Текст книги "Заслужить смерть"

Автор книги: Ольга Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Я сейчас вернусь, господа, – пообещал он. – Принесу все необходимое, и приступим.

В глазах Алимы, так и не принявшей человеческий облик, безошибочно и легко читался страх.

– Все будет хорошо, – Триен присел рядом с ней, погладил по голове. – Тебя никто здесь не тронет. Ты все слышала, им нужен ритуал, но он длится недолго. Фейольд останется снаружи, так что не выглядывай из окон, он может тебя увидеть.

Οна кивнула и, встав передними лапами на его колено, ткнулась лбом в грудь шаману. Коротко, будто стеснялась своего порыва, почти сразу отпрянула и потупилась. Триен зашел к себе, махом выпив кислое зелье, стал собирать все необходимое для ритуала, но мысленно то и дело возвращался к Алиме. Было в ее лисьем облике что-то не просто трогательное, а нежное, поэтому Триена так и тянуло погладить ее, приласкать. Подумалось, что к девушке он не стал бы прикасаться вовсе, хоть это и было бы самым простым способом успокоить и вселить уверенность.

Алима сидела на пороге своей комнаты и внимательно следила за Триеном, выносящим плоскую медную миску, наполненную жгутами из сухих трав и прочим. Шаман закрыл дверь к себе в комнату, поправил на голове золоченые рога и, подмигнув лисе, вышел во двор.

Сержант, как ему и было предложено, привязал мага у дерева, сам безропотно пошел вслед за старостой в угол сада, предназначенный для проведения ритуалов. Костер горел ровно и спокойно, дым сожженных трав окутывал мягкими пряными волнами, речитатив заклинания вводил в один транс и шамана, и мужчин. Триен чувствовал биение сердец сержанта и старосты, колотушка тихо касалась бубна, медная миска раскалилась в пламени.

Триен отложил бубен, с глухим хлопком открылась первая бутыль – янтарное зелье полилось в миску. Мгновение – жидкость превратилась в густой и текучий дым. Шаман прошептал формулу и бросил в миску два черных волоса, припрятав третий для другого ритуала, о котором его гостям знать не следовало.

Белый дым в миске поглотил подношение, заклубился, обретая формы. Вот отчетливо стал виден Фейольд, он разговаривал с мужчиной, крепким и мускулистым. Напев Триена и мерные удары колотушки позволили различить слова. Старум и маг обсуждали нападение на дом Интри. Маг сказал:

– У орла был шанс примкнуть к нам, к Вольным орлам, но он сам навлек на себя беду. Нечего было дерзить. «Орлы не сбиваются в стаи и не промышляют разбоем», – вот его слова.

– Теперь он мертв, – хмыкнул Старум. – Ты можешь перебить родовую магию лисы? Мне не нравится ограниченная полезность пленницы.

– Постараюсь, – хищно ухмыльнулся Фейольд. – Пытки помогут. Перекинется, куда денется?

Дымные фигурки распались, улеглись на дно безжизненными хлопьям. Триен потянулся за другой бутылкой.

– Та самая мэдлэгч, которую они ищут? – медленно, будто каждое слово стоило ему неимоверных усилий, спросил сержант.

– Думаю, она от них сбежала. Они ищут каганатку, способную превращаться в лису. Таких на свете немного, должно быть, это она, – согласился шаман и плеснул в миску новое зелье.

И вновь поднялись сотканные из дыма фигуры, и снова заклятия Триена дали им голоса. Но разговоры были все о том же. О разбое, о нападении на купеческий обоз, о новых рабах, которых Старум выгодно продал и отдал магу его долю.

Третья бутыль оживила разговор о командоре стражи Кипиньяра. Доносчики Старума рассказали ему, что готовится удар по шайке, но подробности держатся в строжайшем секрете. Известно было лишь то, что командор настроен очень серьезно, сам все планировал, а человек он жесткий и решительный. Раз удумал, то не отступится. Фейольда главарь попрекнул тем, что тот так и не сумел подчинить магию мэдлэгч.

