Текст книги "«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи"

Автор книги: Ольга Ваксель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Рождество прошло довольно вяло, Ирину я встречала редко, зато в Рождественский Сочельник, когда мы с мамой сидели у зажженной елки и грызли миндаль с изюмом, появился старший Павлов, Коля, учившийся в университете.

Время от Рождества до февраля прошло очень быстро и тревожно. Моя мать не каждый раз бывала у меня на приеме, приносила мало сладостей, говоря, что трудно достать, да и другие девочки передавали, что масло стоит рубль фунт и не всегда бывает. Меня это мало огорчало, но то, что в институте стали хуже кормить, было уже серьезнее.

Классные дамы перестали читать нам газеты, единственным средством общения с внешним миром остались наши «полосатки», довольные чем-то и встревоженные. Дисциплина в классе стала падать. Мы уже не вскакивали, как раньше, при появлении инспектрисы, а либо оставались сидеть, либо нехотя поднимались, не глядя в ее сторону.

Последний февральский прием происходил внизу в приемной около квартиры начальницы. Дня за два перед этим нас перевели в классы и дортуары, выходившие окнами в сад. На Фонтанке стреляли, и много стекол было разбито. Уроки почти прекратились – учителя не умели добираться до института, и мы в праздности и тревоге сидели взаперти, кидались с расспросами к каждому вновь появлявшемуся лицу и ждали, ждали, вздрагивая от каждого выстрела.

Еще от «полосатых» мы узнали, что царя больше нет, а на приеме Лили издали сделала мне знак, приложив руку к виску, желая показать этим, что Николай II застрелился.

2 марта [231]231
  2 (15) марта 1917 г. Николай II подписал за себя и за своего сына манифест об отречении от российского престола в пользу брата – великого князя Михаила Александровича. Было создано первое Временное правительство. 3(16) марта Михаил Александрович подписал манифест об отказе от прав на российский престол (опубликован 4 марта). Прекращение правления династии Романовых.


[Закрыть]нас распустили. За мной приехала мама в нашей черной каретке, у лошади был красный бант на хвосте, у кучера красная повязка на рукаве. Мы ехали по темным улицам, на всех домах были красные флаги, навстречу попадались ощетинившиеся вооруженными людьми автомобили. На Кирочной стреляли, на Шпалерной – тоже. Но я была чему-то рада, и вспоминался рыжеусый капитан Дядин [232]232
  Дядин Анатолий Иванович – подпоручик 1-го железнодорожного полка.


[Закрыть]; бивший в строю солдат по лицу. Дома показалось тесно и душно, хотелось пойти на улицу посмотреть, что там делается. Но рядом на Тверской догорал полицейский участок, а у нас на чердаке нашли околоточного с пулеметом и сбросили его с 6-го этажа.

Когда обсуждались списки для подачи голосов в Учредительное собрание [233]233
  Учредительное собрание – парламентское учреждение, выборы в которое проходили 12–14 (25–27) ноября 1917 г. Было избрано 715 депутатов, большинство голосов получили эсеры (59 %). Первое заседание состоялось 5 (18) января 1918 г. в Таврическом дворце в Петрограде. Когда собрание не приняло предложенную большевиками, оказавшимися в меньшинстве, «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», они вместе с левыми эсерами покинули зал заседания. В ночь с 6 (19) на 7 (20) января караул во главе с матросом А.Г. Железняковым разогнал Учредительное собрание; декретом ВЦИК оно было распущено.


[Закрыть], мой отец еще был в Петербурге. Он говорил: «Нечего мне здесь делать, соберу семью и “махиндрапис”» [234]234
  Махиндрапис – еврейский жаргон, значит удирать (примеч. О. Ваксель.). От немецкого глагола machen – делать, обе части этого слова есть в идише (сообщено специалистом по иудаике В.А. Дымшицем, СПб.).


[Закрыть]. Он так и поступил. Мы уехали раньше него, и с тех пор я не видела своего отца [235]235
  О дальнейшей судьбе А.А. Вакселя, видимо, было известно Ю.Ф. Львовой. Сохранилось свидетельство А.А. Смольевского: «После окончания войны и Октябрьской революции дедушка окружным путем (через Югославию) добрался до своего литовского имения.
  …Доживал свой век дедушка в своей усадьбе (часть земель была продана), а зимой 1926 года, переезжая в санях в трескучий мороз по льду через Неман, попал в прорубь. Кучеру удалось спастись, а сани с дедушкой, на котором было три шубы, и лошади ушли под лед. Тело дедушки нашли только поздней весной, намного ниже по течению реки. Ему цыганка предсказала: “Бойся воды”. Вот и сбылось! Вдова его осталась с детьми в довольно стесненных денежных обстоятельствах» (Восп. А. С. Л. 30).


[Закрыть].

На этот раз мы поехали в Крым с меньшими удобствами и в другом составе. Матвеича уже не было с нами, но ехало семейство Ниселовских [236]236
  Вероятно, семья Ниселовского Александра Константиновича (сообщено Р.П. Хрулевой). В Адресной книге «Весь Петроград» он назван техником, почетным гражданином.


[Закрыть], состоявшее из матери, отца, старшей дочери лет 30-ти и младшей лет 10-ти. Я поселилась в той же 6-ти угольной выбеленной комнате, с окнами на море, дверью с крылечком, выходившим в сад. Мы ни дня не задерживались в Феодосии. Закупив все, что можно, мы на перегруженной линейке двинулись за город. Я с наслаждением вдыхала воздух цветущей степи, соскакивала, чтобы набрать цветов, и нетерпеливо торопила возницу. На даче жили другие люди, но Коктебель был тот же. Теперь я не теряла времени, пользовалась солнцем и морем, далекими прогулками, не спрашивая ни у кого разрешения.

Мама оставалась недолго [237]237
  Ю.Ф. Львова в 1917 г. была в Коктебеле только две недели – с 20 июня по 3 июля. 24 июня датировано посвященное ей стихотворение М.А. Волошина «Подмастерье», которое поэт в автобиографии называл своим «поэтическим символом веры». Годом раньше поэт подарил композитору книгу «Anno mundi ARDENTIS» (1915) с автографом: «Я благодарю Вас, Юлия Федоровна, за то, что Вы освободили меня от многих моих стихов, поняв их. Максимилиан Волошин. Коктебель. Лето 1916». Ю.Ф. Львову сопровождал в поездке из Петрограда на юг и обратно Г.В. Кусов. Барон оставил матери поэт свой браунинг на случай возможных «вторжений», а Львова увезла около 40 (см. примеч. 337) акварелей Волошина для продажи. 2 октября она сообщила поэту о своих хлопотах по устройству выставки и о посылке Н.Н. Кедровым 100 рублей, вырученных за картины (см.: Купченко В. Труды и дни… 1917–1932… С. 22, 23, 30).


[Закрыть]и уехала в Петроград, оставив меня на попечении Ниселовских. Я не считала нужным подчиняться этим мало знакомым мне людям, единственное, что я считала необходимо – это вернуться с ними в Петроград. Я начала с того, что ушла в двухнедельную прогулку по Крыму. Начали с Коктебеля, кончили Симферополем, вернувшись оттуда по железной дороге в Феодосию. Если не считать того, что нас чуть не съели пастушьи собаки и один из наших спутников заболел дизентерией, все обошлось прекрасно.

Мы ночевали на Ай-Петри, переходили вброд ручьи, заходили во все деревни, лежавшие на нашем пути. Одичавшие, с обгорелыми лицами, изодранными ногами и пустыми рюкзаками явились мы в Коктебель. Весь свой багаж мы растеряли по дороге, и пришли пешком ночью без копейки денег. Несколько дней мы отъедались и отлеживались, но потом приняли вполне нормальный вид, лишь приобретя некоторую независимость и почтительное отношение.

