Текст книги "Призраки солнечного юга"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Ольга ВОЛОДАРСКАЯ
ПРИЗРАКИ СОЛНЕЧНОГО ЮГА

«Солнечный юг» – вымысел автора.

Санатория с таким названием в Адлере не существует

Глава 1

Где-то на солнечном юге…

ЧЕЛОВЕК шел по коридору и улыбался. Ему было хорошо: легко и радостно. А почему он и сам не знал. Ни почему. Просто так.

ЧЕЛОВЕК уж и не помнил, когда ему было так хорошо … Обычно ему было плохо, тяжело и грустно. Обычно он страдал от того, что жизнь поступила с ним несправедливо, от того, что он так одинок, несчастен, слаб… Страдал от вечной боли в сломанной семь лет назад ключице… От тоски… Отчаяния… А в последнее время еще и от этой удушающей жары, от навязчивых запахов шашлыков, от многолюдья, толчеи, глупого веселья туристов, их флирта, гогота, пьянства…

Но в это утро все было по-другому. И жара не была удушающей, и ключица не ныла (впервые за семь лет!), и в коридоре стояла непривычная тишина. Даже туристы – вот навстречу бредет парочка влюбленных курортников – казались не такими мерзкими. ЧЕЛОВЕК улыбнулся им. Но они не заметили его улыбки, они были поглощены друг другом… А они даже симпатичные – подумал ЧЕЛОВЕК, окидывая беглым взглядом их лица. И прекрасно смотрятся вместе. Хорошенькая миниатюрная блондинка и высокий, широкоплечий брюнет с благородной сединой в густых волосах…

Вдруг резко заболела ключица. Потом ухнуло в пропасть сердце. Похолодели ладони…

ЧЕЛОВЕК узнал мужчину. Да и как он мог его не узнать, ведь именно он, этот рослый красавец с военной выправкой, этот курортный Дон Жуан, сломал ему разнесчастную ключицу… А еще два ребра, палец и нос. Не говоря о жизни… Жизнь он ЧЕЛОВЕКУ не просто сломал – изуродовал, покорежил, истерзал…Но не лишил, что было бы много лучше…

ЧЕЛОВЕК привалился взмокшей спиной к стене, закрыл глаза, вздохнул. Постоял так, не выдыхая, не шевелясь, пару минут. Потом открыл глаза и улыбнулся… ЧЕЛОВЕК был счастлив! И на этот раз не просто так, не ни почему… ЧЕЛОВЕК был счастлив оттого, что его заклятый ВРАГ, его МУЧИТЕЛЬ, его ПАЛАЧ в скором времени получит по заслугам.

Он умрет. Умрет, как собака! И на этот раз они поменяются ролями: ВРАГ станет жертвой, а ЧЕЛОВЕК палачом!

* * *

В то же время где-то в средней полосе…

Минутная стрелка больших круглых часов на башне вокзала, дрогнув, переместилась на двенадцати. Тут же раздался басовитый бой, потом девятикратное пиканье, и напоследок (опять же девять раз!) прозвучало раскатистое «тик-так». А для тех, кто еще понял, который нынче час, гнусавый женский голос из громкоговорителя нарочито бодро провозгласил «Московское время – девять утра»

– Девять, – как-то грустно согласилась с невидимой бабенкой моя подруга Софья, сидящая рядом со мной на лавке у перрона.

– Девять, – подтвердила я.

– Через сколько наш поезд?

– Через двадцать пять минут, – буркнул я. – И перестань каждые пять секунд спрашивать об одном и том же…

– Меньше получаса осталось, – задумчиво, молвила Сонька. – А ни одна сволочь не пришла нас проводить.

Я хмуро кивнула. Это точно – ни одна сволочь. Причем, Соньке должно быть не так обидно, как мне, потому что ее не пришили провожать только две «сволочи»: сестра и очередной претендент на звание «мужчина, которого я всю жизнь ждала…», а меня… Меня прокатили сразу пять человек: квартет коллег-подружек и любимый супруг Коленька.

– А как наш поезд называется? – вновь начала приставать подруга.

– Скорый поезд номер триста сорок один Нижний Новгород-Адлер, – послушно ответила я, сделав вид, что не устала от ее беспрестанных расспросов.

