Текст книги "Камень первый. Холодный обсидиан"

Автор книги: Ольга Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Но почему-то больнее всего резанули по сердцу мелкие вещички, выпавшие из книг: засушенные меж страниц цветы, каким-то чудом сохранившие яркие краски, замысловатые бумажные фигурки, становившиеся объемными, стоило легонько потянуть за краешек, оттененный чернилами, письма… «Милый мой Серёжа, юный Омнис прекрасен! Быть может, он залечит наши раны, и мы сумеем…» – дальше – сплошное багровое пятно крови… Невосстановимо. По крайней мере, без магии.

«Что же я натворил…» – горько подумал Кангасск. Его даже не особо заботило теперь, как сильно ему за это попадет. До слез жаль было Времени и Памяти, хранившейся в вещах.

Быть может, следовало отнестись к этому философски, ибо всему на свете однажды приходит конец. И чаще всего – вот так внезапно и нелепо. Но для этого надо как-то успокоить растревоженные эмоции и чувства, а этого Кан не умел.

В попытке хоть что-то поправить, он стал возвращать вещи и книги на место. Что-то он расправил и почистил, но большая часть не подлежала такому восстановлению.

Кангасск вновь бережно взял в руки мокрое, окровавленное письмо. И что с ним делать? Просушить для начала… Он развернул лист и с удивлением заметил, что от него отлип кусочек картона, столь же непоправимо залитый кровью.

Это была картина. Маленькая. Кан поднес ее к глазам да так и замер, разглядывая…

Нет, кисть художника не касалась ее. Слишком точно, слишком детально и беспристрастно была она выполнена. Словно окно в то мгновение, застывшее навсегда.

Окно. В другой мир… Кангасск сразу узнал город вдали – тот самый, что был изображен на гобелене в его комнате. Стеклянные башни; странные дороги… И что-то летит в небе, оставляя за собой ровный облачный шлейф. Нет, это не дракон.

На переднем плане, обнявшись, стояли миродержцы. Они улыбались так счастливо, что у Кана все задрожало внутри. И Серег держал на руках маленького лохматого мальчика, который смеялся и тянул ручки к чему-то впереди него…

– …Кангасск? Ты здесь, Кангасск? – едва услышав голос, Ориона, Кан вздрогнул и необычайно проворно одной рукой спрятал письмо и картинку в карман. – О Небеса, Кангасск, что ты с рукой сделал? – действительно, бинт уже успел намокнуть и выглядел устрашающе.

– Это несчастный случай, – повинился Кан и даже попытался пошутить: – И кто только додумался реактивы на шкаф поставить?..

– Серег, – пожал плечами Орион. – Он же высокий, ему со шкафа что-нибудь взять, что тебе со стола… – и вдруг спохватился: – Да брось ты эти стекла! Я потом уберу… Давай я исцелю твою руку.

– Нет, не надо, – отказался Кан, поразмыслив секунду. – Я в Ивене подслушал простенькое исцеляющее заклинание, все хотел попробовать… Рана-то пустяковая, как раз…

Так прошло два часа. Кангасск все камлал над своей рукой: у него долго ничего не получалось. Он никогда не был хорош в «опустошении ума», как Осаро, пока ситуация не припирала его к стенке, потому боль мешала сосредоточиться и занудный стишок приходилось бубнить снова и снова. Правда, после того, как он посыпал рану обезболивающим порошком, дело пошло на лад. Но все равно – полного заживления ждать оставалось еще день-два.

Орион восстанавливал книги. Заклинание ресторации беззвучно отзывалось в сердце Кангасска снова и снова, поневоле он его запомнил. Времени сын звезд не жалел; он работал, как ювелир, над каждой кляксой, над каждым багровым пятнышком. И понемногу восстановил все. Так и подмывало отдать ему последнее, что требовало заботы: письмо с маленькой картинкой. Кан и сам не понимал, почему б ему этого не сделать, ругал себя и стыдил. Ничего не помогало.

Едва подлатав больную руку, он сказался Ориону уставшим, извинился, и пошел к себе. Он даже дверь изнутри запер, прежде чем снова взглянуть на письмо и картинку…

Долго Кангасск не мог оторваться от нее, и в мыслях его не было ни единого слова. Потом осторожно, очень осторожно, он попытался коснуться чуждым пока заклинанием ее запятнанного краешка, просто чтобы попробовать.

