена и Агниппа, что уже давно вывели своих скакунов из трюма, осторожно свели их по сходням на пирс. А там – в сёдла и сразу в галоп, не разбирая дороги. Только искры брызнули из-под копыт.
Вслед беглецам полетели возмущённые крики прохожих.
Так, провожаемые негодующими возгласами, всадники влетели в Длинные Стены, меж которых лежала дорога из порта в город – сто сорок шесть греческих стадий[2] в коридоре серых стен, средь испуганно шарахавшихся людей. Через полчаса всадники влетели в ворота Афин – города беломраморных храмов и домов знати – и серых каменных домишек простых граждан.
Здесь, под недоумевающими взглядами часовых, Мена и Агниппа остановили коней. Сирийский скакун советника оставался свеж и спокоен, а финикийская лошадка царевны потемнела от пота и, зло всхрапывая, встряхивала головой.
– Ну, кажется, оторвались… – Мена устало вытер лоб.
Девушка только облегчённо выдохнула… и тут за их спинами, издалека, вновь послышались возмущённые крики, свист, гик и конский топот. И – выкрики на финикийском: «Скорее! Скорее! Они не могли далеко уйти! В Длинных Стенах им некуда свернуть!»
– Быстрей! – бросил Мена, рванув за повод своего коня. Агниппа последовала за ним. Здесь, на городских улицах, где нельзя было разогнаться, её конь не отставал от сирийского жеребца.
– Вон они! – раздалось сзади.
Агниппа только сильнее хлестнула своего золотисто-буланого.
Лабиринт улиц… Дома, сады, какие-то общественные здания… Опять возмущённые, орущие вслед проклятья прохожие… Запах лавра, запах моря… Ровный, звонкий булыжник мостовой под копытами – ослепительно белый под лучами высокого солнца.
И все улицы – в гору, в гору, в гору…
– Куда мы скачем, Мена?! – крикнула Агниппа в спину своему советнику – по-персидски, чтобы преследователи не поняли их разговора.
– К Парфенону! – оглянувшись на скаку, бросил Мена. – Это недалеко: за городом, на холме. Мы скроемся в храме богини Афины.
– Ты думаешь, это нам поможет?
– Да! У эллинов такой обычай: те, кто просит защиты у богов – неприкосновенны!
– Но…
– Пригнись к шее коня, о царевна!
И снова, как семнадцать дней назад, в далёком Египте, ветер свистит в ушах, бьёт по лицу жёсткая конская грива – и совсем иначе, необычно звонко, стучат по булыжнику копыта, выбивая каскады искр. И вновь сзади крики погони и топот.
Только на сей раз он не отдаляется, а неумолимо становится всё ближе.
Увы, финикийская лошадь – это не сирийский скакун…
Как бешено стучало сердце Агниппы – быстрее бьющих по мостовой копыт! Как виденье, промелькнули ворота Афин, и дорога уже белой змеёй вьётся среди зелёных весенних холмов с тут и там белеющими валунами, карабкаясь вверх. И совсем недалеко, почти в трёх стадиях[3] – белеют стены акрополя.
За городом кони пошли во весь опор. Земля стонала под ударами копыт.
Всё выше и выше.
Конь Агниппы покрылся пеной, пытаясь идти вровень с белым скакуном советника – хотя Мена и старался сдерживать его.
Увы, ещё на корабле царевна наотрез отказалась меняться с ним лошадьми, потому что, как сказала девушка, она всё равно не знает, куда ей направляться в Афинах, и не видит смысла опережать Мена.
И неужели он думает, что она способна его бросить, спасая свою шкуру, пока он будет прикрывать её бегство – один против толпы?..
Ни за что!
Отсюда, с вершины холма, открывался потрясающий вид на сверкающее под солнцем море и прибрежные скалы. Но беглецам некогда было наслаждаться видом, Агниппа даже не чувствовала жары – она просто всем существом своим ощущала, как падает под конские копыта дорога – и нахлёстывала бока своего несчастного жеребца.
