Текст книги "Моя бульварная жизнь"

Автор книги: Ольга Белан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Пасьянс

Каждое утро я раскладывала на столе бухгалтерскую ведомость со штатным расписанием сотрудников газеты и ломала голову над вопросом – кого же сократить в первую очередь? Практически ежедневно звонил и или забегал Костылин с этим же вопросом. Отчаявшись, я спросила Главного Художника, как он собирается сокращать своих дизайнеров-корректоров, но оказалось, что он еще летом начал потихоньку ужиматься – переводить своих сотрудников на менее оплачиваемые ставки, сокращать пенсионеров (такие работали у него в корректуре и ушли безропотно) и, главное, услужливо предлагать Уткину варианты, как можно еще сэкономить на художественно-производственной службе. Конечно, по сравнению со мной в глазах руководства он выглядел гораздо симпатичнее. Я только и делала, что орала и требовала не сокращать гонорары, не трогать сотрудников и их зарплаты, потому что на них держится тираж, а значит и прибыль издательского дома.

А тихий Главный художник, удержавшийся при всех властях, отнесся к проблеме руководства услужливо и «с пониманием». Самым трудным было решить кого из замов увольнять. Фигура Гоблина даже не обсуждалась – все-таки он первый зам, и Костылин дал понять мне прямо: написать заявление об уходе – по собственному, естественно, желанию должны или Эльсотоль, или Корвалан. Гоблина он даже не упомянул – ну, друг-собутыльник, чего уж тут! Значит, решила я про себя, это обговорено с Хозяином.

Эльсотоль или Корвалан? А кого вы больше любите – сына или дочь? Примерно так стоял вопрос для меня. Эльсотоль работал в издательском доме с незапамятных времен. Сначала редактировал детскую газетку «Вырастай-ка!» (Наш Фурдуев любил понасмешничать над этим названием, придумывая варианты других возможных изданий «Налетай-ка!», «Выпивай-ка!» «Раздевай-ка!» прочее в таком духе.). Потом детская тема стала неприбыльной, и газетенку закрыли. А Эльсотоля перекинули на другой проект – тогда начиналось издание газеты «Здоровье». Эльсотоль, между прочим, имел за душой медицинское образование и даже работал когда-то на «скорой». Потом почила в Бозе и газета «Здоровье», бедного Эля сократили и он устроился на телевидение. Выдержал он там полгода, и, истекая слезами и кровью, хотел уже увольняться. А тут мы с Недобежкиным вспомнили про него и взяли на место ушедшего в поисках серьезной журналистики Татарина.

Абсолютным плюсом и явным преимуществом перед другими замами – да и многими сотрудниками газеты – был его творческий подход ко всему, за что бы он ни взялся. Эльсотоль мог из любой темы, предложенной ему автором, вывернуть такой сюжетец, что банальщина превращалась в «гвоздь». Как ведущий редактор он не ждал, пока журналисты в клювике принесут ему темы, а сам придумывал и предлагал их коллегам. Это был абсолютно «вичевский» подход – недаром он столько лет трудился в издательском доме. При этом Эль находил нештатных авторов и имел терпение и талант работать с ними. Да и сам в свободное от ведения номеров время мог написать вполне недурной репортажик. Кроме того, я любили Эльсотоля за то, что он, как и я, – страстный грибник и садовод, и с кем, как не с ним, могла я обсудить преимущества розы флоринбунда перед парковыми розами Остина?

Недостаток у Эльсотоля только один – он просто панический трус. Больше всего на свете он, медик по образованию, боялся лечить зубы, поэтому в свои сорок лет ходил практически без оных. Никакие наши уговоры и даже мои личные угрозы не могли заставить этого человека сесть в зубоврачебное кресло. Я хорошо помню, как Жози, тоже, прямо скажем, не самый большой храбрец на свете, демонстрировала ему свои новые протезы, одновременно убеждая, что современные технологии настолько безболезненны, что даже она…

Но не только зубной боли боялся мой лучший зам. Страхи – потерять работу, вызвать недовольство начальства и пр. постоянно были написаны на его лице. И все же я сразу отвергла всякую возможность расстаться с Эльсотолем: кто ж будет придумывать темы и заголовки в газете?

