Текст книги "Сокол на запястье"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Тебе нельзя возвращаться к своим. – покачав головой, сказал Хирон. – Тебя убьют. Если не Ганеш, то твоя тетка.

– Что же мне делать? – разрыдалась девочка. – Куда я пойду без рода.

– Род не стена. – царь намотал на палец длинную прядь своей гривы и вытер Радке слезы. – Не все выживают в нем, и не каждый умирает без него. Ступай на юг в Горгиппию служить царице Тиргитао. Но чтобы тебя взяли в войско, ты должна хорошо стрелять и хорошо ездить верхом. Я научу тебя, если хочешь. – вожак уже усаживал девочку себе на спину, и никто из приближенных не посмел возразить против ее присутствия в табуне.

С тех пор утекло много воды, но Радка по прежнему боялась мужчин и не боялась кентавров.

* * *

– Какой красавец! – Ганеш с восхищением охлопал Хиронида по нервно ходившим потным бокам.

Кентавр дико заржал, шарахнулся в сторону и выкатил на обидчика круглый кровавый глаз.

– Тихо! Тихо! – мужчина потянул за длинный повод и с силой дернул его вниз, чтоб успокоить лошадь.

Но кентавр опустил голову и щелкнул зубами у самых пальцев Ганеша. Торет с бранью отдернул руку и тут же оходил Хиронида хлыстом по ребрам. Тот взвился на дыбы.

– Брыкливый жеребчик. – мужчина сплюнул на землю ржавой слюной. Оказывается от неожиданности он слишком поспешно отдернул ладонь и сам себе съездил по зубам. – Злобная тварь! – Ганеш изловчился и хлестнул кентавра по морде. – Но я тебя объезжу. – добавил он, с удовольствием глядя на алый рубец, расплывавшийся на щеке человека-коня. – Этих в стойло! – крикнул он своим подручным, указав на стреноженных и притихших сородичей Хиронида. – Годятся только, чтоб сохой землю шкрябать. – Ганеш смерил презрительным взглядом их низкие холки. – А этот будет у меня кобыл крыть. И на таких конях мы дойдем до Пантикапея!

В этот момент Хиронид вывернулся из рук державших его мужчин и обеими передними ногами ударил в грудь конюха с рваным ухом, который как раз подходил справа. Дальше он перескочил легкую ограду из березовых шестов и помчался по деревне, сшибая всех на своем пути.

За низкими домами со стенами из нарезанного дерна мелькали голые черные поля. Потом степь. Сколько раз она играла с беглецами злые шутки. Казалось, вырвешься за пологие холмы, как волны большого желтого океана, подступавшие к зимнику, и все – свобода. Где там! У приземистой кузницы на краю деревни, под самым шестом с коровьим черепом его и схватили. Да и выскочи кентавр в степь, голые поля хорошо простреливались из лука.

Стреножив и накинув Хирониду на голову неудобную конскую уздечку, тореты повели его обратно к конюшне. Деревня была безлюдной, пережитое вчера побоище у холма Великой Матери тяжело подействовало на ее обитателей. Женщины отходили от недавнего страха, понимая, какое святотатство случилось этой ночью, но не смея возразить более сильным мужчинам.

Их действительно было многовато. Хиронид насчитал человек 40 на деревню в 150–200 жителей. Старики не в счет, дети тоже, а женщины разумно предпочли признать свершившийся факт перехода власти в материнских родах к сыновьям и братьям. Они были слабее и ни откуда не ожидали помощи.

Как ни странно почти никто в деревне не погиб, если не считать кентавров. Мужчины взяли управление почти мирно. В отличие от горных родов, где, говорят, вырезали до половины стойбища!

Все эти слухи раньше казались Хирониду нелепыми. Кто может покушаться на раз и навсегда установленный порядок жизни? Разве не глупо листу идти против дерева? Осенью его сорвет ветер, а весной он снова вырастет на той же ветке. Если, конечно, ствол не засохнет! Местные же мужчины сами рубили корни своей жизни.

И откуда такая ненависть к ним, кентаврам? Разве не кентавры воплощают мужскую силу Земли? Или эти двуногие завидуют, догадываясь, что настоящая мужественность досталась не им?

