Текст книги "Моя бульварная жизнь"

Автор книги: Ольга Белан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Дочь Высоцкого

Первый номер газеты «Успех» ознаменовался скандалом – как и было задумано. Чтобы о газете или журнале заговорили с первых же его выпусков, нужна скандальная публикация – и мы ее придумали!

Имя Владимира Высоцкого будоражило меня давно – с тех давних времен, когда я в московской молодежной газете получила задание взять у него интервью, но от страха не сумела выполнить задание. Что с меня взять – я была слишком молода и совсем не самоуверенна, Высоцкий же уже тогда был как бог – а как пойти к богу за интервью? Через год его не стало, и можно было сколько угодно рвать на себе волосы от упущенной возможности. Но с тех пор все, что писали и печатали о Высоцком, не проходило мимо меня. Я первая вычислила в неизвестной Ксюхе, которая была спутницей поэта в последний год его жизни (о ней упомянул Валерий Перевозчиков – кропотливый исследователь последних дней жизни Высоцкого), нынешнюю жену Леонида Ярмольника. Мы в «Экспресс-газете» сделали с ней интервью, в котором она, правда, никаких подробностей отношений с Высоцким не открыла, но и факт общения с ним не отрицала. Говорят, после публикации этого материала, Ярмольник даже побил жену. Сейчас личность Ксюхи ни для кого не секрет, Оксана много и давно рассказывает о своем юношеском романе, но в середине 90-х наша публикация была самой первой. Самой скандальной.

Зная о пристальном интересе к личности Владимира Семеновича, мой старый друг фотограф Валерий Плотников сказал как-то: «А знаешь, ведь у Высоцкого есть дочь». Плотников учился во ВГИКе, потом много и в течение долгого времени фотографировал Высоцкого. Первый раз он снял его на концерте в Ленинграде – снимал из зала снизу, и на фотографии кругленький микрофон оказался на месте носа – получился такой забавный клоун. Сам Высоцкий любил этот снимок, он стоял до последнего дня в его книжном шкафу в квартире на Малой Грузинской. Так вот, информации Плотникова я доверяла. Он даже назвал фамилию своей однокурсницы – актрисы театра на Таганке Татьяны Иваненко. Она любила поэта всю жизнь и родила от него дочь. Единственное, о чем попросил Плотников, – ни в коем случае не выдавать его как источник информации.

Как проверить этот факт, как подобраться к самой Иваненко? Если она столько лет молчала – как уговорить ее рассказать правду об их романе с Высоцким? Доверить все это я могла только одному человеку в редакции – Сайкиной.

Еще один уникум в нашем коллективе. Попала она к нам случайно: с ее мужем Славкой я когда-то работала в молодежной газете. Со Славкой наши пути давно разошлись, про его жену я вообще слыхом не слыхивала. Но вездесущая Нелька откуда-то знала Сайкину, и однажды сообщила мне страшную вещь: «Славку Сайкина убили!» После развала комсомола Слава пошел трудиться в какую-то польскую фармацевтическую фирму и был найден мертвым у себя в квартире. Его семья – жена и две малолетние дочери находились в это время в Париже: Слава купил им на каникулы тур. Жена его Татьяна в это время почти не работала – писала для души заметки в «Российскую газету», беседовала про творчество с разными актрисами и певцами.

Нелька, узнав, что я когда-то работала со Славой, потащила меня на поминки – как раз прошло 40 дней. На поминках я и увидела впервые будущую звезду газеты «Успех» – Татьяна не плакала, не билась в истерике, достойно принимала соболезнования. Они со Славкой выросли в одной деревне где-то под Волоколамском, учились в одном классе, потом вместе поступили в МГУ и поженились.

