Текст книги "Сокол на запястье"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Часть четвертая
КЕНТАВР

I

– Что они могут нам противопоставить? – рыжий Ганеш уперся руками в колени и энергично раскачивался взад-вперед. – Тем более после смерти Псаматы?

Остальные молчали. Представители синдийских родов – тореты, керкеты и арихи – съехались в небольшой ставке у предгорий Дан-Дар. Каждый день был на счету. До отгона стад на зимники мужчины не удалялись от стойбищ и не собирались вместе.

– Нас много, – продолжал Ганеш. – Скажите спасибо своим бабкам, которые уже третье поколение не ломают новорожденным мальчикам ноги! Мы тянем всю тяжелую работу, пора потребовать свое.

– Так-то оно так, – заявил торет постарше с рваным ухом и следами лошадиного копыта на щеке. – Псаматы нет, ее всадницы предложили свои мечи Тиргитао в столице, а бабы из кочевий акинаков отродясь не держали. Самое время. Но они могут обратиться за помощью к кентаврам. – говоривший потер скулу. – А кентавры – большая сила. Не даром женщины сходятся с ними каждую весну и осень!

Собравшиеся возмущенно загудели.

– Вот потаскушки!

– Тянет их на скотину!

– Удавить бы всех одним арканом вместе с жеребцами!

– Пора положить этому конец. – подытожил Ганеш. – Кентавры и правда опасны. Но они всего лишь безмозглые кони. Их можно обмануть.

Тот, что с равным ухом, не без опаски уставился на говорившего. Из молодых да ранний! Он-то сам на всю жизнь запомнил, как вожак кентавров Хирон откусил ему пол уха и помял копытами ребра. Только за то, что торет приблизился к месту ночных игрищ у холма Кобыльей Матери.

– Медлить нельзя. – гнул свое Ганеш. – Завтра Великий День. Женщины пойдут на холм варить Осеннее Пиво и ждать жеребцов. Мы подкрадемся в темноте, когда они уже перепьются, и перебьем кентавров стрелами из засады. А потом объявим бабам о совей власти. Что они смогут возразить?

– Всех кентавров, пожалуй, не надо. – подал голос старик Варуда. Он так давно жил, что почти оглох, и кожа на его лысом, как коленка, черепе пошла желтыми пятнами. – Кентавры очень сильные и, когда кроют наших мелких кобыл, жеребята получаются рослые и крепкие. – Варуда всегда говорил дело, к нему прислушивались. Человек живет 50-ю весну и знает, что выгодно роду. – Да и на самих кентаврах пахать можно. – старик зашелся кашляющим смехом. – Двужильные!

«Сразу видно, что ты уже который год с детьми и старухами остаешься на зимовке, – досадливо подумал Ганеш. – Стада гонять тебе не по силам, а вот в земле палкой ковыряться в самый раз».

– Решено, – вслух сказал он. – Мы, тореты, прижмем баб первыми. Остальные роды нас поддержат?

Собравшиеся закивали.

* * *

Хиронид водрузил на голову венок из степной травы и чуть-чуть сдвинул его к правому уху. Так выходило беспечнее.

– Мне идет, пап?

Вожак кентавров Хирон отвесил сыну легкий подзатыльник.

– Ты выглядишь как шалопай из стада! Никогда не стоит забывать, к какой семье принадлежишь!

Хиронид вздохнул и поправил венок.

– Нельзя опускаться до их уровня, – продолжал отец. – Ты же, надеюсь, не обхаживаешь кобыл?

– Что ты, папа. – заверил его Хиронид.

– Настоящие кентавры рождаются только от союза с дриадами, – наставлял сына человек-конь. – А эти, – он возмущенно заржал в сторону толкавшихся у водопоя молодых невежд, – не могут сдержать свою похоть и бросаются на все, что подвернется под копыта. Вот посмотришь, что сегодня будет у холма.

Хиронид снял с ветки чеканные золотые браслеты – знаки царского происхождения – и стал застегивать их над копытами. Он слушал отца в пол уха. Вожак старел. То, что он сегодня пытался поучать сына, как маленького, не говорило в его пользу. Хиронид уже лет пять ездил на холм и сам знал, что к чему. Он ни разу не уронил достоинство царского рода. Единственное, чего не понимал молодой кентавр, почему боги создали людей-коней только одного пола, обрекая их на вечные поиски подруг? «У кобыл есть жеребцы, – рассуждал он, – у женщин мужья. А мы?»

