Текст книги "Призраки солнечного юга"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Послышались надрывные рыдания. Они просто раздирали мне сердце. В эту минуту я перестала ее ненавидеть, вместо ненависти в душе поселилась жалость. Бедная, бедная, женщина! Несчастный человек с исковерканной судьбой… Судя по Сонькиной грустной мордашке и увлажнившимся глазам она тоже расчувствовалась. Только Геркулесов, наслушавшийся за свой ментовско-адвокатский век душещипательных историй, был непробиваемо спокоен.

– Когда я поняла, что мольбы меня не спасут, я начала кричать. Я хотела позвать на помощь, но… Он ударил меня кулаком в кадык… Дыхание тут же перехватило, из глаз брызнули слезы, крик застрял в горле… Теперь я могла только хрипеть… Тогда он начал меня избивать. Ногами. Он пинал меня по почкам, животу, плечам, один раз даже заехал по лицу, с тех пор у меня этот шрам между бровей и сломанный нос… Потом он привязал мои руки к батарее, сняв с себя ремень, ведь ремень ему пока был без надобности, и начал главную экзекуцию … Он насиловал меня всю ночь! Во все места… И как бабу, и как мужика… Раз восемь на меня набрасывался… По истине, Вася Галич, был сильным мужчиной, не зря за ним бабы табуном бегали… За ночь я несколько раз теряла сознание, под утро же впала в какое-то коматозное состояние, ничего не чувствовала, ничего не слышала и не видела… Почти умерла. Я и думала, что уже умерла, оказалось просто отключилась… Очнулась я от храпа, это храпел мой мучитель – к утру он притомился и уснул. Не знаю, как мне удалось, но я смогла высвободить руки. Опять же не знаю как, умудрилась бесшумно выползти из номера… И знаете, что я сделала дальше? Я поползла к пожарной лестнице… Почему я не позвала на помощь? Ведь можно было доползти до фойе, где есть телефон, или до соседнего номера или, на худой конец, можно было спуститься на двенадцатый этаж, там есть лифт. Десять минут, и мне бы оказали первую помощь, а моего мучителя арестовали… Я не знаю, почему я не сделала этого, не знаю… Я потом долго об этом думала, когда лежала в больнице… Может, я побоялась позора? Многие женщины скрывают факт изнасилования, чтобы избежать пересудов. К тому же расследование не принесло бы мне ничего, кроме боли. Мало того, что мне бы постоянно приходилось вспоминать этот ужас, мне пришлось бы еще долго объяснять, почему я назвалась мужчиной… Это первая моя версия. Вторая меня пугала больше… Она сводилась к следующему… Черт, не могу даже выговорить… Короче говоря, я не хотела, чтобы Васю арестовали… Это потом, спустя несколько лет, когда я до конца осознала, что жизнь моя сломана, я захотела возмездия, а тогда… Я все еще его любила… Я искала оправдание его поступку. Списывала все на вино. Ведь он был сильно пьян тогда… А больше всего я винила себя… Боже, какая я была дура! – Она вновь зарыдала, но уже не так душераздирающе. И на сей раз быстро успокоилась, так что спустя минуту смогла возобновить рассказ. – Как я ползла по лестнице, не помню. Как оказалась на улице тоже. Я постоянно проваливалась в небытие, потом приходила в себя и вновь ползла. Таким образом я добралась до декоративной горы, она стоит на входе в дендрарий, красивая такая, сложенная из разноцветных камней. Там я и отрубилась… Меня нашли в девять утра садовники. Думали, я мертвая, оказалось, что дышу. Они тут же отнесли меня в лазарет. Обследование показало, что у меня сломаны ребра, нос, ключица, к тому же повреждена селезенка и одна почка. Меня срочно нужно было везти в городскую больницу, так как санаторские специалисты за меня не брались. Пока ждали транспорт, у меня остановилось сердце, и меня буквально вытащили с того света. К сожалению… Но еще две недели я была на грани, врачи даже глазам своим не верили, когда на утро обнаруживали меня живой… Селезенку мне удалили, как и матку… Пока я валялась в больнице, пока срастались мои кости и затягивались послеоперационные швы, оказалось, что у меня внематочная беременность… Из больницы меня выписали спустя три месяца, не то чтобы я до конца оправилась, просто мест в госпитале не хватало, а я, мало того, что лечилась не по прописке, еще и задарма…

Тут Юрий подошел к магнитофону, нажал на паузу и хмуро спросил:

– Остальной бред тоже будите слушать?