Во всяком случае они были необыкновенно грубы. Прямо-таки выпячивали свою грубость! Не вели, а тащили, не поворачивали за узду, а дергали, не подталкивали, а пинали. Словно стараясь этим подчеркнуть свое господство. Да на него никто не покушался! Неужели их единственная цель – доказать ему, кентавру с прекрасной родословной, что он обыкновенная лошадь? Дел других нет? Вон кузница вся покосилась…

Из ее дверей на молодого сына Хирона внимательно смотрел кто-то рослый. Выше человеческого роста и с четырьмя ногами. Боги! Оставив свой закопченный кров, к пойманному собрату заковылял старый лысый, как яйцо, кентавр с провалившейся спиной и разъезжающимися копытами. Хиронид не сразу узнал его.

– Несс? – не поверил он своим глазам. – Ты здесь?

Он еще помнил весельчака Несса, служившего воспитателем у его отца и обожавшего щеголять медными подковами – тогда редкой людской новинкой, далеко не всем кентаврам пришедшейся по вкусу. Когда Несс пропал, говорили разное. Будто он сбежал в деревню к одной неуемной вдове, или утонул, переплывая после дождя реку. Оказалось, первые были правы. Но, во имя Кобыльей Матери, что с ним сделали люди?

– Тише, тише, мальчик. – Несс был в длинном кожаном фартуке, запачканном гарью. Он явно кузнечничал у торетов – занятие почтенное. Но вид старого жеребца не внушал радости. На шее Несса болтался медный ошейник, как у собаки, а копыта были в конец разбиты.

– Не нужно им сопротивляться, Хиронид. – сказал старик, протянув руку и коснувшись бока кентавра. – Они все равно сильнее. За десять лет мне так и не удалось бежать.

– Но говорили, ты живешь в счастье. – потрясенно протянул сын вожака. – С одной из здешних женщин.

– В счастье… – горькая усмешка растянула беззубый рот Несса. – Женщины. Люди. Они сначала выжмут тебя, как творог в тряпке, а потом, – он повернулся к Хирониду боком, и молодой кентавр с ужасом заметил, что старик больше не жеребец.

Сын Хирона слышал, что люди поступают таким образом с особо брыкливыми, агрессивными лошадьми. После чего мерин становится покладист, тих, готов работать и умереть на поле. Но Несс не лошадь!

В глазах у Хиронида потемнело, ноги подкосились сами собой.

– Вот, вот. – подтвердил старик. – Я крыл здесь всех кобыл. Посмотри, какие у них теперь крупные лошади. Мои сыновья пашут им поля, я ковал каждого из них и даже не мог словом перемолвиться с собственными детьми. Потому что все они – лошади. – по морщинистым щекам Несса побежали слезы.

– Неужели твоя женщина, ну та, к которой ты ушел, не заступилась за тебя? – возмутился Хиронид.

– Моя женщина? – с горечью переспросил кентавр. – А какая из здешних женщин моя? Они увели меня весной с праздника под холмом, совершенно пьяного. Им нужен был кузнец. А я хороший кузнец. Вспомни, какие я ковал вам подковки.

Хиронид обнял бы старика, если б у него не были связаны руки. После этой истории он разом перестал жалеть здешних женщин. Они были такими же злыми, как их сыновья и братья.

– Ну что, старик? – грубо окликнул Несса тот, что с рваным ухом. – Уговорил родича быть попокладистее? А то мы знаем способ сделать его смирным, как кобыла.

Дрожь прошла по телу Хиронида от шеи до хвоста. Все что угодно, только не это! Он высокородный кентавр и должен оставить настоящее потомство! Без людских и лошадиных примесей! Он последний в царском роду Хирона!

Но, кажется, здесь этого никто не понимал. Двоих простаков из охлоса оскопили на следующий же день, чтоб потом увести на поля. Хиронид из-за стены конюшни слышал их крики и ржание.

Старый Варуда громко восхищался тем, что хорошо выезженный кентавр может сам запрячь себя в плуг и сам распрячься, когда надо. Он ест мало овса и предпочитает человеческую пищу. Поэтому кентавров, как собак, можно кормить объедками со стола. Вообще, жалко, что их столько перебили. Нужно было поймать побольше и объездить. Очень полезное в хозяйстве животное!

