Текст книги "Он, она и три кота (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 7.4 «По закону подлости»

– Не считай меня дураком! – выплюнул Супрядкин. – Я прекрасно понимаю, что если поставлю перед Юлей вопрос ребром: если ты рожаешь ребенка, то мы разводимся, она пожертвует счастьем материнства, чтобы сохранить статус замужней женщины. Но муж у неё точно эфемерный. Юля хороший человек, ты была права, но мне она не нужна. Я однолюб, вот хочешь верь, хочешь нет. Такое бывает. Мне нужна ты со всей своей дурью.

Я еле сдержалась, чтобы не спросить, а чего он так уверен, что мне до сих пор нужна вся его дурь?

– Но я не нужна Богдану. Ты этого не понимаешь?

– Я все прекрасно понимаю. Но и мать, улюлюкающая с младенцем ему не нужна. В чем твоя проблема, Надя? Я не собираюсь говорить ему всю правду. Может, лет в восемнадцать, не раньше. Но парню в двенадцать уже не нужна материнская сиська. Ему наоборот хочется свободы от материнского контроля. Тебе не нужен маменькин сыночек, я это прекрасно понимаю. Богдан до трех в школе, потом секции, потом он в телефоне сидит и все, потом спит без задних ног. Он тебя не стеснит. Я куплю большую квартиру, если еще и Оливка с нами остается на неопределенный срок, чего я никак не могу понять…

– Она боится жить одна, – вставила я, хотя не была уверена, что услышала в Лешкином голосе вопросительные нотки.

– Я тоже боюсь жить один. Я жил один все эти годы, Надя, как ты этого не понимаешь? Я завидовал твоему счастью и не понимал, почему тебе без меня так хорошо? Скажи, что я делал не так?

– Мало занимался дочкой, – ответила я, не задумываясь, а стоит ли вообще отвечать. Может, этот вопрос риторический. – И женой.

– А ты много мной занималась?

О, вот тут не риторика! Тут наезд чистой воды.

– А ты бы чаще домой приходил!

Мне всегда есть, что ответить.

– А жила бы ты на что?

Наши взгляды приклеились друг к другу, как две жвачки – не оторвать. Да, мы изжевали друг друга и выплюнули. Одна жвачка попала на стул, на который села Юля и прилипла. Залипла на красивую жизнь, которую ей дали чужие деньги. Закрывала глаза на мужчину, который приходил от другой и отворачивался к стенке на ее скромные попытки предложить толику семейной ласки. Почему мне ее сейчас жалко, ну почему?

– Это неправильный ответ, – выдохнула я свою усталость от непонятного разговора о том, чего не было и не будет. – Мы жили с родителями и были счастливы. Счастье возможно не только в ресторане с креветками, но и дома со сковородкой жареной картошки. И скажи мне, что это не так!

– Нет. Невозможно. И я знал это всегда. С того самого лета, когда мы увидели с тобой, как живут нормальные люди. И я дал себе слово дать тебе все это. Тебе, Надя. Не Юле. Я всю жизнь вкалывал для тебя и наших детей. Я не хочу детей от другой женщины. Я не хочу другую женщину. У меня есть одна – ты. И мне реально обидно, что ты этого не ценишь.

– Я ценю. Я, кажется, помогала тебе всем, чем только могла, пока ты не посадил меня дома делать то, что я делать не умела. Быть матерью. Я не могла ей быть. Как ты не мог быть отцом. Ты просто зарабатывал деньги на подгузники и финское детское питание. Все, больше ты ничего не делал для Оливки. Да, ещё носил на пальце кольцо, очень мило…

– Ты вот зачем все это сейчас говоришь?

– Затем, что Юля – действительно мать для Богдана. Она вырастила его с пеленок…

– Сейчас она просто его водитель. Я найму водителя. Тебе не потребуется его развозить по секциям. Это я тебе обещаю.

– Ты ничего не понимаешь, ничего…

Как объяснить это мужику? Да никак!

