Текст книги "Бегущая в зеркалах"
Автор книги: Ольга Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)
Алиса приняла решение на следующее же утро отыскать с помощью Тома телефон и позвонить во Флоренцию – ждать и прятаться больше не имело смысла.
Том явился не один, в комнату с трудом втиснулся огромный мужчина, под пестрой рубахой, выпущенной поверх брюк колыхался огромный живот, который наверняка не могли обхватить короткие, беспомощно болтающиеся, руки.
Том забежал вперед и представил Алисе гостя:
– Это дон Гомес... с бензоколонки.
Гомес что-то быстро заговорил, радушно улыбаясь смуглым, мягким, масляно блестящим лицом.
– Дон Гомес... ("С бензоколонки" – нетерпеливо вставила про себя Алиса) говорит, что он получил сообщение от известного сеньоре человека и должен передать ей это.
Толстяк протянул Алисе авиабилет, добавив:
– Очень жаль, что такая милашка должна лететь одна и так далеко.
Алиса подошла к окну, нетерпеливо рассматривая билет и отыскивая пункт назначения "Рио-Даккар-Флоренция".
– Кто дал вам этот билет? Кто прислал вас ко мне? – Алиса нетерпеливо, не дожидаясь перевода, вцепилась в руку мужчины.
– Сеньора знает, ее дружок, – дон Гомес подмигнул. – Может сеньора передумала? Я готов позаботиться о ней. Она получит все самое лучшее.
– Какой дружок? Как он назвал себя?
На лице толстяка отразилось изумление.
– Санчо Виларес, разумеется... Непонятно только, зачем отсылать свою милашку на другой континент. Сам-то он из Рио уже лет пять не высовывается – будто прирос к своей фазенде. Заправляется у меня всякий раз перед ярмаркой и, честно говоря, всегда экономит на пустяках...
Ничего так и не прояснилось. Быстро переодевшись в свой единственный костюм – в белом платье медсестры теперь можно было изображать лишь посудомойку из низкоразрядной забегаловки, – Алиса заторопилась к ярко желтому автомобилю Гомеса, громоздкому и нелепо сияющему среди пыльного хлама.
Том остался в дверях, у его ног нежно урча вертелась кошка. Алиса вернулась и, достав из сумочке все деньги, протянула мальчику:
– Это тебе на хозяйство. У меня больше нет. Спасибо за все. – Она потрепала подростка по щеке и, усаживаясь в машину, подумала: "Буду жива, заведу большую черную собаку и назову Том".
9
Дора, оказывается, ждала Алису.
– Кто-то позвонил и сказал, что мадмуазель Грави скоро прибудет, а голоса и имени я не разобрала. Вроде иностранец и вдобавок сильно простуженный. А когда ждать не сказал – со вчерашнего утра стою у плиты все самое вкусное приготовила, – скороговоркой объяснила она.
Женщины обнялись и одновременно воскликнули: "Где Остин?"
Никаких сведений о нем с момента их ночного бегства Дора не получала.
Горячая вода и ванна не доставили Алисе удовольствия – напротив, ею овладело тревожное волнение. Здесь, в его доме, без него все казалось тоскливым и ненужным. Она позвонила Лауре без надежды застать журналистку дома, но после первого же гудка трубку сняли и голос, в котором трудно было распознать сеньориту Серджио, хрипло сказал"
– Ты, Алиса? Приезжай сейчас же, жду...
Консьержка многоквартирного дома в элитарном пригороде тут же сообщила:
– Сеньора Серджио ожидает вас.
Лаура уже стояла в дверях – в длинном ярком пончо, босая, приткнувшись к косяку плечом с пустым стаканом в руке.
– Не смогла сама сесть за руль. Да не смотри так, я не алкоголичка, – она пошатываясь проследовала на кухню к почти пустой бутылке виски.
– Где Остин? – спросила Алиса. Лаура медленно повернулась и с ожесточением шваркнула пустой на пол.
– Не знаю! – взвизгнула она под аккомпанемент зазвеневших осколков.
Алиса села на диван.
– Можно и мне что-нибудь разбить?