Ганеш оборвал кудахтанье старика.

– Если б мы взяли их побольше, – отрезал он, – эти твари в один прекрасный день перебили бы нас всех. Один этот чего стоит! Вон, вон, как косится! – торет полоснул Хиронида хлыстом по боку. Он никак не мог приучить его бегать по кругу на длинном поводе и носить уздечку, специально укороченную под «круглую морду кентавра». То, что эта морда ничем не отличалась от человеческой, ему по-видимому не приходило в голову.

Несколько раз Хиронид видел у березовой ограды конюшни женщин, с которыми играл у холма. Они проходили мимо по своим делам и ненадолго задерживались посмотреть, как выезжают лошадей. Мужчины прогоняли их. Синдийки шли прочь, долго оборачиваясь через плечо и глазея на Хиронида с любопытством, но без всякого сочувствия.

– Надо его клеймить. – однажды сказал Ганеш, с неудовольствием глядя на жеребца. – Лошадь должна знать, кому она принадлежит

– Но я не лошадь! – не выдержал Хиронид.

– Старая шутка. – Ганеш и тот, что с рваным ухом заржали.

На следующий день кентавра не без труда вытащили их конюшни.

– Этот урод своротил мне скулу! – вопил один из мужчин.

– А меня ударил копытом в пах! – возмущался другой.

– Ему зачтется. – Ганеш всем верховодил в деревне. Люди, кажется, именно его признали вожаком. Этого выбора Хиронид понять не мог. Неужели нужно найти самого подлого и крикливого, чтоб с наслаждением подчиняться его приказам? Но люди почему-то реагировали на окрик.

Вот и сейчас Ганеш не стал подставляться под удары копыт испуганного кентавра. Он стоял в стороне у небольшого костерка, грел на углах какую-то железную палку и недовольным голосом понукал нерасторопных товарищей.

Хиронид испуганно дергал постромки, сдерживавшие его. Двое торетов тяжело висели на узде, не давая ему повернуться. По знаку Ганеша, двое других вскочили кентавру на спину, вцепившись человеку-коню в гриву и в хвост, и стали изо всех сил тянуть их на себя. От резкой боли в глазах Хиронида потемнело и в этот момент пятый мужчина, разбежавшись, толкнул кентавра в бок. Тот упал, взбив копытами тучу пыли. Люди тут же накинулись на его ноги: правую переднюю вытянули вперед, на нее прыгнул Рваное Ухо. Три оставшихся стянули вместе ремнями. Хиронид пытался извернуться, сбросить врагов. Но ему удалось только приподнять голову, метя волосами песок.

Ганеш вынул железяку из костра, она раскалилась до красна, а на утолщенном конце стала совсем белой. Крепко сжимая ее закопченной ветошью, мужчина подошел к кентавру и примерился. Хиронид закричал раньше, чем тавро коснулось его шкуры. Он не мог представить себе ничего более унизительного, чем клеймо хозяина на своем теле. Люди считали его своей скотиной, с простаками из табуна они обошлись еще хуже.

Когда раскаленное железо впечаталось в круп, Хиронид издал протяжное гневное ржание. От шкуры пошел едкий дым, в воздухе запахло паленым. Ганеш держал клеймо минуту, не дольше, но Хирониду показалось, что он оглох от собственного крика. Боль не шла ни в какое сравнение с унижением.

Кентавру не развязали ноги: в таком состоянии он мог покалечить любого. Просто оставили лежать у конюшни в пыли и сознавать непоправимое – он больше не принадлежал себе. Он даже не пленник – скотина из стада торетов. Из стада Ганеша. Тот еще несколько минут постоял над поверженным врагом, сплевывая на землю шелуху от разгрызенных тыквенных семечек, потом ухмыльнулся, пнул Хиронида ногой и ушел вслед за остальными конюхами.

Только вечером люди вернулись, чтоб развязать кентавра и загнать в конюшню. Ноги у Хиронида разъезжались. В стойле у него хватило сил доплестись до поилки и опустить в нее голову. Вода была теплой, с сильным привкусом меди.