– Если лиса проскользнет в дом, ее не заметят. Пробраться в комнату, перекинуться и прирезать спящего сможет и она. Ты мне год голову морочишь! Год, но до сих пор ничего не сделал! – ударил по столу Старум. – Хочешь, чтобы нас вырезала стража, как мы Волков? Ты бахвалился, что заставишь ее перекидываться. Ну так?

– Не кричи, сделаю, – отрезал Фейольд.

– Так иди и делай! Время уходит! Мы теряем шанс обезглавить стражу!

– Вот же твари! – процедил сержант, подавшись вперед и напряженно вглядываясь в дымные фигуры. – Им удалось?

– Сейчас узнаем, – заверил Триен и плеснул новое зелье в миску.

Запахло болотом, тиной и, что было неожиданностью, полынью. Значит, в дыму отразится чья-то смерть.

Фейольд понял, что лиса сбежала. Некоторое время ее преследовал, но его сопровождающие в какой-то момент отказались идти дальше, не обсудив все с главарем. И Фейольду, предчувствовавшему трудный разговор со Старумом, пришлось вернуться в Кипиньяр.

Там их ждали совершенно ужасные для шайки новости. Не зря Старум опасался командора Кипиньяра. Он сделал так, что в одну ночь в трех больших городах, которые Вольные орлы считали своими, стража атаковала все известные им дома и берлоги разбойников. Шайка, по сути, перестала существовать. Остались недобитки, мелкие сошки, карманники, наперсточники и прочая шваль. Старума убили. Его женщину, сестру Фейольда, тоже.

Дымная фигура мага прижимала к груди руку лежащей на повозке с трупами мертвой женщины. Видя это, Триен понял, что по извращенной, обусловленной горем логике в смерти сестры Фейольд винил Алиму. Она ведь не справилась, не убила командора, когда был шанс. А самого Фейольда отвлекла, он не был рядом с сестрой во время нападения стражи и не смог ее защитить.

– Клянусь, что убью тварь! Отомщу за тебя! – словно подтверждая выводы Триена, заговорила дымная фигура. – Она сдохнет в муках! Я на куски ее разрежу!

– Кажется, мы увидели достаточно, чтобы не сомневаться в том, кто выдает себя за стражника, – заметил шаман, когда дым хлопьями осел в миску. – Теперь осталось узнать, кому принадлежал и как попал в руки преступника значок кипиньярского сержанта.

– Да, это важно, – речь стражника была замедлена трансом, но злость, здоровая ярость ощущались в ней отчетливо.

Значок скользнул в миску, и вновь сильно запахло полынью. Триен, не ожидавший другого, бесстрастно наблюдал, как один из помощников Фейольда убивал человека в форме с гербом Кипиньяра и забирал значок. Шаман знал, что это произошло около трех месяцев назад, но для старосты и сержанта все было только-только свершившимся. Оттого с Фейольдом они больше не церемонились.

Тот поначалу пробовал обвинить шамана в создании ложных видений, но сержант назвал имя убитой сестры, и взбешенный маг оставил все попытки сойти за стражника. Триен наслушался угроз и обещаний скорой и мучительной смерти, староста вспылил и саданул Феольда кулаком по лицу. Сержант пригрозил наподдать, если маг не заткнется.

– Я уверен, вы разберетесь с этими людьми, сержант Ильс. Спасибо, что так быстро приехали из Наскоса, – поблагодарил Триен, прощаясь.

Зелье восполнения магической силы не пошло ему на пользу, он чувствовал тошноту и головокружение. Нужно было поесть и лечь, выспаться. А на столе ещё ждало подошедшее тесто и требовало внимания.

ГЛАВА 15

Когда Триен ушел, я осторожно подкралась к окну, надеялась услышать разговоры или уловить хоть что-нибудь из происходящего во дворе. Триену я верила, знала, он не допустит, чтобы мне навредили. Никогда прежде не задумывалась, насколько приятно кому-то доверять.

Из-за внезапного превращения в человека подкосились локти, я чудом не ударилась лицом о пол и несколько долгих, полных безмолвия минут лежала, приходила в себя. Потом осторожно пробралась на кухню, прижимаясь к полу, чтобы меня ни при каких обстоятельствах не увидели из окон, тщательно вымыла руки и занялась тестом. Оно, как и боялся Триен, уже основательно перестояло, а ритуал шамана точно не мог длиться каких-нибудь пять минут. Будущий хлеб нужно было спасать.