– Возьми вон тот высокий фужер, их все равно уже три осталось... Где же, где же его теперь искать? Я была уверена, что вы вместе, – в голосе Лауры прозвучала с трудом сдерживаемая злость. Алиса покрутила высокий фужер и поставила обратно на стол:
– Пожалуй, мне лучше тоже выпить. – Она налила себе немного виски и не разбавляя, сделала большой глоток. – Я не видела Остина с того самого дня, как освободили Виченце
Бенцоне... Понимаю, Лаура, как тебе трудно, но я тоже... Я тоже... сильно волнуюсь...
– Тоже! Ничего себе тоже. Хватит играть, подружка. Меня то уж не стоит дурачить... Еще тогда, в тот же день как ты появилась, с первой же минуты, я поняла все. Он никогда ни на кого так не смотрел! Никогда, ни разу... – Лаура вдруг зашмыгала носом и краем пончо утерла хлынувшие ручьем слезы.
– А как же водопады и бабочки с воробья? Ваша помолвка?.. распахнула глаза удивленная Алиса.
– Господи! Я же литературная дама – насочиняла, придумала себе рай хоть так хотела "завладела тенью", как япошка, ловящий ускользающий мир в дырявой савок своих танок... Все эти пять лет я не замечаю никого, я разогнала всех – поклонников, ухажеров, друзей. Я гонялась, как ищейка, за сенсациями, вынюхивала, выспрашивала, подкупала, унижалась – делала ИМЯ! Для себя? Нет, для него! Я украшала себя славой, как продажная девка, побрякушками... Знала – его женщина должна быть ему по плечу... Откуда ты взялась, зачем? Оранжерейная фиалка, игрушка!.. Уходи – ненавижу!... Уйди, от греха... – Лаура угрожающе сжала в руке горлышко пустой бутылки. Алиса поднялась.
– Я уверена, что ты ошибаешься, – бросила она уходя.
Однако, уже подъезжая к дому, она знала, что солгала. Теперь, когда вся история с помолвкой, оказавшаяся блефом, рухнула как бутафорская ширма, когда все, заново собранные и пересмотренные Алисой обрывки прошлого сложились в единое целое, в ее отношениях с Остином появился новый, скрытый прежде смысл. Что-то, действительно, было не так. Волшебное появление Остина в те мгновения, когда она нуждалась в помощи – случайность, интуиция друга? Или же он просто никогда не выпускал ее из вида, таился, выступая из тени лишь за тем, чтобы протянуть руку помощи? Санаторий Леже, происшествие на горной дороге, Флоренция? Эти его меха, этот страх, спрятавший ее на другое полушарие, от беды подальше?
Нет, глупости. Остин был таким всегда – внимательным, заботливым, знал о Филиппе и Лукке, и никогда, ни единым словом, ни намеком не давал повода подумать о каких то его иных чувствах, кроме дружеского участия.
Алиса спорила сама с собой, в глубине души чувствуя, что неспроста ожил вдруг в их отношениях русский язык и не случайно притормаживал Остин машину у аэропорта, разоткровенничавшись вдруг, перед прощанием. И чем больше доказательств версий Лауры находила она, тем теснее сходились в ней радость и страх.
– Сеньор Жулюнос просил позвонить, – сообщила Дора, едва Алиса вернулась. – Все эти дни тебя ищет, волнуется.
Алиса неохотно набрала номер клиники. Альбертас ждал ее звонка и очень просил приехать тут же для сложной консультации. Но она была не в силах даже помыслить о чем-либо, не касающемся Остина.
– Не могу, Альбертас, ну пойми же – не-мо-гу! Не получится у меня все равно ничего. Подожди, пожалуйста... У меня серьезные дела.
Алиса понимала, что должна как-то действовать, попытаться разыскать Остина. "Вдруг сейчас именно ему нужна помощь? Эти радио-слухи: "тяжелое ранение", "в бреду"... Конечн же речь шла о нем. А если..? – от этой мысли Алиса похолодела. Как это раньше не приходило в голову самое простое... Милый, милый Остин,
зачем ты с детства вбил в голову девчонке иллюзию своей неуязвимости, сказочного, невозможного бессмертия...