В конце концов, ей достался вовсе не плохой конь. Такой же, как у всех солдат Финикии. Не лучше, но и не хуже. Поэтому с трудом, но девушке удавалось держать погоню на расстоянии.
Беглая царевна так долго всего боялась, а вот теперь страх куда-то исчез, пережил сам себя. Осталось только одно сумасшедшее желание – жить. Месяц назад, в Ниуте, она желала умереть вот так: на всём скаку, чтобы стрела в спину – а стрелы уже наполнили своим зловещим пением воздух, но Агниппа уже не хотела умирать. Умирать теперь, когда цель достигнута, здесь, на родине своей матери… Нет!
На всём скаку кони влетели в ворота акрополя, промчались по улочкам между храмами, пронеслись через агору – площадь для собраний – и сквозь приземистые ворота в мраморной стене ворвались в пустынный внутренний двор беломраморного, стройного колоннами Парфенона.
Здесь стояла удивительная тишина, нарушаемая только щебетом птиц, но сзади, с агоры, настигали крики и топот погони.
– Быстрей! – крикнул Мена.
Беглецы спрыгнули с сёдел – и тут Агниппа, холодея, поняла, что не может сделать ни шага. Ноги словно одеревенели.
От ужаса сердце словно рухнуло куда-то вниз, в ледяную пустоту. Никогда прежде ей не становилось так страшно.
– Мена!! – с отчаянием крикнула она – и услышала топот погони в воротах.
Совершив немыслимое усилие, царевна на ослабевших, подгибающихся ногах вбежала следом за своим советником в прохладный полумрак пустынного Парфенона.
В царящей здесь тишине их шаги гулко раздавались под сводами, взлетая ввысь, туда, откуда через прозрачный, чуть не светящийся мрамор лился в зал свет солнца. Посреди храма возвышалась статуя прекрасной женщины-копьеносицы в высоком шлеме, изваянная из бронзы и слоновой кости.
За нею, в полутёмной глубине, скрывался второй ряд колонн – более приземистых, за которыми, наверное, находился вход в служебные помещения.
Агниппа затравленно озиралась, чувствуя себя в ловушке.
– Что делать, Мена?! – крикнула она.
– Беги к статуе, обними её подножие и не поднимай головы, – коротко велел советник. – Это значит, что мы просим защиты у Афины, и её жрецы вступятся за нас. Быстрее, не стой же, о царевна!
У портика уже раздавались крики – погоня подскакала к храму и сейчас, переругиваясь, решала, что делать дальше: следовать ли за беглецами в Парфенон или нет. Кто-то кричал, что у них приказ и что царь строго спросит, кто-то отвечал, что им не платят за стычку со жрецами и что никакого жалования не хватит, чтобы оплатить лично его отсидку в греческой темнице за святотатство.
Пока шла эта перебранка, Агниппа, поскальзываясь на бронзовых плитах пола, кинулась к подножию Афины и обняла статую богини. Рядом распростёрся Мена.
Агниппа так крепко прижалась к покрытым слоновой костью стопам, словно в них заключалась самая её жизнь. Со слезами на глазах египетская царевна молила эту неведомую ей богиню о защите, потому что родные боги – те, которым она молилась, алтари которых украшала – эти боги требовали её жизни, и только в этой неизвестной, чужой богине Агниппа теперь могла найти спасение.
И она молила о нём со всей пылкостью юного сердца.
Крики и шум у портика стали громче – и в храм, прямо верхом, въехало человек двадцать.
Все вооружены копьями.
Остальные остались во дворе, не дерзнув оскорбить храм Паллады.
– Вот они! – раздался чей-то возглас.
Сердце Агниппы сжалось.
И тут из-под одной из задних арок раздался твёрдый и властный голос, в котором звучали гневные нотки:
– Кто вы такие, нечестивцы, что осмелились въехать в святилище великой дочери Зевса на лошадях?! Вон отсюда, безбожники, или вы в полной мере получите наказание и от бессмертных, и от людей! Будь вы хоть трижды чужеземцы, но надлежит чтить и чужих богов – в особенности богов той страны, в которой вы находитесь!