Я сидела на одном конце длинного поминального стола, Татьяна – на другом, и Нелька перебегала то ко мне, то к Сайкиной. В один из таких перебегов она придвинула ко мне свой стул и горячо зашептала в ухо: «Давай возьмем к нам Сайкину. Ну как она теперь будет кормить детей – на нищенскую зарплату корреспондента „Российской газеты“? А у нас ставок много, поможем Таньке. Не справится – уволим». Действительно, ставок у нас было много – по разработанному Жилиным бюджетному плану «Успеху» предполагалось столько сотрудников, что мы никак не могли набрать даже половину! И все-таки я спросила: «А что она может?» Нелька уже зашлась в благородной идее немедленно помочь одинокой матери Сайкиной. «У нее связи в театрально-киношном мире, все-таки в отделе культуры работала!» Но не этот аргумент оказался для меня решающим, а память о старом товарище Славе Сайкине, с которым мы вместе когда-то готовили к выходу номера «Московского комсомольца», колдовали над материалами очередного комсомольского пленума и решали, кого бы из корреспондентов послать на очередную посевную кампанию в самый далекий край московской области – в Озеры?

Сайкина пришла к нам как раз в горячий момент подготовки первого номера, и именно ей, памятуя о ее театрально-киношных связях, и было поручено разыскать тайную любовь Высоцкого.

Татьяна Иваненко, действительно, никому не давала интервью. Сайкина разыскала ее телефон и позвонила актрисе. Та высокомерно ответила: «Шведское телевидение предлагало за интервью десять тысяч долларов – я отказалась. Я не торгую личной жизнью и для вашей газеты исключения делать не собираюсь». Мы и без помощи Иваненко собрали хороший материал: сумели разыскать в домоуправлении учетную карточку дочери Высоцкого и даже ее фотографию. И хотя она носила фамилию матери, сходство с отцом не вызывало сомнений. Да и отчество соответствовало – Владимировна. И свидетелей Сайкина нашла – живых свидетелей той давней страсти. Нужны были слова самой Иваненко – ну хоть что-то, хоть на нейтральную тему! А где их взять, если актриса только числилась в театре, редко выходила из квартиры – ну не ловить же ее на лестничной клетке в подъезде!

Но Сайкина актрису именно поймала! В день, когда в театре давали зарплату, она подкараулила ее в кассе театра и задала несколько вопросов. Актриса на них ответила, Сайкина записала их на диктофон. Фотки у нас тоже были припасены замечательные, редкие – их мы купили за небольшие деньги у фотографа, который в то время работал в театре на Таганке и много снимал Татьяну Иваненко.

А красоты она, действительно, была нереальной… Когда на большом мониторе мы увидели это ангельское лицо – ахнули даже видавшие все в этой редакции художники-верстальщики, известные циники. Было в этом лице что-то неземное, ботичеллиевское. Удивительно, что с таким лицом она не стала звездой – не в той стране родилась, Голливуд бы такую красотку ни в жизнь не упустил! И хотя наш «Успех» должен был выходить со всеми цветными полосами – на хорошей бумаге, купленной в Финляндии, – мы пошли на рискованный шаг сделать обложку первого номера черно-белой. И опять не прогадали – в пестром калейдоскопе разноцветных изданий, выложенных на газетных лотках, «Успех» выделялся строгостью и, конечно, скандальностью – еще бы, «Неизвестная любовь Владимира Высоцкого» значилось крупно на нашей первой полосе.

А дальше, пожалуйте – суд!

Мы еще не успели налюбоваться-начитаться-насладиться первым выпуском, как пришла страшная весть – нас вызывают в суд. Меня, как главного редактора, и Сайкину, как автора статьи. Татьяна Иваненко, по характеру явно не соответствующая своей ангельской внешности, подала в суд на газету – но не за клевету, как делали все обиженные звезды, а за вмешательство в личную жизнь, чем она как раз подтвердила нашу правоту – она, действительно, родила от Высоцкого дочь!