– Богдан любит ее. Ты не любишь, а он любит. Ты не видишь внутри, только снаружи: красивая квартира, красивая машина, красивое платье, вкусная еда – у нее все есть, мани-педи, спа, курорты… Чем она вообще может быть недовольна? Ты дал своим женщинам то, что увидел мальчиком у других в рекламе и решил, что в этом состоит женское счастье. Да, с мужской задачей дать все это женщине ты справился на ура. На пять с плюсом! Закончил школу современных мужей с отличием. Жаль только мы с тобой только по бизнес-центрам шлялись, и ты не знаешь, что такое быть папой. А я – как быть мамой. Я родила, потому что беременными не остаются. Но я не была готова к материнству. И сейчас не готова ко взрослому Богдану. Почему же ты это не понимаешь, почему?

– Я все понимаю, – оскалился Лешка. – Только ты не понимаешь, что взвыла бы без денег. Имея их и жалуя с барского плеча шубу, можно говорить, что деньги фигня, и лучше бы ты дома на диване лежал… А я знал, что меня теща сожрет, если я зарплату не принесу. И ты предпочитала не замечать, как мне тяжело. Да, ты писала мои курсовики, только мне нахрен этот диплом не пригодился. Его мать на стенку под стекло повесила. Но спасибо тебе за него огромное. И за литры сваренного кофе. И за детей спасибо. Я не устаю тебя благодарить, только ни черта не слышу в ответ.

Я стиснула зубы – на них скрипел сахар льстивых слов.

– Я не думала, что мужики любят ушами.

Лешка усмехнулся.

– Да откуда тебе знать мужиков… Меня ты за мужика никогда не считала. Я так, машина для зарабатывания денег. А от маленького Богдана ты сама отказалась. Не хочешь узнать его поближе? Не мужское это дело подгузники менять. Ему здоровый сон нужен. К Юле он будет обедать приходить. Ну? Хватит уже молчать! – почти рявкнул Супрядкин. – У Юли женские часики тикают, а у меня мужские. Я хочу жить с тобой не приходящим мужем. Так неровен час ты себе любовника заведешь, – усмехнулся он.

Сердце сжалось, но не до боли. Любовника у меня больше нет. И о нем Лешка все равно никогда не узнает. Я же столько лет не предъявляла ему претензий по поводу выполнения супружеского долга в отношении Юли.

– Уговор?

Лешка протянул руку, но я не подала свою.

– Я не решаю за других людей, – с трудом провернула я языком, чтобы не выматериться. – Я жду звонка от Юли. Богдан – ее сын, не мой.

– А я хоть твой муж?

Супрядкин ухмылялся, но наигранно.

– По закону – нет. Ты же юрист. По диплому, – попыталась посарказничать я, да выходило как-то топорно.

Губы тряслись. Еще этот долбанный маскарад! Какие маски? Мы масок вообще не снимаем, всю жизнь: ни дома, ни на работе!

Глава 7.5 «Белые тапочки»

– А ты-то за него замуж хочешь? – спросила меня Милена, протягивая белую чашку с чёрным кофе без сахара.

Через три часа мне нужно уже быть в клубе, но я не смогла заставить себя поехать домой наряжаться. Мне нужно было для начала разрядиться. Меня колотило, и я прошла по городу пару-тройку километров в надежде получить от колхидский колдуньи волшебную пилюлю: пару капель коньяка в кофе.

– Вопрос на засыпку, что ли? – усмехнулась Милена, присаживаясь на кожаный диванчик, коленками в мои, чтобы я не трясла ногой – лодочка с нее уже слетела.

– Не знаю, – я нервно дернула плечом и сунула руку в разрез блузки, чтобы поправить перевернувшуюся лямку бюстгальтера. – Я об этом не думала…

В бутике никого не было. Две клиентки ушли с покупками, пока я ждала кофе, а новые, наверное, боялись помешать моему допросу.

