Текст книги "Он, она и три кота (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Я тяжело выдохнула, потому что вдыхать испорченный Соломоном воздух не хотелось.
– Может, тебе просто одному плохо? Это нормально. Но это не любовь. Привычка. Но в твоем возрасте – дурная. Надо не топтаться на месте, а идти вперед. К светлому будущему, и мне, прости, не кажется, что твой свет в конце тоннеля – это моя Оливка. Извини.
Это я просила разрешения отойти к кошачьему лотку, а не за слова. Я сказала то, что думаю. То, что должна была сказать. Супрядкин прав, что мы не должны лезть в отношения Оливки с мужчинами. Да, я не буду лезть. С мужчинами. Немужчина у нас тут пока только один – Савка, и вот тут я прихвачу его за жабры. Ему шантажировать меня больше нечем. Нет, ну если ему хочется получить от Лешки в морду, то он может наведаться к нему в офис. Желательно до обеда, когда Супрядкин голодный и злой. Впрочем, злой он всегда… Последнее время.
– Саша, выключи конфорку под сковородкой, – Руки у меня пока еще грязные, а ему вряд ли хочется есть угольки. И потом: – Саша, открой дверь!
Если это Оливия, то просто замечательно: пусть эти двое сами и разбираются друг с другом. Без мамы. Не маленькие. Выросли. Из советов взрослых. Хотя никогда их и не слушали особо. Даже в детстве. Такое поколение всезнаек выросло.
10.6 «Ху из ху…»
Сашка не успел меня позвать, и я так и не узнала, вспомнил бедолага мое настоящее отчество или забыл навсегда – мне просто стало не до того. Что-то неведомое потянуло меня в коридор с мокрыми руками – и необъяснимое стало ясным, как божий день. До вечера далеко. Значит, молодые люди нынче отлично прогуливают работу. За порогом моей квартиры стоял тот, кому вход сюда был заказан.
– Здравствуйте, что вы хотели? – решила я наконец сыграть немую и не-мою сцену про курьера, который ошибся адресом. – Я ничего, кажется, не заказывала…
По Савкиным глазам невозможно было ничего прочитать, но я действительно была не в состоянии сейчас испытывать какие-либо радостные чувства от сознания того, что кому-то сейчас хуже, чем мне. Я не злорадствовала – ни на йоту. И плевать хотела, что он подумал про того, кто открыл ему дверь чужой ему сейчас квартиры. И я совершенно не хотела тут петушиного боя, который мог разыграться, открой я все карты и скажи, ху из ху… Да просто хотелось послать его – а вместе с ним и Сашу – на эти самые три буквы. Чтобы проваливали и оставили меня в покое. Пусть разбираются с Оливией сами – мне ее кота достаточно. И папочки! Я со своими-то родителями на этой недели даже минуты не разговаривала. Все боялась сорваться и сболтнуть лишнее: то, от чего мы так трепетно оберегали их все эти годы.
– Не может быть…
Савка сунулся в телефон: явно что-то набирал. Мог бы не особо шифроваться, потому что Саша при первой же возможности слинял на кухню: там пахнет колбасой, а тут, в прихожей, керосином. Оставив Савку на лестничной площадке, я направилась взять телефон.
– Что-то случилось? – осведомился Саша без особого энтузиазма в голосе, не горя желанием помочь мне разобраться с проблемой.
– Нет, пустяки…
Сейчас Савка действительно стал пустяком – пустышкой, пшик и весь вышел. Со всеми своими угрозами: осталось дело за малым: спустить этого малого вниз по лестнице без особого шума: тише, чем мусор в мусоропровод.
В коридоре я поймала сообщение, уже набившее мне оскомину «Нам надо поговорить». Ответила ему текстом, смотря уже в глаза: «У меня гость».
– Нет, видите, у меня этого заказа нет, – говорила я громко не для Саши, а чтобы Савка не делал вид, что он глухой. – Вы со старым, молодой человек, перепутали, по всей видимости. Мне очень жаль, что вам придется ехать по другому адресу.
Ну, неужели не дойдет, по какому адресу ему сейчас следует пойти?
– Какие у вас коты замечательные, – выдал он, и я увидела, как Люций просочился к старому знакомцу у меня между ног.