…Каково это – пытаться повторить заклинание, которого ты никогда не слышал, только чувствовал? Наверное, это похоже на то, как глухой слепец учится говорить, чувствуя вибрацию горла учителя…

…Звезд на северном небе бесчисленно много, но, когда смотришь в телескоп – их еще больше… На огромной, точно плато, открытой всем ветрам вершине Одинокой Башни, высилась Звездная Стела, словно игла, воткнутая в середину ровной каменной поверхности. Она возносила наблюдателя выше самой высокой вершины Омниса, ближе к звездам. Кангасск и Орион стояли на этом последнем земном этаже; полукруглая крыша Стелы двумя створками открывалась небу, точно огромный глаз, а тяжелая машина телескопа медленно поворачивалась, следя за звездами.

Здесь было зверски холодно, Кану с непривычки не хватало воздуха, но он не мог оторваться от созерцания неба…

– Это всё – обитаемые миры? – говорил он, задыхаясь.

– Не все, – мягко отвечал Орион. – Но многие.

– Даже не представить… – восторженно прошептал Кангасск. – И среди них есть мир, откуда пришли миродержцы?

– Есть. По молодости, – Орион улыбнулся далеким воспоминаниям, – я даже искал его. Мечта была сумасшедшая – найти и смотреть на него; на ту звезду, под которой они родились с разницей всего в полгода. Но потом я стал старше и смирился…

– А как звался этот мир?..

– О, он был столь древен, что люди забыли, как он звался вначале. К тому времени, как родились сначала Влада, а потом Серег, тысяча языков была в нем, и на каждом сам мир и его солнце имели свое название. Можно было посвятить всю жизнь одной этой тайне – да так и не узнать ничего в конце… Парадоксальный мир…

– Города из стекла… – проронил Кангасск.

– И чудеса без всякой магии… – вторил ему Орион. – Целый мир, потерявший связь с магией! Но помнящий о ней, тоскующий о ней. Словно ослепленный художник, который помнит, как все было…

Молчание. Звёзды. Мерцающий Жисмондин в оке телескопа распадается на две звезды, связанные единым сиянием… Обитаемый мир, где на восходе поднимаются в небо два солнца, и люди там привычны к небывалой жаре, смуглы и прекрасны.

– Откуда ты понял про города, Кан? – хитро прищурился Орион. Глаза его, обычно золотисто-карие, точно застывшая смола, были черны в ночи. – Разгадал гобелен?

– Да… – виновато усмехнулся Кангасск. – Но только после того, как нашел картинку.

Он вытащил картинку из внутреннего кармана плаща и создал над ней маленький Лихт, так чтобы тот хорошо освещал ее своим мерцающим неярким светом.

– Я залил ее кровью в тот день, в лаборатории, – объяснил Кангасск. – И взял на ресторацию. Посмотри: вроде бы пятен не осталось…

– Ай да Кангасск! – Орион звонко хлопнул его по плечу. – Заклинание подслушал?.. Хитер!

Это фотография называется. Снимок с реальности, а не картина. Должно быть, Влада забыла ее в книге да так и потеряла пару тысяч лет назад. Помню, она расстраивалась…

– Верни ей, – Кан протянул Ориону фотографию. – Наверное, это важно…

– Нет уж. Ты верни, – сказал Орион, решительно отстранив его руку. – Твое право…

Влада… Учитель… Сколько раз Кан пытался представить, о чем она думает, в каком свете видит то, что происходит в Омнисе… пытался – и не мог. Похоже, это было за гранью его понимания: пропасть в пятнадцать тысяч лет лежала между Учителем и Учеником, невосполнимая, звездная пропасть.

Для Владиславы Воительницы небывалое событие мирового значения – лишь всплеск на поверхности Реки Времени, а жизнь маленького смертного Кангасска Дэлэмэра – едва ли рябь от ветерка.