Вот оно, самое страшное. Оно идет за мной по пятам, дышит в затылок. Оно не позволяет мне любить и быть любимой. Алиса задохнулась от неожиданного удара: именно в тот момент, когда она, наконец, догадалась, что Остина нет в живых, ей разрешено было понять, что она всегда по-разному, в разных обличиях, зная и не зная этого – любила его.
– Алиса, Алиса, ты заглядываешь вниз с таким сладострастием, как самоубийцы на Бруклинском мосту, – тряс ее за плечо Альбертас, отводя от края веранды. Алиса смотрела на него круглыми невидящими глазами. – Да очнись же ты, слышишь? Что там увидела – какую-нибудь опухоль у меня в животе? Приехал за тобой сам – почувствовал, что хандришь – а это, знаешь, – хорошее состояние для ясновидца. Надеюсь, сегодня мы с тобой будем в ударе...
Она не заметила, как оказалась в машине Жулюнаса, направляющейся в клинику. В лунатическом трансе поднялась с доктором в больничную палату и оказалась у забинтованного человека, распростертого на хирургической кровати: поверх одеяла гипсовая лангетка левой руки, бинты скрывают лицо. Бинты, бинты, белая глыба, изувеченное лицо...
Алиса бросилась к Альбертасу:
– Это я, я виновата! Это мое ранение!
– Тише, тише, – успокаивал ее Альбертас. – Присмотрись спокойно, не бойся – все плохое уже позади...
– Все хорошо, Лизонька, – прозвучал тихий голос. И она долго, очень долго смотрела, как правая рука больного размачивала бинт, освобождая лицо Остина.
Алиса не отходила от него несколько дней, забыв о времени, а он выздоравливал, усилием воли вытягивая себя к жизни.
– Лиза, я все знаю про Луку, – одним прекрасным утром сказал Остин. Знаю о вашей встрече в Рио. И уже придумал, как помочь ему. Я понимаю, тебе очень тяжело, и сделаю все возможное, чтобы вы были вместе. Вы оба заслужили это. И... у тебя должна быть семья, – Остин отвернулся к распахнутому окну, рассматривая мокнущий под летним дождем кипарис. Капли еще продолжали густо падать, а солнце уже вовсю завладело воздухом и водяными брызгами, разбрасывая вокруг алмазные россыпи.
Алиса смотрела на усталое лицо, казавшееся маленьким и темным, на остро обрисованную худую скулу с сизой колючей щетиной, на синюю тень под ввалившимся грустным глазом и мальчишеский завиток, завладевший лбом.
"Вот он – всемогущий Остин Браун – таинственный мститель. Славный хлопчик Остин, граф Монте Кристо!" – пронеслось в голове и жалость стиснула сердце.
– Господи, что такое ты говоришь? А я с детства считала тебя самым умным... – Алиса развернула к себе тяжелую, не желающую повиноваться голову и продолжая удерживать, спросила: – Как по-твоему, похожа я на несчастную? Ну, посмотри же внимательно.
И не дожидаясь, пока в глазах Остина исчезнет удивление, прильнула к его губам.
Они долго молча смотрели друг на друга, пугаясь неточных слов.
– А это, Лиза, что значит это? – он вытащил из-под одеяла правую, здоровую руку и показал на полоску пластыря, идущую по тыльной стороне предплечья. Она ухватилась за кончик и потянула клейкую ленту. В грязных разводах на белой коже едва различалось: "Я люблю тебя".
– А это – это значит только одно: я теперь твоя семья, Остин" сказала Алиса по-русски раздельно и веско, как учат детей грамоте.
10
Позвонив домой в Париж после того, как Остапа, наконец, выпустили из больницы, Алиса сказала матери:
– У меня для вас с бабушкой две новости: во-первых, в Бразилии всех собак и кошек зовут Алисами. Во-вторых, я выхожу замуж и хочу видеть здесь вас послезавтра.
В трубке долго молчали и, наконец, Елизавета Григорьевна робко откликнулась:
– Я не всегда понимаю твой юмор, девочка. Повтори еще раз поспокойнее и помни, что ты говоришь с больной старой женщиной!