А я не думала, что он скучал по Савке. И Савка по нему – присел на корточки и принялся гладить, а тот его лапой: мол, заходи. Предатель белобрысый! Сейчас тебя в подарочный пакет запакую и гуляй, душа!
– Саша! – позвала я защитника моего здравого смысла, но молодежь некоторая тяжела на подъем. Пока он решал, пойти или не пойти, я брякнула со злости: – Ты не хочешь Соломона забрать? Он с моими котами не дружит. А вам, молодой человек, – опустила я голову к ногам, у которых сидели эти двое, – если кот понравился, я готова уступить его за шоколадку.
Савка резко выпрямился. Так резко, что не успел сообразить, что сказать.
– Я не думаю, что Оливия согласится… – услышала я наконец за спиной голос Саши.
– Не согласится, заберет. Она адрес знает. Забирай, забирай кота. Барсик счастлив будет. Ему собаку Алексей Михайлович привезет для компании – будет ее воспитывать…
Я не оборачивалась к коридору: смотрела Савке в лицо: ну, без лишних слов дошло до него, что это не его замена ко мне пожаловала? Или его, но не ко мне…
– Саша, в шкафу между комнатами переноска. Там же корм. Возьми весь пакет. Ты ж на машине?
– Да, – вырос он в коридоре и даже в росте.
Кажется, понял, в чем заключается моя материнская помощь.
– Я сейчас все сделаю.
– Только руки потом помой и иди уже есть. Ну так что? – я смотрела на Савку в упор: – Хотите кота, молодой человек? Он редко к кому ластится. А тут прямо-таки любовь с первого взгляда. Возьмите котика. Он не предает.
Савка не сводил с моего лица взгляда:
– Мама не согласится.
– Ну, мамы много чего запрещают сыновьям, а вы все равно делаете, ведь так? Сначала побурчит для порядка, потом смирится. Берите кота. Я и лоток дам, и корм. Минус два кота – это счастье!
– Нет, спасибо. Я лучше пойду.
И пошел – наконец, и Люций за ним, но спускаться не стал, просто уставился вниз, а потом на меня: типа, куда это он? А яичница с колбасой для кого тогда? Для Сашки!
– Надежда Витальевна… – Нет, не вспомнил отчество! – Вам не кажется, что это некрасиво? Оливия не поймет, – заявил он вместе с благодарностью за яичницу.
– Во всяком случае, она к тебе приедет, а там сами решите про свой второй шанс. Я не хочу лезть к вам. Не хочу быть крайней. Понимаешь?
Он отвернулся, снова поблагодарил. Посадил кота в переноску, повесил на локоть мешок с кормом. И ушел. Восвояси. Наконец-то! А я схватила телефон. Ну, конечно, написал: «Позвони мне, пожалуйста…» «Позвони мне, позвони… Позвони мне ради бога…» – пел мой внутренний голос голосом Ирины Муравьевой. Но не ликовал. Говорить с Савкой не хотелось. Не о чем. А обижать обидевшегося еще больше – еще больший грех, чем приласкать мальчишку в раздрае чувств. Обоюдном, кстати…
10.7 «Белый и пушистый»
– Савелий, мы все друг другу сказали, – выдала я вместо приветствия.
Все благословения я послала ему, ожидая соединения с абонентом.
– Надя, я не могу так…
– Как ты не можешь? Тебя Оливка послала уже? В общем, у нее сегодня день посыланий. До основанья и потом – это ваш юношеский максимализм, но мы, старшее поколение, знаем, что строить не ломать. И я ничего ломать не собираюсь. Я все рассказала Леше, так что никакого сюрприза ты устроить ему не сможешь. И я очень надеюсь, что кот моей дочери так же важен, как и мужчина, с которым она почти целую пятилетку отпахала.
Тишина была недолгой – однако ж, достаточной для того, чтобы сглотнуть горькие слюни: они явно горчили у нас обоих.
– Надя, я хочу быть с тобой…
– Пьяный врач мне сказал, тебя больше нет, – пропела я в меру своих выдающихся музыкальных возможностей текст «Наутилуса» – Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел, но я хочу … Савка, ну хватит! – сказала я уже не нараспев, а довольно строго. – Всему есть предел. Ревности и обидам тоже. Не переходи границы благовоспитанности. Не позорь свою маму. Ей было бы за тебя очень стыдно.
– А тебе за дочь стыдно?