Корвалан, напротив, – бесстрашен и смел, никогда не удержится сказать человеку все, что он о нем думает. Даже в тех случаях когда лучше бы помолчать. Дьявольское смешение южноамериканских и русских кровей сыграли с ним злую шутку – его взрывного характера не могла выдержать ни одна женщина, поэтому он жил в гордом одиночестве. К сожалению, он не был таким креативным, как его коллега и товарищ Эльсотоль, зато все всегда выполнял точно и в срок. Корвалана увольнять тоже не хотелось, тем более что его имя для меня навсегда связано с Александром Ивановичем, который его когда-то мне и сосватал.

Я знала, что коллектив больше и лучше работал, когда номера вел Эльсотоль. Корвалана побаивались и слегка сторонились. И я предложила сократить его ставку. Костылин удивился. Сказал: «Между прочим, я бы пожертвовал Эльсотолем». Но я это «между прочим» решила игнорировать.

Точно так же я металась, составляя список пяти сотрудников, которые попадали под секиру увольнения. В эти дни почти не спала. Если бы хоть сокращали по закону – с выплатой положенных денег, включая отпускные, с предупреждением за два месяца, чтобы они могли подыскать себе какую-то замену. Ан нет, им всем придется писать заявления по собственному желанию, причем чуть ли не с завтрашнего дня.

Близился новый год. На душе был так паршиво, что даже не хотелось думать о том, где его отмечать. Тем более что нам уже три месяца не платили так называемую виповскую добавку к зарплате. Главный Художник, который всегда больше всех держал нос по ветру, считал, что уже и не заплатят.

– Снимут половину зарплаты и даже не предупредят? – холодея, вопрошала я.

У меня, как и у всех нормальных людей, были полны карманы невыплаченных кредитов. Главный Художник неопределенно пожимал плечами, но ему можно было верить: нравы этой конторы лучше него никто не знал.

Гонорары тоже не платили месяца три. Люди роптали, без конца по делу и без дела забегали ко мне в кабинет и жалостливо заглядывали в глаза. А что я могла им ответить – такой же раб, только с более высокой оплатой?

При этом корпоративная новогодняя вечеринка уже была оплачена, вывешено объявление – когда, как, во сколько. Перед самым новым годом по традиции вернулся в страну Хозяин. На следующий же день собрал в своем кабинете всех высоких и средних менеджеров. Я села от него по правую руку, как обычно, но он на меня даже не взглянул. И лицо было ледяное-ледяное – как тот голос по телефону: «Кажется, вы что-то не понимаете…»

А я и вправду не понимала. И не что-то, а НИЧЕГО.

Хозяин хмуро обвел глазами присутствующих, ледяным тоном сказал:

– Кажется, кому-то здесь не нравится, что мы начинаем новый проект. Я имею в виду «В-фешн». До меня доходят кое-какие разговоры. И вот что я вам скажу… – его голос стал не просто ледяной – стальной. – В – этом – издательском – доме – есть – только – один – хозяин, – он сделал долгую паузу. – Поэтому советую почаще читать, какой девиз написан на обложке нашего нового календаря.

Все дружно, как дрессированные обезьянки, повернули головы на стенд, куда Главный Художник только что вывесил свеженький фирменный календарь на 2009 год. Крупными черными буквами там был написано «Я ТАК ХОЧУ!»

А сколько мы сил и времени потратили на то, чтобы придумать туда достойный вынос! Каждый год издательские художники надсадно сочиняли и осуществляли идеи новогоднего календаря. А журналисты изобретали подписи к фотографиям и выносы на первую обложку. Хозяин очень придирчиво относился к календарю, все детали до самой запятой обсуждались с ним скурпулезнейшим образом.