– Я знаю, о чем ты думаешь. – Хирон потрепал сына по длинным вьющимся волосам. – Мы – сила земли – и должны отдавать ее другим существам, будь то лошади или люди. А не сохранять в своем роду. Когда ты льешь семя к корням дерева в священной роще, то через некоторое время дриада приносит маленького кентавра. Если это была липа, жеребенок родится гнедым, если ясень – вороным.

Хиронид посмотрел на себя. Его темно-гнедые бока сочетались с вороными ногами, черными волосами и хвостом.

– Извини, – усмехнулся вожак, – Я немного не рассчитал. Там липа и ясень росли в обнимку друг с другом. Поэтому у тебя две мамы – нимфы Филира и Мелия. Я думал будет пара малышей. Но зато ты вон какой рослый!

Хиронид довольно хмыкнул. Он знал о своих достоинствах, но еще больше гордился отцом, мудрым Хироном. Не зря к нему за советом люди и нелюди приходили за сотни верст. Счастье, что табуном управляет такой вожак!

– Ты поедешь сегодня с нами? – Хиронид раздумывал, стоит одевать браслеты еще и на руки или ограничиться ногами?

– Не надо цеплять на себя все золото, которое есть в доме, – посоветовал отец. – А то другие подумают, что ты выставляешься.

Хиронид вернул украшения на дубовую ветку.

– Тебе ведь и без побрякушек есть что показать. – вожак ободряюще хлопнул сына по плечу. – Да, я поеду, но не знаю, приму ли участие в игрищах. Может, просто посмотрю со стороны. Я ведь уже не молод.

Хиронид удивленно воззрился на отца. По его мнению, вожак был еще очень и очень… Многим молодым стоило позавидовать. Крепкие ноги, густая грива, правда кое-где начинавшая седеть. Великолепный белый окрас, который с годами лишь приобрел серебристый оттенок.

Хирон прекрасно понял ход мыслей сына и, довольно усмехаясь, огладил бороду.

– Не все так просто. – сказал он. – Я уже не тот. И если ты хочешь подтвердить свое право после меня занять место вожака, тебе придется потрудиться сегодня на празднике и показать остальным, что ты, как и я когда-то, можешь покрыть три раза по девять.

Молодой кентавр присвистнул.

– А лучше девять раз по девять, – усмехнулся отец, – Но такое получалось только у нашего великого предка Иксиона. И то, я думаю, это легенда.

– А ты? – робко спросил Хиронид. – Неужели так много?

– Да, – сурово кивнул вожак, – Только так ты докажешь остальным, что сильнее них. Еще прошлой весной я мог. Но годы. – он развел руками и ободряюще улыбнулся сыну. – Не робей, у тебя все получится. Я подскажу тебе один секрет.

Хиронид настороженно повел ушами.

– Не пей пива! – расхохотался вожак. – Особенно с суслом. Оно отягощает желудок и давит на мочевой пузырь. А тебе о другом надо будет думать. Чем больше пива выпьют твои соперники, тем выше твои шансы.

* * *

Дорога к холму Кобыльеголовой Матери была, как и все дороги на праздник, веселой. Она вилась мимо косогоров с осенней пожухлой травой, в которой нет-нет да и вспыхивали яркие лиловые глазки горицвета, белая лебеда и желтый чебрец.

Хиронид любил степь больше лесов и предгорий, где обычно прятались кентавры. Ему нравился холодноватый воздух, который уже воцарился на равнине и делал путешествие не таким утомительным.

Табун вышел в полдень. Белое тусклое солнце светило через пелену облаков, не припекая спину. До места кентавры рассчитывали добраться лишь к вечеру, миновав два водопоя на топких берегах Гипаниса.

Холм лежал недалеко от деревни торетов. Эти кочевники кружили вокруг него, словно раздумывая, стоит ли окончательно оседать на земле. Они держали огороды, и с каждым годом распахивали все больше полей под ячмень.