– Очень. Ты даже не представляешь, как! А вот за себя – нисколечко. Я рада, что встретилась с тобой. Ты был как пилюля молодости. Очень сладкая. Но излечившийся человек не глотает таблетки горстями. Ты же понимаешь? Савка, давай останемся друг для друга приятными воспоминаниями, – несла я уже околесицу, потому что он молчал.
Даже не дышал. Никаких звуков в трубке, точно я говорила со своим отражением в зеркале, хотя не стояла перед ним. Сидела на стуле и смотрела на пустой подоконник, вспоминая цветы, подаренные двумя моими мужчинами от безысходности. Но выход есть, из любой ситуации есть выход… И не только в никуда. А даже в новую жизнь. Нам всем просто необходимо начать новую жизнь, пусть и со старыми людьми. Старыми, но нужными.
– Савка, не молчи. Пожалуйста.
– А что я должен сказать? – отозвался он тут же тихим убитым голосом.
– То, что ты согласен с тем, что я сказала.
– Я не согласен. Я не хочу с тобой рвать…
– Савва, мы о чем с тобой после кафе договорились? И что ты потом сделал?
– То, что хотел. Я ошибся, я не могу с тобой расстаться. Так сложно это понять?
– Да, сложно. Я тебе ничего не обещала… Отношения остаются отношениями только при наличии взаимовыгоды. Сейчас ты мне мешаешь, понимаешь? Я перешагнула Рубикон – я попытаюсь дать второй шанс моему браку. У тебя впереди целая жизнь, куча новых знакомств, чувств и воспоминаний. А у меня… У меня только ты – на старости лет я обязательно буду тебя вспоминать, и очень надеюсь, что ты меня быстро забудешь с хорошей девушкой. Моя дочь – нехорошая девушка. Она не для тебя. И ты это знаешь. Нам надо полностью друг друга забыть. Полностью. Стереть номера телефонов. И забыть, что мы когда-то встречались.
Тишина. Я снова заговорила:
– Даже коты забывают бывших хозяев. Даже коты. У них семь жизней, а у нас… Одна. Давай не будем портить ее друг другу. После шести счастливых месяцев. Савка, это глупо…
– Ты просто никогда не любила… – выплюнул он в телефон, и моя рука дернулась.
– Ты тоже не любил. Но полюбишь.
Господи, как у психологов хватает сил повторять прописные истины из часа в час, изо дня в день…
– Савва, ну это же… Судьба! Вспомни, я же поймала букет невесты… И… Ну, хватит… Шесть месяцев… Не перечеркивай приятные воспоминания, пожалуйста… Ты ведь такой замечательный. Боже, она где-то живет, эта счастливая девушка, которая встретит тебя… Живет и ждет. Иди, ищи ее… Только не садись больше в такси ко взрослым женщинам. Они… Они делают иногда ужасные глупости… Савва, ну не молчи… Я тоже могу молчать, но ты сам попросил позвонить.
– Можно мне подняться? Я сижу внизу.
Вот, здравствуйте…
– Нет, Савка! Даже не думай! – сердце безумно колотилось. Уже в горле, не давая вздохнуть. – Все! Между нами все кончено. Хочешь, забирай Люция, и точка.
– Так я поднимусь?
И он явно поднялся – со скамейки, наверное, на которой сидел. Или с парапета… Сумасшедший!
– Нет. Сейчас Лешка приедет, – врала я, как сумасшедшая. – Хватит мне с ним перемывать тебе кости. Все. Я встречалась с тобой, пока была в разводе. Теперь я замужем, и мужу не изменяю…
Где-то там на улице внизу раздался смешок, который вошел мне в сердце острым ножом.
– Я за котом. Ты же сама сказала…
– Я пошутила, – испугалась я уже совсем не на шутку.
– А я нет. Я хочу забрать Люция.
– У меня нет лишней переноски.
– Я куплю. У вас тут зоомагазин через дорогу.
– Савка, прекрати!
– Я так решил. Нечего предлагать было!
– Ты сейчас снова мне назло это делаешь? Кот – это совсем как человек. Это тоже больно.
– Нет, я хочу его забрать. Чтобы ему с собакой не жить.
С сучкой, хотел сказать, да?
– Савва, подумай еще раз.
– Я так решил.
