Текст книги "Завещание фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Митюгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
На мгновение Мена забыл все. Он не верил собственным глазам. Атрид, простой юноша, пришедший к ним однажды ночью; Атрид, вкалывавший в их саду; Атрид, по уши влюбленный в Агниппу… Атрид – царь Эллады! Великий Агамемнон, разгромивший Персию и хеттов, мудрый политик, объединивший всю Грецию под своей властью, человек, известный всей Ойкумене, которого месяц назад чествовала вся Греция и все Афины – и которому Агниппа не поклонилась на площади…
Боги, не спит ли он?
Или от свалившегося несчастья он сошел с ума?..
А Атрид, увидев Мена, сначала покраснел до корней волос, представив, что тот может о нем подумать… но уже мгновенье спустя вся кровь отхлынула к его сердцу, и лицо побелело, став прозрачнее пены морской.
Мена не ворвался бы просто так к царю.
Агамемнон вскочил с кресла.
– Мена, что случилось?! – крикнул он.
Глаза его лихорадочно мерцали
Старик опомнился.
– Ца… Атр… – он не знал, как теперь обращаться к Агамемнону, и наконец просто сказал: – Агниппу украли египтяне!
Атрид похолодел. Ноги его подкосились, и он рухнул обратно в кресло.
– Послы Нефертити, – пробормотал он. – Я должен был сразу понять… Сегодня они просили меня разыскать вас. Я солгал им, но, видимо, кто-то все же сообщил!.. И я догадываюсь кто, – в голосе Атрида прозвенел металл.
– Какой-то высокий темноволосый аристократ, – ответил Мена.
Агамемнон криво усмехнулся и дернул щекой, словно у него болел зуб.
– Ипатий. – Губы его сжались. – Я своими руками убью этого мерзавца! – ладонь его легла на рукоять меча. Юноша вскочил.
Мена покачал головой и слегка улыбнулся.
– Не нужно, царь. Этот клинок оборвал его презренную жизнь. – Старик достал из-под плаща свое оружие и бросил к ногам Агамемнона. Остро наточенное ассирийское железо зазвенело на мраморных плитах.
Атрид спустился со своего возвышения, прошел через весь зал и, подойдя к Мена, положил ему руку на плечо.
И очень серьезно посмотрел в глаза.
– Мена, – заговорил он. – О том, что ты был первым советником фараона, я узнал лишь сегодня вечером. Но о том, что ты честный и благородный человек, мне известно давно. Ты убил Ипатия, оказавшегося предателем. Он был до недавнего времени моим первым советником. Пусть же первый советник фараона станет в Греции первым советником царя!
И, повернувшись к залу, крикнул:
– Начальника стражи сюда!
Не прошло и минуты, как перед Агамемноном склонился высокий крепкий мужчина в алой тунике и блестящем бронзовом нагруднике.
– Ты звал, о царь?
– Немедленно гонца в Пирей. Пятьдесят военных триер, самых быстроходных, к бою! Мы выходим в море. Мена, иди за мной! – уже на ходу бросил царь своему новоиспеченному ошарашенному советнику. Конечно, старый воин немедленно последовал за Агамемноном.
Во дворе их ждали свежие кони, а утомленного скачкой финикийского скакуна, на котором приехал Мена, уже заботливо увели в царские конюшни.
Не теряя ни секунды, Атрид и Мена вскочили верхом – и помчались в порт.
Далеко впереди, гулко отдаваясь в Длинных Стенах, звучал топот скакуна отправленного в Пирей гонца.
Уж чего-чего, а такого развития событий бывший лазутчик фараона не ожидал. Атрид вдали от посторонних глаз потерял все свое царское величие, и Мена мог видеть, насколько взволнован молодой человек. И старик прекрасно понимал владыку Эллады. Одна мысль сейчас владела ими обоими: «Лишь бы похитители не успели далеко уйти! Ищи их потом по всему морю от Афин до Дельты!».
Вот и Пирей.
Глазам изумленного Мена предстало невероятное зрелище: дорожки золотого света на черных волнах – и озаренные бесчисленными факелами пятьдесят громадных военных кораблей у пирсов.