– Мамуля, мы с Остином решили пожениться, понимаешь? С Остином Брауном! – Алиса подула в трубку. – Ты слышишь, мама?
Телефон снова замолчал и были слышны отдаленные голоса, восклицания и даже всхлипы. Когда Елизавета Григорьевна заговорила, голос ее дрожал:
– Прости нас, старых дур, детка. Мы просто обалдели от радости. Ведь лучше и придумать невозможно – уже и не мечтали, не загадывали!
Бракосочетание во Флоренции было скромным, никто, кроме родных, Альбертаса, Лауры и Доры не был осчастливлен приглашением.
Доктор, извинившись, что выйдет за подарком, вернулся минут через пятнадцать, заинтриговав присутствующих. Большая коробка с пышным бантом подозрительно дергалась в его руках. Алиса нетерпеливо распутала ленту, обнаружив абсолютно черного, тупомордого щенка, с большой наклейкой пластыря на боку.
– Похоже, это – дружеский шарж? – усмехнулся жених, показав на свою руку, где была знаменитая подпись.
– Ах, Остин, вовсе нет! Вышло случайно. Я узнал, что Алиса хочет черного пса. У нас есть виварий, куда собирают бездомных бродяжек, но там не было ничего подходящего. И вдруг привозят этого, еле живого, прямо из сгоревшего дома. Бедняге сильно досталось, придется еще подлечить ожог на боку. Но он уже весел и по-моему – страшно везуч.
Щенок нещадно мял толстыми лапами белую блузку невесты, стараясь лизнуть ее в нос. Алиса жмурилась и счастливо улыбалась.
– Мне сказали, что это будет овчарка, наверняка огромная, – радовался произведенному эффекту подарка Жулюнас.
– Кто бы не вырос – это будет добрая и ласковая собака по имени Том. Если в Рио гуляет свирепый кобель – Алиса, то у нас будет добряк Том!
В августе Алиса и Остин обвенчались в Париже в Русской церкви – в той самой, где четыре десятилетия назад венчалась чета Грави. А в сентябре навестили Остров, где и было получено приглашение для господина Брауна на открытие новой клиники Динстлера. Известие о бракосочетании, по негласной договоренности супругов, не разглашали среди французских друзей, но Арман Леже был в курсе дела – его источники информации работали отменно. Он придерживал новость, ожидая встретить у Йохима чету Браунов и потрясти всех известием. Но увидав одинокого Остина и переглянувшись с ним очень значительно, смолчал.
Алиса категорически отказалась составить мужу компанию. Мысль о том, чтобы произвести сенсацию на новоселье Йохима, казалась ей мало привлекательной. Остин вернулся довольный, рассказывал о новом доме и клинике Динстлера, о его жене и неожиданном деловом энтузиазме.
– Ты бы его просто не узнала! Элегантен, уверен в себе, энергия так и брызжет. И эта Ванда – плотненькая такая блондинка, глаза блестят и слушает мужа с открытым ртом.
– А красный "мерседес"? Ты не заметил у них есть красный "мерседес"?
– Да, вроде... – удивился Остап. – Арман говорил нечто вроде: "Гоняет доктор по горам на своем огненном авто, как ведьма на метле!" А что?
Алиса подошла к чернеющему окну, вглядываясь в темноту, в ту сторону, где за морем, за горами, в доме на альпийской лужайке, в синей бархатной спальне, спал, обнимая жену Йохим.
"Благодарю тебя, Господи, что все так, как есть... Что сберег, сохранил его. Что дал силу и радость – не отступил, не оставил, услышал..."
Незаметно подошел Остин, сгреб жену в охапку, тесно сомкнув за ее спиной руки:
– Не выпущу – никогда теперь не выпущу... Я становлюсь суеверным, трусливым и глупым. Не могу привыкнуть к своему счастью. Видеть тебя каждый день, каждый час быть рядом – незаслуженный, грандиозный подарок! А чем расплачиваться и с кем?
– Ты хитрющий, у тебя с Высшими силами особые счеты. За тобой числится несметное множество благородных поступков, у тебя бездна великодушия и целое море изящества! – Алиса сопровождая каждую характеристику штампом поцелуя.