Надо сказать, эти настенные календари одно время и вправду были визитной карточкой издательского дома и играли серьезную презентационную роль. В 2009 году художники предложили идею красивых обнаженных женщин с красиво разрисованными причудливыми татуировками телами. Как обычно, эта идея – одна из сотен предложенных и единственная, одобренная Хозяином.

Если вариантов картинок обсуждалось сотня, но текстовых выносов, наверное, миллион. Хозяину не нравилось ничего. Пока он сам своей рукой не написал окончательный вариант «Я так хочу».

И теперь мы все – включая и Уткина, и Костылина, и Эльсотоля с Корваланом, – дружно пялились на этот календарь, а Хозяин упивался своей властью. Было так противно, что хотелось встать и уйти. Но я еще по-рабски пыталась поймать его взгляд…

Хозяин произнес речь. Про кризис. Про то, что в мире все очень плохо. Что нас ждут сокращения и другие трудности. Что ему придется брать кредиты, а кредиты сейчас дают неохотно – и все такое прочее.

Я сидела и не дышала. Понимала, что он «не видит» меня не просто так. Я мучительно соображала, высчитывая: кто и что донес ему про меня – сам он ничего знать не мог, его же полгода не было в стране. Я ощущала себя отличницей, которой поставили «двойку», а она не знает, за что.

Совещание закончилось. Народ уныло побрел к выходу, в дверях я столкнулась лицом к лицу с Костылиным. Его лицо было красным, словно обожженным. За меня, что ли, так переживает? – почему-то подумала я. В приемной возле кабинета толпился встревоженный коллектив. Никто ничего не спросил – такие, видно, у нас были мрачные лица. Когда дверь закрылась, Гоблин забегал по кабинету, приговаривая: «Все херово, все херово». Эльсотоль испуганно молчал. Корвалан мрачно сидел в кресле, сложив руки на груди, как Наполеон. Главный Художник спокойно произнес, отвечая всем сразу:

– Ну, закрыть газету не закроют – все-таки еще полумиллионый тираж, и он приносит прибыль. Но будет и правда плохо.

– Что скажем людям? – заходился в истерике Гоблин.

– Правду. Будем говорить правду, – мне почему-то стало спокойно.

– Чтобы говорить правду, – резонно заметил Корвалан, – ее нужно знать. А мы ничего не знаем.

– Ну, мы знаем хотя бы то, что понизят зарплаты и гонорары. Пусть морально готовятся.

– К этому все готовы, – подал голос Эльсотоль, – всех волнуют сокращения.

– Придет Хозяин на планерку и сообщит, – буркнула я. – Идите работайте и не паникуйте раньше времени.

Все вышли, но через минуту вернулся Эльсотоль.

– Извини меня за прямоту, – с ним единственным мы были на «ты», – но по-моему тебя хотят снять с должности.

Голос Эля дрожал – не просто далась ему эта фраза.

– Ерунда какая, – с деланным оптимизмом ответила я. – Коней на переправе не меняют. В кризис никто этого делать не будет, даже Уткин.

– Не все Уткин здесь решает, – пробормотал Эльсотоль. И вышел. А у меня в душе заскребли кошки – и когти у них были очень острые…

Антикризисный комитет

Очень долго тянулись новогодние праздники – я просто не знала, куда себя деть. Вспоминался милый сердцу Кисловодск, куда мы ездили последние пять лет. И город Мюнхен, где так искрометно и весело немцы отмечают Рождество. И много разных других мест на планете, куда можно было бы поехать, потому что ничего слаще путешествий и смены впечатлений нет для истерзанного работой в желтой прессе сердца.

Жози улетела к дочке в Израиль. Она все чаще и чаще поговаривала о том, чтобы уехать туда навсегда. Потихонечку начала учить иврит, и делала успехи.