С поднятыми парусами и спущенными на воду тремя ярусами весел.
Триеры удерживались у причалов лишь тонкими канатами – и ждали только приказа, чтобы лететь в море.
Атрид и Мена спешились и взбежали по сходням на высокую палубу первой триеры.
Царь поднялся на нос корабля.
– Отчаливаем! – коротко приказал он и одним взмахом меча перерубил канат, удерживающий судно у причала.
Огромный корабль словно чуть вздрогнул, покачнулся – а затем пирс застонал: пятьдесят военных триер разом оттолкнулись веслами от причала и, развернувшись, кильватерным строем за царской триерой, казалось бы, не спеша, величественно потянулись в море.
Когда причал остался далеко позади и все корабли обогнули мыс Пирея, тогда ветер с хлопаньем надул развернутые паруса, гребцы ускорили удары – и триеры полетели над ночным морем, легко и стремительно разрезая своими острыми носами темные волны.
Пена от весел кипела у бортов.
Такой скорости, такой слаженности Мена никогда прежде не видел! Семь с половиной тысяч весел на пятидесяти кораблях поднимались и опускались с механической четкостью, и ни одно не выбивалось из общего ритма. Парус над головой гудел от ветра, на лицо иной раз падали брызги, летящие из-под бортов – и их тут же осушал холодный поток встречного воздуха. Неотвратимо и быстро мчались корабли во тьме ночи, как сама судьба.
В открытом море триеры развернулись строем во фронт, словно загонщики, идущие с сетью на дичь.
Верно говорят, что Эллада – госпожа на море, а эллины – его хозяева! Никому не скрыться и не уйти от стремительных и грозных эллинских кораблей на его просторе. Через два часа, когда ночь отмерила всего лишь две своих трети, царь, все это время стоявший на носу триеры, заметил три белеющих во мраке паруса. С этого момента эллины взяли курс на них, и вскоре уже стало возможным различить сами суда – объемные униеры с широкими палубами и высокими надстройками над бортами. По плетеным корзинам для лучников, установленным на мачтах, и по высокому, характерному изгибу кормовой надстройки сразу становилось ясно, что это египетские военные корабли.
Заметив погоню, египтяне попробовали ускорить ход, что мало у них получилось, поскольку они и так шли на пределе. Триеры окружили их двойным кольцом, встав к египетским судам носом.
– Эй вы! – крикнул по-египетски Мена. – Если вы не отдадите живой и невредимой девушку, которую украли, считайте, что вы уже на священных полях Иалу!
– Никогда! – донеслось в ответ.
Униеры пришли в движение и поменялись местами – так, чтобы третья оказалась между двух других.
Сразу стало ясно, что на ней и находится пленница.
На палубе левого корабля произошло какое-то движение, и в нос ближайшей триеры, просвистев в воздухе, вонзилась стрела. С ее наконечника тяжелыми каплями падал в волны знаменитый египетский яд…
Ночь озарилась светом факелов, их блики заиграли на черной воде. В ответ на этот выстрел с триеры посыпался огненный дождь горящих стрел. Им навстречу, незримые в темноте, полетели ядовитые. К счастью, триеры, стоявшие носом к египетским кораблям, представляли собой не слишком удобную мишень – а борта египетских униер с двух сторон ничем не были защищены.
Одна из них вскоре превратилась в гигантский костер, и оттуда, спасаясь, прыгали люди – и плыли к стоявшей в центре униере.
На правой меж тем тоже стреляли по греческим кораблям, но не столь часто: ее команда разделилась на две группы, и в то время как первая вела бой, вторая тушила горящие стрелы эллинов.
Одна из триер двинулась вперед, прямо на борт египетского корабля – казалось, под самый град стрел. Но поступок капитана только на первый взгляд выглядел безрассудно: стоявшие на верхней палубе люди укрылись за щитами, а ярусы гребцов на греческих кораблях размещались только под ней, поэтому люди там находились в безопасности от стрел.
Египтяне засуетились: они прекрасно поняли, что сейчас произойдет, но помешать этому ничем не могли.
Страшный удар сотряс униеру от реи до днища – и кто-то истошно завопил, что в трюм хлещет вода.