Смешно и как-то неожиданно – я, оказывается, соскучилась по этим ощущениям. Мука на пальцах, на столе, тесто, ласкающее ладони, чуть прилипающее к коже. Я очень давно, со школы, не готовила, не пекла, а как истосковалась по зельям! Нужно будет упросить Триена дать мне хоть рядом посидеть, если он будет что-то варить! Только бы у него получилось снять ошейник…

Я вымесила тесто, выпустила лишний воздух, разделила, как и Триен, на две буханки. Только прикрыла полотенцем, как на улице послышался громкий разговор, но сообразить, о чем шла речь, я не успела – перекинулась и позорно шлепнулась на пол. Лапы дрожали так, что даже попытка подняться провалилась. Перед глазами потемнело, я без сил распласталась на полу. Ну хоть тесто спасла.

Слышала, как Триен вошел в дом, как звякнули золотые украшения на рогах. Он окликнул меня, поскулила в ответ.

– Ох, этот ошейник… – хмуро бросил Триен и извиняющимся тоном добавил: – Мне нужно хоть разок восстановиться естественным путем, иначе и плетения не разберу, и сам свалюсь.

Οн бережно поднял меня, отнес на постель. Я прижималась к нему, положила голову ему на плечо и с удовольствием вдыхала ароматы разных трав, отметив, что запах полыни ярче других. Не хотелось, чтобы Триен уходил. Как было бы замечательно, если бы он и дальше обнимал меня, гладил по голове, перебирал мех на плечах.

– Прости, пожалуйста, – он вздохнул и убрал с моей щеки прядь: – говори, тварь.

– Я перекидывалась и успела вымесить тесто, – пробормотала я, сообразив, что даже не заметила превращения в человека.

– Поэтому лапы были в муке, – улыбнулся Триен.

Кивнула.

– Оно перестояло.

– Спасибо, ритуал затянулся. Я потом тебе расскажу все, что видел. А пока важно лишь то, что мага и его подельников запрут надолго. Отдыхай, спи…

Последние слова донеслись откуда-то издалека, глаза закрылись сами собой.

Я разминала в пальцах полынь, полной грудью вдыхала запах. Где-то далеко, на границе слышимости, кто-то перебирал струны гуцинь. Это даже не было мелодией, так, трепетные, тягучие звуки, на которые отзывалось сердце. Я шла в сумраке, вокруг алыми искрами вспыхивали светлячки и роса на кустиках полыни.

– Здравствуй, Алима, – голос тети, сестры матери, прозвучал неожиданно близко. – Как ты?

– Теперь, кажется, хорошо, – честно призналась я, глядя на женщину, умершую больше десяти лет назад.

На душе было спокойно, тепло, перебор струн умиротворял и напоминал объятия Триена.

– Сыграешь мне? – она широким жестом указала на появившийся прямо в кустах полыни черный стол.

Там лежал гуцинь. Мой, украшенный перламутром, утраченный во время нападения Вольных орлов. Я села, пальцы, отвыкшие от струн, любовно погладили инструмент. Касание и первая же взятая нота отозвались горечью, разочарованием. Звук получился плоский, какой-то неполноценный. Вот уж не думала, что ошейник и во сне будет блокировать магию.

– Ты верно мыслишь. Это из-за ошейника, но лишь частично, – знакомая с детства женщина, так похожая на маму, наклонила голову к левому плечу. Тяжелая коса скользнула по груди, лучше стала видна вышивка на одежде. Черные языки, символы рода, знаки, подчеркивающие силу чутья. Чутью нужно верить, оно всегда подсказывает верно.

– Почему частично?

– А ты о ком хотела сыграть? – в ее улыбке ощущалось лукавство, взгляд был испытующий и серьезный.

– О Триене.

Честный ответ прозвучал раньше, чем я сама поняла, что действительно хотела призвать музыку гуцинь в помощь. Игра на гуцинь – лучший способ осознать человека и его место в своей судьбе. Опытные мэдлэгч могут в мелодиях увидеть, почувствовать будущее, показать его другим. Неопытным, как я, подвластно только настоящее и порой прошлое.