Без всякого предупреждения Ниселовские стали собираться к отъезду. Я не могла оставаться одна в Коктебеле, пришлось собираться и мне [238]238
  О. Ваксель уехала из Коктебеля в середине августа 1917 г. 7 августа она написала «стихотворное послание» А.Ф. Смольевскому в Петроград «О тебе в холодном Петрограде, сонном…» с пометкой: Коктебель. Можно предположить, что стихотворение, начинающееся строками «Я давно тебя полюбила, / Но о близости боли зная, / Образ твой глубоко хранила / Вместе с ликами тайного рая…», также обращено к будущему мужу. Стихотворение заканчивается словами: «Для тебя давно таила / (И какое нужно искусство, / Чтобы выжить ему) до могилы / Голубое крылатое чувство».


[Закрыть]. Последний вечер я провела, конечно, на уютной террасе Павловых, откуда все отправились меня провожать при лунном свете. Перед моим крылечком я обнялась со всеми по очереди, последним ним был Леля, я поколебалась секунду, но потом решительно шагнула к нему, обняла рукой за шею и поцеловала в щеку. Он тихо засмеялся от смущения, я же поспешила убежать в свою комнату. Но я была так взволнована и предстоящим отъездом, и этим оставшимся единственным поцелуем, что полночи сидела, не раздеваясь и не зажигая огня на своей узенькой постели.

Противные Ниселовские совершенно не считались с моим нежеланием так скоро уезжать из Коктебеля. Вместо того, чтобы сразу уехать, они еще два дня торчали, неизвестно зачем, в Феодосии и таскали меня всюду за собой. Жирная Валентина читала мне нотации скрипучим голосом и придиралась ко всяким пустякам.

В Петрограде было много перемен. Бегство одних, радость других, речи Ленина, передаваемые наизусть. Моя мамаша, прячущая акции в медные прутья ламбреков [239]239
  Ламбрекены – полоса из ткани (обычно в сборку) в верхней части дверных и оконных проемов. В связи с общей тревожной атмосферой население предпринимало различные меры для самообороны. Ю.Ф. Львова сообщала 2 октября 1917 г. М.А. Волошину в Коктебель, что «пугачи в Петрограде больше не достать» (см.: Купченко В. Труды и дни…1917–1932…С. 30).


[Закрыть]. Смерть старого Кусова [240]240
  Кусов Владимир Алексеевич (1851–1917) – барон, действительный статский советник; чиновник особых поручений Дирекции императорских театров (1896–1900), заведующий монтировочной частью Петербургской конторы (1900–1914), управляющий Петербургской конторой (1914–1917), казначей императорских обществ – русского театрального, а также рыбоводства и рыболовства; почетный член Петербургского совета детских приютов. Домовладелец, проживал на Невском пр., 50. Был попечителем Александро-Невского прихода. Семейный склеп Кусовых находится на Лазаревском кладбище (некрополь XVIII в.) Александро-Невской лавры. А.А. Смольевский писал об отце Г.В. Кусова: «…барон Владимир Алексеевич разорился, затеяв создание а[кционерного] общества “Соль-масло”, которое прогорело, после чего его хватил удар. Остатки ценных бумаг стали недействительными после революции. Имение и дача были реквизированы» (коммент. А.С.).


[Закрыть], встреча свинцового гроба на вокзале, похороны в склепе в Александро-Невской лавре.

Занятия в помещении института возобновились, но все, кто имел дом, стали приходящими. Появилось много девочек из других институтов, особенно из расформированного Смольного [241]241
  Смольный институт основан в 1764 г. как привилегированное закрытое учебное заведение для девочек в возрасте от 6 до 18 лет из аристократических семей. Ликвидирован в 1917 г.


[Закрыть]. Мне приходилось вставать в семь часов утра, чтобы к 9-ти поспевать в класс. Это было скучно и трудно, потому что занятия шли нерегулярно, с перебоями, что отбивало всякую охоту заниматься. На уроках повторялось все давно известное, и я ходила в институт только ради мамы. Зато я работала в домовом комитете, в продуктовом подвале, а по ночам читала. Мать меня ловила на этом, отнимала лампу, но я все же продолжала, пряча лампу под одеялом.

Незадолго до Рождества я объявила, что не желаю больше учиться в Екатерининском институте, главным образом из-за трудности туда попадать.

Во время Октябрьского переворота занятия прекратились [242]242
  В связи с происходящими в городе событиями занятия в Екатерининском институте прекратились, не состоялся и выпуск 1917 г. А.А. Смольевский записал фрагмент своей беседы с Е.К. Лившиц о том времени: «В дни февральской революции, как мне рассказывала бабушка Юлия Федоровна, она с Лютиком, возвращалась вечером в темноте и во время перестрелки домой на Таврическую, прижимаясь к стенам домов на Шпалерной. – “Для охраны институток, – сказала Е.К. [Лившиц], – в февральские дни был выделен специальный отряд пажей… Да, последний выпуск был в 1916 году. По традиции царь на выпускном вечере танцевал мазурку в первой паре с самой очаровательной красавицей выпуска. В тот год ею была Патя (Клеопатра) Жаховская”, – и она показала мне небольшую акварель – уголок в доме П.П. Чистякова, у которого Патя училась. – “А какова была ее судьба?” – “Очень тяжелая. Она вышла замуж, были переезды, аресты…потеря мужа…”» (коммент. А. С.). Клеопатра (Патриция?) Жаховская (ум. не ранее 1945 г.) – художник-любитель; была невестой рано умершего внука П.П. Чистякова Игоря Васильевича Дурдина (1894–1918). Последние годы жизни провела в Подмосковье (сообщено О.И. Квадэ). Екатерина Константиновна Лившиц (урожд. Скачкова-Гуриновская, 1902–1987) – балерина, жена поэта-футуриста и переводчика Бенедикта Константиновича (Наумовича) Лившица (1886/1887-1938, репрессирован), близкая подруга Н. Мандельштам. А.А. Смольевский, сообщив о похоронах Е.К. Лившиц 7 декабря 1987 г., посетовал, что услышанное от нее стал записывать спустя время по памяти.


[Закрыть], и я несколько раз напрасно пешком добиралась до боковым улицам, только для того, чтобы встретить несколько, испуганных девочек, приносивших панические слухи с других концов города. Бегство Керенского [243]243
  Керенский Александр Федорович (1881–1970) – член Государственной Думы, с 7 (20) июля 1917 г. возглавлял Временное правительство; военный министр, затем премьер-министр и Верховный главнокомандующий. Тайно бежал из Петрограда в Гатчину вместе с эсером Б.В. Савинковым накануне штурма Зимнего дворца 25 октября (7 ноября). В 1918 г. эмигрировал во Францию, с 1940 г. жил в США.


[Закрыть], казавшегося до тех пор театральным героем, принимавшего розы и поклонение, вызвало взрыв негодования среди обожавших его девчонок. Он перестал быть идолом, а взамен ему некого было поставить. Не этого же плешивого, страшного Ленина, говорившего такие ужасные вещи.

Мне удалось перейти в бывший Мариинский институт [244]244
  Мариинский институт – один из 11 женских институтов в Петербурге начала XX в. (ул. Кирочная, 54). После закрытия Екатерининского института О. Ваксель совмещала учебу с работой на книжном складе (из пояснения А.С.). Далее говорится о том, что она много читала, видимо, имея доступ к книгам на этой службе.


[Закрыть], находившийся недалеко от нашего дома, и, начиная с января 1918 г. до роспуска на лето, я там училась, вернее, делала вид, что училась, потому что у этих ископаемых, называвшихся учителями, учиться было нечему. Кроме того, класс состоял из стольких различных уровней знания, что всегда одна половина тормозила другую.