Триера медленно и плавно, даже величественно, отошла назад и вернулась в оцепление.
У каждого военного корабля греков нос оканчивался пятиметровым бронзовым лезвием, скрытым водой, что позволяло триерам пробивать борт противника, оставаясь на относительно безопасном расстоянии – что сейчас и было сделано.
Египетское судно погружалось так быстро, что его экипажу ничего не оставалось, кроме как прыгать в воду и плыть на единственный уцелевший, посольский, корабль.
Там все прекрасно понимали, что если вступят в бой, то не продержатся долго… но нарушить волю царицы Рунихера боялся. К тому же Кахотеп шипел ему в ухо:
– Ты хочешь лишить великого Осириса, которому я служу, жертвы? Тогда сам лучше простись со своей никчемной жизнью! Девчонка еще в наших руках! Убей ее!
Рунихера только кивнул. И отнюдь не потому, что испугался угроз Кахотепа. Просто он служил Нефертити и Египту.
– Ты прав. Приведите сюда царевну! – бросил он через плечо приказ своим людям.
Не прошло и пары минут, как его приказ выполнили – с нижней палубы привели Агниппу.
Она была не связана – ведь ее особа неприкосновенна, – но с момента похищения за ней неусыпно надзирали два стражника.
Кахотеп схватил царевну за руку и рванул к себе:
– Дочь моя! – прошипел он. – Как ты подала знак этим эллинским собакам?.. Очисти свое сердце перед смертью, чтобы на суде Осириса оно не перевесило перышка! Мы не можем довезти тебя до Ниута, но принесем в жертву здесь, ибо божество везде с нами!
– Погоди, Кахотеп! – взмолилась Агниппа, пытаясь вырваться из его хватки. Жрец ощущал, как дрожит пленница. – Минуту! Только минуту дай мне! Проститься с жизнью… Размышления о вечности всегда полезны.
– Полминуты, не более! – зло прищурившись, бросил жрец.
Агниппа прерывисто вздохнула и, запрокинув голову, взглянула на полное звезд небо. Затем – на воду, залитую светом охваченного пламенем корабля – и там, за границей светового круга, сеть огненных дорожек на волнах от бесчисленных факелов.
На триеры вокруг.
Кахотеп держал за руку – но сейчас, глядя, как пленница покорно и безучастно смотрит вокруг, чуть ослабил хватку…
Они стояли в центре палубы.
Царевна покосилась на святого отца.
Жрец чуть сильнее сжал пальцы на ее запястье – но все же не так сильно, как до этого.
– Полминуты истекает, – со змеиной улыбкой заметил он.
И Агниппа, резко вскинув руку, впилась зубами в державшую ее запястье кисть. Жрец от неожиданности, завопив, разжал пальцы – и девушка с неожиданной силой оттолкнула его – прямо на опешивших стражников.
– Пусти меня, Кахотеп!.. – только и крикнула она – уже на бегу. Секунда – и прыжок в море!
– Стреляйте в нее!.. – заорал священник, тряся прокушенной рукой, из которой хлестала кровь. – Олухи! Мерзавцы! Пристрелите эту суку!..
На голову девушки, хорошо видную над ярко освещенными волнами, посыпался дождь отравленных стрел, но царевна отменно плавала. Как часто в Египте плескалась она в глубоких прохладных бассейнах в дворцовых садах, вплетая в свои волосы цветы благоухающего лотоса! Как часто уже здесь, в Греции, качалась на морских волнах, подставляя лицо теплому соленому ветру – когда они с Мена выбирались на пляж отдохнуть и искупаться! Поэтому сейчас, едва услышав крик Кахотепа, она быстро набрала воздуха в грудь – и нырнула.
Практически невесомые, египетские стрелы падали на воду и оставались безвредно покачиваться там, неспособные затонуть.
Ненадолго вынырнув, чтобы вздохнуть, девушка увидела, как к ней направилась одна из триер – причем далеко не ближайшая. Ближайшие – выдвинулись вперед, перекрывая египтянам обстрел.
Подождав под их защитой, когда к ней подойдет этот корабль, Агниппа ухватилась за сброшенный с борта канат – и вскоре уже стояла на верхней палубе.