Сонька опять завозилась (уж не глисты ли ей спокойно сидеть не дают?) и возбужденно спросила:

– А море очень соленое или не очень?

– Около берега очень, а дальше не очень.

– Почему у берега очень? – по-детски распахнув глаза, полюбопытствовала Сонька.

– Потому что у берега вода на шестьдесят процентов состоит из мочи.

Сонька фыркнула и демонстративно (типа, с врушками не дружусь) отвернулась. Я вздохнула с облегчением, но долго радоваться мне не пришлось, так как неугомонная Сонька буквально чахнет без непрерывного общения, а затяжные паузы в разговоре ее просто убивают.

– Лель, – опять затарахтела она. – А медузы, правда, на солнце тают?

– Истинная правда.

– А пальмы в Адлере есть?

Я молча кивнула и с озабоченной миной начала швыряться в своей сумке с провизией. Естественно, ничего, кроме сока и сырокопченой колбасы найти в котомке я не надеялась, просто мне пришло в голову, что если словоохотливая подруга поймет, как я занята, она хоть на минутку от меня отстанет. Но ни тут-то было…

– Леля, – как будто не замечая моих маневров, воскликнула Сонька. – А наш санаторий, правда, принадлежит министерству обороны?

– Вроде бы…

– Как вроде бы? – переполошилась подружка. – Ты же говорила, что…

– Ну ладно, ладно… Он принадлежит министерству обороны. Дальше что?

– Значит, там военные отдыхают? – мечтательно вздохнув, спросила она. Сонька у нас страсть, как любила, мужчин в форме.

Я неопределенно пожала плечами – откуда мне знать, кто там отдыхает, сама первый раз туда еду – но все же ответила:

– Наверное…

– Лейтенанты, майоры, подполковники всякие, да? – ее глаза загорелись охотничьим азартом.

– Может, и полковники, я-то почем знаю?

– А генералы? Как ты думаешь, генералы там будут?

– Не сильно на это рассчитывай, – вернула я Соньку с небес на землю. – Кстати, на полковников тоже!

– Это еще почему?

– Во-первых, все ведомственные санатории львиную долю путевок продают на сторону, а это значит, что военных там не так уж много…

– А мне много и не надо, мне бы одного…

– А во-вторых, – я повысила голос, – если какие майоры там и отдыхают, то с женами и детьми.

– Мне женатые не нужны! – воскликнула Сонька. – Ты же знаешь, что я с женатиками больше не связываюсь…

– А холостых там нет.

– Это мы еще посмотрим, – пробормотала Сонька и после секундной паузы возобновила свой допрос. – А как уж там наш санаторий называется?

– «Солнечный юг».

– Дурацкое название, – буркнула она.

Название действительно было дурацким – тут я была с Сонькой согласна, но зато сам санаторий слыл чуть не лучшим на побережье. Лично я, правда, там не была, но председатель профкома нашего НИИ (учреждение, где я тружусь, именуется исследовательским институтом) гражданин Турусов обещал мне первоклассный сервис, отличное питание, бесплатное лечение и элитный контингент отдыхающих. Смущало меня только одно – почему в эдакий фешенебельный санаторий путевки раздавались бесплатно.

На наш отдел (я работаю в вычислительном центре) выделили две путевки. Первую отхватила старейшая работница Эмма Петровна, дама постбальзаковского возраста, не имеющая ни детей, ни мужа, ни друзей, ни собаки, только старенькую маму, старенькую попугаиху и застарелый остеохондроз. Вторую умудрилась выцепить я. Как мне это удалось, сама понять не могу, потому что желающих было море. Особенно среди бабской части коллектива. Видимо, наши тетеньки, так же, как и Сонька, решили, что раз санаторий принадлежит министерству обороны, то там на деревьях вместо фруктов гроздями висят мужики в чинах.

Первой узнала о моей поездке к Черному морю лучшая подруга Сонька, именно к ней я принеслась, потрясая вожделенной путевой, сразу после заседания профкома, где эти самые путевки и раздавали. Я ожидала, что подруга за меня порадуется, пожелает попутного ветра в горбатую спину, ну и, что естественно, выклянчит какой-нибудь южный гостинчик, типа ракушки или пемзы для пяток. Но я ошибалась! Услышав новость о моем скором отъезду к далеким берегам, Сонька поникла и со скорбной миной сообщила мне, что ни разу в жизни («…это в моем-то преклонном возрасте…») не была на море, что никогда не видела пальм, не трогала медуз, не ела настоящего кизила… На мой робкий возглас о том, что «дикий» отдых стоит не так уж дорого, Сонька ответила кратко, но емко: «На учительскую зарплату не отдохнешь», потом пустила скупую слезу и попросила после ее кончины развеять ее прах над Черным морем, потому что при жизни она добраться до южных берегов так и не сможет.

