Текст книги "Моя бульварная жизнь"

Автор книги: Ольга Белан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Великий Тонино

Я хоть и собралась в отпуск, но наметила себе дело. Проблему, как сказал бы мой муж. Он почему-то считает, что я люблю создавать себе проблемы. Из каждого отпуска я стремилась привезти хоть маленькую, но заметку в свою газету – и практически всегда мне это удавалось. А теперь мы летим в Рим – и мне захотелось познакомиться с самим Тонино Гуэрра – великим художником, писателем, философом. Именно он написал сценарии к лучшим фильмам Федерико Феллини, Микеланджело Антониони и многим другим, неоднократно номинированным на «Оскар». Я знала, что Тонино живет высоко в горах – в деревушке Пенобилли региона Кастильо-Романо, где когда-то, 88 лет назад, он родился. И я дала Ларисе поручение – дозвониться маэстро и договориться об интервью. Потрясенная Лариска перезвонила мне на следующий же день – она дозвонилась с первого раза и разговаривала с женой Тонино. Лора – личность фантастическая, не странно, что много лет назад они с великим Гуэрра нашли друг друга в заснеженной Москве. Лора легко согласилась принять русских журналистов, попросила только «не сильно утомлять маэстро, который незадолго до этого перенес операцию и пока еще несколько слаб».

И вот мы едем в Пенобилли – Лариса везет нас на своей машине, от Рима это далеко, от Перуджио – гораздо ближе, поэтому мы встретились по пути, в прелестном городке Ареццо, куда мы с мужем добрались на поезде. Дорога петляет по горам все выше и выше, покрытие становится все хуже и хуже, Лариса несколько раз останавливается и спрашивает дорогу, и колоритные итальянцы – вот откуда Феллини черпал образы для своих фильмов! – неспешно-подробно объясняют, как проехать в дом маэстро Гуэрра.

Он живет на самой вершине горы – дом скорее похож на саклю, прикрепленную к горе, чем на дом итальянского классика. В доме все предельно скромно, а самая большая ценность – картины самого мастера да его друзей – Сергея Параджанова, Рустама Хамдамова, Федерико Феллини… Позолоченные статуэтки «Оскаров», полученные маэстро в разное время за разные фильмы, свалены в кучу под этажеркой – Тонино к ним равнодушен и держит исключительно для того, чтобы демонстрировать гостям.

Что такое великий человек – я поняла именно здесь. Ему, казалось, абсолютно безразлично внешнее благополучие – удобства его дома, комфортность и вообще всякие блага. Он хотел жить на родине – и забрался высоко в горы, в места, где родился и которые обессмертил в своих фильмах. В этой маленькой деревушке все было пронизано духом маэстро – он смастерил милые скульптурки, украсил ими фонтаны и улицы, он создал целый сад, в котором нашлось место памяти всем ушедшим великим друзьям – и наш Андрей Тарковский среди них. Он все создал бескорыстно, без денег – откуда у маленькой деревеньки средства рассчитаться с великим художником?

Его дом знает каждый житель Пенобилли. И нам его указала кривая старуха с клюкой, и даже просилась в провожатые – но мы пожалели ее больные ноги. Дом легко найти – перед входом в него громоздятся какие-то аллегорические скульптуры, калитка в сад распахнута и вся земля засыпана опавшим с деревьев миндалем – не зря маэстро назвал свои владения «Садом миндаля». Сад и дом раскрыты нараспашку – и нигде никого. Мы стоим в изумлении и восхищении, потому что все это так похоже на декорации к фильмам итальянского неореализма! По двору ходят кошки – их десять-пятнадцать, они лениво потягиваются и трутся о наши ноги.

В верхней части сада я замечаю Лору – она сидит на лавочке и как будто загорает на солнце. Я кричу ей снизу «Мы приехали, мы ждем!», а Лора отвечает, что сейчас занята, что у нее общение с солнечными лучами и просит нас погулять в одиночестве по саду. В этот момент в калитку вкатывается целая компания колоритных синьоров. – все в одинаковых серых кепках и все без исключения что-то одновременно говорят друг другу. Среди них, естественно, я сразу узнала Тонино, но одет он был, как все, – и жестикулировал тоже, как все. Наконец, синьоры заметили нас и все одновременно замолчали. Тонино попросил подождать – пока он с синьорами не закончит обсуждать очень важное дело.