Я села на стул – и заодно в лужу. Взглянула на Люция, сидевшего на соседнем стуле: явно подслушивал разговор, но по выражению безэмоциональной морды нельзя было понять его отношение ко всему происходящему:
– Не переживай, – сказала я ему. Себе подобного я не могла сказать. – Он принесет тебя обратно. Это повод припереться ко мне еще раз, чтобы убедиться, что ничего не поменялось. Ты мне поможешь, Люций? Ты же белый и пушистый! Ты просто обязан быть добрым ко мне. Если не ты, то кто?
Кот даже головой не повел. Изваяние: пушистая подушка с глазами-пуговицами, вот он кто!
– Мама, ты что, с дуба рухнула? – заорала на меня через минуту из телефона дочь. – Ты зачем Сашке кота отдала?
– Он за ним приехал. Сказал, ты попросила забрать, – лгала я напропалую.
– Мам, зачем ты врешь? Он сказал, что ты ему кота навязала!
– Ну, да… Навязала… Только не я ему, а ты – мне. А я чистенько избавилась. Пусть там поживет. Вряд ли он с Шариком уживется. Ты не понимаешь, что ли? Это сделано во благо кота.
– Мама, ты пьяная, что ли?
– Давно я такой трезвой не была! – огрызнулась я в ответ и сжала кулак. – Пожалуйста, не надо на меня вешать ни своих котов, ни своих мужиков – разбирайся с ними вне моей квартиры. Ты сейчас к Саше поедешь? Или нам с папой ждать тебя к ужину?
– Вы с папой два дурака. И отлично подходите друг другу!
– А я нисколько не сомневаюсь в этом. Нисколько. Он меня любит. А я тебе нужна только в качестве кухарки и лоток за твоим котом убрать. А я на это не подписывалась.
– Не надо меня ждать!
– Вот и отлично. Мы с твоим папой хоть выпьем по-взрослому…
Она отключила телефон, не продолжив моей фразы. Нет, у меня действительно будет взрослый вечер. Иначе я не усну после этих всех треволнений!
10.8 «Можно выйти?»
– Можно зайти? – спросил Савка, протягивая мне через порог новую переноску.
– Только без глупостей, – отступила я вглубь квартиры.
Он понял, что я имела в виду – поняла я это по его наглой усмешке. Что ж… Я полгода его терпела: сейчас соберу оставшееся терпение. Его хватит на полминуты и все, свобода от деточки!
Савка вошёл и встал напротив зеркала, но на себя со стороны не смотрел. Это я предпочла общаться с его отражением, не вынеся пронизывающего взгляда злых глаз. Он не ко мне пришел, но белобрысый засранец, видимо, обиделся и спрятался, а Барсик довольный развалился на диване, приняв, непонятно чью сторону.
– Люций! – позвала я его зычно, надеясь не покидать темной прихожей.
Очень боялась, что пылаю, точно в лихорадке. Да, я лихорадочно соображала, куда белобрысый черт мог спрятаться. На переноске остался ценник, но я не могла решить, что лучше для нас троих: снять бирку или вернуть покупку в магазин?
Савка сделал шаг от двери: помочь с поисками, да? Нет…
– Я тебя предупредила!
Мой позвоночник впился в резной уголок на пересечении коридора и прихожей, а голая икра почувствовала холод декоративного камня, предназначенного для кошачьих коготков. Сейчас мне хотелось испробовать свои на приближающемуся к моему лице. Но я все же толкнула его в грудь кулаками, и он успел лишь обжечь мне губы, не прикусив.
– Ты не знаешь, что такое я злая…
Теперь я даже могла погрозить ему пальцем: нос был слишком близко, как и он сам – до одури пахло его туалетной водой: никогда не научится выливать на себя вместо литра хотя бы половину… После него не проветришь квартиру. И себя уж точно! В таких случаях любовнику дарят туалетную воду мужа, чтобы уж наверняка! Но он больше мне не любовник, больше не…
– Даже не думай, понял?
Я прекрасно понимала, что справиться с ним не смогу. Рука не поднимется бить, а орать я уж точно не буду. Но второй подворотни мое несчастное сознание не выдержит. Мы простились – точка!
– А о чем ты сейчас подумала?
О том, что руки у тебя слишком длинные: сейчас подперли стену у моих ушей, превратив их в две морские раковины.