Судебной волокиты я поначалу не боялась – «Вич-инфо» славился своим сильным юридическим отделом. Даже один из учредителей издания – юрист по образованию, и в самой газете «В-И» всегда печаталась ссылка: «Правовое обеспечение – юридическая фирма такая-то». (Вообще в «Виче» вся внутренняя информация о службах самого издательского дома тщательно скрывалась – от кого? Да друг от друга! Здесь царит жесткое правило: каждый строго отвечает за свой участок работы и в чужую нишу – ни-ни! Поэтому, проработав почти 12 лет, я так и не поняла, чем здесь занимаются многие службы – многочисленные и хорошо, между прочим, оплачиваемые. Отдел распространения, отдел подписки – а ведь там трудились в то время с десяток человек! Полная тайна окутывала подразделение под гордым названием «издательство» – у него был свой генеральный директор, куча заместителей, отделов и подотделов. Был еще отдел маркетинга, и даже отдел логистики! Я наивно полагала, что в редакционном деле все службы взаимосвязаны. Здесь оказалось все не так. Это уж потом я поняла – в этой конторе хорошо приживаются те, кто лучше всех молчит и громче всех стучит. А поскольку кусок хлеба, который получали за молчание и стучание, был щедро смазан слоем масла, а в некоторых местах присыпан хорошим слоем икры – здесь собралось огромное количество бездельников, которые кроме этих двух ремесел, вообще делать ничего не умели.)

Но это я отвлеклась. Так вот юристы в издательстве, действительно, имелись, сидели на пафосном втором этаже. И, возможно, даже приносили немалую пользу своим хозяевам – трудовое законодательство им было явно ближе, чем закон о печати. Поэтому адвоката мы нашли сами – за выделенные Хозяином 1000 долларов. Но он был не очень искушен в подобных делах – поэтому нам пришлось защищаться самим.

Иваненко и сейчас была прекрасна – хотя ее неземная красота приобрела вполне земные черты и была хорошо подкорректирована косметикой. Ее защищал знаменитый адвокат Борис Кузнецов – поэтому шансов на успех у нас с Сайкиной практически не было. Я, как один из ответчиков, выступала довольно долго, пытаясь объяснить уважаемым судьям, что такие люди, как Высоцкий, давно перестали принадлежать одному – или нескольким – людям, они принадлежат истории, нашей культуре, а потому все, что касается их жизни, должно быть доступно поклонникам. Я призвала в свидетели даже Пушкина, чьи любовные списки были опубликованы и ходили по рукам, я приплела даже Ельцина, который как раз накануне неудачно пописал на шасси самолета: я риторически вопрошала, имеют ли право журналисты сообщать об этом факте, ведь это тоже вмешательство в личную жизнь.

Дело мы проиграли, но сумма ущерба, заявленная Иваненко, судом была значительно снижена. Мы с Сайкиной, выжатые, как чайная заварка, еле приползли в редакцию. Юрист Наташа очень обрадовалась, что придется платить совсем небольшие деньги. «Почему же нам не наняли хорошего адвоката, который мог бы нас защитить на суде более профессионально?» – жалобно провыла я. Наташа тут же ответила: «Гонорар хорошему адвокату гораздо больше, чем та сумма, которую мы проиграли».

Почему здесь так разбрасываются деньгами и так экономят на мелочах – моему уму это было непостижимо. Восемь месяцев ремонтировать этаж для новой газеты, выкладывать ламинат по эскизам художников, заказывать мебель по каталогам – и экономить на адвокате, который должен защищать честь газеты, честь издательского дома! Потом я еще не раз столкнусь с этой странной закономерностью, и думаю, падение популярности газеты пошло именно с этой неразумной траты и экономии денег. Но не моего ума это дело. Раб он на то и раб, что его никто ни о чем не спрашивает и уже меньше всего нуждаются в его советах!

Про писателя Полякова

Позвонил писатель Поляков.

– Слушай, давай встретимся, у меня беда – вся надежда на тебя.

Он примчался в этот же день, поцокал языком, оценивая роскошь моего кабинета. Сел на стул. Пригорюнился.

– Понимаешь, у меня дочка Алиска задурила. Связалась с какой-то компанией, там сигаретки-алкоголь, наркотики могут появиться. А у тебя здоровый коллектив, хорошая атмосфера – может, возьмешь ее на работу хоть курьером?

– Откуда ты знаешь про здоровую обстановку? – изумилась я.

– Да я тебя знаю, – усмехнулся Поляков.