Я пообещала, что сделаю, как она просит, после чего ретировалась. Но легче скрыться от агентов ЦРУ, чем от Соньки. В тот же вечер она позвонила мне домой и торжественно сообщила, что смерть не за горами (а сама, кроме свинки больше ни одной болезнью за двадцать шесть лет не болела), и у меня есть шанс осчастливить ее перед кончиной, то есть взять с собой на юг. Я положила трубку, но это не помогло. На следующий день она сменила тактику и начала забрасывать меня эсемесками. Слов в этих сообщениях не было, имелись только картинки: пальмы, горы, ананасы, а на их фоне счастливые утки в солнечных очках и бегемотихи в купальниках. Еще через день Сонька начала являться сама. Вооружившись журналами, открытками, атласами побережья, она приходила ко мне домой, садилась за стол и несколько часов к ряду знакомила меня с местами, в которых ей бы хотелось побывать. На исходе пятого дня я не выдержала:

– Ладно, – сказала я, – собирайся. Ты едешь со мной.

Услышав эту новость, Сонька пронзительно завизжала, запрыгала, повисла у меня на шее, чмокнула в ухо, после чего унеслась на рынок покупать сногсшибательный купальник. Я же осталась дома один на один с неразрешимым, но требующим скорого решения, вопросом. Даже двумя. Первый: каким образом протащить пятидесятикилограммового зайчика на территорию санатория. И второй: как сказать мужу о своем скором отъезде.

Дело в том, что мой Коленька, не смотря на ангельскую внешность (русые локоночки, голубые глазки, херувимов румянец на щечках и застенчивую улыбку) обладает очень крутым нравом. Он упрям, как архар, несдержан, вспыльчив, обидчив и, что самое ужасное, ревнив как целый полк мавром. Наверное, именно из-за последнего своего качества, он всегда мечтал взять в жены кроткую, нежную, домашнюю скромницу, желательно глухонемую и чтобы обязательно умела вышивать крестиком. Как он при этом женился на мне, никто понять не может, даже сам Коленька. Потому что я не просто капризная разгильдяйка, болтушка и неумеха, так я еще и любительница выпить, погулять с подружками, пококетничать с дружками и сплясать канкан со стриптизерами. Геркулесов (такая у моего муженька фамилия) зная это, изводит и меня, и подруг, и свою маму, требуя от меня полного послушания, от подруг полного вымирания, а от мамы полного невмешательства, так как свекровь всегда на моей стороне. Я вообще имею подозрение, что его «хрустальная» мечта – запереть меня в бронированной квартире, желательно с решетками на окнах, облачить в паранджу и пояс целомудрия, а для верности пристегнуть к стене пудовой цепью, потому что другую я перегрызу…

И вот как такому ревнивцу сказать о том, что его жена собирается отбыть на две недели в знойный, кишащий горячими кавказцами Адлер, да еще в компании с красивой разведанной подружкой? Вот если бы я захотела поехать на Чукотку, в сопровождении своей бабушки или на Кольский полуостров с группой инвалидов Великой отечественной – это пожалуйста! Но в Адлер!? В Адлер только через его труп…

… Я немного ошиблась, прогнозирую количество трупов. Как только «радостная» новость достигла Колюниных ушей, оказалось, что для того, чтобы моя поездка к морю состоялась, одного трупа не достаточно. Еще должны умереть, как минимум, двое: Сонька и я, а как максимум, все мужское население города Адлера.

Бушевал Геркулесов сутки, на исходе которых охрип и перестал походить на херувима. На вторые сменил тактику – стал ласковым, нежным, приторным, как южная пахлава. Он бормотал, что не проживет без меня больше дня, потому что я для него как воздух (не очень удачное сравнение – без воздуха он и пяти минут не протянет), что он боится меня потерять и так далее. На третьи сутки, когда до Геркулесова, наконец, дошло, что я от своего решения ни за что не откажусь, он поставил мне ультиматум: «Или я или Адлер». Я обозвала его нехорошим словом и начала паковать чемодан – не выношу запрещенных приемов.