– Почему бред? – обиженно пробурчала Сонька. – Это исповедь изнасилованной женщины…

– Это показания преступницы, которая ищет себе оправдания…

– Какая разница: преступница она ли нет?

– Большая, – с нажимом проговорил Юра. – Насилуют многих, но только единицы за это мстят.

– Вот и зря! Глядишь меньше бы насиловали! – воинственно выкрикнула Сонька. – В старину насильникам гениталии отрезали. Живым! В Китае, что ли… Или в Индии, не помню уже… Так у них изнасилования были единичным явлением…

– Вот эта Евгения как раз так и поступила, – тихо проговорил Колюня.

– Как так? – испугалась я.

– Отрезала Галичу гениталии. Еще живому. Совершила ритуальное убийство. Она тоже читала про древний обычай…

– Ну, что скажите, Софья Юрьевна? – ехидно спросил Юрий. – По-прежнему будете ее защищать?

– Я ее не защищаю, – буркнула подружка. – Просто пытаюсь ее понять…

– Не пытайтесь, – отрезал он. – Она убийца. Преступница. И если убийство Галича, я, как человек, заметьте, как человек, а не как служитель закона, так вот его убийство, я еще могу как-то оправдать, то смерть Катерины, и покушение на Гульнару и вашу подружку ничто не оправдывает. Это уже не месть. Это безжалостное убийство!

– Но мы все же прослушаем ее исповедь до конца, ладно? – попросила Сонька.

– Хорошо, только, давайте пропустим середину повествования…

– Как пропустим?

– Очень просто – промотаем вперед. Поверьте, там нет ничего интересного. Сплошное нытье. Как она страдала, как не спала ночами, как жрала горстями антидепрессанты, и как хотела умереть… Бьет на жалость, короче…

– Почему же сразу бьет на жалость? – опять взвилась Сонька. – Она исповедуется, передает свои чувства…

– Что-то я не заметил, чтоб она так уж хотела умереть, – отпарировал Юра. – Вон как за жизнь цеплялась… С Лелей вашей до последнего дралась. Зачем, если жизнь не мила? Взяла бы и дала себя столкнуть. А то других с балкона покидала, а сама в кафе пивко дует, жизнью наслаждается… – Он нахмурился. – Короче, мотаю до того момента, как она встретила Галича. И чтобы избежать ненужных вопросов, поясню: в этот приезд она проделала тот же трюк, что и семь лет назад, то есть заляпала путевку кремом, теперь уже сознательно, и под личиной мужчины поселилась вместе с Павлом Аляскиным в соседнем с вашим полу-люксе. Ясно?

Мы молча кивнули, даже Сонька не стала вякать, и приготовились слушать дальше.

– Я встретила ЕГО случайно. Он шел по коридору в обнимку с какой-то белобрысой лохудрой. Он вообще был неравнодушен к блондинкам, даже крашеным… Я его сразу узнала. Он практически не изменился, только сильно поседел… И стал еще сексуальнее. Все чувства разом всколыхнулись во мне. И забытая любовь и запоздалая ненависть… Вот говорят, от люби до ненависти один шаг, а разве не бывает, что любовь и ненависть идут нога в ногу? Я любила его и ненавидела. Одновременно! Любоненависть, вот что я испытывала к нему! И так мне стало плохо, когда я это поняла… И совсем не выносимо, когда осознала, что он все забыл… Забыл! Это я страдаю, я умираю всякий раз, как вспоминаю ту ночь, это моя жизнь изломана, а он… Он живет, как и жил. Его не мучает совесть, не терзают воспоминания. Попереживал, наверное, пару дней, а когда, понял, что я смолчала, не выдала его, он выбросил меня из головы… Ведь в ту ночь, вернее утро, он сбежал из санатория. Проспался, наверное, и понял, что натворил… Тут же собрал манатки и к дежурному администратору. Наплел ей про стоны и плач, которые слышались из 666, сказал, что больше не хочет оставаться в этом адском санатории… Так и сбежал… А на утро горничная нашла 666 номер разгромленным, залитым кровью, моей кровью, и опять все списали на призраков. Конечно, кто ж еще мог проникнуть в запертый номер, если не приведения?

На этом месте повествование оборвалось.

– Почему она замолчала? – всполошилась Сонька.

– Кассета кончилась, – догадалась я, – надо ее перевернуть.