– Ни о чем… – проговорила я, стараясь ни о чем таком не думать.
Тело нагло воевало с разумом: уходя, уходи, это точно. И еще точно, что это у нас в голове, и когда это там, то мозги скукоживаются до размеров жеваной-пережеванной жвачки, и мы становимся такими же безмозглыми курицами, как и мужики… Этого молодого петушка надо гнать взашей и как можно быстрее, а то заклюет: выдернет из земли все рациональные зерна, и они не дадут всходов, и я никогда не дождусь плодов моей новой жизни… А дождусь хорошей затрещины от Лешки: у него давно терпение не железное. Нет, было железное, но сейчас врата в ад заржавели и скрипят… не всегда по делу. Но тут я получу за дело, точно… За мокрое… Засранец чувствует мое желание, потому и не отступает.
– Последний раз? – шепчет, перекладывая звуки каплей за каплей на мои пересохшие губы.
– С тобой каждый раз у меня был последним… Все, Савва, уходи… Пожалуйста…
Но он уже уткнулся мне в шею – проклятый вампиреныш, высасывает из меня каплю за каплей и сейчас высосет все здравомыслие. Вот бы сейчас сюда баллончик со слезоточивым газом. Но, кажется, он действует только на меня: глаза уже на мокром месте… Подлец! Да что я за квашня такая… Раскисла как девка. Растаяла, точно дура от влюбленного вранья. А ведь мне даже не врали… Меня использовали, как и прежде, как и все шесть месяцев. Поднять коленку и дать по яйцам – кажется, ничего другого мне и не остается. Но он поймал мою коленку и удержал на весу, а я пошатнулась, цапля одноногая, и свалилась ему на грудь. Не выбраться – круг его рук сомкнулся на спине – хорошо вырез маленький и ткань плотная, не добраться до застежки бюстгальтера, как ни старайся!
– Пусти! Слышишь?
Он ничего не слышал, и сделал все, чтобы я больше не говорила. Прикуси наконец язык. Я сейчас покажу тебе как… Вот так! Поняла? Умница…
Но умницей я пробыла всего минуту, которая потребовалась мне, чтобы бросить подачку инстинкту и включить разум на полную мощность. Да, потребовалось подкрутить мотор вручную, шло со скрипом, с мозолями… Было больно, безумно больно отрывать от себя это горячее тело, на котором, кажется, уже начала тлеть одежда. Ожоги с тела не сходят – я знаю…
– Я тебе русским языком сказала! – и развороченным твоими поцелуями.
Язык еле шевелился. Я лишь в далекой юности в Лешкиных объятиях чувствовала подобное крышесносное состояние нестояния. Коленки тряслись, и я благодарила советских строителей за множество несущих стен, которые мне не позволили снести при перепланировке квартиры. Сейчас они держали меня, точно соломинка, на плаву.
– Пошел вон! – сумела я собрать в кулак последние вспышки разума и дала ему в грудь: там, где по идее у нормальных людей сердце. Бьется. И чувствует боль другого человека.
Не знаю, что сейчас Савка почувствовал: удар или укол ревности: когда совесть ревнует своего владельца к одному малоуправляемому органу, который иногда заставляет мужиков ходить конем, теряя королеву…
– Пошел вон… – повторила я тихо. Да, не буди лихо… Но сердце во мне стучало уже на всю катушку. Выпрыгивало во многих частях тела, куда в обычном состоянии не добиралось. – Вон!
Я зажмурилась, пытаясь собрать зависшие на ресницах слезы. Он больше не наступал, но сжал перед собой руки в кулаки – чесались меня обнять? Или как у Лешки – прибить? Переноска валялась у моих ног.
– У тебя чек остался? – спросила я по-прежнему не своим голосом.
– Зачем?
Зачем я спросила?
– Я пришел за котом… – добавил он без всякого наводящего на размышления вопроса.
– Кошка просто так под руку подвернулась? – вскинула я на него уже почти сухие глаза.
Он ничего не ответил, только вздохнул и сглотнул. А мне бы сейчас глотнуть чего покрепче… Покрепче его объятий, чтобы унять бешеный стук кровоточащего сердца. Боже, прощаться надо один раз. Два – это невыносимо. Два – это самоубийство.
– Уходи, Савелий. Пожалуйста.