– Изящества? Что-то не очень мужественный портрет получился.
– Особого такого чувства гармонии, – настаивала Алиса. – Ты не можешь поступить некрасиво не только по законам нравственности, но и от наличия какого-то глобального эстетизма. Ты будто танцуешь балетную партию где-нибудь в Ковент-Гардене или московском Большом, а действительность эта, разная-преразная, порой многопудовая, витает в твоих руках, словно кисейная Виллиса... А многомиллионный "зал" замер в восхищении!
– Эх, милая! Достаточно одного Высшего наблюдателя и судеи, что бы стараться изо всех сил. Теперь на меня будешь смотреть ты. Постараюсь не разочаровать тебя, девочка.
С первых дней их совместной жизни Алиса узнала о муже все. Не нарушалась лишь границу его "дела" и то лишь там, где Остап расставил красные флажки опасности. Алиса поняла, что любит и гарного хлопчика, уходящего на войну, и девятнадцатилетнего вдовца, потерявшего Вику, и ожесточившегося зуевского ученика, предавшего родину, чтобы помочь этой родине выжить, и того романтического Монте Кристо, который всегда восхищал ее сказочным благородством.
Алиса узнала, что остановив самоубийство Лукки и упрятав ее в Рио, Остап ринулся спасать Виченце сам, не успев организовать поддержку. Он, в сущности, уже больше чем генерал, вновь стал солдатом, отбивая у банды чужого парня. Ведь Остап знал то, чего еще не поняла Алиса: заложник был сыном ее жениха Лукки Бенцони. Это уже подоспевшая позже полиция обнаружила труп преступника и двух запертых в подвале громил, державших в заточении парня. А поблизости от места происшествия был найден безымянный бродяжка с простреленной грудью, все пытавшегося куда-то ползти.
– Эй, мужик, – сказал мне лейтенант, – ты так от страха сам до кладбища доползешь. Понимаешь, мне нельзя было засвечиваться, а я уже совсем плохо соображал... Исчезновение из палермской больницы – целиком заслуга друзей, перетащивших меня, как багаж, через океан. Я ничего и не почувствовал – только радость, увидев растерянную физиономию Альбертаса... – Остап сделал грустное лицо: – А самое страшное, знаешь, что было? Вода. Высадив тебя ночью в этом немыслимо привлекательном лиловом джемпере (кстати, я действительно тогда ограбил проститутку: подцепил девочку, заставил раздеться... выложил деньги и скрылся с барахлом), и проводив твое волнующее "мини" тоскливым взором аж до самого светящегося подъезда аэровокзала, я залез в машинную аптечку и заклеил пластырем твой автограф. Ты так потрясла меня, девочка, этим признанием, что я намеревался хранить его до гроба. Но не тут-то было – стрельба, кровища, больница, душ! Представляешь, как крутился я, сохраняя сокровище? Это был, пожалуй, самый героический поступок в моей жизни.
– Но зато, какой эффект! Сразил меня наповал, как залп "Авроры" темное прошлое. Впрочем, залпа, кажется, не было... А ты, постой... Уж не сам ли написал этот лозунг в больнице? – заметила Алиса хитрую улыбку Остапа.
...Они много путешествовали. По всему миру у Брауна находились неотложные дела, везде его ждали, а потом стали ждать и Алису, подготавливая к ее приезду трудных больных. Весть о ее даре распространялась несмотря на то, что госпожа Браун всегда сохраняла инкогнито. Кроме того, "госпожа Елизавета" работала бесплатно.
К дню рождения Остапа Алиса сделала подарок: вместо старой, одряхлевшей яхты в бухте Острова стояла новенькая, сияющая Victoria. Но и муж не остался в долгу, положив однажды утром на постель перед носом жены газету. Он, насвистывая, брился в ванной, пока Алиса, трудно соображая, изучала статью о вражде двух мафиозных кланов, завершившейся страшным кровопролитием. Снимки запечатлели разрушенные взрывом стены неапольского ресторана и портреты тех, кто был погребен под ними.