Оставшиеся двадцать четыре часа мы не разговаривали…

– Лель, – опять заканючила Сонька, вернув меня своим возгласом на бренную землю. – А кто кроме вас с Эммой Петровной едет?

– Я не знаю, – честно сказала я. Мне и вправду было невдомек, кому из работников института достались оставшиеся две путевки. – Кстати, что-то ее не видно. До поезда двадцать минут…

– А вон она, – воскликнула подруга, некультурно ткнув пальцем в существо, ковыляющее по направлению к нам.

Как Сонька смогла в этом существе признать мою коллегу, для меня до сих пор загадка. Я лично в горбатом хроменьком инвалиде не смогла уловить и тени сходства со статной, прямой, как оглобля, Эммой Петровной.

– Чего это с ней? – испуганно вытаращилась я. – Перекосило всю. Сплющило.

– А ты глянь, сколько у нее сумок, – хихикнула Сонька.

Я глянула. И только тут поняла, что изогнулась и скрючилась Эмма Петровна под тяжестью семи (!) сумок, котомок, чемоданов. Баулы были в обеих руках, на каждом плече болталось по спортивной сумке, на ее шее висела объемная вязанная крючком котомка, на локте колыхалался кожаный ридикюль, а вслед за ней, тарахтя колесами по асфальту, катился клетчатый кофр, привязанный к запястью атласным бантом.

– Зачем вы так нагрузились? – ахнула я, подбегая к Эмме, чтобы помочь.

– Фу-у, спасибо, – выдохнула она, сбрасывая с одного плеча туго набитую сумку. – Чуть не родила, пока тащила…

– На кой черт вам столько сумок? – опять заохала я, узрев еще и рюкзак за плечами.

– Как зачем? – удивилась Эмма. – Вещички положить. Я бы еще котомочку прихватила, да некуда, разве что в зубы…

– А куда вам столько барахла? – всунулась Сонька, она считала, что кроме ультрамодного купальника, пары сарафанов и смены трусов больше на курорте ничего не понадобится.

– Как зачем? Мы же в санаторий едем! – она с таких благоговением произнесла слово «санаторий», что прозвучало это почти так же, как «Букингемский дворец».

– И что? – не поняла мы.

– Там, наверняка, принято переодеваться к обеду. А к ужину надлежит являться в вечерних платьях.

– Вы думаете?

– Уверена, – припечатала Эмма, со свойственной только учителям (в ее случае бывшим учителям) безапелляционностью.

Мы с Сонькой приуныли. Ни у нее, ни у меня не было достаточного количества платьев. Да что там, у нас вообще как таковых платьев не было. Имелись сарафанчики, топики, футболки, фривольные юбочки, короткие штанишки и ничего такого, в чем «надлежит являться к ужину»… Я, правда, взяла один выходной сарафанчик (его с натяжкой можно назвать платьем), но он настолько откровенный, я бы даже сказала, вызывающий, что не знаю, осмелюсь ли я появиться в нем в столовой.

– Почему ты меня не предупредила? – накинулась на меня Сонька. – Я что теперь по твоей милости должна как лохушка выглядеть?

– Я-то откуда знала…

– Ты по югам каждый год катаешься! – все больше кипятилась подруга

– Я же дикарем! А дикари весь отпуск ходят в одних и тех же шортах!

– Я не могу появляться в столовой в одних шортах…

– Ты вообще там появляться не будешь, – отбрила я Соньку. – Ты заяц.

– Кто? – разом присмирела она.

– Заяц, разве не ясно? Ты не имеешь право ни на завтрак, ни на обед, ни тем более на ужин. И койко-место тебе не полагается. Как и просто место в кресле. Да что там…ты даже в коридоре на коврике спать не имеешь права, – я с нарастающим от фразы к фразе удовольствием стращала притихшую подругу. – Так что помалкивай!

– Так как же я буду спать…

– А об этом раньше надо было думать, когда ты меня своими бегемотихами в купальниках доставала!