– Теперь надо подумать, – Милена не выдержала и опустила тяжёлую руку с бордовым маникюром мне на коленку. – Я знала, что это когда-нибудь случится. Алексей не железный. Он… – она поискала глазами эпитет и на полках справа и на вешалках слева и даже на потолке: нужного слова нигде не оказалось. – Надо думать!

– О чем? – сказала, глядя на дверь примерочной, таким тоном, точно спрашивала, какой цвет нынче в моде, кроме классического питерского серого.

– О вашей жизни вдвоем, – и тут же, не позволив мне даже возразить, скомандовала: – Бери пример с нас с Арсеном. Разные комнаты, встречаемся за ужином. И все у нас хорошо. Мы взрослые люди. Когда граф встаёт, графиня только ложится… – расхохоталась Милена грудным смехом и тут же смолкла. – Вы найдёте варианты не докучать друг другу, уверена.

– И? Зачем тогда жить вместе?

– Ради совместных ужинов. Надя, ты меня удивляешь! – Милена не хохотала, она злилась на мою детскую недогадливость. – Ну реально, от храпа мужа бабы страдают только в однушке. В остальных случаях решают просто спать в разных комнатах! Я чувствую, что постарела и не убеждай меня в обратном, пусть я на четыре года тебя младше. Организм есть организм, его не обманешь красивыми платьюшками! Так что если раньше мне действительно необходимо было прижиматься к мужской спине, чтобы заснуть, то сейчас я не могу пойти с мужем спать. Мне не уснуть, мне нужно фильм до двух ночи посмотреть, пару бокальчиков пропустить для хорошего самочувствия… Но Арсена не переделаешь, он в десять часов спит, в шесть уже на ногах, а я хочу спать минимум до девяти. Я год, наверное, приходила в общую спальню в два ночи и будила его. В итоге Арсен ворочался до четырёх и весь день разбитый ходил. Ну что, разводиться из-за того, что его жизнь сделала жаворонком, а меня вдруг в сову обратила? Мы не малые дети, мы ищем компромиссы, и если обручальное кольцо стало мало, мы не бежим в тот же день в ювелирку его растягивать: мы и так помним, что женаты, и нам не нужно для поддержания счастливого статуса светить колечками перед незнакомцами. Ну, дошло, лопух?

Мне не было смешно, хотя обычно Милена легко заражала меня смехом.

– Мы из-за Богдана развелись, а не из-за храпа. Лешка не храпит. Во всяком случае, не храпел тринадцать лет назад. Тринадцать! Охренеть… И снова замуж, ты о чем?

Милена, как единственная подруга, многое обо мне знала – намного больше, чем моя мать. Она была в курсе, что Лешка требовал второго ребенка и что я этого ребенка не хотела. Она не знала только одного – что яйцеклетка была все же моей. Даже не знаю, почему я не сказала – наверное, ангел-хранитель вовремя закрыл мне рот. Так что Лешка оставался в глазах подруги моим приходящим мужем с сыном от Юли, к которой я его выгнала прежде чем снова приголубить. Милена не одобряла моего решения, но держала нашу связь в секрете от Оливки.

Сейчас я могла прийти только к Милене. Не за советом – мы давно не живем в стране советов, а просто выговориться. Выдохнуть. Правда, вдохнуть пока полной грудью не получалось, и я снова принялась накручивать на палец бретельки лифчика. Нервы, чертовы нервы…

– О старости, моя милая, о старосте… Лешка сейчас выбирает, с кем ему стареть. Вернее, уже выбрал – тебя. Знаешь, я тоже так временами присматриваюсь к Арсену – брюзжит без дела, нос сделался больше, шея толще… Но ночью, в темноте, глаза все еще горят… Скоро мы будем любить в наших мужиках только душу… Ну, тебе белый костюм подбирать?

Я смотрела мимо подруги в плотный вельветовый занавес темно-бордового цвета, отгораживающий от меня зеркало примерочной, в котором я могла бы узреть себя в полный рост и в полной красе своих сомнений.