– Извините, девочки, дальше я вам прокрутить не могу, – развел руками Юра. – Запротоколированный допрос обвиняемого не подлежит огласке. Тайна следствия, сами понимаете…

– Но вы же только что… – я даже дар речи потеряла от разочарования. – Только что дали нам послушать… И не было никакой тайны…

– Я дал вам послушать ее болтовню, которая по существу, к делу не относиться… Нам до того преступления дела нет, преступник все равно уже в морге, замечу, без гениталий и пальцев… Мы позволили ей столько трепаться только затем, чтобы она не замкнулась, не ушла в несознанку… Эта кассета может пригодиться ее адвокату, но нам она без надобности. А вот следующая, на которой записан ее рассказ о том, как она убивала Галича, и тех двух женщин, это другое дело…

– А как она их убивала? – робко спросила я.

– Галича заманила на задний двор запиской, часть которой вы умудрились прочесть, и содержание которой мы, милиция, знаем только с ваших слов…

– Не отвлекайтесь, – строго сказала я. – Заманила запиской и…

– Когда он пришел, тюкнула камнем по голове, оттяпала причиндалы, потом перерезала горло, сбросила тело в яму, закопала. Все!

– А Катю?

– Скинула с балкона, вы же видели…

– Но зачем?

– Она увидела то, чего не должна была видеть. – Юра задумчиво поскрябал щетинистую щеку, не иначе решал, говорить или нет. На наше счастье, решил сказать. – Ганец спустя пару дней разрыла могилу Галича.

– Она еще и некрофилка! – ахнула я.

– Дело не в этом. Просто до нее на третьи сутки дошло, что записка, которую она Галичу прислала, и которая, по сути дела, была единственной против нее уликой, осталась у него в кармане. Надо было ее срочно изъять. Что она и сделала. За этим занятием ее застукала Катерина, которой в ту ночь (а Заяц-Ганец разрывала могилу на рассвете, считай, ночью) не спалось. Вы должны об этом знать, вы в тот вечер провожали ее в номер…

– Она увидела это с балкона?

– Да, – кивнул головой Юра. – Только с вашего балкона так хорошо просматривался задний двор…

– Я помню, – задумчиво протянула я, – как Катя рассказывал нам, что видела ночью что-то странное, да Сонь?

– Да. Мы разговаривали с Катей буквально за час до ее смерти.

– Поведение Жени ей показалось странным, но она все же не пошла в милицию… не понятно почему. Пошла бы, глядишь, осталась бы жива…

– Она вызвала Женю для разговора? – догадалась Сонька.

– Вот именно… За что и поплатилась. Заяц назначила ей встречу в удобное для себя время (двенадцать часов дня – идеальное время для убийства, в корпусе почти никого), пообещала все объяснить…

– Потом вывела Катю на балкон, заговорив ей зубы, и столкнула, – хмуро проговорила я.

– Ну, вам ли не знать, – хохотнул Юра, похоже, он никак не мог мне простить того, что я доставила ему столько беспокойства.

– А потом? – не дала разгуляться его сарказму Сонька.

– Потом она скрылась с места преступления через черный ход и влилась в толпу зевак.

– А за что она Гулю хотела убить? – спросила она, брезгливо сморщившись, похоже, она уже перестала Жене сочувствовать.

– Эта Гульнара Садыкова была не так ненормальна, как хотела казаться. Конечно, она была сильно не в себе, и у нее действительно по весне съезжала крыша, но ее последние концерты, один из которых я сподобился пронаблюдать, были сплошь постановочными… Когда она поняла, вернее почувствовала, психи они вообще очень чувствительные, так вот, когда она просекла, что в санатории твориться что-то странное, она решила затеять свое собственное расследования…

– Леля, у тебя, оказывается, был конкурент! – съязвил Геркулесов.

– Да. И конкурент не слабый, – улыбнулся Юра. – Она была вездесуща, настойчива, неутомима. Не сыщик, а мечта! Именно она выследила журналиста Эдика, которого приняла, замечу, вместе с твоей, Коль, женой, за призрака. Она думала, что в санатории бесчинствуют призраки… Потом она вычислила убийцу. Как мне кажется, совершенно случайно. Она тогда постоянно таскалась по территории, искусно изображая бесцельные шатания душевнобольной, за всеми подглядывала, подслушивала, устраивая засады в кустах, наверное, заметила что-то подозрительное в поведении Ганец. И установила за ней круглосуточное наблюдение…

– Одного не понимаю, – проговорила я задумчиво, – как она узнала, где зарыт Галич…

– Пока мы можем только гадать, Садыкова без сознания, – меланхолично изрек Юра.

– Н-да, – протянули мы с Сонькой.

– Теперь, надеюсь, вам все ясно? – встряхнулся Юра.

– Вроде бы… – начала я, но тут меня перебила Сонька:

– Нет не все!