– Только с Люцием. Не хочу снова быть один.
– Кошка не заменит человека.
– Это кот.
Я сжала губы – да, как ты: белый и пушистый, но только на вид.
– Это не игрушка, – не унималась я, пытаясь вырвать из его рук переноску, чтобы выкинуть… в тартарары…
– Это часть тебя. Я ее заберу… Чтобы ты почувствовала пустоту…
– Вот как даже… Злой ты, Савелий.
– Как и ты, – не спускал он с меня горящих ненавистью глаз.
– Ты ненормальный…
– А ты, выходит, нормальная? Я с тобой встречался, а ты просто… Просто со мной…
Он вдруг постеснялся произнести глагол, в котором заключалась вся суть наших с ним встреч.
– Да, только. И ты это знал. Не надо сейчас выставлять меня похотливой сучкой.
– А ты такая и есть…
– Ну вот и отлично. Уходи. Не надо дышать со мной одним воздухом.
– Отдай кота и я уйду.
– Не отдам. Откуда я знаю, что ты с ним сделаешь… Уходи. На!
И я отпустила ремешок переноски.
– Верни в магазин.
– Не надо!
Он швырнул переноску на пол и повернулся ко мне спиной. Куртка не скрывала горб – весь ссутулился. Бедный… Ну как ты так мог… Что за детский сад? Не мог ты в меня втюриться, не мог…
Он сам справился с замком – не в первый раз ведь – и захлопнул дверь. Можно было не проверять: дверь точно закрыта. Кто бы только сказал, навсегда ли…
10.9 “Что делать с собакой?”
– Ты чего такая серьезная с утра? – удивился Лешка, найдя меня утром не под боком, а на кухне с пустой чашкой кофе и с пустыми кошачьими мисками.
– Злюсь, – ответила я тихо, хотя и понимала, что Лешка вчера просто хотел секса (как, впрочем, и я), поэтому не стал заранее поднимать скандальную тему, которая заключалась в совместной прогулке с… Богданом!
Я получила с утра сообщение от Юли. Совсем с утра. Юля отправила его в без четверти шесть. Непонятно, она такая ранняя пташка всегда или ей не спится теперь в пустой постели. Мне вот в полной не спится!
– Я не понимаю, чему ты удивляешься! – Лешка снова подпирал плечом арку, которую жутко критиковал поначалу. Не понимал ее стратегического назначения. – Я не ночую дома. Затянувшаяся командировка, да? Или все же надо было сказать ребенку, что я развожусь с его…
– Мамой, – закончила я то, что Супрядкин побоялся озвучить самостоятельно.
– Мамой, – повторил Лешка сухо. – Я забрал его вчера из секции и рассказал про развод. Поговорили по-мужски. Сказал, что отношения с его мамой давно испортились, но мы тянули с расставанием, пока он подрастет, и теперь я наконец решил уйти к тете Наде. Тете… Наде… – повторил он уже с расстановкой и чувством безысходности.
Такое же чувство владело и мной после Савкиного ухода. Я спрятала переноску в стенной шкаф, но с глаз долой из сердца вон не получилось. А потом я залила боль белым вином и присыпала рану перцем с солью – и во всем этом плавала белая рыба. Такая же белая, как и я – даже в отражении дверцы холодильника из нержавейки. И у меня давно картошка не чистилась такими длинными кольцами, будто я сдирала с себя старую кожу, не нарастив новой. От каждого прикосновения Супрядкина я дергалась, точно от электрического разряда, но он принимал это за комплимент своей мужской силе. Боже, какие же мужики дураки и какие… Эгоисты!
Утренний кофе тоже горчил. И не взбодрил ни капли. И сообщение от Юлички меня добило окончательно. В новую жизнь, такое чувство, меня тащили на аркане, а я даже не упиралась – так и скользила босыми ногами по грязи.
– Надя, в прорубь прыгают сразу. Иначе не прыгают вообще. Но мы же прыгнули. Нам еще и с собственными родителями следует поговорить.
Я отвернулась к окну: шумел камыш, «деревни» гнулись… Никак иначе – дерево мы посадили на родительской даче, яблоньку; сына почти что вырастили, хоть и с чужой помощью. Дом купили, это самое простое из того, что должен сделать настоящий мужчина и прилагающаяся к нему женщина. А ко мне инструкция не прилагалась – и Супрядкину все труднее и труднее с каждым новым днём становилось нажимать на нужные кнопки. Он жал все на одну – на красную, с необъяснимым упорством. Но злиться я больше не могла – ребенок не виноват, что у него такой отец. Богдан…
Я выдохнула – тяжело.