– Ого, вот это бойня! Только из высшей команды семеро. – ужаснулась Алиса, ознакомившись с отчетом о происшествии.
– А среди них – все враги Бенцони, – отозвался Остап, включив душ и запев: только под шум струй он позволял себе это удовольствие.
– Вижу, ты сильно грустишь, – заметила Алиса оживление мужа.
– Разумеется! Мы сегодня закажем Доре роскошный ужин – помянем врагов. Твой Лукка теперь абсолютно чист, а вот мне – пора грехи замаливать.
– Ты причастен к этому взрыву, Остап? А ну сейчас же иди сюда! – не на шутку испугалась Алиса.
– Угу, – промычал он, застегивая под подбородком рубашку. – То есть взрывчатка и идея – их. Я только разослал приглашения.
11
..Зимой во Флоренции идет дождь и часто бывает ветер, особенно на холме, завывая в трубах продрогшего Каса дель Фьоре и мотая за окнами лозы растрепанного плюща. А когда в декабре появляется солнце, так сильно надоедающее летом, то это почти праздник. Просыпаться от теплого луча на подушке, если уснул под жестяной грохот ливня, особенно радостно. И вдвое если ты не один.
Остап и Алиса сильно задерживались к завтраку, поэтому Дора, старательно готовившая стол каждое воскресенье, встретила их сурово:
– Целый час уже под дверью хожу, терпенья совсем нету – тут без вас такое творится! – И с грохотом распахнула дверь на террасу, где на скамьях, на столе и на каменных плитах пола стояли ящики с чудесными лиловыми цветами, обласканными ярким солнцем. – Вот, полюбуйтесь! Чуть свет доставили целый автомобиль и это в придачу. – Дора передала Остину толстый конверт.
В конверте оказалась "Инструкция по устройству обогреваемых теплиц", объемный научный труд "История пармских фиалок" и карточка: "Профессор Джулио Карр и граф Бенцони. От фирмы "Бенцони и сын – с благодарностью".
– У меня такое ощущение, что пора умирать – уж больно все хорошо складывается. Даже страшно, – прижалась к мужу Алиса. – Да нет, Лиза, теперь умирать некогда – полно забот: надо срочно строить теплицу и... и жить! – голос Остапа дрогнул. Он умолк, чувствуя как захватило дух от восторга: зимнее, ярко синее небо, встрепенувшаяся под яркими лучами Флоренция и Алиса, сидящая среди цветов в золотом ореоле рассыпанных по-утреннему роскошных волос...
В конце зимы умерла Александра Сергеевна. Быстро и страшно, не успев причаститься и проститься с близкими. Инсульт – левая щека быстро почернела. Прибывшая по срочному вызову матери Алиса не узнавала бабушку. Смотрела на чуждое сухонькое тело в гробу и невзначай оглядывалась, ища ее взглядом среди живых – легкую, светлую, радостную. Старинная подруга бабушки Полина Дюваль промелькнула в кладбищенских аллеях на сверкающем инвалидном кресле. Фамильное захоронение Грави, имеющее уже с дюжину солидных могильных плит, приняло новую гостью.
– Уже, наверное, встретилась там с Алексом и Сашенькой Зуевым, да и мой отец, неведомо где почивший, заждался, – прошептала дочери Елизавета Григорьевна.
– Когда у меня спрашивали про родных, я всегда думал об Александре Сергеевне. Больше у меня родни на этом свете не было. Давно, уже очень давно, – Остап тяжело пережил эту потерю, утратив какой-то огонек, неизменно освещавший его, будто сразу повзрослел и отяжелел. Присматриваясь к мужу, одержимому не свойственной ему, непробиваемой серьезностью, Алиса поняла – здесь не только печаль, а глубокая, хорошо скрытая тревога.
Он стал часто отлучаться, пропадал по несколько дней и на вопросы Алисы отмалчивался. Она не могла уснуть, проводив мужа, просиживала ночи у очага на кухне, в котором было что-то уютное, сказочное, деревенское в отличие от парадных каминов, скучающих в комнатах. Алиса неотрывно смотрела в огонь, выискивая в его танце загадочные иероглифы. Время останавливалось, мысли растекались, тихо позвякивали спицы в руках Доры, склонившейся над очередным носком.