А обсуждали он, как потом нам рассказала Лора, возможность восстановить в деревне театр – да-да, был здесь когда-то именно театр! Но с тех пор деревня опустела, молодежь уехала – спустилась с горы, как тут говорят, – и в театр некому стало ходить. Но сейчас жизнь налаживается, люди стали возвращаться в свои дома, и теперь позарез надо восстановить театр. А кто как не Тонино, должен поучаствовать в этом светском мероприятии, несмотря на свои 88 лет! (В 2010 году Тонино исполняется 90).

Целый день, что мы гостили у маэстро, меня не покидало ощущение, что идут съемки фильма, а я случайно оказалась на площадке.

…Наконец, спустилась с верхней галереи Лора – в лакированных поношенных сапогах и в той же самой юбке, в которой я видела ее на свадебной фотографии тридцатипятилетней давности. Она схватила меня за руку, как старую знакомую, и потащила показывать дом.

Я слушала ее, раскрыв рот, но мне не давала покоя эта юбка. Юбка была запоминающаяся – из черного бархата, по подолу – широкая полоса какого-то восточного орнамента. В конце концов, мне надоело мучиться, и я прямо спросила:

– Лора, я видела эту юбку на вашей с Тонино свадебной фотографии. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаешься. Эту юбку мне подарил друг нашей семьи Рустам Хамдамов. Я берегу ее как зеницу ока, она мой талисман. Ведь Рустам сам придумал этот рисунок! Удивительно талантливый, гениальный человек! Тонино обожает его, – Лора опять схватила меня за руку и потащила к очередной картине:

– Вот его работа. И вот эта. Прекрасно, правда?

Слово «прекрасно» лишь в малой степени могло передать то, что она мне показала. Я, раскрыв рот, застыла в изумлении. Я ничего не знала про Рустама Хамдамова! Слышала, конечно, это имя – в связи с тем, что когда-то он пытался снять фильм «Анна Карамазофф», но ему не повезло то ли с финансированием, то ли с прокатом. По своей «вичевской» многолетней привычке я знала кое-что и про его личную жизнь – у него был головокружительный роман с красавицей Еленой Соловей, но та, в отличие от своих романтических героинь, в жизни оказалась человеком прагматичным и предпочла неземной любви вполне земные радости и заботы. И осудить ее не поднимается рука!

Лора пригорюнилась:

– Ты знаешь, Рустам – патологически невезучий человек. Это, конечно, идет от характера, от его замкнутости, нелюдимости, затворничества. Он безумно талантлив, за что бы ни брался – будь это картины или кино – все у него получается гениально, но… на родине его никто не знает. Художник при жизни должен заботиться о том, чтобы его наследие достойно сохранилось!

Эту фразу я потом часто вспоминала – она показалась мне ключевой к творческой жизни самого Тонино Гуэрра. Как человек не только всесторонне одаренный, но и умный, он понимал: чтобы после смерти его творчеством распорядились так, как бы он этого хотел, он сам – и никто другой – должен об этом побеспокоиться еще при жизни. Поэтому Тонино создал свой музей в этом самом городке Пентобилли, и в нем – галерею своих работ, и сад со своими скульптурами, и свой дом, уже сейчас похожий на музей, – столько уникальных произведений искусства в нем хранится.

Так же он ведет себя с журналистами – несмотря на кажущуюся спонтанность и эмоциональность, каждое слово в его интервью четко выверено и продумано с точки зрения того, как его воспримут потомки. Я не знаю, хорошо это или плохо, но думаю, жизнь Тонино была гораздо более насыщена, более конфликтна и многогранна, чем покажется тем, кто потом будет изучать творчество великого итальянца.

Мы говорили с ним через переводчика, – эту роль уже 30 лет исполняет его жена Лора. Тонино четко отвечал на мои вопросы, он сразу понял, из какой я газеты и что мне от него надо – рассказывал о любви, о том, как ее понимает. Но если мне удавалось вставить вопрос о Феллини или Тарковском – двух великих режиссерах, которые шли по жизни рядом с ним, он остроумно уходил от ответа.

– У художника должна быть муза, – ответил он мне на вопрос о личной жизни Андрея Арсеньевича. – И должна быть жена, которая подаст ему тапки и сварит обед. И не всегда эти две фигуры совпадают.

Мы проговорили долго – гораздо дольше оговоренного маэстро времени. Мне даже показалось, что ему жалко с нами расставаться. Он несколько раз пригласил нас приезжать «на подольше» – остановиться можно в отреставрированной им церквушке недалеко от дома.