Мое основное развлечение в эти дни – долгие прогулки с собакой по заснеженному парку. Я смотрела в преданные глаза своей таксы и пыталась прорепетировать слова, какие должна сказать увольняемым людям. Собака мотала головой. Она не хотела быть уволенной.

В первый же день Костылин принес список – какую часть бюджета редакции надо сократить в этом году. Я, конечно, не удержалась, спросила, почему в таком плохом настроении Хозяин. Костылин как-то неуверенно ответил:

– Ну, кризис же. Надо создавать антикризисный комитет. Что-то предпринимать.

– А цифры у тебя эти откуда?

– Так я же вхожу в этот антикризисный комитет. Я, собственно… – он минуту помялся, – его возглавляю.

Надо сказать, я даже обрадовалась, что именно он главный в антикризисной команде… Я до сих пор ощущала себя под его защитой. И нисколечко не встревожилась даже когда Костылин, отводя глаза, произнес:

– Что-то Хозяин последнее время недоволен тобой. Кто-то что-то ему про тебя напел.

– Господи, ну что про меня можно такое рассказывать! Я абсолютно открытый человек, вся моя жизнь на виду!

– Ну, вот это и плохо. В общем, он мрачнеет, когда произносят твое имя.

– А кто произносит?

Но Костылин только плечами пожал.

От коллектива ничего не скроешь. Часто, заходя в общую комнату, я видела понурые лица своих дорогих сотрудников – они замолкали при моем появлении. Гадали, кого из них сократят и как урежут зарплаты тем, кто останется. Что-то почувствовал и Корвалан. Пришел и угрюмо сел в кресло в моем кабинете.

– Очевидно, кого-то из нас будут сокращать. Ну, Гоблина не тронут – это понятно. Я или Эльсотоль?

Я опустила глаза. Корвалан помрачнел еще больше. Потом словно через силу сказал:

– Хорошо, не переживайте. Я уйду. Но только с одним условием: чтобы все было по закону. С выплатой зарплаты за два месяца и отпускных. И никаких подписей задним числом. Я уже советовался с юристом – об увольнении и сокращении зарплат руководство должно предупреждать за два месяца.

Он ушел с каменным лицом, а мне захотелось кинуться ему вслед со словами: «Ну, пожалейте же вы меня!» Но я еще продолжала бороться.

Трое сотрудников уволились сразу без лишних разговоров. Написали заявления по собственному желанию – и ушли. Всем остальным было предписано подписать договора, помеченные еще ноябрем, о перезаключении условий и меньшей оплате труда. Подписали все – кроме Корвалана и еще одной сотрудницы Лены, муж которой оказался довольно грамотным юристом и пригрозил издательству судом. Лена и Корвалан каждый день приходили на работу, как на баррикады, – и молча сидели в кабинете зама. Слух о том, что двое из нескольких сотен сотрудников издательства настаивают на своих правах, быстро разлетелся по конторе. Никто, конечно, не работал – все обсуждали «мятежников». Примчался злой Костылин:

– Ты что, сдурела (он сказал другое слово – грубое)? Над тобой и так висит дамоклов меч, а ты еще и своих сотрудников урезонить не можешь? Да ты знаешь, чем это пахнет? Никто не получит зарплату, пока все заявления не будут подписаны! Люди и так сидят без денег с нового года. Иди уговаривай!

– Сам попробуй. Они же правы на все сто процентов! – огрызнулась я.

– Хорошо, давай вместе с ними пообщаемся.

– Они будут разговаривать только в присутствии юриста.

– Да хрен с ним, тащи сюда всех!

Какие только песни не пел Костылин, отрабатывая свою должность главного антикризисного вождя! Чего только не обещал! Уже Лена со своим мужем-юристом устала и готова была на все, но упрямый Корвалан твердил одно: все должно быть по закону. Уже и я жалобно скулила: «Сделай это ради меня!» Но Корвалан сверкал своими дьявольскими глазами и молчал.