Она снова среди эллинов!
Чьи-то заботливые руки набросили ей на плечи сухую хлену, кто-то сердобольно сунул в руки глиняную кружку со свежей водой… Она среди друзей!
Сделав пару глотков и немного придя в себя, Агниппа вернула кружку и осмотрелась. Первый, кого она увидела, был Мена.
– Мена! – радостно крикнула девушка, бросаясь к своему приемному отцу. – Спасибо, Мена!
– Благодари не меня, о царевна, – с лукавой улыбкой ответил старый советник. – А Атрида.
– Атрида?.. – изумленно распахнула глаза девушка.
– О-о, я хотел сказать – царя… – невинно уточнил Мена.
– Что?
Агниппа стремительно развернулась – и увидела Атрида, стоявшего во всем царском облачении. Замерев, он смотрел на нее с непередаваемым выражением и, не смея даже вздохнуть, ждал, что будет дальше.
Девушка страшно побледнела и несколько долгих секунд стояла, не шевелясь – а потом вдруг кинулась к нему, обняла… и разрыдалась у него на груди.
– Атрид! Боги! Ты жив… – сквозь слезы повторяла и повторяла она. – А он… Он сказал мне, что ты…
Все остальные слова потонули в новом взрыве рыданий.
После стольких треволнений сначала за любимого, а потом и за себя эти слезы были необходимой разрядкой. Агниппа рыдала и не могла остановиться, а Агамемнон нежно обнимал ее и покрывал поцелуями мокрые волосы девушки. Ему самому сейчас хотелось плакать.
Наконец она немного успокоилась. Рыдания сменились всхлипами.
– Ты… ты… почему ты ничего не сказал мне? Я бы поняла.
– Я так боялся, что ты не захочешь и видеть меня, что…
– Но ведь я же была неправа тогда, на площади, потому и злилась, – пытаясь улыбнуться сквозь слезы, призналась девушка. – В самом деле, не убивать же меня тебе было!
Он с улыбкой прижался лбом к ее лбу, и они оба негромко рассмеялись.
– А ты не считаешь меня легкомысленным… ну… из-за всей этой истории с переодеванием?
В глазах Агниппы сверкнул лукавый огонек.
– Нет. Знаешь, Агик, – нежно назвала она его ласкательным именем и, понизив голос, прошептала: – Если бы твой поступок не был глупым… я бы восхитилась им!
Это была ее маленькая месть, и они, не удержавшись, громко расхохотались.
В этот момент челнок с царской триеры доставил на борт египетских послов.
Рунихера, ставший, казалось, еще более надменным, вышел вперед и, на сей раз даже не поклонившись, бросил гневный взгляд на царя – и без предисловий, сразу, пошел в атаку:
– Я не понимаю, как вы осмелились обмануть нас, гнаться за посольскими кораблями, потопить два из них, украсть у нас дочь фараона и царевну Египта!..
Его всего трясло от негодования.
Агамемнон спокойно взглянул на него и ледяным тоном – в котором, однако, проскальзывала едва уловимая насмешка, – ответил:
– А я не понимаю, как вы осмелились украсть и силой увезти царицу Греции и мою жену!
Агниппа вздрогнула и, приоткрыв рот, изумленно воззрилась на Атрида. На Мена эти слова произвели не меньшее впечатление. А Атрид как ни в чем не бывало невозмутимо продолжил:
– Я крайне возмущен вашими разбойничьими действиями. Так и передайте Нефертити. А теперь ступайте!
– Царь!..
Глаза Агамемнона гневно сверкнули, и он жестом велел послу умолкнуть.
– И скажите спасибо, что я вообще оставил вас в живых за похищение царицы!
Рунихера и Кахотеп наградили владыку Эллады злобными взглядами – и спустились в ожидавший их челнок, чтобы вернуться на свой корабль.
Атрид с улыбкой повернулся к Агниппе.
– Ведь ты согласна, любимая?.. – спросил он, нежно глядя ей в глаза и беря ее руки в свои.
– Да, – тоже улыбнувшись, просто ответила девушка.