Кроме него в конюшне находилось еще пять лошадей. Они приветствовали собрата тревожным ржанием, а две кобылки попытались подойти поближе и добродушно пощипать Хиронида губами, но не нашли у него холки. Тот отогнал их коротким окриком. Странно, но они тоже не понимали, что он не лошадь.

Утром вернулся Ганеш. Он был чисто умыт, а красный платок, замотанный надо лбом в тюрбан, украшала большая золотая бляшка со змееногой богиней. Прежде такие дорогие вещи полагалось носить только хозяйке стойбища, жрице Триединой Матери, которую синды называли Кал-ма и изображали старухой с высунутым языком и отрезанной человеческой головой в руках. Впрочем, теперь, как видно, она была не в чести, раз ее страшный лик красовался на лбу у мужчины, на чью голову, по старым обычаям, богиня имела полное право.

– Ну что? Попривык к ним? – ухмыляясь, спросил он у Хиронида, указывая на кобыл. – Твои.

С его стороны это было широким жестом.

– Хороши, правда? Я хочу иметь от них крепкое потомство.

Хиронид ляпнул, что для этого Ганешу придется покрыть их самому. И тут же получил хлыстом по морде.

Как все кентавры он был упрям. На сухих фессалийских равнинах даже говорили: «Упрям, как стрелец». А стрелец – созвездие кентавра. Если этим мудрым образованным животным что-нибудь втемяшивалось в голову, они готовы были скорее разбить себе лоб, чем отказаться от заветной мысли.

Вот и сейчас тореты вывели перед Хиронидом целых четырех кобылок – одна другой игривее. Вон та соловая особенно хороша, даже хвост, как у него, плюмажем! Любой простак из табуна скакал бы от восторга до небес. А этот ни в какую. Его уже и так и эдак, и хлыстом, и овсом, и по одной за ограду запускали, и всех сразу.

Кобылки были, конечно, в большой обиде. Кусались, ржали, подначивали. Соловая даже поднырнула у Хиронида под брюхом и попробовала выскользнуть между передними ногами жеребца, так чтоб он волей неволей наскочил ей на круп. Сообразительная крошка! Но это только усилило неприязнь кентавра. Он вспомнил о Нессе и подумал, что такая умная лошадь – явно из его потомства. Что ж, несчастного кузнеца они заставили, но он еще помнит о чести царского рода!

– Да что такое?! – в сердцах завопил Рваное Ухо. – Этот недоносок издевается над нами! Я сам уже готов к кобылкам пристроиться, а он ни в какую!

– Тише. – укоротил его Ганеш. – Тут у нас парень с претензиями. Под седлом ходить не хочет. Пахать тоже. – он намотал на руку узду и рванул ее на себя, так что Хиронид вынужден был повернуться в его сторону. – Будешь знать хозяйскую руку! – Ганеш взмахнул хлыстом. – Будешь, скотина, слушаться!

Хиронид рванулся, встал на дыбы и, опрокинув торета, поволок его за собой по кругу. Он мог так и убить Ганеша, но самому жеребцу казалось, что ему никак не удается избавиться от навязчивого человека, повисшего у него на узде. Лошади пугливы, и кентавры при всем своем упрямстве тоже. Хиронид прижимал уши, храпел и скакал из стороны в сторону, еще больше пугаясь криков и брани конюхов.

Стук копыт возле ограды был ответом на его жалобное ржание. У конюшни появился хромой старик Несс. Он бежал, припадая на все четыре ноги и выбивая копытами неровную дробь по гулкой, как барабан, дорожной глине.

– Оставьте его! Во имя Кобыльей Матери! – задыхаясь, кричал Несс. – Это мальчик из хорошей семьи. Он не может сойтись с кобылой. Во имя Матери…

Старик не договорил. Один из конюхов, которым уже изрядно надоела возня с Хиронидом, подхватил камень и, размахнувшись, запустил им Нессу в лоб. Кунтавр на мгновение застыл, издав удивленное ржание, а потом стал заваливаться на бок.

– Ты дурак, Шавшур! – рявкнул Ганеш, которому, наконец, удалось встать на колени, потому что потрясенный произошедшим Хиронид застыл, как вкопанный.