С Юрой – с Юрием Михайловичем Поляковым, ныне известным русским писателем и главным редактором «Литературной газеты», можно сказать, живым классиком, я познакомилась много лет назад. Тогда он не был еще классиком, но уже написал «ЧП районного масштаба». Эта повесть буквально взорвала тихий омут комсомольского благополучия, стала настоящим бестселлером – хотя и этого слова тогда еще не знали. А мы случайно оказались с ним в одной делегации, которая летела в США по линии ЦК комсомола впервые после долгой холодной войны поднимать тяжелый железный занавес. Это было самое начало потепления советско-американских отношений. Мы с писателем Поляковым сидели рядом в самолете. Вместо того чтобы поспать – все-таки нам предстоял большой перелет и большая разница во времени – мы с ним смеялись и просто дико ржали, мешая спать другим. Нам делали замечания – а мы закатывались еще больше. Чего уж мы так веселились – теперь не вспомнить, но в Нью-Йорк прилетели, нахохотавшись, однако не выспавшись, поэтому весь следующий день ходили по городу, позевывая и потирая глаза. Вся поездка – а это две недели на автобусе по разным городам штатов – прошла под знаком Юры Полякова, поэтому ничего удивительного, что и по возвращении мы остались добрыми приятелями.

Всю дорогу он приставал ко мне с расспросами, нравится ли ему то, что он пишет.

Я, стараясь не обидеть, как бы задумывалась и выдавала, что лично мне – понимаешь, Юра, это чисто мой личный вкус! – не хватает – как бы это помягче выразиться – опыта любви. Совсем, нет любовных линий, сюжетов – одно производство, будь это комсомол или армия. Поляков, послушав, грустил:

– Да, ты, скорее всего, права. Я ведь женился сразу после школы, с одной женой живу всю жизнь… И даже не влюблялся ни разу так, чтобы башку сносило. Ну, были у меня увлечения… Только это совсем не то. Я понимаю, о чем ты говоришь.

– Я говорю об опыте нравственной боли, – уже свободнее объясняла я. – Без него немыслимо создать что-либо путное – ни в литературе в частности, ни в искусстве вообще.

Вот такие задушевные разговоры вели мы с ним, колеся по Америке. И накаркали.

Примерно через год Поляков приехал ко мне – и я его не узнала. Куда делся гладкий, сытый и немного ленивый Юрий Михайлович? Он был худ – плащ висел на нем тряпкой, давно не брит – рыжая щетина клочками торчала в разные стороны, глаза горели какой-то лихорадкой – я даже испугалась – не заболел ли?

Оказывается – влюбился. Да так, что жизнь стала не мила. Ушел из дома на съемную квартиру под плач своей вечной жены. Живет один, ничего не пишет и не знает, как быть дальше.

– Ну, ты тоже нашел советчика, – засмеялась я. – Я столько раз жизнь свою ломала и перекраивала, столько раз летела в пропасть, из которой, казалось, никогда не выберешься… Уж нет, уволь, я тут тебе точно не советчик.

– Что же делать? – жалобно спросил писатель Поляков.

– Ничего – это будет тебе опыт боли. Ты же хотел, чтобы в твоих произведениях, наконец, разными гранями заиграла любовная тема – вот и заиграет.

– Это потом, – скрипел зубами Юра, – сейчас-то мне что делать?

– Любишь – люби, все брось и держи любовь, пока сил хватит. А не любишь – оставь все, не ломай зря жизнь никому.

Что я могла ему сказать еще, кроме этих банальных слов?

Потом писатель Поляков благополучно вернулся под крыло верной и преданной жены – и правильно сделал. Роль героя-любовника совсем была ему не к лицу. Он все-таки личность государственного масштаба, у которого отношения с женщиной не могут быть на первом месте. В общем, эту мелодраму Поляков закончил обыденно и совсем не по-литературному – остался дома. Он снова заматерел, стал гладким и круглым, купил дом в Переделкино и начал выпускать книжку за книжкой – опыт боли все-таки ему пригодился.

А в тот момент, когда он приехал в «Успех», нам действительно нужны были курьеры! Я ж говорила, денег на новое издание отпущено немеряно, в штатном расписании числились не только курьеры, но и обработчики газет, и работники архива, и даже специальный человек, который стоит у ксерокса и отвечает за его работу!