Но, глядя на очищенную от крови фотографию, не истлевшую и не поблекшую за пятнадцать тысяч лет, Кан не мог представить Владу такой. Слишком искренним было пойманное мгновение поистине человеческого счастья…

…Утро выдалось серенькое. За окнами мельтешил колючий белый порошок, и эта суета тоже именовалась снегом, так же, как тяжелые пушистые хлопья, медленно, с достоинством опускающиеся на землю под лучами солнца. Равнять их – это как именовать любовь к другу, к Учителю и Любовь одним и тем же словом…

Мелкая, суетная метель за окном, – а значит, не стоит сегодня выходить из башни.

Решив, что этот день ничем не хуже любого другого, Кангасск пошел искать Владу.

Он нашел ее в саду – запертом в чреве Башни, освещенном электрическими лампами искусственном саду, – на полянке. Его привел сюда плач губной гармошки, на которой, словно озвучивая собственные мысли, играла Влада.

– Доброе утро, Учитель.

Изначально веселая мирумирская песенка, исполняемая в миноре, оборвалась.

– Доброе утро, Кангасск, – ни тени грусти в голосе. – Какие планы на сегодня?

– В общем-то, никаких, придумаю что-нибудь… – Кан растерянно замолчал и присел рядом. – Я нашел фотографию. Она случайно выпала из одной книги. Орион сказал, ты искала ее, – и протянул ей маленький картонный прямоугольничек. – Я еще восстановил письмо… Я не читал его, честно… вот…

Губы Владиславы тронула улыбка. Как солнце в морозный день, как слабый отсвет того, былого счастья.

– Это ваш сын? – робко спросил Кангасск.

– Да… – вздохнула Влада и перевернула фотографию обратной стороной вверх. – Тот самый… ключик от счастья… который потерян.

Дрянное любопытство толкнуло спросить:

– Но почему… вы не завели второго ребенка, здесь, в Омнисе?.. – в конце концов, он не совсем «не читал» то письмо.

– Это не замена, Кангасск, – на удивление спокойно возразила Влада. – Я знаю, тебе пока трудно представить. Но представь, что взамен живого, настоящего, твоего ребенка, тебе предлагают завести второго, в другом мире, который ты, скажем, видишь во сне. Будет ли это заменой?

– Нет… но я не понял… Разве Омнис для вас – сон? И я тоже – сон? Я ведь живой!..

– Сон – не значит «то, что не существует». Это такая же реальность, только несколько иного плана, такого, что в ней ты не можешь присутствовать полностью. Ибо какая-то часть тебя остается там, где ты был рожден. Под той звездой. На той планете. Это не значит, что нам все равно до того, что будет с Омнисом. Нет. Его боль станет нашей болью, как бывало уже не раз. И тебя я люблю, Ученик, и не сомневаюсь, что ты живой… Пойми только то, что мы не совсем присутствуем здесь, я и Серег. Наш ребенок, рожденный в Омнисе, был бы плоть от плоти этого мира. Мы вырастили бы его, увидели бы, как отгорела б его смертная жизнь, как он возмужал бы, и как встретил старость… и умер…

– Но Орион – бессмертен! И даже этому… коту Экспонату двести лет!

– Орион – не кровь от крови нашей. Он – творение. Как поэма, как песня, которые живут вечно… Экспонат же – результат экспериментов Серега над живой материей. В этом коте уже больше магической субстанции, чем живого. Это путь в никуда.

Кангасск долго молчал и сидел, насупившись.

– Я понимаю, это сложно принять так сразу… – начала было Влада.

– Нет, я понял, – сердито буркнул Кангасск. – Я и не думал, что вы с Серегом – люди. Но и сном себя не считал…

– Во сне мы посещаем другие миры, – с пронзительной грустью сказала Влада. – Без громоздких космических кораблей мы в одно мгновение преодолеваем такие расстояния, которые и не снились любому телескопу. Если ты видишь что-либо во сне, значит, оно существует, Кангасск. И ты в этом мире – случайный гость. И твое сознание обретает некую плоть, чтобы общаться, видеть и слышать, так?

– Ну, так… – Кан недовольно, но согласился.

– …Хочешь увидеть мир-первоисточник?.. – последовал простой вопрос.

– Что?! – Кангасск встрепенулся от своего угрюмого оцепенения. – Как? Где?.. Хочу!