Прошла еще пара дней. Народ роптал без денег – второй месяц никому ничего не платили. Понятно, руководство хотело в новом году рассчитать всех уже по новым зарплатам, но для этого нужно было собрать все подписи…

Нас с Костылиным вызвал Хозяин. Даже по голосу секретарши я поняла, что будет разнос. Но еще не представляла какой!

Его лицо было багровым – даже Костылин выглядел рядом с ним лишь слегка розовым. Он навис над столом и не вертел в руках своих четок. Глаза были не просто злыми – они сверкали всеми пожарами и огнями.

– Скажите, – закричал он, – я всегда выполнял просьбы ваши лично и редакции?

Я кивнула.

– Я всегда шел навстречу коллективу, даже когда мне было это не очень удобно?

Я опять кивнула.

– А теперь я прошу сделать так, как я прошу, – это что, сложно?

Я опустила голову. А он и не ждал ответа. Продолжал:

– Если сегодня к обеду ваши люди не подпишут бумаги, вы будете уволены.

Мы с Костылиным пулей вылетели из кабинета. Он потрясенно произнес:

– Я таким вижу его в первый раз.

Мы опять закрылись у меня с забастовщиками. Я передала Корвалану слова Хозяина. Тот посмотрел на меня с жалостью:

– Он вас так и так уволит, неужели непонятно?

Потом подошел к столу и подписал злосчастный договор. То же самое сделала Лена. Я вздохнула облегченно и посмотрела на часы: шел первый час дня. Костылин радостно побежал докладывать Хозяину. Мне было уже в принципе все равно…

На следующий день

Утром меня снова вызвали к Хозяину. Я опасливо зашла и покосилась на знаменитую картину. Дама лежала расслабленно и эротично. Хозяин ходил по кабинету и теребил в руках четки.

– Вот видите что получается, – небольшая пауза. – Во всем огромном коллективе только два человека не выполнили приказ начальника. И случилось это в вашем подразделении. Значит, вы плохой руководитель, вы потеряли авторитет и не можете больше возглавлять редакцию. – Опять пауза. – Я назначу главным редактором Гоблина…

Я не удержалась – удивленно ахнула.

– …временно исполняющим обязанности. Потом видно будет. Но, учитывая ваши заслуги, оставлю вам зарплату и должность заместителя. Можете идти.

У меня еще хватило сил подняться на шестой этаж, нацепить на лицо улыбку и войти в общую комнату, где, как пионеры за партами, сидели мои – теперь уже бывшие – сотрудники. Я, конечно, была вся перекошенная, но улыбку, улыбку на лице сохраняла. Почти радостно сказала:

– По нашему обоюдному с Хозяином решению я передаю пост главного редактора Гоблину. Не огорчайтесь, газете нужно новое дыхание, – что-то такое я несла еще минуты три. Но краем глаза увидела деланное удивление Гоблина – он знал, знал обо всем заранее! И Костылин знал – все знали! Только я пребывала в позорном неведении, только я не сумела разгадать эту довольно простую интригу, только я одна не заметила расставленных вокруг меня силков!

Радостный Гоблин побежал к Хозяину. Сейчас тот будет жать руку своему новому сатрапу, приговаривая «талантливый – вы – наш – расталантливый!» Я даже не стала его дожидаться: сказала секретарше, что приду через два дня. Надо же как-то прийти в себя.

А через два дня кабинет мой был уже занят. Секретарша Настя наспех покидала в коробки мои нехитрые пожитки – книги да сувениры, подаренные мне в разные годы. Народу сразу же перечислили зарплату, и боль от моего ухода – если она и была – притупилась и даже заглохла.

Я покорно заняла кабинет Гоблина. Было противно даже садиться за его стол. Но Настя все протерла чистой тряпкой. Ничего, сказала я себе, буду дежурить по номерам и потихоньку подыскивать новое место работы.