– Я не хочу стареть, Милена. Не хочу… У меня еще седых волос даже нет.

– Счастливая, – вздохнула жгучая красавица, утаскивая из моих трясущихся рук блюдце, чтобы отдать пустую чашку продавщице. – Я с тридцати крашусь… Но все же советую периодически заглядывать в паспорт, скоро фото менять…

– Не хочу об этом думать, не хочу… Я счастлива, Милена. Была. Я была счастлива. Знаешь, все как-то перегорело и с Лешкой, и с Юлей, и даже с дочкой – жизнь устаканилась… Родители как муравьи в своем муравейнике суетятся, но вечером муравейник закрывается. Дочка, думала, устроена – профессионально и лично, хотя ни первый, ни второй ее выбор меня не устраивал. Я занималась котами, мирила их. И, знаешь, мне кошачьих проблем было достаточно. Я думала, все остальные решились сами собой, а тут – получай, фашист, гранату… Не ждали, а вот на тебе, на…

Я засмеялась, нервно, громко, дико и сама поперхнулась от собственного смеха. Милена велела принести мне воды, и я пила ее, как путник, заплутавший в пустыне.

– Помнишь, у Есенина: так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок, – откинулась на спинку дивана Милена. – Сереженька до нашего возраста не дожил, а так бы сказал: как много пройдено дорог, но впереди ошибок еще больше. И это жизнь, Надя: падать, подниматься, отряхиваться и идти дальше. Проблемы исчезнут только на кладбище. Впрочем, тогда они просто станут чужими – где похоронить, кому башлять и кто потом будет на могилку цветочки носить. Вот думаю завещать развеять мой прах над Балтикой, чтобы никому не мешать после смерти наслаждаться жизнью. Ты как думаешь?

Теперь я смотрела подруге в глаза:

– Я умирать пока не планирую.

– Тогда замуж. Это тоже своеобразная смерть. Так что там с белым костюмом? Белые тапочки у меня для тебя уже есть.

Глава 7.6 “Вечер испорчен”

Вечер был для меня безвозвратно потерян: я одевалась на маскарад, точно на эшафот, и расфуфыренное платье казалось рубищем. Но я не имела права портить Оливке вечер или ночь, хотя все же надеялась вернуться домой не позже часа. Милена права – не девочки мы с ней, и ни отплясывать, ни пить всю ночь я не готова. Хотя какое там пить – Оливка ни-ни вне дома, да и дома лишь один бокал вина пригубит в праздник.

– Мама, ты шикарно выглядишь! – заявила дочь, когда я нашла ее припаркованную машину, дорогу к которой она указывала мне по телефону непереводимыми словечками: туды, сюды и данетуды…

– Особенно под маской, – попыталась сострить я, чтобы не сорваться на дурынде: как теперь запомнить дорогу от клуба до машины?

– Зато какие у тебя глаза…

– Сучьи… – не выдержала я. – Ты запомнила, где машину оставляешь?

Оливка запомнила. И дорогу, и вечер. Я же не смогла вспомнить маскарад и сообразить, с каким таким молодым человеком моя дочь успела закорешиться, когда я не сводила с нее сучьих глаз. Нет, ей не пятнадцать, я ей доверяю – даже вождение ночью. Только не могу доверить две тайны: тайну рождения Богдана и тайну нашего с Лешкой послеразводного романа.

Мы сами не могли поверить: снова, как подростки, затискали друг друга в подворотне и покатилось все… под откос, а верили, что взбираемся в гору. А если действительно покорили какую-то там вершину, то сейчас стоим на ней мокрые, продуваемые ветром и с высунутым языком, который ни для поцелуя не годится, ни сметану не слижет. Ну и как я скажу дочке, что снова выхожу замуж за ее отца? Я же не могу выйти за изменника. Придется сказать ей правду… Оливка взрослая, но все же ребенок – может, и не сумеет сохранить все в тайне от бабушки с дедушкой, и главное – от Богдана. Лешка ничего не продумал – это заварить кашу легко, а вот расхлебывать – черпака не хватит, только если от окружающих по лбу поварешкой отхватить у нас обоих получится! От собственной дочери в первую очередь!