– Позднее я научу тебя управлять снами. А пока просто покажу. Ложись… прямо на траву, не бойся, не замерзнешь… и закрывай глаза…

Глава четырнадцатая. Вторженец

Затерявшись на бескрайней равнине, глядя прямо в колючую метель, сквозь владения Серега шел человек. Он жестоко кашлял и пытался кутаться в плащ, но холодный ветер был неумолим.

Путь этого пожилого мужчины был так долог, что поклажи у него почти не осталось – только тяжелый, раздутый до невероятных размеров лабораторный журнал.

Человека звали Нэй Каргилл, и он когда-то верил, что это имя должно звучать по всему Югу и Северу, и Ничейной Земле. Верил, пока не настал момент истины – когда личная гордость и выгода стыдливо отступили перед блеском истинного открытия. Нэй и сам был ослеплен им. Иначе оставил бы его на рассмотрение коллегии Университета Серой Магии и спокойно дожидался часа своей славы, а не ринулся искать самого Серега здесь, в сердце холодной негостеприимной земли, где, насколько хватает глаз, нет ни одной, даже самой бедной, деревеньки, не говоря уже о городе.

…Мороз доконал его; от метели негде было укрыться, он почти потерял направление в этой кутерьме и с трудом отличал землю от неба. Оставалась лишь надежда на то, что его встретят. Если не сам Серый Инквизитор, то кто-нибудь из его слуг. Надежда таяла, ибо Нэй замерзал…

Он не был практикующим магом, но даже будь он таковым, вряд ли теперь у него хватило бы сил сколдовать что-нибудь здесь, в царстве Хоры Лунарис, чтобы согреться. Власть снега, ветра и холода почти не оспорима здесь…

Кангасск пропал. Хотя нет, оставил в лаборатории записку с извинением и просьбой искать его в оружейной, если что. Так что Орион направился в оружейную.

– Привет, – сказал он, закрывая за собой дверь.

– Привет, – тускло отозвался Кангасск. Он был занят и, похоже, уже давно…

– Что ты со своим мечом творишь?

– Снимаю гарду…

– Зачем?..

Кан отложил работу и поднял глаза.

– Ты слышал о Сохраняющих Жизнь? – спросил он.

– Воины милосердия… – Орион задумчиво потер подбородок. – Слыхал, а как же.

– Так вот, я хочу быть Сохраняющим Жизнь, – упрямо заявил Кангасск.

– Это достойно похвалы, – не стал спорить сын звезд. – Дай-ка догадаться, что тебя к этому привело… Должно быть, Влада показала тебе мир-первоисточник…

– Ты знал, – тяжело выдохнул Кангасск. – Ведь это ТВОЯ мечта была, Орион, ты должен был его увидеть! И не звезду, издалека. А как я, во сне…

– Да, я знал, – беззаботно отозвался тот, обходя рабочий стол и чертя что-то пальцем в пыли. – Со времен Малконемершгхана миродержцы молчат насчет своего мира. Этот малый был первым и последним Учеником, которого посвятили в тайну, и из этого не вышло ничего хорошего. Но я верно угадал, что, если вернуть Владе или Серегу снимок их прошлого, завеса приоткроется на единый миг.

– И зачем ты потратил этот миг на меня?! – Кан вдарил кулаком по столу; зазвенели инструменты.

– Не злись, Кангасск, – мягко ответил Орион, – ты меня пугаешь, честное слово… Если бы я нашел письмо и фото, я бы их вернул и, возможно, полюбовался бы на мир-первоисточник. Но коль уж судьба даровала это право тебе, отбирать его было бы низко и подло. Кем бы я был, по-твоему, поступи я так?

Кангасск не ответил. Вернулся к работе. Его мастер управился бы куда быстрее, но тут тяжело сравнивать…

Через некоторое время, он вздохнул и посмотрел на результаты своих трудов. Собственно, главный труд состоял в том, чтобы не смещать центровку меча, а это почувствовалось бы после снятия гарды, потому Кан заменил ее ободком тяжелого металла, того же веса, что и гарда. Несомненно, мастер поступил бы умнее… что поделаешь, эта мысль преследовала любое самостоятельное оружейное дело Кангасска.