Недостаток школьных занятий я возмещала чтением. Действительно, только выслушивая в десятый раз историю Греции, я перестала удивляться, почему учитель истории никогда меня не вызывает, а всегда ставит высшую отметку (12) за почтенный вид. Весной стал вопрос о даче. За неимением лучшего, остановились на даче Кусова в Павловске. Там были у него три дачи в псевдорусском стиле Александра III. Все их он предоставил Теософскому обществу, и дома были переполнены старушками всех мастей. Пушкинята были отправлены в Англию, в теософический колледж и писали жалобные письма о том, как с ними плохо обращались на пароходе и как они скучают по матери.

В даче с нами жили Корольчата и семейство Лесман [245]245
  Лесманы: Иосиф Антонович – артист, Софья Фокионовна, Людвик Антонович и Мария Федоровна Лесман-Гарденина – друзья Ю.Ф. Львовой (примеч. А.С.).


[Закрыть]. Хозяйством мы занимались сами, я ходила на рынок и готовила. Мама часто выезжала в город и отсутствовала по несколько дней. Я скучала, бродила по паркам, писала стихи.

Зимой я неожиданно встретила в трамвае Арсения Федоровича. Мы друг друга узнали, но не поздоровались. Когда я сошла у нашего дома, я видела, как он вышел на площадку и смотрел, куда я иду. Через несколько дней последовал телефонный звонок. А.Ф. говорил, что я так повзрослела, что меня трудно было узнать [246]246
  О красоте О. Ваксель неоднократно упоминали различные мемуаристы. И.В. Чернышева (см. примеч. 182) признавала: «Лютик была красива. Светло-каштановые волосы, зачесанные назад, темные глаза, большие брови…фотографии не передают ее красоту… Она была необыкновенной, незаурядной женщиной. Чувствовался ум, решительный характер. И в то же время ощущалась какая-то скрытая трагичность» (Готхард НЛ. Указ. соч. С. 169). О. Ваксель подарила О. Мандельштаму свою фотографию, на которой она запечатлена в профиль с руками (из пояен. А. С.). Возможно, речь о кинопробе студии ФЭКС (с платком на голове, см. примеч. 307).


[Закрыть]. «Вижу, ходит барышня, в шляпке и котиковой шубке и не смотрит по сторонам. Неужели это Лютик, девчонка из Царского Села, устроительница футуристической выставки на крыше беседки, пожирательница моих конфет?» – «Да, да, это я, приходите, мама будет рада Вас видеть». Моя мама вовсе не была рада его видеть, но зато я – очень. Он носил полувоенный костюм, очень изящно сшитый, и защитного цвета бекешу [247]247
  Бекеша – верхняя мужская одежда на меху, в талию и со сборками.


[Закрыть]с красным каракулем.

Его появление в нашем доме было, несомненно, появлением «жениха». Хотя он был убежденным холостяком и человеком, считавшим себя неудачником в личной жизни, это не мешало ему бывать у нас с удовольствием, заниматься со мной математикой, водить меня в концерты и вообще проводить со мной довольно много времени. Я писала стихи, которых никому не показывала, и решила окончательно: он будет моим мужем [248]248
  О раннем замужестве О. Ваксель сохранились разноречивые мнения. Так, А.Ф. Смольевский уверял сына во время одной из встреч, произошедшей не ранее 1950 г., что мать Лютика «хотела сбыть с рук дочь и потому поскорее выдала ее замуж» (Восп. А. С. Л. 10). Однако, судя по другим поступкам О. Ваксель, она была достаточно самостоятельна в принятии решений (см. также примеч. 267). «Лютик вышла замуж за А.Ф., едва ей исполнилось восемнадцать лет, никакие попытки близких отговорить ее, не помогали» (коммент. А. С.).


[Закрыть].

Летом 1918 года мы начали испытывать первые трудности в продовольственном отношении, но все-таки у нас были деньги, и было только делом умения доставать все необходимое. Зато у бедных Корольчат дела были действительно плохи. Их отец пропал без вести на Кавказе, мать была совершенно беспомощна, они жили на то, что присылал дед, и этого им не хватало. Они буквально голодали, и часто милые теософы ловили их на краже еды [249]249
  Этот факт нашел отражение в следующем замечании А.А. Смольевского: «Помню, как я однажды в детстве спросил у бабушки Юлии Федоровны, можно ли сварить суп из листьев от редиски. Это ужасная гадость, – сказала бабушка, – но вот Корольчата варили”.
  И спустя много лет она вспоминала: “Иногда вдруг у Корольковых оказывалась какая-то еда – украденная. Анна Викторовна растерянно говорила, что Таня ее… нашла. Она верила!”» (примеч. А.С.).


[Закрыть]. Дедушка Лампе купил дачу в Териоках [250]250
  Териоки – курортная местность на берегу Финского залива. До 1940 г. – поселок в составе Финляндии. С 1948 г. – г. Зеленогорск Ленинградской области.


[Закрыть], и Мишу отправили к нему. С тех пор ни мать, ни сестра не видели его больше, а Толя видел только один раз, вызвав в Гельсингфорс, куда попал со своим пароходом.

Из Мариинской гимназии я перешла по протекции немки-теософки в другую школу, где она преподавала и которая оказалась лучше во многих отношениях. Там были более молодые и передовые учителя, преподававшие по новейшим системам, сбивавшим нас с толку, но приносившим некоторые развлечения.

Был прекрасный учитель русского языка, помогавший нам ставить спектакли; живая, подвижная учительница естественных наук, возившая нас в интересные экскурсии, например на заводы, на выставки или вверх по Неве до Шлиссельбурга. Я в пол-уха слушала на уроках, если вообще приходила в школу, заданного никогда не учила, да и не к чему было – состав был еще пестрее, чем в Мариинском, опаздывать на уроки на полчаса минимум я уже не считала преступлением; вначале мои опоздания записывали, потом собирались меня исключить, но махнули рукой, и я ходила, как и когда хотела.

Я действительно переросла своих сверстниц: во-первых, я занималась хозяйством, во-вторых, у меня был жених и, в-третьих, я начала служить. Мой день был действительно сложен и полон забот, более серьезных, чем учение. Я вставала в 6 утра, топила ванну, готовила на весь день на себя, мать и Кусова, переехавшего к нам, потом купалась и шла в школу, где размышляла преимущественно о том, что сегодня выменять на рынке и как приготовить, чтобы было мало-мальски съедобно.

После школьного завтрака, к которому я часто не прикасалась, если он состоял из селедки или воблы, поев одного хлеба, отправлялась на толкучку, где старалась выменять или купить что-нибудь на завтра. Не заходя домой, я отправлялась на книжный склад, где служила помощницей заведующего. В мои обязанности входило не только продавать книги и давать объяснения покупателям, но и красить полки и прилавки, подметать пол, протирать стекла, топить печку и закрывать магазин, захватив с собой счетные книги. Я возвращалась пешком с Литейного и часто заставала у нас А.Ф., ожидавшего меня.

Я отказалась от своей комнаты и переселилась в кухню, потому что там было теплее. Вода не шла, мне приходилось носить ее со двора на 5-й этаж и таким же образом грязную воду вниз. Для меня было большим лишением не иметь возможности купаться каждый день, как я привыкла, а весной, когда поправили водопровод, у нас не было дров, чтобы топить ванну, и так мы пожгли много хорошей мебели, чтобы согреть нашу «буржуйку», на которой мы готовили и пекли, вокруг которой собирались, чтобы погреться [251]251
  Буржуйка – временная металлическая печь с выведенной наружу трубой. В отличие от печи с дымоходом быстрее нагревается, но и не долго держит тепло. В.М. Баруздина, после 1916 г. несколько лет с перерывами проживавшая в квартире Ю.Ф. Львовой на ул. Таврической (см. примеч. 202, 205, 252), оставила альбом карандашных зарисовок, названный «День буржуя» (1922–1931, Дом-музей П.П. Чистякова). Наброски передают все тяготы жизни «буржуев» того времени. Например, барыня Львова сама чистит селедку, перетирает горох и готовит, стоя у плиты; барон Кусов колет дрова.