– Кстати, – совсем некстати встрепенулась Эмма. – А где девушка будет жить? Я не совсем поняла…

Я потупила очи и что-то невнятно забормотала. Я пока не была готова вывалить на Эмму Петровну новость о том, что Сонька будет жить с нами в номере, только на птичьих правах. Думаю, бедную женщину надо готовить к этой «радости» постепенно.

– Эй! – взвизгнула подруга, глядя куда-то вдаль. – Смотрите!

Мы посмотрели. И увидели, как из здания вокзала выкатывается странная парочка. Да что там странная – просто пара шизоидов, сбежавших из дурдома! Представьте двух мужчин зрелого возраста, больших, лохматых, краснолицых, которые одеты в клетчатые шорты, полосатые гольфы и тельняшки. Но это еще не все. Один из них, белобрысый брыластый громила, несет на плече транзистор, под мышкой школьный портфель, а в огромной лапище сжимает детский сачок; второй же, чернявый бородач с необъятным животом, в одной руке тащит надувного утенка лимонного цвета, зато в другой ультра плоский ноутбук в кожаном чехле.

И оба они поют: «Уеду я на черное-черное мо-о-о-о-ре!».

– Что это за чудики? – захохотала Сонька, всплеснув от восторга руками.

– А ты разве не узнала их? – удивилась Эмма. – Это же Лева Блохин и Юра Зорин. С Левой ты, может, и не встречалась, а Юру ты точно знаешь, он у нас в отделе программистом работает…

Сонька зажмурилась. Они не просто была с Юркой знакома, она не знала, куда от него деться на протяжении последнего года. И дело все в том, что Зорин был по-мальчишечьи пылко, страстно, безнадежно влюблен в Соньку почти одиннадцать месяцев. И все эти месяцы пытался пробудить в объекте своей страсти хоть какое-то подобие чувства.

– Что они тут делают? – прошептала Сонька, загипнотизировано глядя, как колышется в такт песне обтянутое «тельником» Юркино пузо.

– Они поедут с нами, – ответила Эмма. – Им достались оставшиеся две путевки.

– Господи, помоги! – сипло выдохнула подруга, в изнеможении приваливаясь спиной к фонарному столбу.

Да уж, теперь нам поможет только господь. Ибо эти два идиота (Лева между прочим, влюблен в меня) испортят нам всю малину. Они выпросят смежный с нашим номер, на пляже займут соседние лежаки, в столовой усядутся за тот же столик, что и мы, и просто задолбают своим вниманием… А вечерами… вечерами они будут таскаться за нами по набережной и отпугивать всех потенциальных кавалеров. Я уж не говорю о том, что пылкий Зорин запросто может устроить ежевечерние концерты под балконом, чем привлечет внимание персонала к нашей комнате. Что в нашем случае просто недопустимо!

… А тем временем «сладкая парочка» подгребла к нашей лавке.

– Сонечка! – просиял Зорин, узрев свою даму сердца. – И вы тут! Радость-то какая! – от радости его борода встала дыбом, а щеки еще больше заалели. – Провожаете подружку?

– Зорин, ты чего придуриваешься, – не очень вежливо прервала его я. – Я тебе три дня назад говорила, что Сонька едет со мной.

– Точно! Как я мог забыть! – театрально охнул он.

Вот артист! Забыл он, как же! Да если бы не Сонька ни в какой Адлер он бы не поехал. В гробу он видел горы, пальмы и прибой, вернее не в гробу, а в своем супер-плоском мониторе на жидких кристаллах, от которого он не отлипает ни днем, ни ночью. И стопудово (любимое Юркино словечко) уверен, что только идиоты могут трястись двое суток в поезде, лишь затем, чтобы посмотреть на горы, пальмы и прибой. Ведь все это можно увидеть на дисплее компьютера, даже не вставая со своего любимого кресла.

– А ты как умудрился отхватить путевку? – подозрительно спросила я. – И так из нашего отдела сразу двоим дали, мне и Эмме Петровне. А тут еще ты…

– Я попросил, мне дали, – нарочито беспечно молвил Юрка и махнул своей пухлой ладошкой – типа, мне и не такое по зубам. – Надо же другу компанию составить…

– Юрик, колись, иначе я тебе свои обеды отдавать не буду, – припугнула я бородатого «Ромео». Он у нас был страшным обжорой, поэтому подъедал за всеми, даже за столовским котом Персиком, которому повара варили специальную похлебку из сосисок и крупы, и которую он не всегда соизволял кушать.