– Я ведь пришел тебе новость сообщить, – обозначил свое присутствие Орион. Кану, остывшему от праведного гнева, теперь стало стыдно за все на свете… – К Серегу пришел гость, но, поскольку этой ночью оба миродержца отправились непонятно куда по своим делам, принимать его придется нам с тобой.

– Кто он? – без особого энтузиазма спросил Кангасск.

– Ученый… – пожал плечами Орион. – Похоже, сумасшедший гений, раз пешком отправился сюда искать Серега. Я подобрал его на подходе к архангелу и дьяволу. Бедолага заблудился в метели и уже готовился принять смерть. Представь себе, паковал в остатки плаща собственный научный труд, чтобы уберечь его от снега.

– Ого! – Кан посмотрел с восхищением.

– Да, храбрый малый, – сказал на это Орион. – Его зовут Нэй Каргилл. Я отправил было его в комнату – лечиться и отдыхать, так этот упрямец ни в какую: подавай ему Серега, и все тут. Нет его, говорю, я пока за него. Тогда давай, говорит, специалиста по харуспексам. Хмпф! – Орион шутливо фыркнул. – Он думает, у нас тут целый штат специалистов на любой вкус. Но спец по харуспексам у нас имеется, – он кивнул на Кангасска и жестом запретил тому возражать. – Он напился кофе, чтобы не дай бог не уснуть, и ждет нас. Идем.

Нэй Каргилл ждал их в гостиной. Видно было, что он только что расправился с горячим обедом, а потому, несмотря на струящийся по жилам кофе, изрядно клевал носом.

Но, едва Орион его окликнул, как Нэй встрепенулся, рывком поднял голову и заморгал, оглядываясь по сторонам.

…Кан представлял этого отчаянного человека иначе… Каргилл был стар; на висках и бороде, словно снег, лежала седина. Вдобавок он был высок и худ, и, судя по всему, вряд ли хоть раз в жизни махал мечом, бегал дальше ста шагов или утруждал себя тяжелой работой: оставалось загадкой, как он в одиночку прошел самую суровую часть Севера; такой боевой дух невольно вызывал уважение и уверял любого, что пред его очами – человек не обычный.

…Первым делом внимательные голубые глаза гостя метнулись к Кангасску и впились в харуспекс, висевший у того на груди.

– Открытая лицензия! – воскликнул ученый с эдакой профессиональной завистью. – Как ты умудрился получить такую, молодой человек? Должно быть, большой талант! Тоже изучаешь гадальные камни? Какой университет закончил? Южный, Северный? Мм?..

– Никакой, – с тихим вызовом произнес Кангасск.

– Ах, самообразование! – словно не заметив подвоха, с легким разочарованием отметил Нэй. – Прекрасно, коллега. Давай поговорим. Садись.

С грустным видом Кангасск сел напротив. Похоже, Нэй это заметил.

– Я буду краток, молодой человек, – сказал он, сочтя это достаточным утешением для молодого повесы, и откинулся на спинку кресла. За которым, точно тень, стоял Орион, и это было обиднее всего… – Более двадцати лет мы с коллегами изучали харуспексы. Естественно, на территории Ничейной Земли, где они не запрещены, так как добыть открытую, или даже закрытую лицензию нам не удалось. Мы ставили целью классифицировать их, изучить некоторые физические, химические и, конечно, «гадальные» свойства. И, как это всегда бывает в науке, открытие получилось случайно…

Началось все с одного случая, еще до отъезда в Ничейную Землю… У моей дочери была ручная зверушка, музыкальный жук. Он светится в темноте, как Лихт, и это вся примитивная магия, на которую он способен. Ну, это и так известно…

Кангасск покачал головой: он не слышал о таких.

– Ну да неважно, – замахал руками Каргилл. – В общем, однажды я нечаянно на этого жука наступил, ну, не заметил, бывает… Ребенок в слезы, трагедия… А жена у меня – практикующий маг, так она, добрая душа, бросилась животное исцелять. Раз-два – и жучок снова побежал. Только не светился больше. Тебе, должно быть, известно, коллега, что природные стабилизаторы разрушаются под воздействием искусственной магии. В общем, главное, дочка рада, и о случае забыли.

