Текст книги "Он, она и три кота (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8.1 «Слепой котенок»

Питерские дворики – мое проклятие: они просто созданы для того, чтобы терять голову, отдавая всего лишь губы. И то на время, а вот голову – уже навсегда. Но, может, хотя бы сегодня Вселенная сделает для меня исключение? Это же не Лешка, это с ним у меня ехала крыша, а с Савкой срабатывало нечто другое. И в этот раз тело тоже не дало сбоя.

Я думала просто поцелую его… Нет, конечно же, отвечу на поцелуй – Савка протащил меня по грязной стене, совсем не заботясь о чистоте моей куртки. Слишком грязные у него в тот момент были мысли, а руки горячими, а мои ледяными, потому что я искала в шершавой стене подспорье равновесию, вместе того, чтобы проверять на колкость Савкины щеки. Мои он пробовал на упругость, разглаживая подушечками пальцев мимические морщинки, собравшиеся в уголках губ.

Всего один поцелуй, Надя! Наденька… Взывала я к разуму, но бесполезно – я ничего не могла сказать ни себе, ни Савке, потому что боясь моих обидных слов, он прикусил мне язык. Я попыталась хотя бы пошевелить языком, но звук вырвался не из моего горла – да и походил он больше на стон или крик отчаяния. Я бросила стену, которая все равно не могла больше удержать меня от падения – только он, только его плечи, руки, губы могли меня спасти или погубить окончательно…

Савка мог удержать меня даже одними губами. Я последую за ним до метро слепым котенком, потому что открыть глаз не могу: на ресницах слезы. Жгучая смесь отчаяния, счастья, обиды и жалости – к себе, за то, что пустила в жизнь человека, которому нет в ней места. А у меня нет сил вышвырнуть его за дверь, как лишайного котенка. Таким я его подобрала – больным, хилым и с увечной душой. Я не хотела – он сам расцвет у меня на подоконнике, будто кактус: колючий, но такой красивый.

В подворотне никого – куда же подевались все девчонки Питера. Где вы, дуры?! Здесь таких классных парней раздают! Я бы толкнула его в горячие девичьи объятия все так же с закрытыми глазами – заберите его, заботьтесь о нем, чтобы он не думал больше ко мне приходить. Я же снова открою ему дверь, а теперь в моей квартире ад, в котором нет места даже для меня.

Я хочу жить здесь в подворотне, целоваться до одури, обниматься до изнеможения… Когда ноги уже не в силах будут нас держать, мы сядем на асфальт, прямо в лужу – и плевать. Там где мокро и тепло – всегда хорошо.

Остановись мгновенье, ты прекрасно! Память – сделай стоп-кадр. Жизнь – отмотай кассету назад, пусть даже карандашом… Я выключу приложение Убер и никогда, никогда больше не стану подвозить мальчишек с букетами. Как хороши, как свежи были розы…

Я не хороша, не свежа – но я желанна, я чувствовала это по дрожи, сотрясающей горячую шею Савки. Зачем я тебе сдалась, мальчик, ну зачем?

– Савва, меня ждет дочь… – выдохнула я распухшими губами, сумев вырвать их из цепких щенячьих зубов. – Ты знаешь дорогу к метро…

Он не отпускал мои плечи, он не отпускал меня. Сказал, никуда не уйдет, и не уходит. Не медлил с расставанием, а просто не уходил. И не уйдет, если я его не ударю – сильно, наотмашь, по щеке, которую только что целовала.

– Пусти меня!

Удар получился мягким, руке не хватило места размахнуться, но Савка все равно отпрянул и – не отпустил.

– Меня ждет дочь. Меня ждет муж. Меня ждет моя жизнь. Ты не можешь держать меня тут целую вечность!

Я почти взвизгнула, но не от боли – Савка не усилил хватку, щемило сердце, щипало глаза. Дура, Надя, какая же ты дура…

– Ты не можешь разрушить мою жизнь! – шипела я почти в отчаянии.

– Ты же разрушила мою…

Я выдохнула – жарко, но не для того, чтобы распалить дракона еще больше, но Савка схватил мои губы. Увы для него – сейчас мои руки были при деле: я толкнула его в грудь, и он отступил, оцарапав мне губу.

– Черт! – я прикрыла рот ладонью. – Ты дурак?!

Мне хотелось отлупить его.