– Мама, я тоже этого парня не помню, – заулыбалась Оливка в полный рот, когда сообщила мне о планируемом свидании. – Я просто выставила наши фотки в группе клуба, и он написал, что помнит меня. Он еще кучу стихов помнит…

– Из интернета копирует, – буркнула я, и Оливка вспыхнула, как маленькая.

– Ну да, я как-то не подумала…

Да она ни о чем не подумала ни когда соглашалась на встречу не пойми с кем, ни тогда, когда притащила на встречу меня. Сумасшедшая! Или скорее несчастная – что-то у них с Сашей нехорошее произошло, вот чует материнское сердце, чует и болит… Оно уже просто перманентно болит – по всем поводам, которые щедро подкинула мне Вселенная. На любой вкус, возраст и степень риска быть пойманной с поличным разными членами моей семьи.

Кофе, коньяк, шоколадный торт и – бывший молодой любовник.

– Ты что тут делаешь?

На меня смотрит! Огляделся, какой столик выбрать и сам обалдел, увидев меня.

– Тебя ищу, – выдал наглец, присаживаясь на стул. – Думала, заблокировала и все… С концами?

Всего три дня прошло с блокировки. Три дня…

– Питер – город маленький, не думала? – слова выплевывает, точно яд, выдержанный семьдесят два часа.

– Надеялась, что не настолько, – пытаюсь говорить не зло, мягко, потому что сцен в присутствии Оливки мне не надо.

Я сняла с носа очки – смотреть на парня из клуба ещё рано. Сейчас главное суметь выпроводить из кафе засранца-Савку.

– Слушай, я дочь жду. Мы договорились после работы посидеть-поболтать. Не мог бы ты уйти?

Не двинулся с места. Бровью не повел. А у меня вопросительной интонации во фразе вообще не было – только приказная.

– Нет, – растянул паршивец три коротких звука. – У меня двойная удача. Я тебя нашел, еще и с дочерью твоей познакомлюсь. Тогда ты не будешь меня стесняться и я снова смогу прийти в дом. А? Почему бы и нет?

– Дартаньян тут нашелся! – завелась я против воли. – Между нами все кончено. Шесть месяцев – это огромный срок, Савелий. Людям нельзя просто так так долго встречаться.

– Почему? – плевался он вопросами одним за другим.

– Да потому что люди начинают друг к другу привязываться, а это нельзя делать. Понимаешь? Я не встречаюсь с мужчинами больше месяца, – врала я напропалую, уже не зная, что делать с ним и с Оливкой в замкнутом пространстве.

Секунды, драгоценные секунды убегали.

– Ну, выходит, я не мужчина…

Глаза горят, губы сжаты – обстрел слюной прицельный.

– Ты – мальчик. Я всегда тебе это говорила, – продолжала я с трудом поддерживать мягкий тихий тон, скашивая глаза на дверь, в которую вот-вот могла зайти моя дочь.

Поди потом объясни, почему при наличии пустых столиков молодой человек подсел к моему. Да не ровен час еще и за руку схватит: пальцы вон так и ходят ходуном, так и танцуют канкан на столе.

– В постели со мной ты говорила иначе…

Не привел примера, с счастью. Но схватил за запястье, перегнувшись через столик. А это уже к несчастью.

– Савка, хватит! – Но вырвать руку я не смогла. – Сейчас Оливия придет. Мы с ней обсуждаем мою будущую свадьбу.

Глаза не погасли, зато вдобавок у бедняги вспыхнуло все лицо. Он не спросил, с кем – не смог. Я его пожалела:

– Савелий, мне тяжело было сказать тебе это в лицо. Я думала, ты уйдешь тихо и забудешь меня… Мы с бывшим мужем решили официально стать небывшими.