– Ну что еще? – недовольно сморщился он.

– Не ясно, кто убил Лену! Лену из Сургута! Ведь она умерла! И она встречалась с Галичем! Это наводит на размышление…

– Несчастный случай. Елена Родина боялась высоты. Она упала.

– Точно?

– Это официальная версия, – пожал плечами Юра.

– А неофициальная?

– По моему глубокому убеждению, Елену убила ваша соседка по столу…

– Эмма Петровна? – в один голос ужаснулись мы с Сонькой.

– Какая еще Эмма Петровна? – разозлился он. – Я говорю об Оксане Павловне Соловьевой…

– Эта та, что в брульянтах? – не поверила Сонька. – Соломенная вдова покойного Васи Галича?

– Она самая.

– Вы уверены?

– Я уверен, но доказать не могу. Есть только мотив и косвенные улики…

– Мотив ясен, – встряла я. – Ревность. Ведь Галич параллельно встречался и с ней, и с Леной?

– Как показывают факты, то да. Те же факты показывают, что Оксана устраивала разборки с соперницей и даже однажды пыталась ее побить…

– Эти факты вам птичка на хвосте принесла?

– Постпрашал горничных, она в курсе всех событий…

– Еще какие косвенные улики имеются?

– Оксану видели на винтовой лестнице за десять минут до смерти Елены.

– Все?

– Все.

– Мало, – резюмировала я.

– Было бы больше, давно бы арестовали, – досадливо пробормотал он. – Самое же главное доказательство ее вины – ее поведение во время допроса. Она страшно перепугалась, когда я начал с ней разговор о Елене. Побледнела, глазки спрятала… Потом начала врать по пустякам, путаться в показаниях, юлить и имитировать обморок… – Он пожал плечами. – Но такое доказательство я не могу предъявить суду.

– Расколоть не пытались? – очень живо поинтересовался истосковавшийся по ментовским будням Колюня.

– Пытались, но где там… Стоит на своем: ничего не знаю, ничего не ведаю, а с этой кикиморой болотной, в смысле Леной, Васенька мой вовсе и не встречался!

– А пальчики проверили?

– Знаешь, сколько их там? Десяток! Наши же горничные не сильно стараются, пыль вытирая. – Он аж побагровел от возмущения. – А Соловьевские отпечатки есть, да только толку от этого… Признается, что в номере была, но давно, причем ни одна, а с подружкой, подружка, тут как тут, подтвердила, что посещала люкс вместе с подозреваемой еще до того, как в него Елена въехала… – Он вытер пот с лица не очень свежим клетчатым платком. – Я, конечно, не настаиваю на том, что Соловьева столкнула Родину намеренно, может, это и вправду был несчастный случай. Сцепились, наверное, из-за этого племенного жеребца Галича, одна другую и столкнула… Могла бы и Соловьева пострадать, но пострадала Родина…

– Представляю, как этой Оксане обидно было, – задумчиво проговорила Сонька. – Соперница устранена, любимый в полном твоем распоряжении, да вот незадача – любимый-то пропал…

Юра кивнул, соглашаясь с Сонькой, потом еще раз обтер лицо своим задрипанным платком, пригладил волосы, подтянул штаны и провозгласил:

– Ну, мне пора!

– Уже? – почему-то расстроилась Сонька.

– Дела, сами понимаете… – Он довольно приветливо нам кивнул и, пожав Кольке руку, покинул помещение.

Мы остались в палате втроем.

– Сколько ей дадут? – спросила я у Колюни, как только Юра вышел.

– Трудно сказать…

– Двадцать, двадцать пять или больше?

– Я бы пожизненное дала, – встряла Сонька, быстро забывшая о том, что всего двадцать минут назад стояла за преступницу горой.

– Это вряд ли. – Колька наморщил свой безмятежный лоб. – Если бы я взялся ее защищать, дали бы не больше пятнадцати… Общего режима, а то и вовсе принудительного лечения… – Он как-то горько вздохнул и с сожалением протянул. – Жаль, что я не могу… Такой интересный случай…

Я двинула Кольке по кудрявому загривку.

– Эта чума чуть меня не угробила, а ты «жаль, что не могу…»!

– Вот и говорю, – залепетал он, – что не могу… Из-за моральных принципов… и этических тоже… – И опять тяжело вздохнул. – А какой случай!

– У меня, между прочим, шрам может на лице остаться! – продолжала бушевать я. – А ты-ы-ы!

– А что я?

– Предатель, вот ты кто! Пре-да-тель! Только о работе и думаешь! На жену тебе наплевать!