Его карие с красноватым отливом глаза, не мигая, смотрели на глубокую вмятину во лбу старика и кровавый след на ребристом краю камня, к которому прилипли гнедые конские волосы.

– Ты дурак, Шавшур. – повторил Ганеш, с трудом поднимаясь на ноги. Все его лицо было в земле, а на ладони выступили багровые полосы от туго захлестнувшей ее уздечки. – Ты убил хорошего работника. Правда старого. – торет сплюнул под ноги. – Но старый конь борозды не портит. Теперь нам нужен новый кузнец. – он перевел тяжелый взгляд на Хиронида. – В последний раз спрашиваю. – Ганеш кивнул в сторону кобыл.

Сын Хирона покачал головой.

– Строптивая бестия. – мужчина тыльной стороной ладони отер губы. – Займешь его место в кузнице. – он указал на Несса. – Как только оправишься.

Ганеш сделал знак товарищам загонять кентавра в конюшню.

* * *

На следующий день с самого утра вся деревня арихов готовилась к погребению Псаматы. Рабы еще до рассвета ушли за поля в степь, чтоб выкопать глубокую яму в родовом кургане. Кузнецы стучали, не переставая, ведь покойной в том мире понадобятся сотни наконечников для стрел. Кроме того, каждый из сородичей должен был поделиться горстью своих. Все они по форме напоминали лист ивы, березы или елочку – такими стрелами нельзя убить в подлунном мире, но только ими и стреляют под землей в тени давно убитых животных.

Женщины стряпали и пели, прославляя храбрость Псаматы, ее удачу в боях, ее сильных красивых дочерей, ее достойных мужей, счастливейший из которых сегодня вступит вслед за супругой в чертоги Великой Матери. Но это утверждение было лишь данью старине. Никто из мужей-арихов не собирался в подземное царство. Их роды одобряли разумное решение: зачем терять работника? И зачем ссориться с мужчинами, которых теперь так много? Никогда, подумала Радка, в ее деревне не совершили бы такого бесстыдного поступка в отношении Трехликой!

То, что на костер возле госпожи взойдут не соплеменники, а рабы-чужеземцы, лишь подчеркивало отказ синдов следовать старым традициям. Однако в остальном ритуал был соблюден полностью. Ровно в полдень женщины перестали петь и разом заголосили. Они все еще возились по хозяйству: расстилали шкуры для пиршества, укрывали их тканями там, где предстояло сидеть наиболее почетным гостям, носили кувшины с вином и мехи с перебродившим кобыльим молоком, уставляли «стол» плошками. Но эта привычная работа не очень отвлекала их мысли от дружного речитатива, которым провожают покойную. То одна, то вторая начинала сетовать на потерю Псаматы, а остальные подвывали, выводя жалобные стоны и всхлипывая в конце каждой фразы.

Четверо мужей Псаматы вынесли ее легкие сосновые сани, украшенные фигурками оленей, и потащили в степь. Впереди шла Багмай с домашними духами на руках. Смешные деревянные фигурки выглядели, как малые дети, прижавшиеся к новой матери. Следом за санями брели сестры покойной и остальная близкая родня, потом соседи, родичи мужей, слуги и рабы.

Взглянув на них, Радка сразу поняла, кто будет сопровождать Псамату в царство теней. Как и уверяла злоязыкая Асай, жребий пал на пантикапейца. При виде этого рослого грека всаднице сделалось не по себе. Еще вчера она могла спасти его. Но Радку парализовал всегдашний страх, а он, как видно, был слишком горд, чтоб внять совету ключницы.

Впрочем, сейчас раб мало что сознавал. И его, и старуху опоили крепчайшим отваром конопли на кобыльем молоке. Это средство действовало не сразу, сначала вызывая яркие жутковатые видения, а потом погружая человека в сон, мало отличавшийся от смерти. Говорят, у спящих почти пресекалось дыхание и даже удары сердца были едва слышны. Обычай требовал, чтоб слуги, сопровождавшие госпожу в иной мир, умерли от удушья. Их корчи в темной могиле символизировали муки нового рождения, когда ребенок из утробы матери лезет на свет.

Подойдя к яме, процессия остановилась, причитания смолкли и стал слышен стук топоров. Четверо племянников Псаматы сколачивали ей деревянный шатер, на потолок которого после погребения сыпалась земля.