– Именно тут жил Тарковский, когда приехал в Италию и у него еще и не было своего жилья.

– А его жена Лариса тоже здесь останавливалась? – пыталась подъехать я с другой стороны.

– Нет, ее здесь не было, – зашептала мне на ухо Лора. Потом добавила: – Знаешь, Тонино ведь ее не очень жаловал. Она была… мм-м – Лора подыскивала слово, – ну такая хабалистая, как это русские говорят.

– А как же тапочки? И обед? – не унималась я.

Но Лора отвлеклась: подошел Баба, старый сенбернар, который все время терся о ноги хозяйки.

Уже темнело, солнце медленно падало куда-то за гору… Пора уезжать. Тонино устал – только помахал нам рукой из своего глубокого кресла. А Лора с Бабой пошли провожать.

А в машине моя притихшая подруга Лариска вдруг призналась:

– Знаешь, что он мне сказал, когда мы после интервью пошли осматривать дом?

Она улыбнулась и стала похожа на ботичеллевскую Венеру.

– Он сказал, что все время хотел меня поцеловать. И эта мысль мешала ему серьезно отвечать на твои вопросы.

Я же говорила, что жизнь Тонино гораздо насыщеннее, чем кажется на первый взгляд!

Чистая арифметика

В редакции газеты «Вич-инфо» работали 17 человек – включая двух архивариусов-библиотекарей. 20 сотрудников насчитывала служба Главного Художника – включая корректуру, бильдредакторов, сканерщиков и пр. Всего – 37 человек. А вот в издательском доме «В-И», согласно списку, более 600! Пока у нас выходили многочисленные газеты, включая мой родной «Декамерон», я даже не задавалась вопросом – кто эти 600? Ну, пусть 500 – минус сто, работающих в разных наших изданиях. Издательство по-прежнему казалось мне богатым и неиссякаемым, как Тихий океан.

Я никогда не ходила на корпоративные новогодние вечерки. Когда в одном, как правило, тесном месте собираются несколько сотен человек – ни выпить, ни закусить, ни поговорить не удается. От своих сотрудников я слышала далеко не лестные отзывы об этих мероприятиях – тесно, скучно и голодно. Причем средства затрачивались на это немалые.

И даже в кризис – когда уже задерживались зарплаты, сокращались оклады, и было понятно, что без серьезных потерь не обойтись, – вечеринку все равно не отменили. Упрямство, с которым Хозяин тратил деньги на это бессмысленное мероприятие, было мне непонятно. За 12 лет я не посетила ни один корпоратив – о чем вот именно сейчас жалею, могла бы живописать это событие. Тогда бы я, может, могла бы понять, кто эти многочисленные гости, которые вели себя вполне как хозяева, – ну они и были хозяевами, раз здесь работали. Вот только где? Кем? Мои ребята тоже недоумевали: чем эти люди занимаются в издательском доме?

Весной Костылин стал посещать меня со странной песней – тиражи малых изданий стремительно падают, они уже не окупают себя. Самое плачевное состояние – у глянцевого журнала, которым руководили Ясная и Недобежкин. Затраты на него уже зашкаливали за пару миллионов долларов, а тираж не только не подрастал, но, как выражался тот же Костылин, имел тенденцию к сокращению. Я знала об особом отношении Костылина к Ясной: с первого номера журнала Юлечка ясно дала понять рекламному отделу, что собирается создать отдельную собственную службу и допускать к финансовым делам журнала Костылина совсем не собирается. Он рвал и метал, негодовал и буйствовал, но перечить Ясной, конечно, не мог.

А между тем журнал создавался в обстановке строжайшей секретности. Сотрудникам было запрещено не только общение, но и мимолетные разговоры в столовой с коллегами из «Вич-инфо». Боялись, видимо, утечки информации – чтобы мои ребята – не дай Бог! – не украли темы. Но пока наблюдалось воровство только в другую сторону – наши публикации нещадно эксплуатировались журналом. Правда, я смотрела на это спокойно – цифры наших тиражей были несопоставимы.

Запретить общение сотрудников оказалось делом нереальным – к нам все равно поступала регулярная информация о том, что творилось на 6 этаже. А там наметился конфликт между Ясной и ее первым заместителем Недобежкиным, причем конфликт этот только углублялся, что-то они там никак не могли поделить. Власть, скорее всего. В редакции курсировали слухи о том, что Ясная пользуется неограниченным доверием Хозяина, может взять любую сумму и даже не отчитаться за нее к великому ужасу педантичных бухгалтеров. Говорили и о том, что Ясная прикупила домик в Испании и уже перевезла туда родителей и сына, а сама активно учит испанский язык.