Конец второй части
[1] Идоменей приходился двоюродным братом матери Атридов, Аэропе. Его отцом был Девкалион, а ее – Катрей, которые были родными братьями, сыновьями критского царя Миноса и его супруги Пасифаи.
[2] Греческий парасанг равнялся 30 стадиям, то есть 5 340 метрам. Иными словами, два парасанга – 10 км 680 м.
[3] Палестра (ладонь) – древнегреческая мера длины, равная 7,714 см. Соответственно, две палестры равны примерно 15,5 см.
[4] 19 аттических талантов золотом равны примерно 50 кг.
Часть 3. Глава 17. Предатель
Часть третья
Реванш Нефертити
Глава XVII
Предатель
Корабли возвращались в Афины. В ее Афины, в ее Элладу. Когда триеры бросили якоря в Пирее, над притихшим морем уже разливался синий утренний сумрак. Агамемнон посадил свою возлюбленную на коня перед собой, и, въезжая в городские ворота, юноша и девушка уже могли любоваться показавшимся на горизонте солнцем.
Но Агниппа, уставшая от всех треволнений, ничем не любовалась. Она дремала в седле, положив голову на грудь Атриду.
Царь сам отнес свое «золотоволосое чудо» в лучшую комнату в гинекее[1] дворца и, уложив на кровать, тихо вышел – наказав рабыням быть готовыми и явиться по первому зову гостьи.
Мена тоже отвели покои. Царь попросил его отдыхать, но старый советник предпочел проследить, как по приказу Агамемнона все их вещи рабы переносят из домика на западной окраине во дворец. Молодой правитель не забыл также ни о лошадях Агниппы и Мена, ни об их корове – и, разумеется, не бросили и собаку, которой в свое время юноша пообещал спокойную старость в царских псарнях.
Проснувшийся Идоменей, пораженный всей этой суетой, был несказанно изумлен историей, что рассказал ему Агамемнон – и несказанно обрадован, что фактически попал на свадьбу племянника.
И свадьба не заставила себя ждать – ее устроили с подобающей торжественностью, как только в столицу съехались все приглашенные правители полисов со своими семьями.
И, разумеется, брат царя, Менелай.
Этот восемнадцатилетний юноша оказался очень милым и обаятельным, и Агниппа быстро подружилась со своим будущим деверем. Правда, внешне на своего брата он не очень походил – отличали его хотя бы золотистые волосы, в то время как у Агамемнона они были темно-каштановыми. Да и глаза… У старшего брата – карие, а у Менелая – синие. С улыбкой братья объяснили, что Менелай видом в отца пошел, а вот Агамемнон – в матушку, Аэропу.
И все же черты лица, разрез глаз, посадка головы – все это было в них общим, изгоняя самую тень каких-либо гнусных подозрений. Атриды действительно были братьями – и искренне любили друг друга.
Менелай, по сути, оказался непосредственным мальчишкой, что с сияющими глазами, затаив дыхание, слушал о приключениях Агниппы – и время от времени, выражая свое волнение, бил кулаком о ладонь, словно сожалея, что его не было с девушкой в ее с Мена странствиях – вот тогда-то бы он, без сомнения, всем врагам показал!..
Агниппа невольно улыбалась, глядя на это. Брату жениха сразу нашелся уголок в ее сердце.
Идоменей вел себя куда сдержаннее, но не менее дружелюбно. Он выразил сожаление, что два года назад не знал, что Агниппа посетила Крит – тогда еще владения его отца. Впрочем, конечно же, советник царевны был прав, не обратившись к владыке Крита за помощью: если Девкалион не стремился помочь внукам собственного брата, то что уж говорить о беглой сестре Нефертити! Тем не менее Идоменея это искренне огорчает, и он, дабы искупить вину своего отца, приглашает племянника вместе с Агниппой и Менелаем посетить как-нибудь его владения – и тогда роскошь приема, он смеет надеяться, искупит все просчеты покойного Девкалиона.
Агамемнон вежливо поблагодарил дядю и заверил, что обязательно однажды воспользуется его приглашением. А пока им предстоит великое торжество – царская свадьба.
И столь пышного празднества Афины еще не знали!