Алиса – русская красавица с пепельными волосами и косой до пояса – вовсе не походила на погружающуюся в порок девушку. В нее немедленно влюбились сразу несколько сотрудников «Успеха», и Алисе пришлось выбирать между бритым любителем качалок и интеллигентным ботаником в очках. Она покрутила и с тем, и с другим, полностью излечилась от депрессии и восстановилась в университете, откуда ее выгнали за прогулы. Писатель Поляков приезжал благодарить. Цветов и даже коробки конфет, конечно, не привез, щедрость – не его добродетель, но на премьеры спектаклей по своим пьесам до поры до времени звать не забывал. Но потом, став главным редактором «Литературной газеты», забронзовел Правда, под власть не прогнулся, твердо гнет свою линию славянофила и патриота. Однако про премьеры спектаклей по его пьесам и про новые поступления в книжные магазины я узнаю теперь не от него, а как все – по информационным каналам.

Август 1998-го

Ах, какое замечательное лето случилось в 1998 году! Тираж нашего маленького (в смысле формата – по идее учредителей он легко должен помещаться в сумочке, а в свернутом виде – и в кармане) издания рос. «Успех» набирал обороты, коллектив худо-бедно сформировался, и даже исполнилась моя заветная мечта – иметь в редакции собственный архив-библиотеку. Сюда я немедленно вызвала Шурика – брата моей подруги. Что в Шурике удивительно – энциклопедическая образованность, хотя, по-моему, толком он нигде и никогда не учился. Откуда он столько всего знает и, главное, как все это помнит, – уму непостижимо. Но до сих пор стоит позвонить в архив: «Шурик, кто забил решающий гол в мачте СССР-Канада в дремучем году?» или «Кто сыграл главную роль в фильме „Приключения Бобика“»? – и ответ получите через три, максимум через пять секунд.

В обед ко мне в кабинет заходил Певец. Все исчезали в столовой, а мы с Певцом пели романсы. Было слышно и на пятом этаже, где сидела редакция «Вич-инфо». Говорят, когда слышались наши песни, те пожимали плечами «Сумасшедший „Успех“ опять на распевках». Мы так и называли друг друга – они нас Успехи, а мы их Вичи.

Пели потому, что нам было хорошо! Певец делал это вообще профессионально, он даже несколько дисков записал в свободное от работы время. А я – просто любитель. И вот представьте картину маслом – главный редактор и его первый зам задушевно выводят на два голоса «Мы странно встретились, и странно разошли-и-ся!» Дорогой мой Певец, как часто я вспоминаю тебя, наши распевки, твои анекдоты и вечное подтрунивание над Фурдуевым – к нему ты испытывал особое чувство ревности, потому что в умении веселить ты имел в его лице здорового и крепкого конкурента. Вообще-то Фурдуев был тщедушный и маленький, но вот чувство юмора совсем не соответствовало этой хлипкой комплекции.

Летом 98-го мне удалось вывезти в Финляндию Нельку. И раньше, в общем-то, ей никто не запрещал ездить по заграницам, но она сама сопротивлялась изо всех сил: «И чего я там не видела?» Объяснить это ее нежелание выезжать за пределы родины я могла только одним: ее паническим страхом перед полетами на самолете. Но Финляндия тем и хороша, что дороги туда – ночь езды на комфортабельном поезде. В удивительной стране Суоми наша газета – как и большой брат «Вич-инфо» – проходила последний этап перед выпуском в свет – печаталась в типографии. В свое время было решено печатать там «Вич-инфо» по банальной причине: из наших типографий часть тиража попросту разворовывалась и попадала на прилавки раньше официально заявленного срока продажи. Когда потери от воровства стали ощутимые, Хозяин решил – и это подтверждалось расчетами – что дешевле обойдется печатать газету в Финляндии, там ее пакетировать и отправлять в Россию. Тем более, часть газеты выходила тогда на финской глянцевой бумаге, и был прямой смысл использовать и финские типографии. Когда возник «Успех», и мыслей не возникало печатать его еще где-то. Долгие годы издательский дом оставался в Финляндии любимым и главным заказчиком – миллионные тиражи для маленькой страны – подарок судьбы!