Только через пять лет, в Ничейной Земле я заметил, что жук так и льнет к харуспексам, и, пока он сидит на них, он способен светиться, почти как раньше, только гораздо слабее. Я еще тогда задумался, не лечат ли его камни, но, к сожалению, его срок жизни кончился быстрее, чем он восстановил свой прежний потенциал. Тогда мы с коллегами и начали серию экспериментов: при помощи искусственной магии у животных вызывались различной степени повреждения природного стабилизатора, затем этих животных привозили в нашу лабораторию на Ничейной Земле, где мы изучали воздействие на них харуспексов.

И недавно нам удалось исцелить поврежденный природный стабилизатор полностью. Это было сделано у Fea majalis и двух видов рода Sylpha. Особенно эффективен оказался харуспекс типа «красный глаз». Он отличается красным сиянием, идущим изнутри.

Я предполагаю, что подобные харуспексы способны излечить и человека, в случае, если в течение нескольких десятков лет он не будет получать дополнительного магического воздействия какого-либо из искусственных стабилизаторов.

Теперь ты понимаешь, дорогой коллега, почему я решил доставить это открытие лично Серегу: должна быть проведена реформа законодательства государственного значения, должен быть открыт институт харуспексологии. Что скажешь?..

Повисла тишина. Кангасск поднял глаза и встретился с серьезным выжидающим взглядом Ориона. От него ждали ответа, а он не знал, что сказать…

– В ваших экспериментах вы пытались излечить таким образом человека? – спросил он у Каргилла холодным научным тоном, к которому привык, листая отчеты Ориона.

– Нет, – замялся тот. – Но мы изучали людей, подолгу носящих харуспексы. В частности, жителей города Таммара…

У Кана при этом слове ёкнуло сердце. Кажется, интуиция пыталась что-то подсказать. Как бы там ни было, виду он не подал. А Нэй Каргилл тем временем продолжал:

– …У этих людей отмечаются необычные способности, к примеру, способность видеть будущее и даже читать мысли. Мы предполагаем, что это есть естественные свойства человека с полноценным стабилизатором. Анализ показывает, что у людей, носивших харуспекс (не «красный глаз», а обычный, обсидианового типа) в течение пятидесяти лет, стабилизатор восстановлен на 80 %. Но люди Таммара никогда не пользовались магией, посему, об этом я ничего не могу тебе поведать. Это требует не усилий нашего небольшого коллектива, а мощностей отдельного института… Когда я смогу переговорить насчет этого с Серегом Серым Инквизитором, молодой человек?

– Когда он вернется, – просто ответил Кангасск. – Он еще не сообщал…

Глядя, как Нэй Каргилл, прихрамывая, ковыляет к своей комнате, Кангасск в какой-то миг проникся к нему уважением, несмотря на то, что ученый не удостоил Ориона и словом, а с ним самим говорил, как с записным балбесом: все равно, этот человек нес некий ореол истинности… дело в его открытии, или в подвиге, который он совершил, добираясь сюда, неважно – был ореол, и, глядя на него, Кангасск не понимал сам себя. Пытаясь разобраться в том, что смешало его чувства, он еще долго будет тянуться к этому человеку. Чтобы понять…

…Прошло совсем немного времени – и становилось все яснее, что трепещущий ореол истины не есть постоянное состояние Нэя Каргилла, скорее мимолетный проблеск. А вот Нэй Каргилл настоящий начал все яснее проявлять себя.

Он по-прежнему в упор не замечал Ориона, но отчего-то часто разговаривал с Кангасском, причем разговоры как правило носили характер назидательный или блещущий знаниями. Редко после простейшего из этих разговоров Кангасск не чувствовал себя полным дураком. Этот человек возвышался над ним, как гора, и милостливо, точно щенку, разрешал «молодому коллеге» слизывать крохи знаний со своей ладони.

Оставалось поражаться, почему Орион, рядом с которым Каргилл – просто младенец, ведет себя совсем иначе…

– …Ты сведущ в магии, юноша? – спросил Нэй как-то. – Мне хотелось бы, чтобы ты сломал стабилизатор этому животному. Подойдет любое лечебное или боевое заклинание.