Новобрачные бок о бок ехали на колеснице, запряженной белоснежными сирийскими конями, золотисто-медовые волосы юной царицы были убраны в высокую прическу, и на них сияла золотая диадема, украшенная искрящейся изумрудно-зеленой смальтой. Белый, с длинными рукавами гиматий из персидского муслина искрился, как снег горных вершин под луной, а на серебряных запястьях сияли синие топазы. Белая полупрозрачная хлена ниспадала вдоль ее стана, и ветер шевелил складки этой накидки. На груди царицы, скрепляя плащ, сияла золотая пряжка.
Все не спускали глаз с прекрасной невесты! Кто любовался ее одеждой, кто самой девушкой, а кто – конями в колеснице. Люди уже судачили: «Милая, добрая, и жила-то скромно, на западной окраине. Кто ж знал, что она египетская царевна! Хорошо будет с такой царицей!»
Когда же отгремели свадебные торжества, а гости, включая Менелая и Идоменея, разъехались восвояси, стало ясно, что афиняне не ошиблись в Агниппе.
Царь души в своей жене не чаял, выполнял все ее желания – но никогда и никому они не были направлены во зло.
Она вовсе не пыталась как-то управлять своим мужем. Царь сам, по примеру Нефертити и Аменхотепа, предложил Агниппе взять на себя часть его дел, а именно – внутреннюю политику.
И, хоть до этого девушка не стремилась к власти и ответственности, но не стала и бегать от них, с готовностью придя на помощь своему супругу.
На первых порах Атрид помогал ей, разъяснял особенности взаимоотношений с разными полисами и царями, а затем девушка уже и сама почувствовала себя уверенно – и в Элладе, как стали говорить люди, стало еще лучше.
Агниппа умела решить вопросы, в которых Агамемнон был достаточно жёстким и прямолинейным, более дипломатично и мягко – при том без ущерба интересам государства.
– Ты ничем не уступаешь своей сестре! – говорил Атрид. – Ни красотой, ни умом.
– Это семейное! – отшучивалась его молодая жена. – И все же ты мне льстишь: Нефертити намного превосходит меня как царица!
Разумеется, Агамемнон пылко возражал.
– Ты ее не знаешь… – вздыхала Агниппа, опуская глаза.
Атрид только иронически хмыкал.
Как донесла до него молва, узнав, что Агниппа стала царицей Эллады, Нефертити более не смогла сдерживать свой темперамент. Она в ярости бегала по своим покоям, кидаясь всем, что подворачивалось под руку и изрыгая проклятия. Она лишила Рунихеру должности первого советника, понизив до начальника фиванской стражи, а Кахотепа выслала из столицы в какой-то дальний, никому не известный храм в Верхнем Египте. В этот день лучше было не попадаться ей на глаза. Несколько рабов Нефертити велела запороть до смерти за какие-то невинные мелочи – но ничто не могло успокоить ее.
Наконец облака лечебного дыма помогли солнцеподобной прийти в себя.
Больше царь ничего о Нефертити не знал, да особо и не интересовался.
А вот ее шпионы, напротив, через несколько месяцев доложили ей, что Агамемнон и Агниппа ждут ребенка.
Царица на сей раз не кричала, не бегала, не казнила. Она спокойно выслушала это известие, но в глазах ее промелькнуло страшное выражение.
– Что прикажешь делать, о солнцеподобная? – не смея поднять на владычицу взгляд, осмелился спросить глава царской разведки.
– Ждать, – грозно ответила царица.
– Сколько?
Она усмехнулась.
– Я так понимаю, осталось еще восемь месяцев.
– А… потом?
– Там видно будет, – ответила Нефертити, и глаза ее сузились. – Мальчик… или девочка?
Впрочем, не только Египет – вся Эллада ждала ответ на этот вопрос. Наследник – или дочь?.. Девушку можно выгодно выдать замуж, ну а наследник есть наследник.