«Вич» выходил в Тарту, а для «Успеха» нашли маленькую типографию в курортном благостном местечке под названием Пори. Первый раз я побывала там зимой, когда подписывался наш пилотный номер. Увидеть газету в печати – ни с чем не сравнимое удовольствие для тех, кто ее делает. Я и раньше-то всегда любила бывать в цехе – как правило, в советское время он находился буквально под боком – в соседнем корпусе или на соседнем этаже. Когда по ленте начинала медленно, а потом все быстрее двигаться простыня твоей будущей газеты – в этом чуде был и твой труд, и твоя законная гордость. В Пори в то время все было уже так автоматизировано, что никакой ленты и простыни – сидишь в стеклянном стакане вместе с дежурным инженером и только на экране компьютера видишь, как идет запуск твоей газеты. И это зрелище тоже завораживающее.

Итак, я уговорила Нельку поехать подписать номер в Пори. Кто-то из редакции обязательно ездил на подписание каждого выпуска каждую неделю – таков порядок. Она, правда, немного поломалась – и вот мы с ней сидим в просторном купе поезда «Лев Толстой» (почему Толстой – не спрашивайте, никто не знает, какое отношение имел великий писатель к бывшей русской провинции Чухони), пьем коньяк и чувствуем себя абсолютно счастливыми! При переезде границы Нелька взялась заполнять таможенную декларацию и вдруг задумалась, загрустила:

– Ты чего? – забеспокоилась я.

– Да вот – думаю. Тут строчка есть – везете ли вы предметы старины.

– И что? – изумилась я.

– Интересно, я сама могу относиться к этим самым предметам?

– Ты только таможенникам на границе это не брякни! – хмыкнула я, – они – финны, у них с чувством юмора беда.

Погода стояла жаркая, совсем не балтийская. Нелька, как и положено человеку, первый раз оказавшемуся за границей, ахала и охала еще на подъезде к Хельсинки: «Посмотри, какая травка подстриженная! Глянь, какие домики яркие – вот она, ихняя Тикурилла!» (реклама этой финской краски тогда была очень популярна на ТВ.)

Пори – город на берегу Балтийского моря, большой порт и местный курорт со всеми атрибутами курортной жизни – променадом в центре, скверами, где по вечерам играют небольшие духовые оркестры, с массой уличных кафе на набережной и многочисленными пивными Синебрюхофф. В типографии мы провели всего день, а остальные три отдыхали и наслаждались. Отельчик наш был почти пуст, мы жили в двух одноместных номерах, расположенных друг против друга, и бегали через коридор чуть ли не полностью раздетые. Вот так в один прекрасный момент Нелька бежала ко мне показать очередную обновку – и была зафиксирована молодым человеком, жившим в самом конце коридора. Она тоже его зафиксировала – и к вечеру у них уже разгорелся бурный роман. Как я поняла из его плохого английского, парень приехал из какого-то финского захолустья монтировать на доках новое оборудование.

Хорошо, что мы уже уезжали – а то влюбчивая Нелька оставила бы молчаливому монтажнику свое горячее сердце. А так не успела – мы уже неслись с ней на автобусе в Хельсинки, она плакала у меня на плече и клялась, что отныне Финляндия – ее любимая страна, что с завтрашнего дня она начинает учить финский язык и замуж выйдет только за финна!

Но все прекрасное когда-то должно кончиться – заканчивалось и это чудесное лето. В августе Костылин собрался на охоту в Нижегородскую область в местечко с красивым названием Красные Пади. Он уже тогда хорошо ворочал мозгами и свою большую зарплату не разбазаривал, как некоторые на поездки в Париж и всякие замечательные мелочи, а прикупил приличный кусок земли в элитных охотничьих угодьях на берегу тихой речки – то есть, рыбалка там тоже присутствовала. Костылин был заядлым охотником и рыболовом. И этим тоже он мне близок и мил-такие же мужские увлечения были у моего отца. Я выросла на свежепойманной рыбе и освежеванном диком мясе. Почему-то с детства запало: охотники – замечательные люди, ходят-бродят по глухому лесу с ружьишком, а потом рассказывают свои байки в компании за столом. Дети – неисправимые романтики! Сейчас я думаю иначе. Как раз охотников-рыболовов надо пуще всего бояться – кто на зверя руку поднял, и на человека может замахнуться. Ну, не убить физически, так фигурально…