Меня все это волновало очень мало – раз это не касается газеты, редакции, коллектива, значит, и меня не касается. Мы жили параллельными жизнями – и меня это устраивало. Огорчал «Декамерон». Поникшая Павленкова, которая теперь возглавляла газету и была, собственно, единственным ее сотрудником, держала нос по ветру, и этот нос подсказывал ей, что малые издания скоро закроют из-за их финансовой несостоятельности. Дело в том, что оставшиеся три газеты – в том числе и дорогой моему сердцу «Декамерон», объединили в одну редакцию, и главным над всем этим поставили Костылина, который и предложил эту схему объединения якобы для экономии денежных средств.

Но тираж «Декамерона» оставался стабильно высоким – даже после всех экспериментов с редакцией, когда там работал фактически один человек. Тираж более ста тысяч экземпляров в месяц – это хороший тираж. Газета, которую никто не продвигал на рынке, не рекламировал, не развивал – оказалась очень живучей. Я была уверена, что при столь высоком тираже ей не грозит закрытие – не надо обладать математическими способностями, чтобы посчитать расходы на одного сотрудника и типографию – и прибыль от ста двадцати тысяч тиража. Но Павленкова что-то чувствовала своим чутким носом и выглядела растерянной.

Я пыталась приставать с расспросами к Костылину – судьба «Декамерона» волновала меня чрезвычайно. Тот пожимал плечами и делал вид, что он не в курсе, что решает Хозяин, как уж он посчитает свои убытки – так и будет. При этом у него как-то странно бегали глаза…

Как-то утром ко мне в кабинет неожиданно пришел Недобежкин. Слава походил на побитую собаку. Сел на кресло и вздохнул:

– Возьми меня обратно…

Я представляю, как он готовил себя к этой фразе. С его-то амбициями! Конечно, язык чесался сказать «А я тебе говорила…», но я пересилила себя. Даже не спросила, что у них там с Ясной произошло. Я ответила просто: должна посоветоваться со своими замами. Это была чистая правда – практически ни одного решения я не принимала без них. Даже если мое мнение не совпадало с мнением моих замов, и я принимала собственное решение – я все равно выслушивала их.

Слава погрустнел. Он понимал, что, по крайней мере, двое – Эльсотоль и Корвалан не захотят его возвращения, припомнят ему его же высокомерие. Как поступит Гоблин, было непонятно, ведь когда-то они вместе работали в «Комсомолке», и именно Недобежкин привел его в редакцию, но Гоблин – скользкий типчик, никогда не знаешь, что он выкинет. Слава ушел с понурой головой, а я вызвала своих замов.

– Я так и знал, – всплеснул руками эмоциональный Корвалан. – Конечно, вы его возьмете обратно – ваша доброта просто убивает наповал! Только интересно, чем он будет заниматься?

– И зарплата у него выше, чем у нас, – пробормотал прагматичный Эльсотоль.

– Нет-нет, никогда, только через мой труп! – заорал Гоблин – тот еще гаденыш.

Я понимала, что они правы в одном – Славе не было места в нашей редакции. Причем в прямом смысле – прошло много времени, мои замы научились сами прекрасно справляться с номерами и ладить с сотрудниками. Посадить его как свадебного генерала – пусть будет памятником сам себе за все его заслуги перед Хозяином? Наверное, это слишком жирно даже для такой богатой редакции, как наша. И я решила поступить дипломатично и сделать то, чего никогда не делала – посоветоваться с Уткиным. В конце концов, он генеральный директор и пусть сам принимает решения.

Уткин аж надулся от удовольствия, когда я пришла к нему за советом. Я театрально потупила глаза и произнесла:

– Слава – гордость издательского дома, мы же не можем выставить его на улицу. Но в нашу редакцию он, к сожалению, внесет только смуту.

В общем, я оставила Уткина в тяжелых раздумьях. А на следующий день мы узнали, что Недобежкина поставили руководить всеми малыми изданиями – шеф-редактором, кем он всегда любил быть. И так мне жалко его стало – ведь каждая газета имела своего редактора, и Славина должность опять оказалась надуманной. Он вернулся в свой кабинет на 8-й этаж, и я сразу же поднялась к нему. Не помню, о чем мы говорили. Скорее всего, о собачках. Но мне очень хотелось, чтобы в этом большом пустом кабинете он не чувствовал себя одиноким и униженным. Чтобы его хоть как-то утешить, я произнесла фразу, которую не надо было произносить:

– Здесь с любым могут так поступить, ты же знаешь. Ничего удивительного, если скоро на твоем месте окажусь я.