– Вари себе кофе и делай бутерброды. Я ничего не хочу ни есть, ни делать…
Лешка прошел у меня за спиной молча. Как можно тише прикрыл дверцу холодильника. Сел не напротив, а рядом, отодвинув стул на самый край. Ничего, не невеста, без места не останется.
– Обещай мне, что ты не приведешь Богдана сюда, – проговорила я, не поворачивая головы. Пусть видит мой волевой профиль. В фас я дура с глазами Каштанки. – Не сейчас. Я не знаю, что будет с Оливкой. И с твоим Шариком. Как мы переживем эту ночь вместе. Знаешь, не забирай собаку у ребенка…
– Она ему не нужна. Только обязаловка гулять. Он не заметит, что псины нет.
Лешка жевал очень громко – может, конечно, он всегда так жевал, просто я раньше не обращала на это внимания. Вернее, обращала внимание на что-то другое, что меня радовало, а не раздражало.
– Леша, ты снова за всех решаешь…
– Господи! – он бросил ложку на блюдце. Очень сильно и очень громко. Но я все равно продолжила смотреть на диван с двумя (все еще двумя!) котами. – Сама у него спросишь, забрать папе собаку или он будет гулять утром и вечером. Вот и посмотришь, что он тебе ответит!
– Что с собакой гуляет соседский мальчик. Ты как-то проболтался. Забыл?
– И не пытался вспомнить. Ну да… Ему нужны деньги на мелкие расходы. А Богдану не нужны мелкие обязанности. Неправильное воспитание, я знаю. Но работа в Макдаке не способствует развитию умственных способностей. Так считает мой отец, и я с ним согласен. Пусть учится и спортом занимается. А кто этого не может, пусть гуляет с чужой собакой за копеечку.
Да, мы еще помним две копейки, которые могли позволить кому-то сказать заветные слова. Пусть даже по телефону-автомату. Тому, кто был способен их услышать. Но сейчас, похоже, мы не слышали – не слушали – друг друга. Ну и чего мы ждем от детей? Оливка не позвонила. Не считала, наверное, нужным. Где она? С Сашей? Дала ему второй шанс? Или ищет квартиру и работу, чтобы показать нам, что окончательно выросла? Между нами выросла только стена – из терновника. Пробраться друг к другу все еще можно, но лишь изранившись в кровь.
– Я спрошу. Спрошу…
Я не знала, что буду спрашивать и зачем… О чем вообще говорить с незнакомым мне ребенком, которого я не горела желанием узнать. Но меня подожгли необходимостью общения с чужим – все-таки с чужим – ребенком.
Я сжала руки в кулаки и прикусила язык. Мы забирали Богдана из дома. Я специально села назад – пусть будет рядом с отцом. И обернется ко мне, если действительно посчитает необходимым сказать незнакомой тете что-то большее, чем «здрасьте». Он вырос на целую голову с нашей последней встречи, которая была года три, а то и все четыре назад. До отца ему дорасти оставалось совсем чуть-чуть. Он был Лешке по плечо. Тощий, но складный. Одет просто: джинсы, свитер и ветровка. Мать позаботилась о комфорте ребенка. А я заботилась о себе сама: убедила Лешку поехать в боулинг. Пусть играют, а я с чаем посижу за столиком. Пары фраз об игре погоды в отношениях не сделают, но и не испортят их с самого начала. А это сейчас главное. Пока уж точно.
Богдан пил какао, слизывая пенку моими губами. И смотрел на меня моими же глазами. Но, к счастью, пока не видел нашего безумного сходства. Боже ж ты мой, ну почему он не похож на отца, который так хотел его рождения?! Который пожертвовал ради него всем, что имел и что имела я. Насмешка судьбы – не иначе.
– Что делать с собакой, как думаешь?
Богдан продолжал смотреть на меня безразлично. Без злости. И отвечал без каких-либо эмоций:
– А что ваши коты про это думают?
– Они потеснятся.
– Тогда берите.
Да, вместе с папой.