Я врала – я ничего ещё не решила. Только если выставить Савку из кафе сию же минуту! Одна секунда, две, три… Боже…

– Савка, уйди! Я не хочу никаких объяснений с дочерью. Пожалуйста. Мне было с тобой хорошо. Честно. Ты замечательный… любовник и человек. У тебя все будет хорошо. Но не со мной. Тебе не с мамой, а с дочкой надо…

Лицо у Савки дрогнуло – наконец-то, а то думала все, окаченел.

– Так ты ж меня с ней не знакомишь!

– Савка, пожалуйста, будь серьезным. Ты найдешь девушку… Но чтобы найти, ты должен сначала уйти. Просто обрубить все концы со мной и забыть. Савка, ну чего ты молчишь? – все боялась сорваться я на крик.

– Слушаю, что ты мне еще скажешь. Это ведь не все?

– Уходи!

– Не уйду. Я же сказал уже. Ты повторяешься.

– Савва, нас не должны видеть вдвоем. Пожалуйста… Неужели ты не понимаешь? Неужели тебе меня не жалко?

– А тебе меня?

Он отпустил мою руку, но не взгляд. Однако боковым зрением водителя я уже заметила в дверях Оливку. Она пришла раньше маскарадника. Их столик пустует. Зато мой полный… сюрпризов.

Глава 7.7 “Думай и соображай”

Как там было в детской песенке: Думай, думай… Думай поскорее и соображай, и соображай!

Сообразила и вскочила из-за стола, сорвав со спинки куртку.

– Пойдемте, молодой человек, я вас лучше провожу…

Савка не сразу заметил мою дочь, потому что смотрел на меня, но когда проследил за моим взглядом, сразу узнал, потому что видел ее фотки в квартире: Оливка была копией папы, точно другая мама родила. И угораздило же Богдана уродиться в меня! Вот же напасть…

Савка тут же встал – не так резко, как я, но все же не замешкался и не смутился. Наверное, все смущение вложил в выплюнутый в меня яд. Оливка, не найдя никого за зарезервированным столиком, сразу сделала шаг к моему, но я все же успела заговорить первой.

– Это минут на пять. Может, десять, я должна молодому человеку адрес показать, а то Гугл не справляется. Ты заплати пока за мой заказ. Но я все равно вернусь, – шепнула я, уже совсем поравнявшись с дочерью.

Оливка, кажется, что-то хотела сказать, но я стрелой пролетела к двери, и Савка еле успел придержать ее для меня. Побыть если и не мужчиной, то хотя бы уж джентльменом без возраста. И маленькие мальчики должны придерживать чужим мамам двери, если они хорошо воспитаны. А Савелия воспитали достойно. Просто не объяснили, что девочкам нужны не только хорошие мальчики. Иногда плохие девочки меняют их на деньги – ах, Леночка, Леночка, подкинула ты мне букетик еще тот!

– Ловко выкрутилась! – буркнул подарочек на улице. – И куда ты меня провожать собралась, скажи на милость, если я уходить от тебя не собираюсь?

Вот же ёкарный бабай!

– До метро, – не стала юлить я с ответом и пытаться как-то задобрить этот «банный лист». – Извини, что не могу отвезти тебя к маме на машине. Я за рулем не пью, а коньяк у них отменный. Поэтому я добрая и плохого слова тебе не скажу.

Я коньяка не чувствовала. Грудь рвало от совсем других горячих чувств. Мне хотелось прибить Савку и одновременно обнять, приголубить, сказать, что все не так уж плохо – что с утра, как в песне, будет сказка с хорошим концом, но уже без меня. Совершенно не хотелось говорить и объяснять, то есть врать.

– Пошли…

Он не двинулся с места. Вот же олень! Баран, упрямый! Бедный, мальчик…

– Нас в окно видно! – прошипела я. – Давай отойдем хоть на два шага.