[Закрыть].

А.Ф. сидел на диванчике в кухне и разговаривал своим скрипучим голосом, я в это время чистила овощи или кастрюли или колола на тонкую лучину ножки от столов красного дерева для нашей ненасытной «буржуйки». Потом мы занимались добросовестно, без лишних слов, потом отправлялись гулять, я провожала А.Ф. до Ивановской, он меня обратно до Таврической [252]252
  На углу Таврической и Тверской улиц в д. № 35/1 Львовы поселились, видимо, после переезда из Царского Села не ранее осени 1915 г. Доходный дом Ивана Ивановича Дернова (ум. 1905) построен по проекту М.Н. Кондратьева в 1903–1905 гг. А.А. Смольевский записал разговор с Е.К. Лившиц об этом доме. На вопрос Екатерины Константиновны, где жила его мать, он отвечал: «На Тверской, 1, в том доме, где башня Вячеслава Иванова, в квартире 34 под башней, а сперва – в том же этаже, в мансарде, в кв. 36, – напомнил я ей. – Не знаю, правда, бывала ли Лютик в башне. Бабушка Юлия Федоровна бывала там, и на мои расспросы (а это было во время эвакуации, когда… она мне много рассказывала о прошлом) она отвечала, что в башне много спорили и читали стихи на всякие заоблачные темы, а после этого хозяин приглашал: “Пожалуйте, господа, к трапезе”. Трапеза состояла из вина и сахарных воздушных палочек… “Там не только пили вино, – сказала Екатерина Константиновна, – там устраивали и особые мужские развлечения”» (коммент. А. С.). Вероятно, на «Башню» Ю.Ф. Львову привел В.Г. Каратыгин, однако не исключено, что это сделал М.А. Кузмин, с которым она могла быть знакома еще по консерватории. Эти посещения происходили не позднее 1912 г., и девочка едва ли могла присутствовать на поэтических вечерах, тем более что она и не упоминает о них. «Башня» – квартира Вячеслава Ивановича Иванова (1866–1949), поэта, теоретика символизма, критика, историка и философа. В 1905 г. он поселился в квартире на верхнем этаже – выступе над пятиэтажным домом Дернова, – с женой Лидией Дмитриевной Зиновьевой-Аннибал (Шварсалон, 1866–1907), и в течение семи лет «Башня» была одним из центров интеллектуальной жизни столицы. «Каждую среду здесь собирались поэты, философы, художники, музыканты. Лифт, мягко поскрипывая, доставлял гостей наверх. Начинались симпозиумы не раньше полуночи. В одной из небольших комнат, где можно было поместить до сорока человек, проходили дискуссии и семинары по проблемам философии и истории. В других комнатах, доступных избранным гостям, поэты читали свои стихи. Свечи в тяжелых шандалах; стены, оклеенные у Вячеслава кроваво-красными, у Лидии оранжевыми обоями; скошенные потолки мансарды; закругленные стены – все это производило сильное впечатление на публику. Стульев и диванов не было. Лидия Дмитриевна предпочитала ковры и низкие подиумы… Когда становилось душно от дыма и жара свеч и папирос, выбирались на крышу, угадывать проблески зари на горизонте, бормотать стихи, слушать соловьев в Таврическом саду…В апреле 1906 года на Таврической возникла идея “Hafes-Schenken”. Имя персидского певца соловьев и виночерпиев всеми участниками воспринималось в немецком переводе… Решено было собираться в интимном кругу посвященных, в чисто мужском обществе, беседуя без стеснения о всем, что придет в голову. В этой свободе мыслей и действий должна была родиться новая общность людей, не скованных условностями и предрассудками, но в гармонии душевных созвучий открывающих неведомые истины» (Ротиков К.К. Другой Петербург. СПб., 2001. С. 524, 526). В.И. Иванов покинул Россию в 1924 г., но до 1936 г. сохранял советское гражданство. В 1926 г. в Италии принял католичество. Преподавал языки в ватиканских учебных заведениях. Hafes-Schenken. Гафиз (Хафиз Ширази) Шамседдин (ок. 1320–1390) – персидский поэт-лирик, автор «Дивана»; Schenken – уделять внимание, а также наливать (нем.).


[Закрыть], потом я еще его немножко, потом он меня до дому. Расстояниями мы не стеснялись.

Летом 1919 г. я ездила на огород, где жил постоянно садовник, которому я помогала копать и полоть грядки, а под осень собирать жатву. Не один раз возвращалась я из Удельной пешком, таща на спине пуда по два овощей.

Под осень я решила поехать за мукой в Череповец. Взяла гвоздей, соли, каких-то тряпок, катушек, получила разрешение на проезд [253]253
  С 1918 г. Чрезвычайная комиссия (ЧК) в связи с голодом вела борьбу с «мешочниками» и спекулянтами. Декретом ВЦИК (Всероссийский центральный исполнительный комитет) и СНК (Совет народных комиссаров) был реорганизован Наркомпрод, при котором создавались продовольственные отряды (продотряды) из рабочих. Затем была введена государственная монополия на внутреннюю торговлю, запрещавшая частную оптовую и розничную торговлю. В январе 1919 г. в Петрограде минимальная суточная норма хлеба составила 50 граммов.


[Закрыть]и отправилась, сначала в «теплушке», где было человек 40 народу, потом, выйдя на станции и не попав обратно – между буферов, набросав на них еловых веток. Вместо нескольких часов ехала двое суток. Поезд ни с того ни с сего вдруг останавливался среди поля и стоял таким образом часами. Вначале все интересовались причиной остановки, потом перестали спрашивать. Каждый занимался своим: кто спал, кто играл в карты, а кто ловил вшей. Было холодно по ночам, но я так хорошо устроилась на буферах, что мне не хотелось идти обратно в теплушку, где был ужасный воздух, прокуренный махоркой и пропахший сапогами.

Недалеко от Череповца, куда мы приехали ночью, мне удалось выменять мои сокровища на пуд муки, связку луку, кусок масла и немного печеного хлеба – мне на дорогу. Попасть обратно было уже не так просто, но к счастью мне попался один знакомый молодой человек из нашего дома, опытный в поездках подобного рода, не раз кормивший меня гоголь-моголем во время моих ночных дежурств у ворот за дворника.

На обратном пути всюду были заградительные отряды, поезд тащился так, что можно было идти рядом пешком. На каждой станции проверяли документы, а в Петрограде я чуть не застряла при выходе. У меня не оказалось какой-то нужной бумажки, и, если бы не мой спутник, заговоривший зубы коменданту станции, мне пришлось бы ночевать в караульном помещении вокзала вместе с несколькими десятками вшивых путешественников. Быть арестованной было бы очень неприятно, тем более что мамы не было в Петрограде – она в Москве хлопотала за Кусова, сидевшего в концентрационном лагере [254]254
  Из воспоминаний А.А. Смольевского следует, что после Г.В. Кусова арестовывали 12 раз (за происхождение), но каждый раз отпускали благодаря заступничеству Ю.Ф. Львовой. После 1918 г. он командовал эскадроном Красной армии. 28 мая 1919 г. был арестован в Петрограде и заключен в Выборгскую военную тюрьму. 16 июня переправлен в Москву в Бутырскую тюрьму. После убийства С.М. Кирова в связи с началом массовых арестов в Ленинграде в 1935 г. Кусов был сослан в Самару (Куйбышев). Ю.Ф. Львова переписывалась со ссыльным вплоть до конца 1943 г., когда тот находился уже на Алтае. Умер в ссылке. В 1989 г. реабилитирован посмертно.


[Закрыть].