Кентавров это отнюдь не радовало. Святилище могло пострадать, оказавшись в центре суетной людской толчеи. А ведь именно на этом холме герой Иксион сошелся с Великой Матерью в образе Белой Кобылы, от чего на свет и произошли кентавры. Другого такого места не было ни по эту, ни по ту сторону пролива и даже за морем!

Кентавры из рода Хирона уже давно выгнали бы надоедливых людей и вытоптали их посевы, если б не дружелюбные женщины-торетки, всячески привечавшие мужчин-жеребцов и умевшие направить распашку полей в сторону от холма Кобыльей Матери.

Хиронид подумал, что в прошлом году в это же время земля уже была прихвачена морозцем, поэтому стук копыт слышался громче, чем сейчас. Гулкая дробь сотрясала тогда свод земли и заранее предупреждала женщин о приближении гостей.

«Ничего, – усмехнулся Хиронид, – Мы будем сюрпризом». Он попытался вспомнить лица тех, с кем ему сегодня предстояло встретиться, но ничего не вышло. Кентавр сразу же забывал их после праздников на полях, где его сородичи скакали и кувыркались, напившись крепкого ячменного пива. Хиронид получил самое утонченное воспитание, какое только мог дать сыну мудрейший среди кентавров. Он много путешествовал и побывал даже в Пантикапее – чудесном городе за зеленой водой, где сходятся все дороги. Но неизменно возвращался в открытую четырем ветрам степь у Кобыльего холма, потому что только здесь чувствовал себя дома.

Вожак скакал впереди, на его кудлатой голове светился широкий золотой обруч. Он хмуро смотрел по сторонам, и рядом с ним притихали даже самые развязные, прыткие на язык жеребчики. Хиронид бежал справа от отца и с неудовольствием прислушивался к разговору молодых кентавров из табуна. Это были мохноногие кони, кряжистые и низкие в холке. Кем были их матери? Под каким кустом бузины их нашли? Во всяком случае ни один порядочный человек-конь не признавал своего отцовства. Они не умели держать себя в узде и хвастались тем, что запросто посещают деревенских кобыл.

– Тебе не обскакать меня сегодня. – бросил Хирониду верховодивший среди них Фол. Рыжий жеребец, чьи конопушки с человеческой спины плавно переходили в яблоки на конской шкуре. – Меня хватит на всех баб, которые там собрались!

– Если они вообще захотят к тебе подойти. – холодно возразил сын вожака, смерив соперника презрительным взглядом. – От тебя на стадию разит стойлом.

Фол вспыхнул.

– Попридержи язык, чистоплюй! – взвился он. – Сегодня я перед лицом Кобыльей Матери докажу, что больше тебя достоин водить табун.

Хиронид снисходительно хмыкнул. Он знал, что в споре за царское место ему еще придется схлестнуться с Фолом. Но сын мудрейшего из кентавров был готов, если надо, силой доказать свое право на власть. Как иначе объяснить безродному молодняку, что для царского обруча нужен не только мощный крестец, но и умная голова?

Вид облизанного недавними дождями холма положил конец перебранке. Учуяв сытный запах разогретого ячменя, кентавры поскакали быстрее.

Женщины уже готовили пиво. Сусло поднималось такое густое, что пить можно было, только проткнув его соломинкой. Торетки разливали напиток в большие неглубокие тазы и весело перекрикивались, помахивая цветными платками, чтобы сбить мутную пену.

Многие уже подоткнули узкие кожаные платья и вошли в воду, чтоб вымыться перед появлением гостей. Шест на холме с воткнутым кобыльим черепом был весь увит пучками травы и поздних цветов. Последняя радость перед наступлением холодов. Последнее веселье. На долгую-долгую зиму.

Кентавры появились сразу из-за поворота дороги. Они миновали балку и теперь въезжали на склон. Кое-кто еще перебрасывался шутками, но большинство, завидев женщин, забыли о товарищах и ринулись вперед.