И он нехотя двинулся в сторону перехода, но повернула не туда, не к нему, в сторону. Мы уже, конечно, прошли куда больше двух шагов. Но не бодро – точно ноги волокли: нацепили против воли сказочные железные башмаки, не истоптав которые, мы не получим от темных сил разрешения расстаться друзьями.

– Давай до другого метро дойдем? – пробормотал мой маленький олененок.

Глаза щенячьи – невозможно ж отказать ребенку! Кивнула. Молча. Все сказано. Даже больше, чем надо. Он взял меня за руку, я вырвала руку и взяла его под локоть – нет, плевать на мнение прохожих: мы выглядим, как моложавая мать со взрослым сыном: ни дать, ни взять.

– С чего вдруг ты решила снова с ним сойтись? – наконец решился на вопрос мой бывший.

Боже, теперь у меня два бывших – я же Лешке ничего не ответила на его предложение руки и штампа в паспорте и не знаю, что сказать. И сейчас – тем более не знаю, что ответить бывшему любовнику.

– Так старость на носу. Так нам с ним лучше на пенсии будет, – озвучила я Меленкину шутку, в которой слишком много было горькой правды. – Старость не радость, а великое счастье, ведь в жизни главное не финиш, а участье, – выдала я с усмешкой шутку школьных лет.

– Тебе до старости…

Савка нашел мои пальцы своими. Сжал. Стиснул. Причинил боль! Ответную – ему тоже было больно. Шесть месяцев. Гнать его надо было поганой метлой давно. Да не могла, сама прикипела, дура…

– Спасибо…

– За что спасибо? За правду? Ну нахрена тебе старик сдался? Из-за денег?

– Старик? – хмыкнула в болтающийся на шее шелковый шарфик. Висит тут для красоты или таких вот сопливых моментов, чтобы было чем подтереться. – Он меня всего на год старше.

– Так он мужик! Еще скажи, что он в постели так же прыток, как и двадцатилетний?

Я промолчала. Да, сам себя не похвалишь…

– У тебя все любовники моего возраста? – не прекращал зануда допрос, до которого за полгода ни разу не опустился.

Даже сейчас поднимался на носки, чтобы смотреть на меня сверху вниз.

– Нет, ты единственный, – почти не соврала я.

Пусть как хочет, так и понимает. Как его душеньке угодно. Я устала врать. Устала…

– Так зачем ты от меня отказываешься? Я есть не прошу…

Вот тут уже не смогла смолчать – нет, я ничего не сказала. Просто тихо хихикнула. Со мной, как с Бабой Ягой было: сначала накорми, а потом дело пытай… В смысле, в постель укладывай.

– Ты ответить не можешь? – не читал мои мысли Савка.

Им все нужно разжевать да в рот положить – такое поколение, своим умом ни до чего не доходят.

– Мне будет неудобно иметь любовника, – все же не стала я ничего разжевывать. Так пусть глотает!

– Стыдно перед мужем, что ли? До этого стыдно не было и вдруг…

Тупые они все же, молодые…

– Неудобно, потому что у меня в доме будет два ребёнка. Может, Оливию уже ребенком не назовёшь, но вот Лешин сын ещё в школе учится.

– Так у него ещё и сын есть?

Да, много для тебя сюрпризов в один день!

– Есть.

– А чего с матерью не оставит?

– Потому что это его сын. Ну не твоего ума это дело, Савелий, вот честно. Моя жизнь тебя никогда не касалась и не будет касаться. Я тебе желаю всего самого лучшего в жизни. Всего-всего…

Говорила я, считая шаги, которые делали мои туфли в обход неровностей тротуара.

– Вот так, гонишь, даже не поцеловав?

Я подняла глаза.

– И как ты представляешь это на улице? Тебе стыдно не будет со старухой целоваться?

– Давай во двор зайдём? Раз тебе стыдно за меня.