Деньги, оставленные мне на покупки, я тратила почти исключительно на кино, бывая в трех-четырех в один вечер – все равно, на эти деньги купить ничего нельзя было, кроме ржаных лепешек у грязных торговок.

Дни Кронштадта мы пережили очень беспокойно [255]255
  Дни Кронштадта – 28 февраля – 18 марта 1921 г. – восстание моряков Балтийского флота и гарнизона Кронштадта, требовавших проведения демократических выборов, свободы слова и печати, освобождения политзаключенных и уравнивания размеров пайков. Мятеж был подавлен частями 7-й армии под командованием М.Н. Тухачевского. После штурма Кронштадта около семи тысяч матросов, красноармейцев и других участников обороны крепости бежали по льду Финского залива в Финляндию.


[Закрыть]. Непрерывная канонада, темнота в городе, патрули – все действовало подавляющим образом. «Матвеич» была в Царском, когда его заняли белые; в их даче были разбиты все стекла, и стоял полк. Под грохот канонады мы старались все же держаться бодро, и хотя нам нечего было есть, распевали «Цыпленок жареный» и отплясывали «тремутард».

Знакомые евреи боялись погрома, и мама раздавала им крестики [256]256
  Вероятно, нательные крестики.


[Закрыть]. От холода и недоедания я, наконец, свалилась. У меня сделалось сильнейшее воспаление легких, мама тоже захворала, мы с ней лежали в одной комнате, за нами ухаживал Георгий Владимирович, недавно вышедшей из тюрьмы. Я пролежала больше двух месяцев – когда встала, чтобы в первый раз принять ванну, испугалась собственной худобы. Всю весну мне не удавалось поправиться, я была слаба, как новорожденный теленок, но одной знакомой теософке пришло в голову пригласить меня в Тайцы [257]257
  Тайцы – поселок в Ленинградской области и станция по Балтийской железнодорожной ветке. В 1930-х годах в поселке работала испытательная лаборатория Ленинградского электрофизического института.


[Закрыть], где она работала в лаборатории по спектральному анализу. Я переехала туда с небольшим количеством вещей, но с порядочным запасом хлеба, который возили из города. Я получила хорошую чистую комнату в доме бывшего владельца лаборатории, в которой раньше изготовлялся крысиный мор. Его дочка, на год старше меня, собиралась в Петроград поступать в университет. Мамаша ее ревновала меня к ее шестидесятилетнему мужу. Я, конечно, этого не замечала и узнала об этом только в конце лета. Как ни плох был наш стол, состоявший почти исключительно из овощей, грибов и козьего молока, мне удалось совершенно поправиться и загореть.

Я один раз на день ездила в Петроград и видела А.Ф. Остаток лета, уже оправившись настолько, чтобы ездить верхом на лошадях знакомых моей приятельницы «краскомов» [258]258
  Красные командиры.


[Закрыть], мы ездили в Петергоф и в Красное Село на полковые спектакли, в которых женские роли исполнялись красноармейцами. Однажды мы отправились из Тайц в Гатчину. Я шагала так усердно, что перегнала всех. Обратно было идти труднее, мы вернулись только к вечеру.

К счастью, в доме было много книг, рояль и просторные комнаты, отделанные деревом. Все это мне нравилось особенно книги, и, мне удалось без особой скуки протянуть до августа. Иногда я писала стихи, довольно много рисовала, но больше всего лежала на солнце в шезлонге с книгой. Вернувшись в Ленинград, я решила поступать на вечерние курсы Института Живого Слова [259]259
  О. Ваксель поступила на ораторское отделение вечерних курсов Института живого слова (1918–1924) в августе 1920 г. Институт размещался в Петрограде на площади Александринского театра, в здании бывшего С.-Петербургского городского кредитного общества (д. 7). Основан В.Н. Всеволодским-Гернгроссом (1882–1962 театроведом, актером Александринского театра), предполагавшим создать курсы по науке и искусству «живого языка», а затем и институт, в котором образовательная практика соединялась бы с научными изысканиями. С целью определить технику для усовершенствования поэтической декламации были приглашены ученые, педагоги, логопеды, лингвисты, музыкальные деятели, психологи и актеры. Институт ставил три основные задачи – учебную (преподавание предметов, относящихся к произношению и устной речи), научную (создание «науки о слове») и пропагандистскую. В середине 1919 г. в институт записалось около 800 человек, привлеченных новизной, экспериментаторским характером обучения и именами педагогов. Постоянные проверки, в том числе и финансовые, а также внутренние противоречия привели к закрытию института. Известен другой адрес института: ул. Знаменская, 8, в здании бывшего Павловского женского сиротского института; однако из контекста мемуаров следует, что речь идет о здании на площади у Александринского театра.


[Закрыть]. Там было несколько отделений, но так как меня интересовало слово, а система Дельсарта [260]260
  Дельсарт Франсуа-Александр-Никола-Шери (1811–1871) – французский певец и композитор, вокальный педагог и теоретик сценического жеста.


[Закрыть], я поступила на ораторское отделение, как наименее обязывающее. Но все же обязательно для всех были этика, эстетика, введение в философию, «политграмота», постановка голоса, анатомия, история искусств и многое другое.

В институте был кружок поэтов, в который я немедленно вступила, руководимый Гумилевым [261]261
  Гумилёв Николай Степанович (1886–1921) – поэт, прозаик, критик, переводчик, драматург. Участвовал в работе издательства «Всемирная литература». Вел занятия с начинающими поэтами в многочисленных студиях. В Институте живого слова преподавал с 1918 г. Сохранились программы его курсов «История поэзии» и «Теория поэзии» (ИРЛИ. Ф. 474. Ед. хр. 462). Председатель Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов (1920–1921). В рукописи сноска: [Skudf 1921 av bolsjevikkene] – пометка X. Вистендаля о казни поэта (см. примеч. 264). О влиянии Гумилёва-поэта и человека говорят следующие строки: «Гумилевская острая и четкая образность, его упругая ритмика, нарядность и солнечность его словесной ткани, своеобразная “космичность” его взгляда, ненасытная страсть к овладению пространством, сушей, морями, небом, мужество духа, неустрашимость, презрение к смерти, культ дружбы и товарищества – сколько поистине привлекательных черт, соединенных, словно в ослепительном фокусе, в одной поэтической личности!» (.Павловский А. Николай Гумилёв // Вопр. лит-ры. 1986. № 10. С 130). «Всемирная литература» – издательство, созданное по инициативе м. Горького в конце 1918 г.


[Закрыть]. Он назывался «Лаборэмус» [262]262
  «Лаборэмус» – «Давайте потрудимся!» (лат.). А.А. Смольевский встречался с ученицей Н.С. Гумилева И.В. Одоевцевой после ее возвращения из эмиграции в Петербург (1987). «Выяснилось, что ни Лютика, ни поэтической группы “Лаборэмус” Одоевцева не помнит…» (коммент. А.С.). Одоевцева Ирина Владимировна (Ираида Густавовна Гейнике, 1895 или 1901–1990) – поэт, прозаик, автор мемуаров «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1983). Училась в Институте живого слова, была участницей второго «Цеха поэтов» и группы «Звучащая раковина». В 1922 г. выпустила первую книгу стихов «Двор чудес» и с мужем Г.В. Ивановым эмигрировала во Францию. Метакса, по мнению А.А. Смольевского, в переводе с греческого – шелк-сырец.