Их встретили с радостью и без опаски. Торетки окружили рослых жеребцов. Гнедые, чалые, каурые и пегие спины замелькали среди всплесков платков и блеска манист. Женщины поднимали глиняные чаши, и каждая подносила веселого зелья тому кентавру, с которым хотела начать праздник, его право было принять или поискать другую подательницу пива. Однако все знали, что началом скачки не завершатся, и редко отказывали первой встречной. Для этого она должна была выглядеть страшнее смерти, а такие сидели дома, ибо вид уродства оскорбляет Великую Мать.

Хиронид увидел, как отец взял чашу из рук одной знакомой вдовы и отправился с ней за ближайшую каменную россыпь. Теперь молодой кентавр мог чувствовать себя свободно. Он принял глиняную плошку с пивом у подошедшей девушки, но не стал пить, лишь слегка лизнув языком сусло. Хиронид подхватил спутницу под колено, усадил себе на спину и двинулся медленно объезжать холм, рассчитывая на каждом кругу подбирать новую подругу.

Ему удалось сделать это четыре раза. Уже после третьего поворота вокруг шеста с лошадиным черепом, спуская на землю слегка усталую разрумянившуюся спутницу, кентавр заметил, что соплеменники сильно навеселе. Хмельные и разогретые играми, они скакали по полю, махая хвостами. Поймав избранницу, жеребец беззлобно кусал ее зубами за плечо и, подхватив за талию, забрасывал себе на спину. Редко кто из порядочных гостей устраивал свалку на глазах у всех. Зато молодой охлос Фола веселился там, где нагонял беглянок. Невежи прижимали тореток к земле и наскакивали на них, как на кобыл, не слушая никаких возражений.

Впрочем, крестьянки, кажется, были довольны. Их жаркие объятья с Фолом и его товарищами показались сыну вожака более страстными, чем церемонные поцелуи с ним самим. Хиронд яростно взревновал и, распустив хвост по ветру, пустился вскачь, издавая призывное ржание. Он подхватил первую попавшуюся тетку и завалил ее у всех на глазах, чтоб потом никто не мог обвинить его в слабости или недостатке желания.

Баба завопила благим матом. Юбка на ее толстом заду лопнула, как кожа на барабане, а сама она изловчилась и треснула Хиронида по морде глиняной чашкой. Огорошенный и измазанный суслом кентавр вынужден был отпустить жертву. И тут же услышал над ухом насмешливый голос Фола.

– А говорил, что от меня пахнет стойлом! Тебя женщины и близко не подпускают. Сосунок!

Униженный сын вожака поднялся на ноги и, слабо огрызаясь в ответ, побрел к реке. Надо было смыть липкую пивную пену, быстро стягивавшую кожу клейкой пленкой.

– Иди, иди, ополоснись!

– От тебя воняет бабьим страхом!

– Кобылы этого не любят!

Хиронид готов был повернуть и зубами вцепиться в шею первого же попавшегося жеребца, но сдержал себя. Праздник еще не окончен. Вся ночь впереди. Не повезло сейчас, повезет позднее. До утра он сделает три раза по девять. Или даже девять раз по девять, так они его разозлили!

Миновав топкий берег, кентавр погрузился в реку. Вода оказалась уже холодной. Пока она касалась ног и боков, все было в порядке, но стоило нескольким каплям брызнуть на голую кожу живота, как Хиронида пробрал озноб. Осень, что поделаешь? А ведь оттирать от сусла пришлось именно человеческие части тела: руки, шею, лицо. Кожа пошла знобкими пупырышками. От холода он даже обмочился. Хорошо, что за высокой стеной камыша никто не видел.

Да и темнело. Здесь у воды еще можно было различить гаснущий лазоревый край неба. А у холма костры спорили с хрупкими сумерками, и вокруг них все уже казалось ночью. Хиронид выбрался из воды, встряхнулся и пошел на веселый шум голосов. Сухой камыш шуршал вокруг него на легком ветру. Кентавр совсем успокоился и хотел еще немного постоять на берегу, вглядываясь в усыпанный рыжими огоньками холм.

Вдруг ему показалось, что веселье стало через чур беспорядочным. Кентавры и танцевавшие с ними женщины метались среди костров, не ища, а отталкивая друг друга. Многие падали. Крики, доносившиеся до берега, были не хмельными, а испуганными.