– Да, дурак…

Он стоял передо мной и дышал. Дышал так, что перед ним запотевал воздух, ставший вдруг будто из мутного стекла. Я плакала. Точно. Картинка плыла, и я плыла куда-то… Вперед, в плечо, в объятия Савки.

– Я люблю тебя, Надя.

Я вздрогнула, но не отстранилась. Это было первое его признание. Он никогда не говорил со мной о любви. А я – и подавно!

– Что за глупости… – пробубнила я в рубашку, царапая себе щеку расстегнутой молнией его ветровки.

– Не глупости. Я люблю тебя и не отдам тебя твоему Лешке.

Теперь я фыркнула в голос и отстранилась, но на этот раз не толкнула, а погладила его грудь, как гладят котов – с нежностью и с осторожностью, чтобы не оцарапали, разозлившись без причины. Вернее, по только им известной.

– Ну как ты можешь это сделать? Ну не будь дурачком… Ты успокоишься и все будет хорошо. Будет следующий шаг, новая девушка. Может, вообще свадьба. Ты будешь красивый жених. Только не надевай черный пиджак. А то как на похороны…

– Выходи за меня замуж…

Вот тут я рассмеялась по-настоящему. Не выдержала душа непоэта… У Савки совсем поехала крыша… Совсем…

– Ты ненормальный. Я всегда это знала, – улыбалась я сквозь слезы, чувствуя, что плачет все тело. Между лопаток тоже текла река слез. Горючих!

Я вытащила телефон, но Савка вырвал его.

– Это что такое?!

В моем голосе не осталось нежности. Но злость не добавила рукам длины, и я не сумела дотянуться до своего телефона, даже подпрыгнув.

– У тебя дочь под каким именем заведена?

Сволочь, он сумел разблокировать дурацкий айфон, покрутив его перед моим перекошенным лицом.

– Я сам отправлю ей эсэмэску. Иначе она будет гадать, куда провалилась ее мать…

Глава 8.2 «Сама дура»

– У тебя на все про все двадцать минут, – выплюнула я Савке в каменное лицо. – Десять минут оставь мне на обратную дорогу.

И уставилась с вызовом в наглые глаза – вот что он творит, что?

– А время, чтобы придумать отмазку?

Еще и усмехается нахал. Дернул щекой, и будто от мраморной статуи отломился камень. Бум. Или это упало окаменевшее сердце прямо в пятку правой ноги, которой я топнула в праведном гневе.

– Тогда у тебя пятнадцать минут и не секундой больше. Что тебе действительно надо? – спрашиваю уже намного тише.

В арке эхо, жуткое. Оно повторяет мои слова, и я с ужасом слышу какую-то дуру, отвечающую полному идиоту.

– Я сказал.

Голос тихий, но жесткий. И как такое возможно?

– Ты меня просто не слышишь, – выдает речитативом. – Не хочешь слышать.

Я выдохнула и сглотнула горькую слюну. На таком расстоянии от него говорить физически невозможно. Я, наивная, считала, что контролирую ситуацию. Что он просто-напросто удобный любовник, мальчик на побегушках, которому в любой момент можно сказать твердое нет. Проблема, что твердости не было во мне – то, что творилось сейчас внутри не происходит со взрослыми женщинами, так ведут себя лишь озабоченные подростки. Если это не тело, то что – душа? Но я не могла к нему прикипеть, не могла… В душе моей и так было слишком много людей: родители, Лешка, дочь, два кота… Оставалось крошечное место для Соломона, но никак не для Савелия.

– Ты же сказал глупость. У меня дочь была подростком, и поэтому я умею пропускать глупости мимо ушей и не заострять внимание на выдуманных проблемах…

– Признание в любви для тебя глупость?

– Слушай, хватит орать!

Он не орал. Это все чертово эхо. И я вытащила его из-под арки во двор, толкнула под черный козырек – дождя нет, это у меня со лба холодный пот льется. И трясет меня, потому что вся спина мокрая. Но не стоять же посреди двора – здесь если только на капоте чужих машин сидеть, но мы же с ним не настолько подростки!

– Савва, ну что ты реально хочешь? – я теперь разглаживала рукав, за который тащила мальчишку за собой. – Нам было с тобой хорошо вместе. Как бы глупо это не звучало, но я была счастлива. Ты как свет в темном царстве, как свечка, когда у меня вышибло все пробки. Но сейчас свет дали: и мы как на ладони.

– И тебе за нас стыдно?

Кивает, как болванчик. Но он и есть болванчик. Неваляшка – краснощекий, раздул их, злится.