Но царь и царица вопросами выгоды совершенно не интересовались – они были просто по-человечески счастливы. Каждое утро, просыпаясь, Агниппа видела у своего изголовья свежие цветы, еще с росой, которые Атрид сам рвал ей в саду. Потом – завтрак в тени портика, выходившего в сад, где они сидели напротив друг друга за мраморным столиком, обмениваясь шутками и планами. Потом – государственные дела, а вечером – прогулки… Агамемнон и Агниппа вместе выбирались или на море, или в свою заповедную рощу – или просто сидели при свечах в комнате, читая друг другу. А их ночи, пока срок у молодой царицы был небольшим, были наполнены страстью и нежностью. Когда же положение будущей мамы перестало позволять такое, влюбленные просто лежали обнявшись, обмениваясь поцелуями и наслаждаясь теплом той удивительной душевной близости, что окутывала их, подобно воздушной хлене.
Устраивал Атрид для своей семьи и выходные – и тогда царская чета выбиралась за город на целый день. Обычно на такой вот отдых на природе они звали с собой и Мена – и старик с удовольствием присоединялся к «детям».
Никто из них прежде никогда не был столь счастлив.
Девять месяцев протекли, как песок сквозь пальцы, и в положенный срок Агниппа подарила Агамемнону сына, а Элладе – наследника. Мальчику дали имя Ирихит.
Радости отца и матери не было предела. Конечно же, Агамемнон устроил официальные торжества в честь такого события – с великой гекатомбой[2] богам и грандиозным пиром, спортивными состязаниями и театральными представлениями – не говоря о том, что осыпал Агниппу подарками и окружил утроенным вниманием. За всеми праздничными хлопотами никому и в голову не пришло задуматься о том, что царевич является еще и единственным царственным потомком мужского пола и в Египте – следовательно, формально может претендовать и на престол золотых Фив! Тем более, у правящей там династии становилось все больше врагов как среди знати, так и среди черни – из-за религиозных реформ, что медленно, но верно вводил фараон. Так что… у Агниппы и ее сына могли найтись сторонники.
А об этом давно думала его тетка, царица Нефертити. У нее была трехлетняя дочь, и владычице Та-Кем вовсе не хотелось, чтобы дорогу к трону ей перебежал этот «эллинский выродок». Ах, если бы у Агниппы родилась дочь! Тогда, как старшая, царевна Бекарт бесспорно имела бы право занять престол. Но мальчишка!.. Этого всегда и боялась Нефертити, преследуя сестру. Соперника для Бекарт! Тем более дочь ее – ну чем не будущая царица! – пошла вся в мать. Красотой, умом, лукавством и – увы! – беспощадностью. А может, на последнем сказалось воспитание?.. Кто знает!
Нефертити приняла решение. И Агниппа, и Ирихит должны умереть. Хотя Агниппу устранить все же важнее: ведь, если убить лишь младенца, рыжая тварь может принести еще одного. Когда же ее не станет, никуда не денется и мальчишка.
Увы, у Нефертити пока не было возможности нанести наверняка рассчитанный удар. И Мена, и Агамемнон окружили неусыпным вниманием Агниппу и Ирихита. Вокруг молодой мамы и царевича постоянно находились самые проверенные служанки и самые верные рабы – не говоря уже об охране. И Нефертити решила, с присущим ей упорством, ждать удобного случая…
Так прошел еще год. Ирихит учился ходить и уже сказал первое слово: «мама».
Агниппа светилась от счастья и, кажется, становилась все прекраснее с каждым днем. Материнство действительно очень шло ей. Атрид тоже души не чаял в ребенке, часто брал его на руки, разговаривал, гулял по саду. Часто они все втроем, расстелив хлену на траве где-нибудь на одной из лужаек огромного царского сада, играли и веселились, болтали и мечтали… например, о сестренке для Ирихита. Или братишке.
Так что, когда молодые царь и царица полностью посвящали время друг другу, с Ирихитом оставался Мена, который с усердием доброго дедушки ухаживал за мальчиком. Можно сказать, по-своему он был больше всех счастлив.