Гоблин вызвал меня к себе через секретаря – хорошо начинает, молодец! Сказал жалостливо:

– Вам не надо вести номера. Просто будете консультантом.

– Это ты так решил? – удивилась я.

– Нет, конечно, – и он закатил глаза.

– Я что – должна просто приходить на работу и сидеть как Недобежкин? – мне трудно было поверить в происходящее.

Гоблин кивнул.

Пробкой я вылетела из его кабинета. Кинулась звонить Костылину – тот был недоступен.

Дозвонилась только вечером. Голос его был незнаком и глух.

– Я ж говорил, что Хозяин недоволен тобой. Ему стало известно про твои манипуляции с гонорарами. Якобы ты часть клала себе в карман.

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? – задохнулась я.

– Ну, не знаю… Так говорят…

– И что мне делать?

– Писать заявление об уходе. Это тебе мой добрый совет.

Как я не умерла в тот момент?

Пришла моя такса и слизала с лица все слезы.

Я знала: когда хотят избавиться от человека, в первую очередь обвиняют его в денежных махинациях. Но какие деньги и какие махинации могут быть в газете? Как грубо и нелепо выстроил Костылин – а в его прямом участии я нисколько не сомневалась – всю линию интриги!

Утром я положила на стол Гоблину заявление об уходе. Он подписал, ни задав ни одного вопроса и не издав ни одного звука. На глазах изумленного коллектива муж вынес из кабинета Гоблина коробки, которые я так и не успела разобрать. Я помахала всем рукой – и ушла из издательского дома «Вич-инфо» навсегда.

Но, признаюсь, еще долго-долго ждала – вдруг Хозяин опомнится и позвонит? Пусть не позовет обратно на работу – хотя бы поговорит, спросит напрямую: «Правда ли, что вы воровали мои деньги?» Но не позвонил, не спросил. Значит, понимал, что все это вранье. Оно ему тоже удобно по каким-то причинам. Какую пургу ему нес Костылин про меня и жизнь в редакции? Могу только гадать. Не зря же именно Гоблин – дружок его закадычный, занял мое место.

От Хозяина я вестей не дождалась, зато меня мучили другие звонки. Жози плакала в трубку и приговаривала, что следующей уволенной будет она. Машка звонила и рвала сердце рассказами о том, как Гоблин наводит в редакции железную дисциплину. Юрик в «Одноклассниках» написал трогательное письмо «Вы навсегда останетесь в моей жизни лучшим главным редактором. Работать с вами – праздник». Все это было похоже на похороны, на поминки, на долгое прощание…

Свет погас, жизнь закончилась, время остановилось.

Опять телефон, подходить не хотелось, но это был звонок от Жози. Она с ходу сообщила:

– Ты представляешь, он меня уволил.

– Как? Тебя-то за что?

Оказалось, что Гоблин в один прекрасный день явился в офис в непотребном виде – то ли пьяный, то ли с похмелья, и начал грубо приставать к секретарше Насте. Бедная девочка так перепугалась, что влетела в общую комнату с перекошенным лицом. Коллектив дружно бросился ее защищать – все вместе пошли к Уткину. Тот выслушал историю и велел, как всегда, написать служебную записку. Настя записку написала, а все, кто был в этот момент в редакции, ее подписали.

На следующее утро Гоблин протрезвел, узнал про коллективное письмо и пригрозил уволить всех, кто его подписал. Первой попала под раздачу Жози.

Служебной записке ходу не дали. Костылин с Гоблином выдумали версию для Хозяина, будто бы у Гоблина подскочило давление, и поэтому он был неадекватен. Уткин решил, что коллектив мстит Гоблину за жесткую казарменную дисциплину, которую он ввел в редакции. Настю перевели работать в отдел логистики. Весь коллектив приходил на работу строго в десять и начинался мандраж: кого уволят следующим?

Я не могла больше этого слышать. Надо как-то вытаскивать себя из этого болота. Но как?