– Нет, не стыдно, – ответила я четко. – Просто можно дурить в нестандартных ситуациях, но эти ситуации не могут превратиться в жизнь. Нестандартную. Жизнь у меня, увы, рутинная и скучная. Ну что ты так смотришь? Неужели тебе вот так позарез хочется скучного взрослого семейного уюта: работа, ужин, кровать, работа… Скучно! А это то, что ты делал со мной полгода. Ты хотя бы до тридцати подожди. Побегайте с девушкой по клубам, по шашлыкам с друзьями, по…

– По… – да, он добавил к моему предлогу три простые русские буквы и повторил, что ему … на все на это, и на шашлыки можно и со мной…

– Нельзя. Я не Пугачева. Мне это нельзя.

– То есть все же тебе стыдно со мной? Перед своей родней? Перед дочкой. Мне вот перед своей матерью нет…

– Ты просто не понимаешь, что это такое…

Я гладила теперь обе его руки, сжимала пальцы, чтобы он меня не обнял. От его близости бросало в жар. Я и так залезла в самое пекло: теперь бы выбраться из этого незапланированного свидания без видимых ожогов, а то как потом объяснить Оливке, что за важный получасовой телефонный звонок у меня был.

– Ты просто скучаешь по Лене, а я… Ну, я просто оказалась таким вот хорошим гибридом мамы и любовницы: и накормлю, и спать уложу… Вот и все, из зоны комфорта всегда тяжело выходить, но надо. Надо, понимаешь? Тихо, без криков…

– А кто тут кричит?!

Тот, кто закусывает губы – и себе тоже.

– Я просто надоел тебе, да? Надоел и все. И ты сейчас этого Лешку выдумала? Скажи, что да! Ну зачем ему старая баба, когда с его бабками он любую школьницу себе возьмет…

– Ему незачем… – я усмехнулась, горько.

Мне до одури было жалко Савелия, но я ничего не могла для него сделать. Слова утешения не действовали, а целовать его – только хуже делать. Ему и себе.

– А тебе, значит, старая баба зачем-то нужна…

– Я тебя люблю, – заладил дурачок.

– И Лешка любит.

– Нет, – тряс головой и плевался словами Савелий. – Когда любят, не уходят. И ты его не любишь. Когда любят, не ставят секс во главу угла…

Вот она подсказка. Вот… Спасибо, Савка… Не догадалась сама – все хотелось помягче…

– Ставят. Или ты думаешь, что мне с тобой было интересно? У нас был секс и только. Ничего другого у нас с тобой не было и не могло быть. Мы – разное поколение. Или ты всегда на маминых подруг заглядывался? А, ответь мне!

Теперь орала я. Как идиотка! Но я таковой себя и чувствовала – не суметь отшить мальчишку. Стоять во дворе-колодце и орать на весь Питер, точно в рупор, о своей секусуальной жизни – ну вот уж точно ку-ку, ничего не попишешь! Как говорится, пенсию не зря дают, а я к ней движусь семимильными шагами… Не остановлюсь – двинуть умом точно!

Может, Савелию и было, что мне ответить, но, как в школьном сочинении, открылась дверь и закрыла ему рот. Он придержал ее рукой, выпуская жильцов на свет божий, и втолкнул меня в дьявольскую темноту.

– Что ты делаешь? – обернулась я на щелчок замка.

Не было темно, просто лампочка светила лишь на верхнем пролете лестницы, поэтому глаза сыграли со мной злую шутку. Но сейчас я уже видела его губы совсем близко.

– У меня есть десять минут, чтобы тебе это объяснить не словами, – шептали они. – Слов ты не понимаешь… Пятьсот девяносто семь секунд. Пошли!

Глава 8.3 «Французское кино»

– Куда? – спросила я с опозданием, потому что уже на первой ступеньке поняла, что он тащит меня по лестнице вверх.

Это мозгом я дошла до ответа, а вот с языка вопрос сорвался против воли, потому что завис на нем, точно в безвоздушном пространстве, когда Савка приблизил свои губы к моим. Но в последний момент передумал целовать, явно подсчитав в уме, если ум у него еще остался, тающие минуты.

– Сколько в доме этажей, не заметила?

Он не шутил, он спрашивал серьезно. Во всяком случае, так звучал его вопрос.

– Не заметила.

– Тогда на последний.

– Зачем?

– Чтобы услышать шаги.