[Закрыть]. А вскоре в кружке произошел раскол, и другая половина стала называть себя «Метакса», мы их называли: «мы, таксы». В кружке происходили вечера «коллективного творчества», на которых все упражнялись в преодолении всевозможных тем, подборе рифм и развитии вкуса. Все это было очень мило, но сепаратные занятия с Н. Гумилевым, бывшим моим троюродным братом [263]263
  В России существует несколько родов Львовых различного происхождения. Уточнить степень родства удалось благодаря исследованиям С.Д. Дзюбанова. Предками Львовых, как и матери поэта А.И. Гумилевой (урожд. Львовой, 1855–1942), являются потомки выходца из Литвы Марка Демидовича, прибывшего в конце XIV в. в Тверь на службу к великому князю Ивану Михайловичу (см.: Дзюбанов С Д. Старицко-бежецкая ветвь рода Львовых – предки Н.С. Гумилева со стороны матери // Вестник архивиста. 2006. № 1 (91). С. 166–182; примеч. 8). Родственные связи предков О. Ваксель и Н.С. Гумилева прослеживаются не ближе четвертого поколения по линии старицко-бежецкого дворянства. Мать Гумилева была правнучкой старицкого дворянина В.В. Львова, получившего с приданым жены имение Слепнево Бежецкого уезда Тверской губернии. Называя поэта своим троюродным братом, О. Ваксель, вероятно, имела в виду отдаленность родства. А.А. Смольевский приводил свидетельство Б.М. Энкина (см. примеч. 335, а также: Николай Гумилёв. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 490), что О.А. Ваксель была адресатом стихов Н.С. Гумилёва. Если такие стихи существуют, то их следует искать среди написанных в последний год жизни поэта.


[Закрыть], нравились мне гораздо больше, особенно потому, что они происходили чаще всего в его квартире [264]264
  О. Ваксель описывает события, происходившие с сентября 1920 по май-июнь 1921 г. С начала 1919 г. Н.С Гумилёв жил на ул. Преображенской (Радищева), д. 5, кв. 2. Его жена А.Н. Энгельгард (1895–1942) с детьми жила в Бежецке у матери поэта. О.Н. Гильдебрандт писала: «Я хорошо помню квартиру Гумилёва, проходную столовую и кухню (парадный ход был закрыт, – на ул. Радищева), на кухне – увы: – водились тараканы, он их панически боялся. <…> Но мы там только проходили, а в большой “летней” комнате стоял мольберт с портретом Гумилёва работы Шведе – удачный – с тёмным, почти коричневым лицом, среди скал (я думаю, Абиссиния), с красным томиком в его красивой руке. Там было 2 окна и зелёный диван около дверей.
  Я не особенно помню, где у него (в обеих комнатах) были книги, но в передней (между комнатами) стояло кресло, и он часто (в конце зимы, и потом осенью) топил печку» (Гильдебрандт-Арбенина О. Л. Гумилёв // Николай Гумилёв. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 451). Гильдебрандт (сценический псевдоним Арбенина) Ольга Николаевна (1897–1980) – актриса, художник-график, живописец. Профессионального художественного образования не получила. Окончила драматические курсы (бывшие Императорские, 1919). До 1923 г. выступала на сцене Александринского театра. Член группы «Тринадцать» (1929–1931). Жена писателя и художника Ю.И. Юркуна (Юркунуса, 1895–1938). Шведе-Радлова Надежда Константиновна (1895–1944) – художник, жена Н.Э. Радлова. Портрет, находившийся в семье ученицы Гумилёва И.М. Наппельбаум (1900–1992), был предусмотрительно уничтожен ее мужем в 1937 г. Однако в 1951 г. все-таки послужил поводом для ареста Иды Моисеевны (см.: Наппельбаум И. Портрет поэта // Литератор. 1990. № 45.30 нояб.).
  В мае 1921 г. после возвращения из Бежецка жены с дочерью Гумилёв переехал в Дом искусств (ДИСК, наб. реки Мойки, 51), где был арестован органами Петроградской ЧК (Чрезвычайной комиссии) в ночь с 3 на 4 августа 1921 г. по делу «Петроградской боевой организации». Вместе с 60 обвиняемыми, среди которых были известные ученые и общественные деятели, расстрелян 29 (по другим данным 24–25 или 27) августа 1921 г. На смерть поэта Ю.Ф. Львова написала музыку на стихи И.В. Одоевцевой «Памяти ушедшего».


[Закрыть]африканского охотника, фантазера и библиографа [265]265
  Вяч. Иванов писал о Н.С. Гумилёве: «…Он поэт несомненный и своеобразный. Конечно, – романтик и упивающийся экзотикой, но романтизм его не заемный, а подлинный, им пережитый. Дважды, с очень тощими средствами и без достаточного знания языков, ездил он в Абиссинию, охотился на африканских зверей, обошел и объездил Абиссинию всю вокруг» (цит. по: Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 407). О.Н. Гильдебрандт вспоминала: «Мы с Гумилёвым ходили как-то в Этнографический музей (на Васильевском острове), где были его абиссинские трофеи. Дома у него уже ничего не было!» (цит. по: Николай Гумилев. Исследования и материалы… С. 450). Речь о Музее антропологии и этнографии Академии наук, куда поэт передал в 1913 г. свои трофеи, привезенные из Африки. Не исключено, что у О. Ваксель и Гумилева как у собеседников могла быть общая тема «капитанов», которой поэт посвятил одноименное стихотворение 1909 г. из сборника «Жемчуга». Мотив «открывателей новых земель» – в первых же строках его: «На полярных морях и на южных, / По изгибам зеленых зыбей, / Меж базальтовых скал и жемчужных / Шелестят паруса кораблей» (см. также примеч. 37–39). «Он был мечтателен и отважен – капитан призрачного корабля с облачными парусами», – писал о поэте А.Н. Толстой (цит. по: Толстой А. Дуэль // Совершенно секретно. 1982. 1. С. 23).


[Закрыть].

Он жил один в нескольких комнатах, из которых только одна имела жилой вид. Всюду царил страшный беспорядок, кухня была полна грязной посудой, к нему только один раз в неделю приходила старуха убирать.

Не переставая разговаривать и хвататься за книги, чтобы прочесть ту или иную выдержку мы жарили в печке баранину и пекли яблоки. Потом с большим удовольствием это глотали. Гумилев имел большое влияние на мое творчество, он смеялся над моими робкими стихами и хвалил как раз те, которые я никому не смела показывать. Он говорил, что поэзия требует жертв, что поэтом может называться только тот, кто воплощает в жизнь свои мечты.

Они с А.Ф. терпеть не могли друг друга [266]266
  Летом 1921 г. О. Ваксель оставила занятия у Гумилёва в связи с замужеством. После смерти отца А.А. Смольевскому пришлось вместе с женой разбирать его бумаги. «Сохранились составленные им списки его знаменитых знакомых с примечаниями вроде: “Ахматова Анна Андреевна. Был знаком с ее мужем Н.С. Гумилёвым” (из воспоминаний мамы и бабушки я знал, что они друг друга терпеть не могли). Или: “Глазунов, Александр Константинович. Во время антракта, в фойе Филармонии имел удовольствие угощать его папиросами” (один наш знакомый по этому поводу острил, что Арсений Федорович “дал Глазунову прикурить”)» (Восп. А. С. Л. 6.).


[Закрыть]и, когда встречались у нас, говорили друг другу колкости. Я не знала, как их примирить, потому что каждый из них был мне по-своему интересен. С началом занятий в школе жизнь моя пошла еще более интенсивно. Теперь после школы и службы я отправлялась в Институт Живого Слова, где проводила от семи до одиннадцати каждый вечер и возвращалась пешком с Александринской площади на Таврическую, потому что трамваев не было.