Жрецу ответил наглый, развязный голос:
– А ты кто такой, жрец, что указываешь нам? Самоубийца? Какой смелый, а, ребята?..
Ответом стал дружный смех. Финикиец продолжал:
– Не волнуйся. Нам ничего не нужно в твоём храме, только эти двое. Мы заберём их и уйдём отсюда. А на будущее – знай своё место, жрец, и не лезь в дела воинов!
– Я не вижу воинов, я вижу разбойников! – не смутился и не отступил священник. – Что же до этих людей, то они ищут помощи у великой богини, и вы не получите их. Убирайтесь отсюда! И из храма, и из страны! А если вы думаете, что жрецы богини-воительницы не воины, то вы жестоко заблуждаетесь. Итак, если вы сейчас же не выйдете вон, то вам придётся столкнуться с воинами храма. Те из вас, кто выживет после этого, предстанут перед судом и будут либо казнены, либо отправлены рабами на каменоломни. Стража!
За спиной жреца из храмового сумрака выступил ряд молчаливых фигур с копьями и мечами. Священник, единственный безоружный, облачённый в белые одежды, сурово взглянул на смутившихся финикийцев.
Те, ни слова более не говоря, развернули своих коней и покинули Парфенон.
Жрец вышел за ними.
– Вы сегодня же должны уехать из города, иначе я все Афины подниму против вас. Я не дам в обиду людей, которые просят покровительства Паллады.
Старший, заметно поумерив свой гонор, почтительно обратился к святому отцу:
– Твой гнев справедлив, о жрец, но выслушай и нас. Эти люди преступники, и за них назначена высокая награда. Они бежали из Египта, и царица Нефертити, а также царь Бел приказали нам…
Жрец не пожелал даже дослушать. Нетерпеливым жестом он прервал финикийца.
– Чтобы мальчик и старик были преступниками? Верить ли мне ушам своим? Впрочем, даже будь они трижды убийцами, ворами либо заговорщиками – они просят защиты у Афины, а боги выше всех людских дрязг. Если здесь замешаны цари – так пусть Нефертити отправит к Агамемнону послов: как положено, с дарами. Воистину, Греции нечего бояться Египта – она не уступит ему в могуществе. Если же солнцеподобная считает иначе, то боевые триеры очень скоро умерят её пыл и жажду спора с богами. Ступайте, несчастные, и да простят вам олимпийцы сегодняшний день!
Финикийцам ничего не оставалось, как развернуться и покинуть акрополь. Вскоре и их корабли отплыли из Пирея. Они везли полученный ответ Белу и Нефертити. Как правильно сказал кто-то из финикийского отряда – никаких денег не хватит, чтобы оплатить заточение в тюрьме…
Едва солдаты Бела покинули двор Парфенона, жрец вернулся в храм, а стража удалилась. Под сводами святилища воцарилась тишина, лишь щебетали ласточки. Свет солнца лился сквозь портик, блестя бликами на бронзовых плитах пола и на позолоченной одежде Афины.
Агниппа подняла взгляд – и увидела над собой увенчанную шлемом голову богини, её чистые синие глаза и ясный лоб. А какой взор! Царевне он показался и ласковым, и мудрым, и спокойным… и немного печальным. Богиня словно говорила: «Девочка, девочка… Сколько тебе ещё придётся испытать… Но не бойся. Всё – к лучшему».
И тут Агниппе показалось, что статуя грустно улыбнулась уголками губ – и покачала головой!
Царевна коротко вздохнула и потеряла сознание.
Жрец тихо подошёл к ним, нагнулся и мягко положил руку на плечо Мена. Советник услышал его негромкий, необыкновенно добрый голос:
– Встаньте, чужеземцы. Ваши враги теперь далеко отсюда, вы в безопасности. Не бойтесь ничего – вы под высоким покровительством Афины Паллады, и здесь, в её городе, с вами не случится никакой беды. Встаньте.
Мена поднялся. Агниппа продолжала лежать, обняв ноги богини.
Мена склонился над своей приёмной дочерью.