– Зачем?

Вместо ответа, он прибавил скорость. На каблуках я бы не перепрыгнула и через одну ступеньку, а сейчас гулливерскими шагами перемахивала аж через три за раз. Зараза, он сжимал мне пальцы, точно пытался добиться хруста, но пока на скорости стучали только подошвы и сердце. Я задыхалась – не все и в двадцать выдержат с честью такую пробежку, а заставлять ставить немыслимые рекорды сорокалетнюю даму – нечестно, прямо-таки свинство. Но свин не жалел меня. Поравнявшись с дверью последней квартиры, он сделал то, что не успел внизу – впился в меня поцелуем.

Я беспомощно попятилась. И отступала, пока не уперлась мягким местом в жесткий подоконник, а он – в меня коленкой, проверяя эластичность юбки, но та слишком сжимала мне бёдра, и разреза хватало лишь на то, чтобы твёрдо стоять на ногах, потому что Савка больше не держал меня. Держалась я сама из последних сил, а он все наваливался и наваливался мне на грудь, пока я с горя не села на подоконник.

Нитки треснули, но я не могла оценить урон, потому что не видела ничего – широки ладони Савки прятали от меня весь мир со всеми его звуками, кроме звука собственного сердца. Кровь шумела в ушах, точно в морской раковине. Широкая ладонь загнула мне мочку, и гвоздик впился в кожу, но я не могла сообщить об этом мучителю: он не думал возвращать моему языку свободу. Он точно хотел его вырвать, чтобы я никогда больше не говорила ему гадостей.

Когда я сама попыталась вырвать губы, Савка ещё сильнее стиснул мне голову и навалился на грудь таким неподъемным грузом, что затылку пришлось встретиться с мутным стеклом, которое спасла лишь старая рама из толстого дерева, и если треснуло что, то это были мои рёбра.

– С ума сошёл! – сумела прохрипеть я, когда и в груди Савки закончился воздух: он схватил его возле моего уха, которому дал свободу, завладев шеей. – Ты делаешь мне больно…

– Прости, – и в его стоне слышалось чистосердечное раскаяние. – Я пытался сделать тебе хорошо.

– Нашел место! – по-прежнему с большим трудом выговорила я.

Теперь Савкины пальцы пытались продавить ямочку в моем подбородке, и рот у меня открывался не шире щели почтового ящика.

– Другого места ты мне не предложила. Лучше здесь, чем нигде!

– Что лучше? – выдохнула я уже открытым ртом, потому что Савкины руки спустились мне под грудь.

Вот он и пришел ответ: горячие пальцы скользнули ниже и вытащили кофту из-под пояса, чтобы получить доступ к груди.

– Савва! – попыталась я остановить его руки сначала голосом.

А потом уже и руками, но поздно: защелка щелкнула и распалась, выпустив на волю обе груди, но какая тут была воля: они тут же угодили в умело расставленный капкан мужских рук.

Мужских? Увы, моя женская природа не хотела вспоминать о возрасте пальцев и губ, вырывающих меня из недр житейских болот: Савка знал, где задержаться, куда нажать, что осторожно обойти стороной… Я зажмурилась, точно это помогало сильнее стиснуть зубы, чтобы не выпустить на волю пугающий меня стон.

Надя, миленькая, вспомни где ты! В обшарпанной парадной с тусклым противным светом, от которого слезятся глаза – не от досады же, что взрослая баба растаяла в мальчишеских руках, за секунду растеряв весь свой гнев и наставительный тон…

В другую секунду я уже видела его на коленях и вцепилась в волосы с такой силой, точно надеялась оторвать от земли – нет, не поставить на ноги: какое там, он шатался… Просто оторвать ему башку за то, что он затащил меня в подъезд, на чердак и почти раздел под дверью чужой квартиры. Но это стоило бы мне груди, потому что его губы намертво сомкнулись на моем каменном соске.

– Савва, я тебя убью!

Он отстранился, но с колен не поднялся.

– За что?

Не будь здесь эхо, я бы заорала – матом! Он издевается или действительно не понимает, что творит непотребство? У него крыша за пару недель разлуки поехала? Он же был нормальным. Его же такого идиота с работы бы поперли в первый же день…

– За вот это!

Пришлось его еще малость оттолкнуть, чтобы запахнуть кофту. Но он не пошатнулся, выстоял – даже глаз не отвел: не затуманенных здравым смыслом.