Я сказала, совершенно не веря в то, что говорила. Но какими пророческими оказались мои слова!

Закрытие «Декамерона»

Они его все-таки закрыли! Недолго Слава поруководил изданиями – месяца три. Бедная Павленкова недоуменно разводила руками: «Ну как может быть не прибыльной газета тиражом в 120 тысяч?» Она сидела у нас в редакции, видно, ей стало совсем невыносимо находиться в своем кабинете, который, впрочем, у нее быстренько забрали. Во всех изданиях к этому времени осталось уже человек семь. Или восемь.

– Их будут увольнять по закону или как обычно? – спросил кто-то из моих новеньких сотрудников.

– Конечно, как обычно, – чуть не всхлипывая, отвечала Павленкова.

Это означало, что каждый, кто пострадал от закрытия газет, должен написать заявление по собственному желанию – все по схеме закрытия «Успеха». Никаких выплат, которые обязано делать предприятие при закрытии своих подразделений, никаких отпускных или положенных за два месяцев окладов.

– Хоть бы гонорары заплатили, – мечтала Павленкова. – Нам уже месяца четыре их не дают…

Потом мы с ней еще долго обсуждали наш славный проект, который так бездарно зарыли в землю в издательском доме. Ведь неплохая идея – «Декамерон»! Я когда-то предлагала Хозяину превратить газету в журнал – сделать из нее глянцевое красивое издание про личную жизнь звезд, тогда это поле пахал только «Караван историй». Мы с Длинноволосым художником выпустили пробный номер – Длинноволосый расстарался и сделал классный, очень стильный дизайн. Но Хозяин не пожелал тогда вкладывать деньги в долгоиграющий проект, ведь глянцевый журнал начал бы приносить прибыль, по нашим расчетам, только через год-полтора.

При этом в издательстве работал – и до сих пор работает! – отдел маркетинга. Где, как не там, должны были просчитать и будущую прибыль, и перспективы развития, и тематику – и все, что связано с появлением нового продукта. Однако отдел маркетинга занимал в издательстве какую-то странную наблюдающую позицию. Наверное, маркетологи были тоже из чьей-то песочницы, ничем другим их безмолвное пребывание в издательстве было не объяснить.

Через несколько дней Павленкова, которая пыталась бороться за свою газету, и даже нашла какого-то спонсора, готового платить деньги за то, чтобы «Декамерон» выходил, пришла ко мне и буквально рухнула на стул.

– Они НИЧЕГО не хотят, – устало произнесла Ленка. – Ни спонсора, ни уменьшения тиража, ничего! Зато знаешь, почему «Декамерон» оказался нерентабельным? В штате газеты числились какие-то люди, в том числе и маркетинг – ну, ты представляешь? Конечно, разве одна маленькая газетка может прокормить такую ораву людей?

Я уже просто молчала. Ленку было жалко, надо куда-то ее устраивать на работу – увы, в свою газету я не могла ее взять, не было для нее свободной ставки. Пришлось звонить Костылину – он тогда как раз занялся интернет-сайтом. Юрка знал цену высокопрофессиональной Павленковой и обещал подумать.

Настроение все равно было паршивым. Так жаль было «Декамерон» – ведь он спас нас всех буквально от голодной смерти! Он и Костылину помог залезть на вершины рекламного бизнеса, и Хозяину принес немалую прибыль. А теперь его закрывают – без жалости и сожаления, не предприняв ни малейшей попытки хоть как-то спасти.

Костылин забрал Павленкову к себе. Пришел ко мне радостный и сообщил эту весть. Потом помялся немного и добавил:

– Я тут с Хозяином разговаривал… предлагал ему продать мне «Декамерон» – все равно он уже никому не нужен. Так вот… Хозяин отдал мне его просто так. Бери, сказал, и пользуйся.

– И что? – выпучила я глаза, – ты будешь его выпускать на свои деньги?

– Ну… – замялся Юра, – не совсем выпускать… Это будет рекламный буклет для нашей продукции. А что, неплохо?

Лучше бы он его совсем убил, чем сделать прилавком фаллоимитаторов и виагры!