– И кому во Флоренции нужны теплые носки, старушка моя милая? Ну вылитая Арина Родионовна... – бормотала в полусне Алисы.
– Для больных твоих, хворых-убогих стараюсь. Знаю, как у стариков ноги зябнут, – возразила Дора. – Да и шерсти не пропадать же – вон целый мешок, брат со своих ангорцев настриг... В Каталонии у нас луга! Нету нигде больше таких – пышные, сочные. Оттого и шерсть вон какая пухлявая.
– Да тут у тебя – хоть на ярмарке торговать. Дай-ка мне вон те, длинные, – Алиса натянула носки. – Смотри, действительно, мягко! – А эти для кого связала, крохотные?
– Как для кого? Для ребенка вашего. Будет скоро – мне гадалка слепая сказала, – проворчала Дора, знавшая, что затронула болезненную тему. – И не спорь! Молода еще со старухами спорить.
Алиса поперхнулась невысказанной болью, молча встала и ушла к себе...
Остап прибыл неожиданно, поздно ночью и сразу позвал:
– Лиза, Лиза, смотри, кто здесь у меня! – он осторожно вытаскивал с заднего сиденья большой сверток, завернутый в плед. Женщины застыли у порога, радостно завизжал, запрыгал, пытаясь достать ношу хозяина, проснувшийся Том.
– Да иди же сюда, жена! Приготовьте постель, Дора, и уберите собаку. Она может испугать нашу дочь!
В спальне горела оранжевая лампа, небрежно рассеивая тот особенный свет, который умел зажигал на своих полотнах Рембрандт. Большая затемненная комната, люди, застывшие в полумраке над кроватью – а в центре – в светящемся венце, падающем из-под абажура – спящий ребенок. Девочка, с нежным профилем камеи на подпирающей щеку ладошке и кольцами черных волос, разметанных по атласу.
– Пресвятая Богородица, дева Мария! – перекрестилась Дора, быстро шепча молитву. – Вот чудеса-то! Уже, наверное, годочка три. Вылитая мать, а волосы – отцовские!
Уведя Алису в гостиную, Остап смотрел на нее так, будто только что завоевал полмира и бросил эту тяжкую ношу к ногам жены.
– Ну вот, Лизанька, теперь у нас и вправду – семья! – тряс Остап за плечи обомлевшую Алису. – А это ее документы.
Остап развернул свидетельство о рождении Антонии Браун, рожденной 12 марта 1971 года, в Лос-Анжелесе. Отец – Остин Браун, мать – Алиса Браун, урожденная Грави.
– Боже! Март в Лос-Анжелесе? Где были мы в этот день?.. Да объясни же, Остап! – Алиса чуть не плакала, губы дрожали, пальцы, вцепившиеся в его рукав, побелели от напряжения.
Остап полез во внутренний карман и протянул ей томик Библии в кожаном переплете с серебряными застежками:
– Это та самая, бабушкина, помнишь? На Рождество она подарила ее гостю – твоему юному доктору.
Алиса открыла первую страницу.
"Апрель 1974. От Йохима-Готтлиба Динстлера – Тебе" – прочитала она косую лиловую надпись и огненные буквы, плясавшие ногами в огне очага, как части рассыпавшейся шарады, торопливо и ладно собрались в слова, а слова объяснили ей все. Когда Остап подошел к жене и, взяв за руки, бережно усадил на диван, чтобы начать рассказ, она остановила его:
– Не надо, милый, потом, потом. Я уже все поняла. – Алиса посмотрела странно, бездонными крыжовенными глазами, в которых светло и торжественно улыбалась тайна.
***
В самом начале лета 1978, когда к завтраку на террасе была подана собственная клубника, Остап решительно объявил:
– Собирайтесь, девочки, через неделю едем на Остров!
– Наконец-то! – обрадовалась Антония. – А то всю жизнь – одни обещания: Остров да Остров! Даже Том там был, а мне не показывают. Я ведь молодец, правда, мама – Фрау Линда мной очень довольна.