Хиронид насторожился, чуть-чуть вышел из своего укрытия и вытянул шею, стараясь рассмотреть, что же именно происходит. И тут кентавр различил лишние фигуры вокруг холма – не женщины и не соплеменники – они прятались за камнями и осыпали собравшихся стрелами. Не в силах наблюдать за этим Хиронид тревожно заржал, предупреждая своих об опасности, но было уже поздно. Его мало кто мог услышать. Кентавры метались по подолу холма, хмельные, спотыкающиеся, не способные далеко убежать в поле.

Хиронид видел отца, удивленно поднявшего голову из-за куста бузины, за которым обхаживал очередную подружку. Старый вожак тут же получил несколько стрел в шею. Кентавр в ужасе заржал и бросился к отцу. Вокруг него немедленно засвистели стрелы. Они обязательно угодили бы в цель, если б обезумевший от отчаяния Хиронид не бежал быстрее ветра. Он еще надеялся подобрать отца и унести его в ночную степь.

Но когда кентавр добежал до кустов бузины, то увидел, что царь Хирон лежит без движения, прикрывая собой случайную подругу, из тела которой тоже торчало несколько стрел.

Мертвый вожак не мог собрать табун, не мог показать, куда бежать, как спасаться. Сын попытался сделать это за него. Он снова заржал. Теперь ему ответили. Несколько молодых кентавров спешили с разных сторон. Все это был охлос, обезумевший от страха. Они инстинктивно подчинились Хирониду, будто и не было недавних насмешек. Никто и не вспомнил о Фоле. Сын царя первым заметил его в отдалении у камней. Он бежал как-то странно, приволакивая сразу обе задних ноги.

Они никогда не были друзьями. Но и бросить его Хиронид не мог. Он подскакал к Фолу, перекинул его руку себе через плечо и потащил жеребца в степь. Тот жутко нализался и шел зигзагами. Стрелы свистели вокруг все чаще.

– Давай! Давай, Фол! Скорее! – торопил его Хиронид.

Вдруг кентавр споткнулся на ровном месте, полетел через голову и растянулся на земле, не подавая признаков жизни. Теперь молодой вожак видел то, что укрывалось от него раньше. Соперник вовсе не был пьян, весь его правый бок был утыкан стрелами, как кочка гусиным луком, а из крупа торчал дротик, разворотивший Фолу половину бедра.

– Беги! – слабо проржал он. – Там люди, много людей!

Больше оставаться рядом с умирающим Хиронид не мог и припустил в степь, надеясь, что ночная мгла укроет его. Не тут-то было. Люди оказались хитрее. На лошадях мужчины вышли в поля и отрезали кентаврам дорогу к отступлению. Они привычно сгоняли их, как скот с пастбища. Помимо свиста стрел, в воздухе раздались новые звуки. Хиронид раньше никогда не слышал щелканье пастушьих бичей и не чувствовал, как тревожен запах сыромятной кожи, доводивший все конское естество кентавров до дрожи.

Справа люди накинули арканы на шеи двух жеребцов. Хиронид шатнулся влево, не разглядев, что там всадники уже растягивают сеть, он запутался в ней всеми четырьмя ногами и рухнул, не сделав пары шагов. Вокруг него заплясали чужие лошади, от них волной исходил запах страха, и Хиронид сразу понял, что боятся они своих седоков. Ему тоже было чего бояться. Сквозь ременные ячейки сети он хорошо видел, как вырвавшихся в степь кентавров перестреляли из луков. В живых оставили только тех, кого смогли поймать и стреножить – его и еще пару молодых жеребцов из табуна, низкорослых простаков, которыми люди завладели без особого труда.

Их заставили встать и на веревках потащили обратно к холму. Какой-то рыжий на кобыле разъезжал среди разметанных костров. Другие палками отгоняли истерично кричавших женщин от тел кентавров. Мертвые лежали тут и там. Копыта Хиронида то и дело оскальзывались в крови. У него было темно в глазах. Раньше люди так никогда не поступали, и кентавр не мог понять, почему поступили теперь?

Они всегда были рады гостям. Вернее из женщины. Их женщины? Эта мысль впервые пришла ему в голову. Он вдруг осознал, что почти никогда не видел мужчин-торетов, хотя деревня была близко. Теперь они вырвались на волю и готовились разнести весь свет!