– Мне? Да если бы мне было наплевать, я бы не примчался за две тысячи километров…

– Ребята, – тоскливо заскулила Сонька. – Не ссорьтесь, а?

Но мы ее даже не слушали.

– Хочешь, я скажу, почему ты примчался? – сощурилась я. – Для очистки совести! Чтобы потом не корить себя за то, что в нужный момент тебя не было рядом…

– Ненормальная! – процедил он сквозь зубы.

– Сам ты ненормальный! – озлилась я. – Я тебя ненавижу!

Я хотела сказать еще что-то обидное, но тут Сонька схватила со стола графин с водой и молниеносно вылила его содержимое мне на башку.

– Полегчало? – хмуро спросила она, отставляя графин в сторону.

Отдающая хлоркой жидкость стекла по волосам на лицо, шею, ключицы и тут же залилась мне за воротник. Стало холодно и противно. Я всхлипнула.

– Как тебе не стыдно обижать слабую больную женщину? – захныкала я, утирая забинтованной рукой мокрое лицо.

– Не стыдно! – рыкнула она. – Впредь будешь знать, как скандальничать!

– А вдруг у меня теперь разовьется двухсторонняя пневмония…

– Как же!

– Мой организм ослаблен, а ты меня ледяной водой поливаешь…

– Да какая она ледяная? Сутки в комнате стоит…

– Значит еще и тухлая! Моя лучшая подруга облила меня водой, кишащей бактериями…

– Нет там никаких бактерий!

– Если хоть одна бактерия попадет в рану – я умру от заражения крови…

– Не придумывай, – прикрикнула на меня Сонька, но как-то робко.

– Мне плохо! – страдальчески прошептала я, заваливаясь на подушку.

– Леля, перестань претворяться, – почти взмолилась она.

– Умираю, – выдохнула я, прикрывая глаза.

Тут Сонька с душераздирающим криком «Лелечка, не умирай!» кинулась ко мне, спустя секунду, к ней присоединился Колюня, и они, как два ненормальных реаниматолога, начали делать мне искусственное дыхание. Причем, Сонька зачем-то сгибала в коленях мои ноги, а Геркулесов сводил и разводил руки, но так мои конечности были забинтованы, получалось у них из рук вон плохо.

– Вы разве не знаете, – еле слышно проговорила я, приоткрыв один глаз, – что лучше всего помогает искусственное дыхание «изо рта в рот»…

Сонька с готовностью бросилась меня реанимировать, даже вытянула губы трубочкой, но Колюня не дал ей исполнить свой гражданский долг – упав на колени рядом с кроватью, он запечатлел на моих губах такой смачный поцелуй, что я сразу ожила.

Потом мы еще долго целовались, не замечая ничего вокруг, даже того, что Сонька покинула комнату.

* * *

Два дня спустя, когда меня выписали из лазарета, мы с мужем покинули санаторий. Причем, Колюня умудрился вытрясти из директрисы половину стоимости путевки, на них мы сняли миленькую двухкомнатную квартирку в районе рынка. В одной комнате поселились сами, вторую предоставили Соньке. Сонька, правда, редко удостаивала нас и другую комнату своим вниманием, большую часть дня и всю ночь она проводила в обществе Паши Аляскина.

Верный Сонькин рыцарь Юра Зорин так и не простил ей измены, и до конца отпуска ни разу с ней не поздоровался.

Таня и Гаша уехали с юга вместе, решив пожениться сразу по приезде домой, благо жили они в соседних городах. Гоша преподнес невесте в качестве свадебного подарка кольцо из авантюрина и можжевеловую подставку под чайник.

Гуля быстро выздоравливала. Удар по голове, как ни странно, благотворно повлиял на ее психическое состояние – у нее бесследно исчезли все симптомы маниакально-депрессивного психоза.

Эмма Петровна со Светочкой назначения на гидромассаж пока не добились, но борьба продолжается.

Вано разбил свою «шестерку», попав в крупную аварию на горном серпантине, буквально через день он купил себе новую машину – «Роно-меган». На ней он возит туристов на Красную поляны, Белые скалы и гору Ахун.

Эдик написал блестящую статью о призраках «Солнечного юга», после чего ему повысили зарплату и пообещали должность главного редактора.

А что же Женя Заяц, спросите вы? А Женя сидит в камере предварительного заключения, ждет суда. Кошмары ее мучить перестали, как и угрызения совести, и боль в ключице. У нее прекрасный адвокат (не один Колюня считает ее случай интересным), который обещает, что больше пятнадцати лет Жене не дадут.