Внезапно это счастливое семейное благополучие разрушила Персия. Она и без того частенько тревожила восточные полисы греков, но на сей раз, накопив сил, без объявления официальной войны ее флот двинулся к Эолии[3], и цари тамошних полисов один за другим слали гонцов к Агамемнону с тревожными сообщениями, умоляя поспешить с помощью. И снова готовились триеры к выходу в море, снова были запряжены боевые колесницы и лучшие кони грызли удила. Снова были начищены мечи, наточены копья, снова прощались близкие и лили слезы женщины…
Среди этих женщин была и Агниппа. Со слезами подала она блестящий боевой шлем Атриду, а муж нежно привлек ее к себе и обещал скоро вернуться. Наказал беречь сына и себя саму, поцеловал жену и вышел. У крыльца уже ждал конь.
Мена ехал с царем. Он был очень опытным воином, и Агамемнон рассчитывал на него. К тому же место первого советника всегда при государе…
Агниппа оставалась полновластной хозяйкой дома, семьи, города и страны.
И это молодую женщину нисколько не радовало.
Взревели трубы, приказывая фалангам строиться для похода. Впереди пехоты двинулись боевые колесницы.
Агниппа выбежала на крыльцо и замерла, вглядываясь в уходившие строем войска.
– Возвращайся, Агамемнон, я буду ждать тебя! – крикнула она вслед.
Всадник на белом коне придержал своего скакуна и оглянулся.
– Я вернусь, любимая, я вернусь скоро! – крикнул он – и галопом помчался вперед, обгоняя фаланги.
Насколько труднее уезжать, когда тебя ждут любимые люди…
Агниппа осталась одна – у престола Эллады.
Не было рядом ни мужа, ни Мена.
И в далеком Египте Нефертити решила, что дождалась своего часа.
Послы из Фив помчались в Финикию, в Тир – и Бел, как и прежде, не посмел ослушаться солнцеподобную владычицу Та-Кем…
Однажды солнечным утром один финикийский корабль вышел из гавани Тира в Афины. Целью его было похищение греческой царицы и, если возможно, царевича – ни больше ни меньше. Нефертити на сей раз сделала ставку на финикийцев, поскольку знала их хитрость, коварство, изворотливость – и высокую скорость их кораблей.
И вот через неделю после своего отплытия финикийский корабль бросил якорь в Пирее.
Под видом купцов финикийцы вынюхивали, высматривали и выслушивали все что только возможно о царице и ее окружении. Месяца через полтора у главы их миссии сложилось полное представление о расстановке сил при греческом дворе.
У царицы было очень мало свободного времени, она не выходила за пределы дворца и занималась лишь государственными делами – и, конечно же, делами по дому.
Финикийцам надо было найти второго Ипатия – причем на сей раз человека, который не только был бы знаком Агниппе, но и не имел бы с ней личных счетов. В противном случае разве она доверится ему? Разве пойдет с ним куда-то? Ибо, учитывая, как охраняли возлюбленную жену Агамемнона, силой похитить ее из дворца или же тайно выкрасть было невозможно.
Оставалось рассчитывать лишь на хитрость. На то, чтобы Агниппа сама пошла в нужное похитителям место.
Значит, сообщник финикийцев должен быть ничем не скомпрометирован при греческом дворе. Должен находиться там на хорошем счету.
И должен любить – очень любить! – золото.
Царь Бел сказал капитану перед отплытием, что если возможному пособнику понадобится убежище от гнева Атрида, то его, а при необходимости и его семью, следует забрать с собой в Египет. Солнцеподобная просила передать, что одарит смельчака поместьем под Фивами, золотом и рабами, где он сможет жить в свое удовольствие.
Разумеется, к себе на службу владычица Та-Кем такого человека взять не пообещала – кому же нужен тот, кто способен предать за деньги? Однако роскошь и высокое положение ему в Египте были бы обеспечены.
И все знали, что Нефертити всегда держит свои обещания, даже брошенные вскользь.
Итак, финикийцы искали. И, поскольку подлецы всегда и везде найдутся, нашелся и тут – царский казначей Кнопий. Этот хмурый одинокий человек, невысокий и неприметный, действительно себя не жалел ради денег! На него и обратили внимание люди Бела, и, после соответствующей обработки, он согласился попробовать доставить им на борт Агниппу.
И, конечно, памятуя о судьбе своего предшественника, согласился лишь при условии, что его доставят в Египет. Собственно, именно предложение Нефертити так прельстило его.