В конце сентября А.Ф. сделал мне предложение. Для этого он пригласил меня к себе и в очень осторожных выражениях сообщил о своем намерении просить моей руки у моей матери, в марте 1921 года. Я не была ни поражена, ни довольна, меня смешила эта торжественность (при чем здесь моя мать, не на ней же он собирается жениться). Но кроме него я никого тогда не знала, мысль о нем как о возможном муже была настолько привычной – мир замыкался этим представлением. [267]267
  Эта фраза вновь подтверждает добровольный выбор О. Ваксель (см. примеч. 248). «Поскольку мамины воспоминания были написаны для Христиана (и по большей части надиктованы ему), – считал А.А. Смольевский, – в них ничего не говорится, напр[имер], о том, как ее отговаривали от раннего замужества бабушкины друзья и как она сама рыдала и говорила, что она не в силах справиться с собой, что такова ее судьба». Письма 1921 г. словно хранят следы попыток О. Ваксель определить отношения с супругом. Он для нее то «мой милый мальчик», то «дорогой мой муж» (МА. Ф. 5. Оп. 1. Д. 212).


[Закрыть]Моя влюбленность была совершенно отвлеченного характера. У меня не было ни малейшего влечения, я только признавала его прекрасные качества, представление о которых он сумел мне внушить во время наших долгих бесед и прогулок. Я ничего не ответила, но у меня получилось ощущение, что для меня снова потеряна возможность быть самой собой, что то, что произойдет – неизбежно. Мне стало как-то безразлично, но я считала, что повернуть обратно уже поздно – образуется пустота, которую нечем будет заполнить. К моему счастью, я мало замечала окружающее, была занята перестройкой своего мира.

К маю 1921 г. все было решено окончательно. Дня за четыре до венчания в церкви я была у А.Ф. посмотреть ремонт. Наутро мы должны были пойти в ЗАГС, я осталась у него ночевать. Прежде чем разойтись по своим комнатам, мы долго разговаривали о нашем будущем; между прочим, А.Ф. заявил мне, что у нас не будет детей. Я ничего ему не возразила, потому что ничего не смыслила в этом деле, но в душе возмутилась страшно и решила про себя, что так не будет. Я очень кисло с ним попрощалась и ушла спать.

Мы венчались в Смольном соборе 29 мая (ст[арого] ст[иля]) 1921 г. Присутствовали только четыре шафера и моя мать. После этого пили чай у нас очень скромно. К моей свадьбе были заказаны кондитерские конфеты у полковника Далматова [268]268
  Далматов Александр Дмитриевич – штабс-ротмистр офицерской кавалерийской школы. Был женат на Елизавете Ивановне Дерновой – дочери домовладельца, которому принадлежал дом № 35/1 на углу улиц Таврической и Тверской (см. примеч. 252). «В послереволюционные годы Далматов стал приватно заниматься кондитерским делом, и ему, как раз, и был заказан торт на свадьбу Лютика… с моим отцом…» (Восп. А. С. Л. 44) Работал фотографом, был оператором фильма «200-летие Академии наук» (1925) и совместно с А.Н. Москвиным историко-революционной кинокартины «Девятое января» (1925, режиссер В.К. Висковский; см. примеч. 306).


[Закрыть], которые он и сделал весьма похожие на настоящие. После этого мы пошли в концерт в Капеллу, где было много теософов, которые меня преглупо поздравляли и трясли нам руки. Мне было противно и неловко. После этого мы вернулись к нам, посидели часок на балконе в моей комнате и распрощались. А.Ф. ушел к себе, а я легла спать, как ни в чем не бывало.

Дня через три, когда окончился ремонт у А.Ф., я переехала к нему [269]269
  А.Ф. Смольевский проживал в угловой квартире верхнего этажа на ул. Боровой, 19 (см. примеч. 278). Вспоминая о вещах, оставленных после смерти отца, А.А. Смольевский невольно связывал их с характеристикой владельца: «Среди бумаг Арсения Федоровича обнаружилось несколько рукописных листочков со стихами Лютика и несколько ее фотографий и кинокадров, ранее мне неизвестных, прядь ее волос, лоскутки материй от ее платьев, вуалетка.
  На старой же квартире Арсения Федоровича погибло несколько прекрасных акварелей, в том числе два рисунка Врубеля, не отмеченных, как я выяснил, ни в каких каталогах: «Юноша в кольчуге» и «Замок царицы Тамары ночью». Эта последняя акварель произвела на меня в детстве особенное впечатление, и я хорошо запомнил ее. Мне жаль и его ампирного дивана с бронзовыми египетскими масками, книжный шкаф со стеклянными дверцами. Правда, в ящиках Николаевского бюро, которые мы разбирали после его смерти, оказались неплохие старые гравюры и даже рисунок античных руин, сделанный Баженовым (?), который ему подарил его знакомый архитектор Бровцев. Мне было жаль и нескольких Волошинских пейзажей (см. примеч. 311), которые он продал кому-то из своих приятелей» (Восп. А. С. Л. 12–13). Баженов Василий Иванович (1737/38-1799) – архитектор, теоретик архитектуры. Автор неосуществленного проекта Большого Кремля в Москве, проектов зданий и сооружений подмосковной усадьбы Царицыно, дома Пашкова в Москве. Перевел 100 томов сочинений Витрувия об архитектуре. Вице-президент Императорской академии художеств (ИАХ, 1799), член Римской академии Св. Луки, Флорентийской и Болонской академий художеств. Об архитекторе Б. Бровцеве сведений не обнаружено. Известен архитектор и график Бровцев Сергей Ефимович (1898-19?). Учился в Институте гражданских инженеров у Л.Н. Бенуа (1916–1924; с 1930 г. – Ленинградский инженерно-строительный институт, ЛИСИ). Работал над архитектурной планировкой городов Мончегорска, Иркутска и других городов, преподавал в ЛИСИ (1932–1935, 1957–1959).


[Закрыть]. В первый вечер он заявил мне, что явится ко мне как «грозный муж». И действительно, явился. Я плакала от разочарования и отвращения и с ужасом думала: неужели то же самое происходит между всеми людьми. Я чувствовала себя такой одинокой в моей маленькой комнатке – А.Ф. благоразумно удалился.

Больше года он ждал этого дня, ведя аскетический образ жизни, а тут невеста недовольна, смотрит на него почти с ненавистью. Чтобы избежать повторения подобных сцен, я уехала в деревню, к его бывшей прислуге Елизавете, вышедшей замуж за крестьянина-вдовца. Там была прелестная местность, я грелась на солнце, купалась, пила молоко и читала, забравшись в лес. Два раза приезжал А.Ф., я там пробыла недели три и вернулась в город с успокоенными нервами, но в убийственном настроении.

Пару дней я слегка занималась хозяйством, потом весьма холодно навестила знакомого грека – художника, урода и отвратительного существа, и отдалась ему «для сравнения». Результат был тот же. Я ушла, не попрощавшись и не взглянув на свою жертву. Он долго потом искал встреч со мной, сторожил меня на улице, пугал, доводя почти до обморочного состояния, следил, когда уходил мой муж, и вламывался ко мне в квартиру. Мне с большим трудом удавалось его выпроводить, он внушал мне и жалость и отвращение. Ни за какие блага мира я не согласилась бы повторить то, что произошло. Но он не понимал это, то плакал, то угрожал, то молил и говорил, что убьет себя, и при этом так ругал моего мужа, что стыдно было слушать. Мне пришлось опять удрать в деревню, спасаясь от этого черномазого черта.

Благодаря этим приключениям я несколько благосклоннее стала относиться к А.Ф., несмотря на то, что он побрил голову и имел ужасный вид. Я старалась на него не смотреть и не приглашала в деревню, под тем предлогом, что ему там негде спать. Мысль о том, чтобы спать вместе, не могла у меня возникнуть. К моему мировоззрению прибавилась изрядная доля цинизма. За какой-нибудь месяц произошло столько перемен, что раньше я не поверила бы, если бы мне это предсказали. Но внезапно я почувствовала себя настолько сильной и самостоятельной, что, когда вернулась и узнала, что мой грек повесился, сумела очень скоро об этом забыть и уверить себя в том, что он был сумасшедший.