Девочка свободно болтала по-русски и по-итальянски,
перестав путать языки уже лет с пяти, а вот немецким занималась всерьез – грамматикой и письмом.
Алиса прикрыла скатертью вечно торчащий из-под стола собачий нос и серьезно посмотрела на мужа.
– Что-то случилось, млый?
– Нам всем пора подвести итоги.
12
– "Нам всем пора подвести итоги," – сказал я тогда Алисе и вот мы здесь, – трубка Остина давно погасла, над притихшими людьми, над затаившейся гладью моря и мерцающей полосой Ривьеры распахнулся звездно-бархатный купол.
– Наверное, я редко смотрю вверх, а все больше под ноги, чтобы не свалиться или не раздавить какую-нибудь мелкоту. И никак не могу привыкнуть к этой огромности. – Остин облокотился на перила, подставив лицо бледному свету. – Тайна бытия
– дневная абстракция, влекущая ученые умы, становится в такую ночь твоей личной, насущной реальностью, подступающей вплотную... "Кто я?" "Зачем я?" – эти вопросы донимают, навер
ное, даже какого-нибудь работягу, очнувшегося под забором после веселой гулянки. Если, конечно, ему посчастливилось продрать глаза на деревенской околице, в звездную полночь, да еще – лежа на спине... А те, кто полюбопытнее, заглядывают в бездну сами, напрашиваясь на диалог с мирозданием, историей, судьбой... Вот послушайте:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит...
Незнакомый язык звучал грустно и напевно. Стоящая рядом Алиса подхватила:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
– Великий русский поэт Лермонтов написал это чуть ли не полтора столетия назад... Перевести трудно, но это как раз о том, что чувствуем сейчас мы. На то он и великий, чтобы знать про каждого самое главное...
– Как правило, в дружеской беседе к высокой поэзии прибегают тогда, когда хотят оторваться от житейского ли скрыть нечто важное, – начал Остин. – У нас нет выбора, друзья. Сегодня мы должны хранить тайну, обращаясь к иносказаниям. Мы все знаем больше, чем можем сказать. Судьба разыграда интереснейшую партию, не назвав ни проигравших, ни победителей. Уверен, что завершен лишь первый круг, завершен нашей общей победой. Несмотря ни на что, мы вместе, мы еще сильнее связаны между собой и, надеюсь, все также доверяем друг другу. – Остин испытующе посмотрел на присутствующих, остановив взгляд на Ванде. В ее глазах стояли слезы.
Йохим крепко сжал руку жены, призывая ее к терпению.
– Это очень непросто быть участником такого сюжета, в сущности, быть избранным, – Остин присел рядом с Йохимом обнял его за плечи. – Спасибо волшебному дару Пигмалиона, сумевшему смешать узы крови, дружеской симпатии и неукротимую жажду прекрасного в высокопробный сплав любви.
– Там, в тишине своих комнат, спят наши дети, – сказала Алиса. Пройдут годы, и в этот же день, повзрослевшие и мудрые, они встретятся здесь, чтобы вынести приговор нам, взявшим на себя ответственность быть не как все. Нам всем – и каждому в отдельности – одиноким путникам перед лицом вечности.
Как раз об этом всем, мне кажется, и говорит Лермонтов. Жаль, что вы не знаете русского языка. Хотя... – Алиса задумалась, припоминая. – есть хороший французский перевод. Слушайте!
Она прочла стихи и замолчала, наслаждаясь значительной тишиной.
– Как видите, здесь добавить совершенно нечего. Совершенство – это и завершенность и до-о-олгое многоточие. Что скажешь, Ёхи?
Под обратившимися к нему вопросительными взглядами, Йохим сжался, набрав полную грудь воздуха и крепко стиснув зубы. В разразившуюся тишину хлынул цикадный звон, заполняя долгую, бесконечно долгую паузу.
– А все-таки – он блестит! Кремнистый путь – блестит! – выдохнул Динстлер свое открытие.
– Ах, дружище, ты клюнул на приманку, упустив главную добычу, вмешался Дани. – Главное здесь, у Лермонтова, – Путь и Туман. Туман – это загадочно и жутко красиво. А путь – это движение! Это значит – еще не конец!