Кентавр ступал, спотыкаясь на изрытой копытами земле. Еще час назад здесь было очень хорошо. Но теперь те, кто вспахивал своими боками поле, коченели на нем безжизненными грудами.

II

Радка поправила кожаный пояс и вышла на улицу. Стойбище арихов, куда она приехала заплатить выкуп родичам убитой Псаматы, располагалось на краю неширокого, поросшего камышом лимана. То и дело над холодной водой взлетали утки, еще не покинувшие родных мест, и люди вволю могли охотиться на них, чтоб засолить жирное мясо болотной дичи в прок. Его неприятно было жевать, в отличие от тонких полосок конины, но брошенное в котел, оно, как баранина, давало обильный бульон.

На дорогих царских харчах в Горгиппии Радка уже отвыкла от простой еды своих соплеменников и сейчас едва ли не с отвращением смотрела, как хозяйки старательно моют выпотрошенные лошадиные кишки. «Когда я стала такой чистоплюйкой?» В детстве она не раз делала подобную работу сама, не говоря уже о том, что светлила волосы конской мочой с пеплом.

Сейчас десятница смотрела на происходящее совсем другими глазами. Она ли бегала по такому же стойбищу в короткой кожаной рубахе, подол которой был вечно грязен от овечьего навоза? Ей ли в детстве вплетали в косы бубенчики, чтоб она, как козленок, не отбилась от других малышей и не потерялась во время перекочевки?

После жизни бок о бок с греками, которые ухитрялись зимой и летом носить одежу из разных тканей, Радка видела, как бедны сородичи. Они жадно глазели на ее бронзовый акинак и обшитый бляшками пояс. Мягкие сапожки-скифики приводили их в восторг, хотя у самих было достаточно кожи, чтоб обуть всю степь!

Среди этой нищеты вира, привезенная убийцей Псаматы, оказалось более чем достаточной, чтобы удовлетворить род. Золото и бронзовое оружие произвели на дочерей задиристой поединщицы сильное впечатление. Но как ни простодушна была Радка, она все-таки почувствовала, что ее щедрость – не единственная причина, по которой сородичи Псаматы так легко согласились закрыть глаза на убийство. В стойбище что-то происходило, люди шушукались по углам, обсуждая какие-то недавние события у Кобыльего холма, к месту и не к месту поминая торетов – родное племя Радки.

Десятница так и не могла решить: потому ли ее не трогают, что она служит Тиргитао или потому что она торетка, а тореты только что выкинули нечто такое, о чем никто не решается говорить вслух.

Подозрения всадницы еще больше возросли, когда похороны Псаматы прошли по недостойному ритуалу. Поединщица была богата, имела не меньше десяти рабов и больше 50 голов крупного скота, не считая овец и коз. По договору ее посещали мужчины из четырех хороших семей, каждый из которых, конечно, имел еще жен в других родах, но ни одной столь состоятельной и знаменитой. Кто-то из них – наиболее бедный, а главное младший в своей семье – должен был отправиться вслед за Псаматой к Великой Матери. Но они предпочли столкнуть под насыпь чужака…

– Я не верю, что этот общипанный воробей убил Псамату! – разорялся старший из мужей покойной Барастыр. Его голос звучал из-за войлочной стены юрты, в которой лежали сосновые сани с грузным телом покойной. – Это была нечестная драка, ее обманули и зарезали.

– Побойся Кобыльеголовой. – возразил другой по имени Хумай. – Сани легкие, как перышко, а если б Псамату убили предательски, тело камнем тянуло бы их к земле.

– Все женщины подтвердили, что поединок был честным. – Раздались голоса. Вира уплачена. И кончим с этим!

– Она просто была пьяна и сама напоролась на нож. – последняя реплика принадлежала рослому невольнику-греку в черной бараньей безрукавке. – Это видно по характеру ран.

Прежде он был воином и с ним никто не стал спорить. Ведь даже Барастыр кипятился для виду. Он давно уже сладил со старшей дочерью покойной, Багмай и, если б удалось доказать, что Псамату убили в нечестной схватке, ее имущество полностью досталось бы роду, а не Радке-победительнице. Таков был древний закон, и его не осмелились бы нарушить открыто.