– Честно! Я же ценный работник, вот поощрили…

Я фыркнула – ценный, как же! Зорин, конечно, мужик башковитый, даже очень. Он хорошо образован, любознателен, умен. В компьютерах же вообще сечет, как никто. Но! Вместо того чтобы ваять программы для нас, работников вычислительно центра, он часами блуждает по интернетовским порно-сайтам, изучает каталоги элитных проституток, знакомиться с оголтелыми эротоманами, спорит с приверженцами однополой любви, флиртует с виртуальными стриптизершами. Иногда он режется в свою любимую «Стратегию». А то и вовсе засылает вирусы в чужие компьютеры – он у нас заядлый вирмейкер… Так что ценным работником Юру Зорина назвать можно только сильно погрешив против истины

– Юрик, не ври! – это уже Эмма Петровна возмутилась, она, как и я, особой ценности в его работе не видела.

– Ну ладно, ладно, скажу, – пробурчал Юрка. – Я это… ну… институтскую сеть, заметьте, включая директорский компьютер, спас от страшного вируса.

– Наше сетевое окружение было заражено? – удивилась я. – Вроде на той неделе, когда я была на работе…

– Вирус попал в сеть три дня назад, – с пафосом произнес Юрок. – Страшный, как атомная война! Ни одна из наших антивирусных программ не смогла с ним справиться.

– А ты, значит, справился? – с сомнением спросила Эмма.

– Конечно, – ответила за Юрку я. – Ведь именно он его туда и запичужил. Так, Юрик?

– Нет! Клянусь!

– Не клянись. Бог накажет. Твой компьютерный бог с процессором вместо сердца. – Я обернулась к Соньке. – Он как узнал, что ты вместе со мной в санаторий едешь, тут же разработал сей вероломный план. Юрка у нас тот еще стратег.

– А почему вы так вырядились? – оторопело произнесла Сонька, теперь она зачарованно пялилась на монументальные Зоринские ноги в полосатых тирольских гольфах.

– О! – воскликнул Юрка, обрадованный сменой темы. – Вам нравится? Это последний писк моды!

Мы недоверчиво хмыкнули, даже не знакомая ни с одним из модных писков последнего десятилетия Эмма Петровна не поверила, что клетчато-полосатый ужас может быть актуален.

– И где вы этот писк приобрели? – спросила она, растеряно улыбнувшись. – На блошином рынке?

– Скорее всего, на распродаже списанных цирковых костюмов, – хихикнула Сонька.

– Вот и не угадали, – надулся Зорин. – Лев, скажи им, где мы прибрахлились! Ну скажи!

– В бутике, – гордо провозгласил Лева Блохин.

– Где? – в один голос выкрикнули мы.

– Не просто в бутике, – поправил друга Зорин. – А в элитном бутике.

– И там вам сказали…

– … что в нынешнем сезоне все кино-звезда так ходят.

Я вновь окинула взглядом прикид «сладкой парочки». Значит, писк моды. Значит, в бутике купленный. Значит, все кино-звезды… Интересно, кому из мировых дизайнеров и с какого перепоя пришла в голову мысль сделать ансамбль из тельняшки и клетчатых «Бермуд». Разве что Жан-Полю Готье или Вивьен Вествуд… Или Галиано, после лошадиной порции кокаина…

– А как тот бутик назывался? – спросила Сонька.

– «Вещи из Европы», – доложил Лева.

– Как? Прямо так и назывался?

– Да. Элитный сэконд-бутик «Вещи из Европы», так и назывался…

После этих слов мы не просто рассмеялись – заржали! Надо же, до чего наши старьевщики не додумаются, чтобы заманить вот таких простаков. Сэконд-бутик! Мне бы даже с перепоя такое в голову не пришло.

Пока мы смеялись, тот же бодро-гнусавый голос, что сообщал про время, объявил:

– Скорый поезд номер триста сорок один Нижний Новгород-Адлер прибывает к третьей платформе шестому пути. Повторяю…

Эмма Петровна встрепенулась.