Сани с телом покойной положили на высокую поленницу дров, в зазоры между которыми был предусмотрительно засунут сухой тростник. Багмай с горящим факелом в руках подошла слева. Радка – справа. Ветер в степи был хороший и огонь запылал сразу.

Пока он горел, деловитые арихи в кожаных фартуках под руководством Матери-Хозяйки приносили вокруг него в жертву быков из стада Псаматы. Их мясо можно было жарить на том же костре, в котором горела покойная, ее любимая лошадь и две собаки. Особое уважение усопшей оказывал тот, кто вкушал жертвенной еды с ее огня. Но на всех желающих места не хватало, и потому по сторонам от погребального костровища были разложены огоньки поменьше.

Арихи не считали нужным целиком превращать своих сородичей в пепел. Пусть прогорит бренная земная оболочка, а на том свете Трехликая оденет прибывших в новое платье, которое им уже не сносить вовеки. Поэтому пламя залили как только появился костяк. Обугленные останки Псаматы облачили в рубаху, расшитую бисером, и войлочный островерхий колпак. На почерневшей шее грозной поединщицы красовалась тяжелая медная гривна, окрученная золотой фольгой. Сморщенная кожа умершей, еще кое-где не сошедшая с рук, скрывалась под рядами широких браслетов. В ногах покойной поставили чашу с вином. А в пустые глазницы черепа вбили по длинному осиновому гвоздю, чтоб усопшая из могилы не могла увидеть своих врагов и отомстить – ведь вира уплачена.

После этого Псамату перенесли на деревянное ложе в яме, вокруг него разложили погнутый акинак, расплетенную ногайку, исцарапанное бронзовое зеркало и пробитый шлем. Вещи портили, чтоб они, как и хозяйка, отправляясь в иной мир, были мертвы.

Слева на полу поместили уже впавшего в сон раба-пантикапейца. В ногах – старую ключницу, которая еще бессвязно лопотала, но не понимала, где находится и только время от времени грозно выкрикивала: «Готовьтесь! Хозяйка едет!» От чего у многих мурашки пробегали по спине.

У южной стенки склепа мужья Псаматы сложили кости коня и собак. Сестры, спустившись в могилу, расставили бронзовые котлы с погребальным мясом, амфоры с вином и плетенки лепешек. После их ухода спустилась Багмай и щедро усыпала пол наконечниками стрел.

Потом над головой Псаматы натянули тканый полог, украшенный медными бляшками, а уже поверх него стали укладывать на края могилы продольно распиленные еловые стволы. На этот потолок накидали земли. Курган предстояло засыпать не сразу, а в течение нескольких дней. Пусть первый слой осядет и вдавит бревна как можно глубже. За ним пойдет второй, третий. У богатых семей бывало до девяти слоев. Под каждый из них бросались приношения. Будущей весной Багмай после паводка обязательно досыплет могилу матери и водрузит над ней камень.

Хорошенько закопав покойницу, гости принялись за пир. Радка сидела по левую руку от Багмай. По правую поместился Барастыр, подчеркивая этим, что он никуда не собирается уходить из рода.

– Трудно встретить женщину, настолько великодушную, как ты. – наклонившись к Радке, сказала наследница Псаматы. – Беда привела тебя в нашу деревню. Но знай: я благодарна тебе и отныне ты можешь обращаться к нашему роду за помощью.

– Сбудется по твоему слову. – Радка кивнула. – Но единственная помощь, которая мне нужна, это хорошая лошадь. Я хочу навестить родных. Наша деревня недалеко от Кобыльего холма.

Всаднице показалось, что глаза хозяйки округлились.

– У торетов сейчас неспокойно. – сказала она. – Слухи приходят разные. Лучше б тебе остаться с нами. Или возьми охрану.

Радка покачала головой. Какие бы льстивые слова не говорила сейчас Багмай, ее охрана в степи легко может повернуть оружие против убийцы Псаматы. Нет, она поедет одна, что бы там не болтали про торетов. Сколько она не была дома? Всадница начала загибать пальцы. Выходило пять лет. За это время и тетка, и Ганеш могли умереть…