Но и победительница должна была знать честь. После выплаты виры она, конечно, могла угнать стада. Но далеко от деревни родичи покойной ее не отпустили бы. Поэтому Радка в ожидании обещанной помощи от Бреселиды старалась как можно меньше злить арихов и не задевать ни чьих интересов. Она пыталась вообразить, как поступила бы на ее месте подруга – Радка считала сестру царицы очень умной. Не даром среди меотянок рассудительность Бреселиды вошла в поговорку.

Сидя с родными убитой за одной воловьей шкурой и преломив с ними несоленый поминальный сыр, Радка так разделила имущество Псаматы, которому теперь считалась хозяйкой. Вира за смерть – всему роду. Это правильно, это одобрили все. Юрты, повозки, оружие, сбруя, медная посуда и греческая керамика, половина скота и большая часть рабов – старшей дочери убитой Багмай. Это тоже пришлось по нраву почти всем, кроме младших сестер Псаматы, считавших себя в праве поспорить за скот. Но им Радка отдала половину из той половины, что у нее осталась, и шум улегся.

Две рабыни-лучницы, которые ходили с Псаматой в походы, должны были, по мнению Радки, получить свободу. И на это никто не возразил. Тем более что самих женщин в стойбище не было. Они еще из Цемеса ускакали в Горгиппию, предложить свои услуги Тиргитао. Вернись лучницы вместе с останками госпожи на родину, их потянули бы на погребальный костер.

А вот старшая ключница Асай, когда-то бывшая нянькой Псаматы и носившая на поясе медные отмычки от всех ее сундуков, обязана была сопровождать хозяйку в загробном мире. Ее слезящиеся, красные, как волчьи ягоды, глаза недобро посматривали на Багмай. Та могла бы возразить, но промолчала, припомнив, как старуха била ее по рукам, когда она таскала у матери то золотую монисту, то заморские краски для лица. Асай сняла свои ключи и с поклоном передала их новой хозяйке. Щеки Багмай надулись от гордости.

Трудно было еще больше угодить роду покойной, но Радка сделала это, пожертвовав весь оставшийся скот Псаматы, как подношение богам на погребальных торжествах.

– Богатые дары и благочестивые поступки. – изрекла Сенатай, верховодившая в стойбище и носившая титул Матери-Хозяйки. – Ты показала, что лучницы Тиргитао щедры и достойны гордости своих родов. Будешь ли ты присутствовать на погребении?

Тут Радка, повинуясь старому обычаю, попросила у Багмай права вместе с ней зажечь костер покойной. Все сидевшие в шатре закивали головами, оценив учтивость гостьи.

– Уступишь ли ты мне право зажечь с северной стороны? – спросила Багмай, соревнуясь в любезности с убийцей своей матери. Она не испытывала к Радке никакой злобы. Ведь если б не десятница, ей еще долго пришлось бы ждать наследства, и еще не известно, что уделила бы дочери Псамата по своей воле. А так эта добрая женщина отдала Багмай все, чем завладела, и даже не потребовала, чтобы старший муж покойной, по закону гостеприимства, разделил с ней ложе. Барастыр нужен был Багмай самой. Только Кобылья Мать знает, когда они смогли бы видеться открыто, если б Псамата все еще была жива.

– Я зажгу с юга, – согласилась Радка, уступая «пострадавшей» более почетное место.

– Завтра нам всем крышка! – слышала она вечером из-за стены шатра горячий шепот Асай. Старая ключница смущала рабов, ночевавших снаружи под тростниковым навесом. – Эта девка из всадниц Тиргитао никого не захотела взять себе. Стало быть под нож.

Две женщины испуганно взвизгнули, заплакал мальчик.

– Прекрати пугать людей. – раздался раздраженный мужской голос.

Радка уже слышала его сегодня и была уверена, что он принадлежит тому самому пантикапейцу, который сказал, что Псамата сама спьяну напоролась на нож.

Всадница повернулась в сторону говоривших. На улице под навесом горела пара масляных ламп. Сквозь льняной полог, опущенный над входом в юрту были видны силуэты рабов.