– Ты о нем почти ничего не знаешь, как же ты отважилась играть? – в голосе бабушки давно бы уже слышался упрек, но тете было любопытно. – Ты разве позабыла, что для верного толкования нужно знать имена родителей, место, дату и время рождения? Ты позабыла, что нужно вплести в мелодию единоутробных братьев и сестер? А ты ничего этого не знаешь. Ты не знаешь даже его точного возраста.

– Я всего лишь хочу узнать его лучше. Я хочу лучше его понимать, – коря себя за беспомощность, сквозившую в интонациях, ответила я.

– Но даже простейших сведений, необходимых для создания мелодии, шаман тебе не дал, – обвиняющий тон мне совсем не понравился.

– В этом нет злого умысла, – желая защитить Триена, я говорила резко, напористо. – Я его не спрашивала. Поэтому он не рассказал.

В самом деле, я до сих пор не спросила его ни о чем личном. Побоялась, что это будет неуместно. Вот и создалось впечатление, что Триен проявлял ко мне значительно больший интерес, чем я к нему. Нужно это исправить и вовсе не ради мелодии, а потому что я сама, ради себя хочу познакомиться с Триеном по – настоящему.

– И почему же ты думаешь, что он ответит тебе правду? – удивленно вскинула брови тетя.

– А почему бы он стал мне врать? – разговор в виде вопросов, как и недоверие тети к Триену, меня раздражал.

– Он же придумал странное вознаграждение за то, что помог тебе, – она пожала плечами.

– Что странного в том, чтобы хотеть научиться исцелять так, как это умеют делать мэдлэгч? Мы в этом умении не знаем равных! – возмутилась я.

– Ты ведь умная девочка, Алима. Подумай, чем обернется для него это обучение. Мы говорим об исцелении через прикосновение, а не о рецепте микстуры от рези в почках! Это дело не одного дня и даже не одного месяца. Все это время он намерен жить в Каганате, далеко от этого места, от своего хозяйства и дома. Там, где у него не будет возможности проводить полноценные ритуалы, – твердо ответила тетя, а черты ее лица ожесточились. – Понаблюдай за тем, как он лечит. У тебя будет возможность. И тогда ответь себе на один единственный вопрос. Зачем человеку, который способен так исцелять, понадобилось учиться у мэдлэгч?

Она пропала, рассыпалась алыми искрами. Печально и тревожно дрожала струна гуцинь на высокой ноте. Вокруг меркло, таяло все: светлячки, полынь…

Я открыла глаза. В сумрачной комнате тускло горел ночник, в доме царила тишина. Натянув на плечи одеяло, я обняла, прижала к груди подушку. На сердце было неспокойно. Сомневаться в Триене не хотелось совершенно, но и оставить слова тети без внимания я не могла. Мертвые не являются просто так. Мертвые – проводники Его воли. С их помощью Он говорит с теми, кто искренне верит и нуждается в напутствии. Тетя призывала к бдительности, подчеркнула, что нужно трезво оценивать Триена. Трезвость суждений и осторожность – этим я всегда отличалась. Так что должна справиться и сейчас.

Проснулась рано. В доме по – прежнему было тихо, со стороны двора не доносилось и звука. Я встала, быстро оделась и выскользнула на улицу. Хотелось помочь, сделать что-нибудь по хозяйству, чтобы мое присутствие не только означало бесконечные хлопоты, но и радовало хоть чем-то.

Вода, набранная вчера в бочки для полива, отстоялась, согрелась. Я бесшумно опускала в нее лейку и сновала между грядками. Закончив с этим, повыдирала сорняки, подвязала кое-где стебли. Чувствовала себя при этом сказочным помощником, который делает работу по дому так, чтобы не видели хозяева. Сравнение меня веселило, и нравилось представлять, как обрадуется моему порыву Триен.

Ему нужно отдохнуть, а из-за вчерашнего ритуала он, судя по запаху зелья, восстанавливал резерв лекарством. Это вредно, очень вредно. Ведь этот запах я уже слышала от него раньше. Так и отравиться можно, а я из-за заблокированной магии не в силах полечить.