– Мальчики, помогите мне. Ты, Лева, возьми сумки, а ты, Юра, чемодан, остальные котомки мне донесут девочки…

Лева с энтузиазмом вцепился в ремни сумок, мы послушно подхватили котомки, а вот Зорин чемодан взять и не подумал:

– Вы что, Эмма Петровна, с ума сошли? – возмутился он. – Мне тяжести понимать нельзя. У меня больная спина…

– Юра, как не стыдно? Такой большой, такой… – какой «такой» Зорин мы так и не узнали, потому что Эмма замолчала и начала хватать ртом воздух.

– Что вы так переживаете? – испугался Лева. – Вы не беспокойтесь, я ваш чемодан донесу… Мне не трудно.

Но Эммы не думала успокаиваться, она покраснела, затрясла головой, заохала и мертвой хваткой вцепилась в мое запястье, будто без моей поддержки она не устоит на ногах.

– Вам плохо? Сердце? Или что? – перепугалась я.

– Леля, – прохрипела Эмма. – Леля! Посмотри… какой стыд…

Я резко обернулась.

Сначала ничего особенного я не увидела. Двухэтажный вокзал, деревья, ларечки с горячими пирожками, лавки, на лавках люди, ожидающие того же поезда, что и мы, забегаловка с громким, но неуместным названием «Акватория», из «Акватории» выплывают какие-то пьяные личности (нажрались в девять утра – какой кошмар!), рядом стоянка такси… Стоп! Пьяные личности кого-то поразительно напоминали…

– Маруся! – ахнула я, узнав в шатающейся лохматой брюнетке свою подругу, с которой проработала бок о бок без малого пять лет.

– И не только она, – обретя голос, гневно выкрикнула Эмма. – Обе Маринки и Княжна! Все! И все пьянущие! Какой стыд!

Я пригляделась к подругам. Точно! Все пьянущие. Более-менее выгладила только Маринка-маленькая (рост сто пятьдесят сантиметров, по этому «маленькая»), она и шла ровно, и не гоготала в голос, как остальные. Хуже всех Маринка-большая (на семь см. выше «маленькой» по этому «большая»), она не только шаталась и хохотала, но еще и норовила прилечь отдохнуть прямо на асфальт. Я ее такой ни разу не видела, что не удивительно, так как она практически не пьет, разве что шампанское по праздникам. Две оставшиеся подружки Маруся и Княжна (это не титул, а прозвище) были потрезвее Большой, и попьянее Маленькой, короче, находились в промежуточной стадии опьянения, то есть между предпоследней «ты меня уважаешь» и последней «мордой в салат». Этих я тоже в таком состоянии ни разу не сподобилась лицезреть, что тоже не удивительно, потому что норма Княжны – три стопки, а Маруськина – четыре, больше, как правило, в них не помещалось.

– Чего это они? – испугался трезвенник Блохин. – Заболели? Или что?

– Нарезались, – хохотнул Юрка. – Во дают!

– В девять утра! Как не стыдно, – продолжала сокрушаться Эмма.

– Да уж, – поддакнула Сонька (хотя чья бы уж корова мычала, но об этом позже…).

А пьяная гоп-компания, между тем, добрела до нас. С гиканьем, ором и писком все четверо бросились меня обнимать, целовать, валить с ног, потом до кучи повисели на шеях и у всех остальных.

Удовольствие от этих объятий получил только завсегдатай порно-сайтов эротоман Юра Зорин.

– Вы когда успели нарезаться? – оторвав от себя последнюю из подружек, спросила я. – И почему вы не на работе? Вы же должны были помахать мне ручкой в восемь сорок пять, а потом ехать на работу…

– А мы приехали… ик… махать… – залепетала Маринка-большая, вытирая сопливый нос рукавом своего нежно-голубого платья. – А тебя еще нет…ик…

– Ну да! – подхватила Княжна, вытаскивая из кармана джинсов смятую пачку сигарет. – Мы и решили посидеть в «Акватории» кофейку попить… Марусь, дай огоньку.

– С чем был этот кофе? Со спиртом?

– Не… – Княжна сунула в рот сигарету, правда, не тем концом, прикурила. – С коньяком… Марусь… чего-то не куриться…

– Это вы с кофе такие? – удивилась я, вытаскивая изо рта Княжны тлеющую сигарету.

– Не-е, – замотала головой Маринка-большая. – Мы сидели, пили кофе… А тут ребята пришли. Хорошие такие… Сосо и Кацо.