Одним словом, я загорелась поехать с Костылиными на охоту. Они ехали всей семьей – сам, жена Ляля и дочка Ася. Ну, и я взяла всю семью – сына Ваню и американского коккер-спаниеля со скверным характером по кличке Шеги. Выехали мы рано утром. Костылин на навороченном джипе (надо же, уже в то время он не упускал своего и умел, черт возьми, умел жить!) и я на своей маленькой «Шкоде». Добрались к вечеру. Красные Пади – малюсенький районный центр в ста пятидесяти километрах от Нижнего Новгорода. Там нас встретил местный охотовед со смешной фамилий Шапкин и типичным новгородским окающим акцентом. Он с сожалением посмотрел на мою машинешку и красноречиво поцокал языком. До Падей я кое-как добралась – дороги хоть и ужасные, но все-таки с намеком на асфальт. Но предстояло проехать еще километров 30 до деревни, где располагались Юркины угодья и где мы должны были остановиться в маленьком охотничьем домике. Сам Шапкин ездил на машине типа «газик» – только в сильно упрощенном варианте. Когда он открыл капот своей так называемой машины – я ахнула. Там были две-три огромные трубы, как под рукомойником, и нечто похожее на аккумулятор. Как ЭТО ездило – так и осталось для меня загадкой, но на этом драндулете Шапкин довез нас не только до места, но и возил без проблем по лесам и болотам все дни охоты.

Деревня Волоки не зря получила такое имя – десять полуразвалившихся изб, никакой дороги – мою бедную «Шкоду» три раза просто волокли волоком (вот оно, название!) и раз десять вытаскивали из луж. И я не раз вспоминала сочувствующий взгляд Шапкина, которым он окинул мою машину при встрече! Зато охотничий домик оказался очень милым – с русской печкой, довольно уютными комнатками. А главное – рядом лес, в котором мне было обещано много грибов. «Они там на ножках растут, – умел Костылин перспективы рисовать, – и сами в корзинку прыгают».

Мой сын Ваня выбрал охоту и рано утром вместе с мужиками ушел на какую-то зорьку. Мы с Лялькой встали попозже, но тоже на рассвете, и под руководством Шапкина отправились в грибные места. «Газик» резво скакал по кочкам, переезжал какие-то чудовищные лесные завалы, лихо проскакивал топкие болота. Ляля прижимала к груди восьмилетнюю Асю, ну а я простилась с жизнью, еще отъезжая от дома. Шеги сидел у меня в ногах и таращил испуганные глаза.

Лялька вышла замуж за Костылина сразу после школы. То есть он успел сходить в армию, а она его ждала. Как и всякая жена, уверенная в своем муже, она давным-давно бросила работу фармацевта и занималась домашним хозяйством, при этом совершенно не заботясь ни о своей внешности, ни о своей одежде. Ну, а Костылин исправно гулял налево, утверждая, что всякий левак укрепляет брак, но всегда возвращался под каблук своей жены, и она крепко держала пухленькими ручками за загривок и Костылина, и всю семью. Глядя, как она командует мужем, как отдает распоряжения Шапкину, моему Ване, а заодно и мне, я в глубине души позавидовала ей, потому что никогда не могла вот так рулить мужиком. Коллективом журналистов – да, а вот собственным мужиком… Как-то он всегда увертывался от моего руководства. Лялька же, наоборот, чувствовала себя абсолютно в своей тарелке, отдавая приказания: «иди сюда», «стой здесь», «не пей», «ешь это» и так далее. Она была моложе меня, но я чувствовала себя при ней как при мамке или старшей воспитательнице в пионерлагере.

Чудесную неделю провели мы в лесу. Ваня был при деле и даже пристрелил какую-то птицу. Я набрала столько грибов, сколько за свою жизнь даже и не мечтала – они, действительно, сами прыгали в корзинку. Я впервые увидела, как растет клюква, – все болото покрыто как будто красным шелковым платком. И возвращались мы в Москву с полным багажником всяких лесных заготовок, которые по вечерам варили с Лялькой на русской печке.

Радио в машине не работало до самого Ногинска. И только там я впервые услышала слова: «банковский кризис» и «дефолт». Они насторожили меня, но не столько, чтобы испугаться.