– Агниппа? Агниппа, что с тобой? – встревоженно позвал он. – Всё кончилось. Мы в безопасности.
Не дождавшись ответа, старик взял царевну на руки.
– Она без сознания! – воскликнул он.
– Это девушка?.. – изумился жрец. – Бедняжка, сколько же ей пришлось пережить…
– Да, мы пережили немало, – задумчиво ответил египтянин. – Но прошу, помоги ей.
Жрец извлёк из складок своего хитона маленький хрустальный флакон с какой-то жидкостью, отвинтил крышку из золота и поднёс к ноздрям царевны. Та глубоко вздохнула, веки её затрепетали – и она открыла глаза.
И сразу тревожно взглянула на Мена.
Старик улыбнулся – радостно и ободряюще, с блестящими от слёз глазами.
– Всё! Всё! – выдохнул он. – Всё кончилось, дочка, всё!
Мена бережно поставил Агниппу на ноги. Девушка какую-то секунду стояла, словно не веря, а потом, когда полностью осознала, что всё кончилось и всё позади, такой груз свалился с её души, что царевна не выдержала. Слёзы потоком хлынули по её щекам, она обвила своего верного советника и приёмного отца за шею руками – и разрыдалась у него на груди.
И эхо Парфенона разносило её рыдания под сводами храма – вместе со щебетом ласточек и рокотом далёкого моря. И ветер задувал через портик, и нёс с собой запахи нагретой земли, травы, луговых цветов… Запахи лета.
И было в этом что-то извечное, глубокое, как корни самого бытия.
Спокойствие и умиротворённость царили здесь.
Мена обнимал девушку за вздрагивающие плечи и улыбался сквозь слёзы. А жрец, глядя на них, молча размышлял, сколько же пришлось пережить этим людям и какие же испытания выпали на их долю. И говорил сам себе, что ни за что на свете не хотел бы пройти через то, через что довелось пройти им.
– Странники, – сказал он наконец. – Я хотел бы знать, кто вы.
Мена опомнился. Агниппа перестала рыдать.
– Мы, – начал Мена, прижимая к себе тихо всхлипывавшую царевну, – бежим из Египта. Мы принадлежим к кругам самой высшей знати. Я приёмный отец этой девушки. Кроме меня, у неё никого не осталось. По матери она афинянка, и я хотел бы знать, может ли она рассчитывать на ваше гражданство.
Жрец чуть улыбнулся.
– Гражданство получить не так просто, но, в принципе, вы оба имеете на него право – поскольку вас изгнали с вашей родины. Также вы должны безвыездно прожить в нашем городе два года и заниматься каким-нибудь ремеслом, полезным для людей. Поскольку мать девушки, как ты говоришь, была афинянкой, а значит, имела право приобретать тут недвижимость и землю, то я могу помочь купить для твоей приёмной дочери небольшой дом. Ну что ж… – он вздохнул. – Я не буду расспрашивать о всех ваших злоключениях, ибо вижу, что вам тяжело вспоминать об этом. Зачем же заставлять человека вновь переживать всё плохое, что он пережил однажды?.. Но вы, верно, голодны? Приглашаю вас разделить с нами нашу скромную трапезу.
– Благодарю тебя, о жрец, – поклонился на персидский манер Мена. – Мы с удовольствием принимаем твоё приглашение. Как ты считаешь, Агниппа?
– Да, разумеется! – с улыбкой ответила царевна. – Я очень голодна. И я так благодарна тебе, жрец, за спасение!
Священник вновь улыбнулся.
– Что ты, прекрасная! Я лишь исполнил закон олимпийцев и веление своего сердца. Идёмте же. Жрецы уже ждут нас. А после трапезы мы обсудим, как вас устроить в Афинах.
Конец первой части
[1] На пятьсот метров. 1 гхальва (халдейская мера длины, применяемая в том числе в Финикии) равнялась 230,4 м.
[2] Греческий стадий равнялся 178 м. Иными словами, протяжённость Длинных Стен составляла 26 км.
[3] В трёх стадиях – в полукилометре.