В переносной клетке за тройным магическим щитом трепыхалась мягкокрылая фея, и крялья ее, вторя названию, действительно хлопали мягко, издавая приятный и какой-то беззащитный звук.

– Ты мог бы сделать это сам, Каргилл, – произнес Кангасск с неохотой; ну претило ему вот так взять и цинично покалечить живое существо, просто потому, что Нэй так захотел.

– Это не по моей части. Я маг-теоретик, – нетерпеливо пробормотал ученый. – Ты поможешь мне или нет? Эта фея мне требуется для эксперимента, стабилизатор должен быть разрушен хотя бы наполовину.

– А в чем состоит эксперимент? – Кан смотрел на притихшую фею и тянул с решением.

– Чтобы объяснить тебе его суть, мальчик, мне придется вкратце изложить тут три курса университета. Как-нибудь потом. Делай пока, что я прошу, и все поймешь со временем, – как всегда, если не придираться к контексту, Каргилл был приветлив, дружелюбен и убедителен.

Кангасск нехотя повиновался.

Фея – существо боевое, опасное, и ее стабилизатор не так-то просто оказалось разрушить. Он потратил добрый час на это, применяя по очереди одно боевое (Суприм) и одно лечебное (Трит) заклинания. Жутко было представить, какой магией ответила бы на все эти манипуляции фея, не будь на клетке щита, направленного внутрь.

Наконец дело было сделано. Кан устало вздохнул; гадко как-то ему стало от этого поступка, хоть и знал, что старался на благо науки. Каргилл благодарностью его не одарил, вместо этого решил приоткрыть лаборанту завесу тайны:

– Теперь мы поместим ее в отдельную камеру для наблюдения. Могу я одолжить твой харуспекс? – вопрос был явно риторический, из раздела не подразумевающих возражений.

– Зачем?! – аж отпрянул Кангасск.

– Не переживай так, коллега, я не собираюсь выманивать у тебя харуспекс с открытой лицензией, – гордо усмехнулся Каргилл. – Я лишь отобью от него небольшой фрагмент, достаточный для эксперимента…

– Этого нельзя делать!.. – Кан был так поражен, что запинался на каждом слове. – Ведь это не просто камень… это подарок… его… его… он мне дорог! Я не позволю ничего с ним делать!

Человек, отрывающий серебристые руны от надгробия, откалывающий камень от древней статуи, вырезающий кусок из самой середины холста, на котором нарисован шедевр, – все ради удовлетворения сиюминутного любопытства – представился ему в тот момент. Кангасск и не подозревал раньше, что харуспекс, подаренный бойкой девчушкой, так важен для него, но сейчас он ударил бы Нэя Каргилла, вздумай тот хотя бы протянуть к нему руку.

– Дикарь… – брезгливо, сквозь зубы произнес ученый, развернулся на каблуках и, сердито топая, вышел из лаборатории. Громко хлопнула дверь…

Кангасск опустился на стул и склонился над столом, подперев рукой лоб и запустив пальцы в свою жесткую лохматую шевелюру. Гнев схлынул; теперь дрожь била его изнутри. Ему было плохо; в горле стоял ком, в груди словно переливалось что-то горячее. Он бы заплакал, будь он помладше, а так только болезненно моргал, тяжело переводя дух.

Никогда, никогда больше не сталкиваться нигде с Нэем Каргиллом. «Пусть бродит в Башне, где хочет, лишь бы не там, где я»…

Однако Каргилл после этого случая стал вежливее и даже добродушно предложил помириться. Кан не мог отказать, он вообще не умел подолгу обижаться на кого бы то ни было…

Теперь ученый чинно раскланивался с «молодым человеком» при каждой встрече, под настроение шутил и что-нибудь рассказывал о собственной жизни, но зато, если настроения не было, Кан бывал выставлен за дверь лаборатории, как котенок, мягко, настойчиво, со скучающими нотками в голосе.

Тема харуспекса больше не поднималась.