– Я хочу тебя, Надя, – прошептал он, споря с эхо.

– Здесь?

Жутко хотелось смеяться, но страх перед эхо держал мои эмоции в узде.

– Домой ты меня не приглашаешь, – притворился он на секунду нормальным.

– Савелий, мы с тобой договорились…

Мне тоже хотелось быть нормальной, не кричать, не тягать бедолагу за волосы, просто гладить по гладкой щеке… Красиво встретиться и красиво расстаться – это искусство, подвластное не каждому. И уж точно не каждой.

– Я ни о чем с тобой не договаривался. У нас с тобой разные цели: я хочу остаться с тобой, а ты хочешь уйти… Что мне остается, только держать тебя силой, так?

– В подворотне? – не смогла сдержаться, хихикнула я.

– А у меня есть выбор? – он тоже улыбался.

И вся эта ситуация сменила трагизм на комизм: мы тут сидим почти что со спущенными портками, точно герои французской комедии. Сейчас еще Луи Де Фюнес поднимется к нам в образе жандарма: а что это вы тут делаете, граждане? Ничего, мусье, ножками болтаем – и просто болтаем о любви… Нельзя? У нас же свобода, равенство и братство. Вот я и хочу поставить точку в любви. Мне даже, наверное, хотелось бы, чтобы Савелий однажды позвонил сообщить, что встретил замечательную девушку.

– Выбор есть всегда. Сколько там секунд? Мне пора…

– Никуда тебе не пора…

Он снова протянул руки, но схватил, к счастью, не за шею, а за талию. Притянул к себе, чтобы я коленкой почувствовала его желание.

– Я тебя не отпущу. Будем сидеть так до утра, если ничего другого ты не хочешь.

– Другого? Здесь люди мимо ходят…

Хотелось улыбаться, но у него нарисовалось на лице совсем похоронное выражение.

– Тебе стыдно? Только и всего? Ну… в глазок окно не видно, а шаги услышим… Если что…

– Если что если что? – удержала я руки Савки у себя на бедрах, понимая, куда они собрались. – Даже не надейся, что ты уболтаешь меня…

По его губам пробежала радуга усмешки – такая она была яркая, что я зажмурилась.

– Мне даже убалтывать тебя не придется…

Поцелуй тоже был ярким, горячим и долгим – за него я потеряла озорные Савкины руки и тут же почувствовала их на коленках. До этого он упирался в них ногами, а сейчас решил развести – нет, моя юбка сшита не дешевыми китайскими нитками…

– Соглашайся… – уперся он тогда лбом в мой лоб, продолжая буравить взглядом. – Я же у тебя ради секса. Бьюсь об заклад, ты никогда не трахалась в подъезде и точно не будешь делать этого с другим?

– Я выросла в то время, когда в подъезд входили, держа наперевес баллончик со слезоточивым газом. Савка, отстань…

Нет, восклицательный знак поставить не удалось: Савка слизал его с моих губ языком – шершавым, как у кота… Он разве всегда был таким распущенным? Ведь не был!

– Это твой последний шанс на секс без баллончика со слезоточивым газом.

– Это мой последний секс с тобой, договорились? Последний. Если я соглашусь, ты больше ко мне не придешь, понял?

Он кивнул и снова отправился на войну с моей юбкой, но она нужна была мне целой, и я снова схватила его за руки, сжала своими влажными ладонями – что он со мной делает, что? И что я делаю с ним и где?

– Мы не на съемках французского кино. На мне колготки, а не чулки…

Я толкнула его, он отступил. Я хотела скинуть куртку, но он перехватил мою и бросил на подоконник свою темную. Мне оставалось превратить юбку в пояс и удержать колготки на одной ноге… Пардон май френч, но у нас не будет второго дубля… И у меня нет дублерши-каскадерши, так что окно должно остаться целым… И актер совсем молодой – жалко будет придушить его, так что лучше найти руками не шею, а бедра, чтобы удержать джинсы выше колен. Мне, кажется, будет, что вспомнить на старости лет…

Глава 8.4 “Коньячная правда”

– Мам, ну и где твои полчаса? – с укором посмотрела на меня Оливка, продолжавшая сидеть за оставленным мною столиком.

Где мои мозги? Колготки с юбкой, надеюсь, на месте, как и молния на куртке, которую я смогла застегнуть только с третьего раза. Первый и последний раз – это слишком по-французски, слишком…

– Что у тебя с губой?