К несушкам соваться не решилась – они могли раскричаться и разбудить Триена, а мне этого не хотелось. Но ничто не мешало приготовить завтрак и на собранных вчера яйцах. Мысленно подмигнув себе, прокралась обратно в дом, и к той минуте, когда Триен вышел из спальни, я дожаривала пышные оладьи, на столе ждали тарелки, пиалы со сметаной и медом, а чайник вот-вот должен был закипеть.

– Я тебя не разбудила? – вопрос, заменивший приветствие, вызвал у Триена улыбку. Теплую, чудесно мягкую и удивительно родную.

Как же мне не хватает гуцинь и возможности, открывшись музыке, понять, что же так пленяет меня в этом человеке!

– Нет, не разбудила, – он покачал головой. – Алима, спасибо. Это очень мило с твоей стороны.

– Но? – подцепляя деревянной лопаткой оладушку, я озвучила непроизнесенное, хотя ощутимое по интонации «но».

– Тебе не стоило готовить, – вздохнул он. – У тебя рука… И ты ещё не оправилась после жара и…

– Мне в радость, – перебила я и подчеркнула, встретившись с ним взглядом: – если это приятно тебе.

Он потупился, кивнул.

– Забота не может быть только в одну сторону, Триен. Я… Οй, прости, – торопливо посвятив себя сковородке, протарахтела я. – Я потом соберусь с мыслями и все красиво скажу. Но не сейчас. Иначе все сгорит.

Он подошел ко мне, когда на сковородке осталась только одна оладушка. Триен положил ладонь мне на плечо, коснулся лбом головы и на несколько ударов колотящегося сердца замер в этой неизъяснимо нежной, ласковой позе.

– Прости, я не должен был… – пробормотал он, отворачиваясь. – Прости. Я очень тронут. Спасибо тебе.

Триен поспешно вышел. Глядя ему вслед, думала о том, что я глупая дурочка. Нужно было обнять его. Мне ведь этого хотелось, он бы не возражал, момент располагал, но я струсила, не решилась. Глупая!

Вспомнился вчерашний поцелуй, мягкость его губ, тепло руки на моей спине. Триену нравилась я, нравился мой облик. Любой мой облик. И рядом с Триеном было так поразительно светло. Но почему меня предупреждала тетя? Это же не могут быть чары, не могут! Или могут?

Я совсем запуталась, от мыслей о Триене и не случившемся объятии пылали щеки. Εще и последняя оладушка подгорела!

Перевернув ее на отдельную тарелку черной стороной вверх, взяла нож, чтобы снять гарь, и замерла, хлопая глазами. Это была «сорока», последняя оладушка из остатков. Неровная, кривоватая, из-за постоянного докладывания теста на ней появился подчеркнутый гарью узор – знак силы чутья.

Закрыв глаза, я глубоко вздохнула и, успокоив мысли, прислушалась к чутью.

Я знала, что Триен не влиял на меня чарами, а сомнения нашептаны неуверенностью. Знала, что в самом деле нравлюсь ему, и все его добрые слова шли от сердца. Я знала, что могу ему доверять, чутье не могло здесь ошибаться. Знала, что мне очень повезло встретить Триена. Знала.

А раз так, нужно довериться чутью. Оно не обманет, не подведет.

Триен вернулся скоро, улыбался, будто ничего не случилось, на лбу и волосах блестела вода.

– Очень красиво и пахнет вкусно, – он сел на свое место. – Я вчера так и не приготовил ужин. Только хлеб испек и тут же съел кусок с сыром. Ты угадала с завтраком, спасибо.

– Ты хоть немного отдохнул?

Смутилась, ведь простая тревога о самочувствии могла быть истолкована превратно. Он мог решить, я подгоняю его, чтобы попробовал снять ошейник.

– Я старалась не шуметь, – поспешно добавила я. – Прости, если разбудила.

– Я почти выспался, – его улыбка вмиг превратила мои тревоги в ничто. – Нужно будет и сегодня лечь пораньше.

Он отрезал от намазанной сметаной и медом оладушки кусок, а вердикт, вынесенный через пару мгновений, меня порадовал.