Увлечь «коллегу» хоть чем-нибудь Кангасску не удалось: ни тренировки, ни лыжи решительно не интересовали Каргилла. «Зачем это ученому? – строго вопрошал он и тут же уверенно отвечал: – Незачем»… А Кану было странно, почему Нэй боится попробовать хоть что-нибудь новое. Даже сходить посмотреть на звезды отказывается. На фразу: «…Но они прекрасны! Только подумать – тысячи тысяч миров видны нам издалека!» он ответил и вовсе странно: «В твоем возрасте, юноша, пора отрываться от романтической ерунды и читать серьезные книги. Да знаешь ли ты хотя бы, что есть звезда?» – «Это солнце иного мира…» – «Прежде всего, это небесное тело огромной массы, достаточной для того, чтобы запустить и поддерживать термоядерные реакции»… Как в душу плюнул. И зачем он все время так делает?..

Кангасск долго не решался обсуждать Каргилла с Орионом, хотел для начала сам разобраться в них обоих, но скоро понял, что только еще хуже запутался и пришел в полное смятение.

– Послушай, Орион, – сказал он однажды за вечерним чаем, пока Каргилла не было рядом, – я, наверное, чего-то не понимаю…

– В чем дело Кан? – тут же отозвался сын звезд.

– Скажи, почему Нэй ни разу даже не поговорил с тобой? Ведь ты величайший ученый Омниса после миродержцев. Казалось бы, не застав Серега, он должен был бы поговорить с тобой, а не со мной. Почему все не так?

– Скажи мне, Кангасск, – хитро прищурился Орион, – не заметил ли ты чего-нибудь странного в Нэе? В том, что он говорит, что делает?

Кан помедлил с ответом.

– И все-таки я не понимаю чего-то, Орион, – сказал он растерянно. – Ведь Нэй, вроде, большой ученый, образованный, начитанный… Кто я такой, чтобы судить?.. но стоит ему заговорить со мной о чем-нибудь, как мне кажется, что он дурак…

– Кангасск… – мягко и грустно рассмеялся Орион. – Милый мой Кангасск… Если бы ум измерялся количеством прочитанных книжек и написанных научных работ, какая жизнь бы наступила! Ведь тогда возьми любого, напичкай литературой – и он уже умный!.. Но не бывает так, Кангасск, не бывает, – покачал головой сын звезд. – И чувства не обманывают тебя, ты прав: Нэй Каргил – круглый дурак перед тобой.

В наступивший миг тишины Орион невольно залюбовался широко распахнутыми удивленными глазами владиного Ученика. Удивление, смятение и множество неразличимых оттенков эмоций – все слилось воедино в его взгляде. Он – как открытая книга… Вот за эту искренность Влада и полюбила Кангасска Дэлэмэра. И суровый Серег. И сам Орион…

– …Нэй чувствует то же, что и ты, подсознательно. Поэтому ему неуютно рядом с тобой, – продолжал сын звезд. – Но это и тянет его к тебе. Это и заставляет его каждый раз пытаться унизить тебя, ведь иначе ему не возвыситься самому. Он не осознает, не понимает, но чувствует, что ты умнее и мудрее него, и пытается хоть чем-то себя утешить. Это зависть, скрытая им от себя же…

– Но, если так, чему он завидует? – пожал плечами Кангасск. – Чему?

– Ты чист, открыт миру, Кан. Ты в постоянном поиске. И ты давным-давно познал такие тонкие материи, каких ему никогда не познать: любовь, искренность, дружбу, красоту… Когда к нему пришло открытие, он едва коснулся их, но так и не постиг…

– Я видел… это было как ореол вокруг него… как чудо… – прошептал Кангасск, но чуткие уши Ориона услышали этот легкий шепот.

– Да… – проронил он в ответ, и голос звучал тихо и глубоко. Взгляды Кана и Ориона встретились. – Ты спрашивал, почему он не говорил со мной… Пойми, он не просто глуп и покалечен собственной глупостью, он еще и упрям и по этой причине слеп. Раз увидев меня и поняв, что я не человек, Нэй автоматически счел меня слугой или рабом Серега. Это тут же стало для него стереотипом, и он даже не глянул второй раз, чтобы удостовериться. Нужно чудовищное потрясение, чтобы этот человек прозрел и начал видеть то, что происходит на самом деле. Пойми, насколько все плохо: внуши он себе, что каждое утро над Омнисом поднимается черное солнце, он ВИДЕЛ бы это черное солнце, и никто не убедил бы его в обратном…