– Порезалась банкой из-под колы. Что ты так на меня смотришь? Мне хотелось покрепче, но увы… Боялась не дойду.

– Ты где была?

– Нигде. В городе. Говорила с Миленой.

– До дома не могли подождать?

– Я могла, она – нет. Есть такие женские разговоры, которые не ждут даже секунды.

– Какие такие?

– Ты же не думаешь, что я предам женскую дружбу?

Нет, я ей буду только нагло прикрывать французские поцелуи в грязной подъезде. Я извела пачку бумажных платков и полфлакона духов, чтобы скрыть от дочери свое последнее свидание. Хотелось в душ и в постель, где не будет никого, даже котов. Одного уже мне хватило – давно забытое чувство страха, что родители вернутся раньше времени. Но ни одна дверь не открылась, к счастью… К счастью жильцов, потому что мы вряд ли бы остановили начатое…

– Ну? – смотрела я на дочь с вызовом, чтобы говорила она, а не я.

У меня на лице нездоровый румянец. Если завтра проснусь с температурой, не удивлюсь ни капельки. Мне бы сейчас коньяку. Капельку… И я махнула официанту.

– Он не пришел. Написал, что перепутал время. Попросил перенести встречу на завтра. Мама, я не хочу давать ему второй шанс. Это глупо.

– Глупо было и в первый раз соглашаться. Помнишь у Шаова – чтобы всякие дебилы к нам не лезли из сети, так ведь?

Оливка махнула рукой:

– Я не слушаю твоих стариков!

– А меня послушаешь? Не надо с ним встречаться. У тебя ж не горит? Три недели как с парнем рассталась. Встретишь кого-нибудь скоро при нормальных обстоятельствах.

– А эти чем тебе ненормальные?

Оливка смотрела на меня с вызовом – вот чего завелась: чего запустила программу «мама всегда не права»?

– В клубах, сама знаешь, для чего знакомятся.

– А может мне именно это и надо? Я не хочу отношений. Я в них уже была.

– И чем тебе не понравились отношения с Сашей? – ухватилась я за тоненькую ниточку разговора.

Вдруг не порвется? Вдруг заговорит…

– Скучно. Мне с ним стало скучно.

– И больше ничего?

– Ничего мама. Абсолютно ничего. Саша – образчик хорошего мужа, а мне хороший муж не нужен.

– А какой тебе нужен?

– Никакой. Я не хочу детей. Зачем муж, если не хочешь детей?

Я схватила коньяк, кажется, еще в воздухе и поблагодарила официанта просто кивком, потому что на языке, вместо пошлой благодарности, которую можно заменить щедрыми чаевыми, вертелся серьезный вопрос к дочери, с которым медлить было нельзя:

– Саша хочет детей? Нет, бред… – я тряхнула головой в надежде вытряхнуть все лишнее: и Сашу, и Савку. – Ты… Это… Что…

Я не смогла выговорить слова, но паузы были и без всяких слов такими многозначными, что теперь головой затрясла Оливка.

– Нет, мам… Ничего такого не было. Была ложная, но я изрядно психанула… Испугалась… А он… Саша наоборот обрадовался. Ну, знаешь… У него друзья все старше лет на десять, у всех уже семьи… И какие-то хорошие, все, блин, такие папы образцовые… Подгузники меняют, прижав к плечу айфоны для миллионных сделок. Смешно!

Только в глазах у Оливки смех не стоял. Стояли слезы. Или это у меня глаза на мокром месте? Надо было спрятать их за очками…

– А если серьезно? Без смеха…

Я сжимала рюмку с такой силой, точно это была шея Савки – мне так хотелось свернуть ему голову за испорченный вечер с дочерью. Она сидела тут одна за чужим столиком, глядя на свой пустой, оборачивалась на каждый хлопок двери, смотрела в окно, гадая, а не он ли это? Нет, не гадая… Она же видела его фото в интернете, просто мне не показала. Зачем? Она хотела показать мне его живьем. Не получилось. У меня вообще в жизни ничего что-то не получается…

– Да вот я и задумалась серьезно, хочу ли жить всю жизнь с Сашей? И поняла, что не хочу. Я за эти пару дней повзрослела лет на двадцать…

Она глянула мне в глаза и опустила свои… Ну, ну, ровесница… Знала бы ты, что через двадцать лет можешь остаться дура дурой!

– Я не хочу замуж по залету. Это неправильно, верно?