– Сама ты Сосо, – замахала на нее своей худенькой пятерней Маруся. – Вано и Серго. Братья мои…армяне… – Никакой армянкой она не была, но неизменно объясняла свою жгучее брюнетистость кавказскими корнями (иногда армянскими, иногда абхазскими, иногда азербайджанскими).

– Они тоже на этом поезде поедут. С вами, – вклинилась в разговор не такая «более-менее», как на первый взгляд, Маринка-маленькая.

– Поедет только Вано, а Серго его провожал, – перебила Маруся. – Они к нам подсели, шампанского предложили…

– Сколько ж вы его выпили? Ящик?

– Почему ящик? – заморгала своими огромными глазищами Маруся. – Бутылку. Только потом они нам чачи предложили…

– Мы выпили… ик… – забормотала Маринка-большая. – Чуть-чуть… По две рюмочки… Леля, честное слово, трезвые были… А когда встали из-за стола, вдруг как все закружиться… Как сейчас! – И она начала заваливаться на бок.

Княжна подхватила Маринку под руку. Маруся под другую. Вторая Маринка подперла ее сзади. И все четверо замерли с глупо-счастливыми физиономиями. Я прыснула, так как без смеха смотреть на этот квартет было не возможно. Обычно пьяные женщины меня раздражают, иногда злят (привет Соньке, но об этом потом…), но эти умиляли. Как герой Мягкова в Рязановской «Иронии судьбы». Потому что сразу было видно, по их ухоженным физиям, ногтям, волосам, по хорошей одежде и модным сумкам, что эти дамочки (возраст-то уже дамский: от тридцати до тридцати шести) нарезались не по привычке, а по недоразумению. Это и забавляло.

Тут вдали послышался протяжный гудок тепловоза. Потом раздалось чуханье и потрескивание рельсов.

– Едет! – обрадовалась Сонька. – Едет! Ура!

– Идут! – пуще Соньки обрадовалась Маруся, кинувшись куда-то в сторону. – Идут! Ура!

Мы сначала не поняли, кому она была так рада, но потом заметили, как «псевдо армянка» подлетела к двум чернявым мужикам в белых одеждах, что шли по платформе по направлению к нам.

– Ребята! – заголосила она, хватая их под руки. – Вот смотрите, кого мы провожаем!

Ребята заулыбались, оценив наш с Сонькой экстерьер. Что и говорить, глаз Марусиных «братьев» мы порадовали. Обе блондинки (обе крашенные, но какого «брата» это волнует!), к тому же молодые, стройные, симпатичные. У Соньки ямочки на щечках, курносый носик, зеленые глаза. У меня попа, грудь и талия. Сложить бы нас вместе получилась бы идеальная женщина.

– Ребята! – не унималась Маруся. – Не угостите девчонок чачей!?

– Конэшно, – еще шире улыбнулись мужики и, не сговариваясь, полезли в сумки.

– Не надо! – испуганно выпалила я. Чачу я терпеть не могу, это даже хуже, чем виски.

– Конэшно надо! – радостно загалдели пьяные подружки. – Мальчики, наливайте! Девчонки хотят выпить…

Вано и Серго долго упрашивать не пришлось. С поистине восточной щедростью они выдали каждому из нас, даже мальчишкам, по стаканчику, споро разлили пойло и провозгласили тост: «За прекрасных дам!».

Выбора не было – пришлось выпить.

Опрокинув в глотку мутную жидкость, я поморщилась. Н-да! Чача – это вам не пиво. Крепкая, зараза!

– Крепкая, зараза! – выдохнул Лева, утирая выступившие слезы.

Я засмеялась. Настроение у меня резко поднялось. Может, и не так плохо, что эти два олуха – Лева с Юркой – увязались за нами. С ними веселее будет. И здорово, что девчонки пришли меня проводить! Здорово, что…

– Лель! – прошептала Сонька мне на ухо, – обернись.

Все еще смеясь, я обернулась. В двух шагах от меня стоял Геркулесов собственной персоной. Весь из себя элегантный: в отлично сшитом льняном костюме, с аккуратной прической, с портфелем из тесненной кожи в руках – скорее всего, слинял с работы (он у меня адвокат). Слинял, чтобы проводить любимую женушку!