– А я должен с вами жить? – спросил Богдан уже в машине, пожелав на этот раз сесть назад.
Я не знала, к кому из нас он обращается: только ко мне или к отцу тоже, но обернулась.
– Как хочешь.
– Я не хочу.
– Тогда подождем, когда захочешь.
Богдан ничего не ответил, только втянул голову в плечи. Не дождетесь – говорил его взгляд.
Дождемся – подсказывал мне здравый смысл, но мне очень хотелось, чтобы он заткнулся наконец. Всегда вылезает не к месту. А зовешь – не дозовешься!
10.10 “Второй раз не в первый класс”
– Надя, это сумасшествие! – проговорила моя мать, когда я протянула ей отпечатанное по-старинке приглашение на нашу с Лешкой свадьбу.
– Мама, я живу в этом сумасшествии много лет. А сейчас я, может, новую жизнь начинаю. На пенсию выхожу… Вот куплю себе велосипед и буду по городу ездить… Мама, ну не надо…
Не надо смотреть на меня так – все равно не дождешься всей правды. Достаточно тебе и той, что я все это время оставалась у Супрядкина в любовницах. Богдан – маленькое недоразумение легкой измены. Мама, ты не поймешь, как можно отказаться от собственного ребенка. И я не пойму… Я просто не чувствую, что он мой… Не чувствую и все тут. Плевать, что думает Юля. Если на то пошло, то тогда она тоже не женщина. Никакими деньгами не перекрыть продажу собственного тела ради призрачного чужого счастья отцовства.
– Леша своим сказал?
Мамин голос и лицо были донельзя серьезными. Ага, аж через букву «У» и… Голосом Папанова, к примеру.
Я кивнула.
– И как ты представляешь нашу встречу в ЗАГСе? – попыталась съёрничать бывшая теща Супрядкина и мать его очередной невесты.
– Ну… – мне не хотелось хамить не по делу. – Мам, эта встреча вряд ли будет особо отличаться от первой… Вы не были рады нашей первой свадьбе. Сейчас я тоже не прошу вас радоваться. Просто улыбнитесь для фотографии. Для истории, так сказать.
Но мать не улыбнулась, даже для тренировки: да и моя улыбка не тянула даже на дежурную, наверное. Хотя три месяца выдались абсолютно спокойными. Даже оторопь брала. Оливка снова молчала. Мы снова не звонили Саше, чтобы выведать, как у них дела, надеясь, что стратегия невмешательства делает счастливыми хотя бы наших детей. Шарик ходил с ободранным носом, но лишний раз Люций не задирал его. Барсик ушел жить под диван в пустую Оливкину комнату. В ней лишь однажды ночевал Богдан, но лицезрения его безэмоциональной утренней рожи, которая была хуже моего собственного отражения в запотевшем зеркале, хватило, чтобы отказаться от забирания ребёнка на все выходные. Лешка попытался что-то вякнуть, но я его заткнула – и совсем не поцелуем. Мне вдруг стало казаться, что я никогда уже не буду целовать его с радостью. Это на всю оставшуюся жизнь станет моей наискучнейшей обязанностью.
– Мама, это наша жизнь, – пыталась я успокоить хотя бы мать. – Уже и не скажешь, что у нас вся жизнь впереди… Но как там в песне было? Не спешите нас хоронить…
Мать и сейчас не изменилась в лице. Не улыбнулась.
– Из песни слов не выкинешь… – добавила я уже совсем обреченно.
Как и людей – надо играть по их правилам, чтобы они не нервничали.
– А как дети отнеслись к вашему решению? – материнский допрос продолжался уже почти с пристрастием.
– Детям пофигу! – и это было чистой правдой. – У них своя жизнь. Это я про Сашу с Оливией. А с Богданом Лешка с Юлькой как-нибудь уж сами разберутся без моего непосредственного участия.
Мое непосредственное участие смешало все карты тринадцать лет назад. Хватит. Мы отметили годовщину развода в тихом семейном кругу: два виновника сего происшествия, два кота, уже не заставшие нашу семью целой, и собака – служившая несуществующим алиби во время прелюбодеяний. Сейчас Шарик хотел котлету со стола и больше ничего. А я шампанского, но Лешка притащил сладкое, а его много не выпьешь… Впрочем, напиться и забыться – в нашем возрасте уже не получается.