– Божественно вкусно!

Мы ели молча, а когда первый голод заглушили, Триен рассказал о вчерашнем ритуале.

– Я не понимаю, почему он считает виноватой во всем меня! – выпалила я, четко осознав, что Фейольд не отступится, пока не убьет меня.

– Потому что на самом деле именно он виноват, – прозвучало жестко, окончательно. – Он не справился. Не смог поправить ошейник и скрывал это от Старума. Не смог вынудить тебя делать то, что было нужно шайке, и значительно преувеличивал свое влияние на тебя. Потом он упустил тебя и самовольно бросился в погоню. Хотя должен был вернуться к главарю, но честный разговор со Старумом уязвлял самолюбие мага, совсем не такого всемогущего, каким он хотел казаться. Гордыня Фейольда – причина гибели его сестры. Он потакал гордыне и пренебрег долгом. В итоге не защитил сестру.

– Но он не может не понимать этого… – пролепетала я.

– Он понимает, – заверил Триен. – Понимает. Но как ему жить, если честно признать свою вину? Тогда получится, что сестра и все друзья погибли из-за него. Проще думать, что виноват кто-то другой.

– Но этот «кто-то другой» – я, – в глазах щипало, руки дрожали, и я спрятала их под стол.

Триен встал, пересел ко мне и, взяв за руку, посмотрел в глаза.

– Ему просто нужно было назначить виноватого. Любого, кроме себя самого. Это понимают все. И стража в Наскосе тоже. Они будут держать его в тюрьме, потом будет суд.

– Не верю я в местный суд, – всхлипнула я. – Я хочу домой. Там он до меня не доберется!

Триен кивнул:

– Понимаю.

Я обняла его, знала, что он поможет, поддержит.

– Все обойдется, Алима, – Триен погладил меня по спине. – Все обойдется.

– Он и для тебя опасен, – выдохнула я. – Ты показал его сержанту без прикрас. Фейольд это знает, он не забудет и не простит.

– Я все-таки верю в суд. Знаю судью, он разумный и справедливый человек. Жесткий. И станет ещё жестче, когда получит бумаги из Кипиньяра. Насколько я понял, командор стражи Кипиньяра не из тех людей, которые не заканчивают начатое. Он предоставит все документы суду. Φейольда упрячут надолго.

Звучало твердо и убедительно. Вера Триена в суды и закон подкупала, успокаивала.

– Кажется, ты уже несколько раз сотрудничал со стражей, да? – я робко заговорила на личную тему и пожалела, что объятия распались.

– Да, приходилось, – он потянулся за своей чашкой. – Шаманов тоже правильней всего назвать обличителями. Как и мэдлэгч, шаманов просят о помощи, когда не хватает доказательств. В своих ритуалах я могу вызвать даже умерших, но лишь тех, кто умер не больше пяти лет назад. Это очень тяжелый, трудный ритуал, в него приходится вплетать и живущих, которых необходимо должным образом защитить. Иначе потустороннее может получить через них лазейку в наш мир.

– Потустороннее? Это духи? – уточнила я.

– Не только, – он отвернулся, погладил чашку пальцами, и стало ясно, что эту тему он обсуждать не хочет. – Защита мирян вообще самая сложная часть работы в таких случаях. Думаю, ты знаешь и сама.

– Нет, не знаю, – я покачала головой. – Магия мэдлэгч другая. Мы не можем вызывать дух умершего, музыка гуцинь способна лишь воскресить воспоминания о нем. В ритуале познания мелодия и особые чары помогают создать образы, которые увидят и миряне, как ты их называешь. Судьи или стражники, те, кто обратился за помощью. Защищать никого не надо, – я пожала плечами и хмуро добавила: – хотя от магии иных мэдлэгч вообще почти невозможно защититься.

– То есть? – Триен настороженно нахмурился, повернулся ко мне всем телом.

– Среди мэдлэгч есть проклинатели, – со вздохом пояснила я. – Сам понимаешь, что маги, которых так называют, не стремятся лечить, спасать, гадать или зачаровывать предметы для защиты скота от падежа, например.