Она ждала ответа. Она ждала моей реакции. Она ждала моей правды.

– Оливия, это ничего не значит. Кто-то живет всю жизнь счастливо, кто-то…

Я опрокинула в себя коньяк, точно водку. Он обжег, но не выжег мне гортань, язык, как назло, сохранил способность двигаться.

– То есть ты считаешь, что я должна была сделать аборт? Ты считаешь, что мы с твоим отцом не подходили друг другу? Наш брак был ошибкой?

Оливия не перебивала меня. Смотрела в упор, гипнотизировала. И наконец выдала:

– Это твои мысли, мама, верно?

Я сжала губы, зажевала их, проглотила обиду – на себя.

– Я иногда так думаю. Но… Дело не в тебе. Ты замечательная, и я считаю тебя лучшей дочкой…

– Мама, вот зачем ты врешь сейчас?

Я снова съела губы и опустила глаза в пустую рюмку.

– Я любила твоего отца. Я не думала, что не хочу всю жизнь жить с ним. Я была уверена, что хочу… Я просто не знала, как жить с ребенком. Но мама сказала – научу. Не научила. Прости меня, Оливка. Я была плохой матерью.

Теперь точно по моим щекам текли слезы, смывая с таким трудом спасенную тушь.

– Это он тебе сказал? Папочка?

– Нет!

Я так громко взвизгнула, что на нас обернулись, но мне сейчас плевать было на посторонних людей. Я сказала лишнее самому близкому мне человеку.

– Твой отец ни в чем не виноват. Это все я… Я подала на развод. Юля была уже потом.

Оливка смотрела на меня стеклянными глазами.

– Оливия, это… Это тяжело объяснить… Это, как ты сказала, как обрывает – все, не можешь больше его выносить. Со стаканом виски.

– Папа пил? – перебила меня дочь.

– А ты не помнишь? Конечно, не помнишь, – тряхнула я пьяной головой. – Не пил, расслаблялся. А я не могла расслабиться. У меня тоже была рутина… У меня была работа мамы, с которой я не справлялась…

– Это неправда!

– Оливия, хватит! Не перебивай! Плевать, что ты сейчас думаешь. Я говорю тебе, что я тогда чувствовала. И твой отец… Он хотел еще одного ребенка. Еще, понимаешь? А я не справлялась с одним. Он решил, что я не хочу рожать от него… Это доверие, понимаешь? Это такое чувство… Это сильнее любви… Ну, в том плане, что это держит людей вместе. Доверие… Его между нами больше не было. Я больше не доверяла ему в постели. Я не верила, что он смирился с мыслью, что сына у него не будет… В общем, я решила, что нам лучше разойтись… Пока мы еще в своем уме… Пока мы еще друзья. Оливка, мы с Лешкой друзья, ты не думай… Не слушай бабушек, они… Я бы и не смогла им ничего объяснить. Мы расстались до ребенка Юли. До, Оливка, понимаешь?

Она молчала, и я не знала, что дочь понимает, а что нет. Я сама-то не понимала, что нагородила. Где была правда, где полуправда, но лжи точно не было. Была боль… Очень сильная. У меня сегодня двойное расставание: с Савкой и с собой, с собой, которая боялась… сказать правду. Но правду надо выдавать дозированно, а смертельную дозу нельзя давать никогда.

– Он не любит Юлю. Никогда не любил. Это вынужденный брак. Я их поженила, понимаешь? Нет, знаю, что не понимаешь… Твой отец просто пошел бы во все тяжкие без жены. И не нашел бы себе сам. Ну, его бы кто-нибудь охомутал, разведя на бабки. А деньги надо было сохранить и приумножить для тебя. Оливия, я не хотела, чтобы ты знала…

– Почему? Чем лучше думать, что твой отец козел?

– Мне очень жаль, что ты так думала. Очень жаль. Ты ведь так часто бывала у Юли дома. Ты виделась с отцом. Он ни на день не выпадал из твоей жизни.

– Я ненавидела эту тетю Юлю.

– А теперь пожалей.

– За что жалеть? Ей, можно сказать, повезло с мужем. Данные ее не располагают к богатой жизни.

– Как ты можешь? Юля нормальная…

– Нормальных целый город. Но прислуга не у каждой есть, лексус тоже. А у тебя джетта, почему?

– Потому что я говно всякое на ней вожу. Жалко хорошую тачку портить… Пошли. Есть ты все равно не будешь, а я пить больше не могу.