– Будто тебе самому не страшно, Левкон! – фыркнула ключница. – Завтра кинут жребий, кому провожать хозяйку. – У тебя-то поджилки не трясутся?

– Мне все равно. – отрезал пантикапеец. – А вот тебе, старая, так и так помирать. Чего ты-то слюнями исходишь?

Асай злобно сглотнула.

– Говорила я Псамате, чтоб выгнала тебя зимой в степь волкам на поживу. Уж больно ты заносчив! – она повернулась к остальным. – Это молодость не боится умирать. А моим старым костям еще хотелось бы погреться на солнышке. Вот как скует нас земля, да поползут червяки…

Дети завизжали. Радка видела, как Левкон протянул руку и без всякого почтения отвесил старухе подзатыльник.

– Я сказал тебе, не пугай людей.

– Но кому-то надо сопровождать хозяйку! – взвизгнула ключница. – Почему не тебе?

Левкон с досадой сплюнул.

– Пропади ты пропадом, кликуша!

– Или мальчику. – продолжала шамкать Асай. Она, как видно, не собиралась молчать в последнюю в своей жизни ночь. – Наш пастушок вполне подойдет.

Тот уже ревел в голос.

Левкон встал и угрожающе надвинулся на старуху. Асай с неожиданным в ее возрасте проворством увернулась от руки грека и выкрикнула ему уже с другой стороны навеса:

– Вот если б девка Тиргитао разделила с тобой ложе, ты перешел бы в ее собственность, и завтра на тебя не бросали бы жребий!

Ее голос сорвался на самой высокой ноте, потому что мужчина охватил Асай за шею и несколько раз смачно ткнул лицом в деревянное корытце, где с ночи размачивали овес для каши на завтра.

– Дурак, – обиженно шамкала старуха. – Иди подвернись ей под бок, пока не поздно.

Радка видела на пологе черную тень от его профиля и внутренне ежилась. Она лежала в чужом шатре и чужие люди обсуждали ее так, словно имели на это какое-то право. Всадница вновь повернулась на другой бок, щеки у нее пылали. А вдруг он и вправду войдет? Что она будет делать? Что ему скажет? Вернее не скажет.

Кол встал у десятницы в горле и тошнота, подкатившая к кишкам, заставила голову кружиться. Это был страх. Панический ужас, который Радка испытывала перед мужчинами. Она не терялась ни в поле, ни в лесу. В бою Бреселида могла всегда положиться на подругу. Но эти здоровенные лбы вызывали у нее…

Во всем виноват проклятый Ганеш! Что б псы выели его кишки!

Радка была дочерью Матери-Хозяйки в стойбище тиоретов. Когда та умерла, хозяйкой стала сестра покойной. Сначала все шло хорошо, но когда Радка немного подросла, на нее стал заглядываться любовник тетки по имени Ганеш. Щипал за пятки, подстерегал у стогов и телег. Тетка заметила неладное, ей стоило лишь бросить на Ганеша косой взгляд, и он испугался, что Мать-Хозяйка снова прогонит его в мужской дом на краю деревни. А порядки там были суровые.

Чтоб доказать, что он совершенно равнодушен к Радке, Ганеш однажды избил ее деревянным ведром. Тетка выглянула из землянки на крик, да так и осталась в дверях. Она стояла и смотрела, а Ганеш был на смерть перепуганную 12-летнюю соплячку, которая нечаянно плеснула ему воды на ногу.

Наконец, она вырвалась и, не помня себя от страха, побежала в степь. Пока вокруг мелькали лоскутки полей, девочка боялась даже оглянуться, а остановилась, только когда рухнула без сил в жесткую траву.

Там на нее случайно наткнулись кентавры во главе с Хироном. Они ехали мимо деревни торетов на север в гости к сородичам. Царь Хирон хотел оставить у них на время сына: кентавры считают, что юношам полезно путешествовать. Будь на месте мудрейшего и благороднейшего вожака какой-нибудь охлос из табуна, девочке не поздоровилось бы. Но царь Хирон и его спутники повели себя с доброжелательностью истинных потомков Иксиона. Они подобрали, умыли и накормили Радку, а когда она немного освоилась, терпеливо выслушали ее сбивчивый рассказ.