Он кивнул:

– Да, название само за себя говорит.

– Именно. Они проклинают на болезни, на смерть, на разорение, на несчастья. И от этих проклятий простым людям не спастись. Их и не все мэдлэгч разрушить могут.

Триен задумался на мгновение:

– Чем они платят за эту силу? – прозвучало так, будто он рассчитывал услышать о наказаниях. И он не ошибся.

– Короткой жизнью. Редко кто из них доживает до пятидесяти. Малочисленностью. У них даже двух детей в семье не бывает.

– Все равно как-то несоразмерно, – он недовольно нахмурился.

– Ты настолько веришь в справедливость? – поразилась я.

Он хмыкнул:

– Я бы иначе сформулировал. Я верю в равновесие, в равноценный ответ мироздания. Вот взять, к примеру, того же Фейольда. Сколько горя он причинил, сколькие погибли по его вине – ему все вернулось. Все возвращается. И плохое, и хорошее. Уверен, задумавшись, ты найдешь много подтверждений этому в жизни.

Такой подход мне нравился, а поразмыслив над словами Триена, я действительно нашла множество примеров. Только одному, самому животрепещущему, объяснения не находила. Никак не могла понять, когда же умудрилась сделать что-то настолько плохое, что заслужила целый год плена и ошейник.

ГЛАВА 16

Три дня ушло на восстановление резерва естественным путем. За это время Триен побывал в Пупе, убедился, что здоровье роженицы и ребенка не вызывает опасений, заодно узнал и новости.

После ритуала, который показал Фейольда и его подельников во всей красе, староста и сержант довели мага до деревни и погрузили вместе с двумя другими бандитами на телегу. Те сопротивлялись, а пуповчане, которым староста рассказал о ритуале, арестованных нарочно задирали. В этом отчасти были виноваты спрятанные Санхи амулеты – шамана и его доброе имя жители деревни пошли бы защищать и с оружием. Что говорить о попытках задеть словами трех связанных преступников, которые и возразить толком не могли.

Фейольд, уже получивший в челюсть, еще худо-бедно держал себя в руках, но его спутники были попроще, пробовали «отгавкиваться», как сказал староста. В итоге, по словам все того же старосты, когда один из подельников мага лягнул сержанта, «стражники отвели душу». Одного, самого ретивого из бандитов, отделали так, что пару дней спустя староста сомневался в том, что «орел» до суда дотянет.

Такие подробности Триену не нравились, зато объясняли, почему в видении только один человек сопровождал Фейольда.

Общение с Алимой радовало. Поначалу она была скованной, будто заледеневшей, теперь же во взгляде появилась не только упрямая решимость выжить любой ценой, но и тепло, сердечность. Что-то безвозвратно изменилось в ней, когда она уверилась в том, что Триен не станет склонять ее к близости. Видимо, она этого всерьез опасалась.

Лицо все чаще озаряла улыбка, девушка откликалась на шутки и, казалось, получала удовольствие от разговоров с шаманом. Она спрашивала и о нем, о его семье, искренне интересовалась Триеном. Это льстило и грело душу. Чудесные перемены явно шли Алиме на пользу и подпитывали уверенность Триена в том, что он не зря собрался в Каганат, не зря положился на чутье, подсказавшее, что девушку нужно спасти во что бы то ни стало.

Резерв после искусственных подпиток восстанавливался медленно, но вызванные этим слабость и ломота в теле не шли ни в какое сравнение с тем, как истощал Алиму ошейник. Было очевидно, что каждое превращение буквально выпивало ее жизненную силу. В лисьем облике она вообще валилась с ног и засыпала на ходу, в человеческом быстро уставала. Но все равно пыталась заботиться о Триене, готовила еду, поливала растения, хоть он и убеждал девушку, что сам отлично со всем справится. Она лишь улыбалась и делала по-своему.

«Забота не может быть только в одну сторону», – эти ее слова Триен не раз вспоминал. А после очередного общения с пуповчанами понял, что очень давно не получал подтверждения этой простой истины. Деревенские уважали своего шамана, платили добром за добро и в некоторой степени предоплачивали его помощь в будущем. Такое отношение никак не вписывалось в представления Триена о заботе.

В Зелпине, где жили родители и брат с семьей, все было иначе, но там Триен бывал редко и не задерживался надолго. Самое больше на три недели. Иначе Санхи и все прошлые перевоплощения не давали жизни и в случае, если резерв был полон.

Алима, сама того не зная, подарила Триену ощущение дома, восхитительное чувство, что он кому-то дорог. Рядом с ней, даже от мысли о ней, на душе становилось светло и радостно, как никогда и ни с кем прежде. И как бы Триен ни корил себя за это, но ему нравилось, когда Алима была в лисьем облике. Тогда можно было прикасаться к ней, гладить темно-рыжий мех, и это не выглядело попыткой приставать к девушке. При этом, что было куда важней, Алиме явно нравилась такая ласка.

Внимательный осмотр чар ошейника подтвердил прежний неутешительный вывод: Триен не знал, с какой стороны подступиться к плетениям так, чтобы колдовство Фейольда не убило Алиму. Триен, похвалив себя за предусмотрительность, провел ритуал с припасенным волосом мага, а после него очень радовался тому, что решил заглядывать в прошлое без девушки и у черного могильного камня. Ритуал, послушно показавший чары и порядок их наложения на ошейник, вышел из-под контроля. Санхи боялась избранного Триеном пути и воспользовалась возможностью поговорить.

Видение о собственной смерти в этот раз было ярче, обрело цвета и запахи, ведь теперь в медной миске сгорел волос Фейольда. Грудь болела в том месте, куда вонзился болт, дышать стало тяжело. Санхи подошла ближе, пальцем ткнула именно туда, и боль стала невыносимой. Триен хотел защититься, но не мог даже пошевелиться. Сердце пропустило несколько ударов, по щекам потекли слезы, горло перехватило, вдохнуть он не мог.

– Ты хочешь этого на самом деле? – рявкнула Санхи и убрала руку.

Воздух, глубокие сиплые вдохи, непередаваемое облегчение. Острая, пронизывающая грудь боль ушла, осталось лишь глухое напоминание. Накатила такая слабость, что Триен боялся упасть в костер.

– Ты там сдохнешь! – отрезала Санхи. – Идешь на поводу у Заплечного, а ему только этого и надо!

Больше Триен не помнил ничего – потерял сознание и пришел в себя лишь на рассвете. Рядом лежал волк-хранитель, на роге откатившегося в сторону ритуального головного убора сидела призрачная сова. Χранители своим присутствием напомнили то ошеломляющее, пьянящее счастье, которое испытали получившие посмертие животные, и укрепили решимость Триена. Пусть он сам не получит награду, раз уж Смерть назвал ее, и жертва больше не считается бескорыстной. Пусть. Но Алима вернется домой к родным, освободится от ошейника и будет жить. Уверенность в том, что будет именно так, уже достаточная награда.

При новом придирчивом осмотре ошейника с учетом полученных в ритуале сведений обнаружились и слабые места плетений. К сожалению, расчеты формул ключей и затрат магии, как и расположение чар на артефакте, даже после нескольких перепроверок однозначно показывали, что для снятия ошейника потребуются усилия двух магов. Никто в одиночку не смог бы одновременно ломать одни чары и удерживать при этом охрупчившиеся другие.

Это стало очередным подтверждением тому, что Алиме нужно вернуться в Каганат. Ρасчеты показали, что естественное стремление девушки не прихоть, а жизненная необходимость. Ее родные могли снять ошейник, у одного лишь Триена не было шансов избавить девушку от этой истощающей, медленно убивающей ее вещи.

Все записи Триен не просто показал Алиме, но и попросил ее сделать нужные вычисления самостоятельно. Ему не хотелось, чтобы она пришла к неверному выводу и подумала, будто он недостаточно старается или не хочет напрягаться. Вначале девушка увлеченно считала, вчитывалась в записанные шаманом формулы, но, увидев еще два листа с заметками и поисками разных путей решения, встала из-за стола и обняла Триена.

– Я знаю, что ты хочешь мне добра. Знаю. Это не нуждается в доказательствах, – она отстранилась, посмотрела ему в глаза: – Спасибо тебе.