Осенью я серьезно занялась переустройством квартиры А.Ф., выбросила много его старых реликвий, сжигала письма, фотографии, дневники, выбросила на чердак кровати, заменила их диванами, переставила всю мебель и успокоилась только тогда, когда квартира стала совершенно неузнаваемой.

У меня было много досуга, у матери я бывала не чаще двух раз в месяц, готовить было не из чего, и я, вылизав с утра квартиру, так, что не оставалось нигде ни пылинки, усаживалась за чтение. Самой тяжелой моей обязанностью было ношение «пайков» [270]270
  Паёк – от слова пай – часть, доля. Выдача жалованья продуктами или мануфактурой.


[Закрыть]. А.Ф. преподавал в четырех местах, и мне приходилось на себе приносить главные результаты этой работы. «Пайки» весили много, благодаря хлебу, мне было неловко тащиться через весь город с мешком на спине, но это было единственное, что мы имели, потому что деньги стремительно обесценивались, на месячное жалование можно было два раза проехать в трамвае.

Подошла зима, дров было мало, пришлось поселиться в одной комнате, заперев другие. И вот мы втроём, я, А.Ф. и его собака «Зорька» [271]271
  Собаки долгие годы занимали определенное место в доме и в семье, поэтому упоминания о них появляются то в воспоминаниях, то в стихах О. Ваксель («У нас есть растения и собаки..»). Их образы находим в рисунках В.М. Баруздиной, изобразившей интерьеры квартиры Ю.Ф. Львовой в альбоме «День буржуя» (см. примеч. 251). В детских воспоминаниях А.А. Смольевского также присутствуют собаки. «Помню, как мы с мамой приходим в гости к отцу, на Боровую; я вижу у него рыжую собаку добермана – такую, как бабушкина Зазнобка, но только старую, слепнущую. Мне объясняют, что это – Зазнобкина мама, и её зовут “Зорька”. (Позднее, когда я уже начинаю читать мамины стихи, я дважды встречаю в них это имя…)» (Восп. А. С. Л. 1; см. также примеч. 294).


[Закрыть]+ чугунная плитка – на десяти квадратных метрах. Но это мне нравилось. Я очень добросовестно убирала, готовила, стирала и мыла полы, считая, что всё это в порядке вещей. В Путейском институте [272]272
  Путейский институт – Институт корпуса инженеров путей сообщения, основан в 1809 г. С 1930 г. – Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. Ныне Петербургский государственный университет инженеров путей сообщения.


[Закрыть], где А.Ф. читал математику и был одновременно помощником проректора, он затеял «переменить правительство» и вёл кампанию среди преподавателей и профессоров. Его никогда, почти, не было дома, а если он приходил немного раньше, то говорил только об институтских делах. Не зная почти никого, я имела точное представление обо всех с его рассказов. Это была мрачная галерея выродков или непризнанных гениев, столь же скучных, как и он сам [273]273
  А.А. Смольевский вспоминал, что его отец «писал автобиографический роман под названием “Последние”, рыхлый и желчный, что-то около двух тысяч страниц на машинке. У меня не хватило терпения прочесть рукопись романа. Отыскав место, где говорится о Лютике (она переименована в Розочку) и бабушке Юлии Федоровне (переименована в Юнию Федотовну), я попробовал было читать, но, через несколько страниц не выдержал и бросил» (Восп. А.С. Л. 5–6). Сохранившееся письмо отца А.А. Смольевского написано аккуратным почерком с подчеркиванием отдельных мест (МА. Ф. 5. Оп. 1. Д. 214).


[Закрыть].

По целым неделям я не видела ни одной живой души. Конечно, это не могло хорошо отозваться на моих настроениях. У меня не было особенной потребности встречаться с большим количеством людей, но совсем никого не видеть было уже просто ненормально.

Не чаще раза в месяц к нам приходил друг А.Ф. – Ганичка [274]274
  Ганичка – Гавриил Миронович (примеч. А.С.).


[Закрыть], очень симпатичный еврей-юрист с ужасной типично еврейской дегенеративной внешностью. Это был единственный еврей, которого А.Ф. выносил и даже любил. Ганичка бывал у нас с удовольствием, ему нравилась наша обстановка, наши отношения и моя стряпня. Может быть, ему нравилось ещё что-нибудь, но он никогда не говорил этого прямо. Если его спрашивали: «Ганичка, отчего Вы не женитесь?», – он отвечал, искоса глядя на меня: «На ком же я женюсь, если все хорошие девушки замуж повыходили?» Иногда нам удавалось уговорить его приходить чаще, и тогда он читал нам, переводя одновременно, Франса или Фарера [275]275
  Франс Анатоль (Анатоль-Франсуа Тибо), Фарер Клод (Фредерик Шарль Эдуард Баргон) – французские писатели.


[Закрыть]. Это были очень хорошие вечера, которые сближали нас и примиряли нас со многими своими и чужими ошибками. Благодаря Ганичке А.Ф. говорил иногда, что вероятно евреи тоже почти такие же люди, как мы, «но, – прибавлял он, – все-таки у каждого еврея есть хоть маленький кусочек парши» [276]276
  Парша – заболевание кожи, преимущественно волосистой части головы, пораженной особым родом грибков.


[Закрыть]. Я с ним никак не могла согласиться, но, по обыкновению, молчала.

Моя роль замужней дамы сводилась к тому, что я, шутя, вела хозяйство, ждала мужа иногда до позднего вечера, прочитывала несметное количество книг и томилась совершенно убийственной скукой [277]277
  Такое положение замужней дочери, очевидно, привело к вмешательству Ю.Ф. Львовой. Одно из объяснений между ней и зятем нашло отражение в воспоминаниях А.А. Смольевского: «Когда бабушка упрекала его за невнимание к Лютику, за то, что он не дает ей возможности учиться, развивать свои способности, он отвечал: “Женщина создана для того, чтобы во всем подчиняться мужу, сидеть дома и вести хозяйство”» (Восп. А.С. Л. 9).


[Закрыть]. Мой муж, несмотря на все уверения, был слишком занят, слишком уставал, чтобы уделять мне много внимания. Его любовь существовала где-то в пространстве, неизменная, как математическая формула, а мне приходилось довольствоваться его ночными посещениями, в которых он был довольно груб. Я не отрицаю, что такие отношения вполне устроили бы почти любую нормальную женщину. Но, несмотря на то, что в свои 37 лет он был абсолютно свеж физически, я оставалась совершенно равнодушной к этой части нашей жизни. Он об этом долго не догадывался, потому что я как была, так и оставалась пассивной. Но всё же чувствовала себя обиженной природой – или людьми, – этого я не могла решить.

Конечно, моя служба и занятия в Институте отпали сами собой с моим замужеством, единственной полезной работой, которую я производила, была проверка студенческих работ по математике и механике. Несмотря на полное отсутствие способности, я всё же продолжала заниматься этими предметами, несмотря на своё отвращение к ним – только из желания доставить мужу удовольствие. Если он всем так преподавал, как мне – очень жалею его слушателей. Выведя до половины какое-нибудь трудное решение, он спохватывался, перечёркивал всё и начинал снова, говоря, что этот вариант гораздо ярче и показательнее.

Иногда это повторялось по нескольку раз – в результате внимание притуплялось, и я начинала клевать носом и поддакивать совершенно невпопад. Но у него было дьявольское терпение. Поспав часок после обеда, он садился за свои задачи. В час ночи гас свет, он зажигал крохотную керосиновую коптилку и занимался при ее свете до поздней ночи.

Преодоление трудностей доставляло ему удовольствие [278]278
  В одной из бесед с сыном А.Ф. Смольевский назвал четыре года, проведенные им в семинарии, кошмарными. О преодолении трудностей А.А. Смольевский писал: «Арсений Федорович был человеком, который, что называется, “сам себя сделал”. После бурсы он учился в учительской семинарии, затем какое-то время был домашним учителем в доме барона Штейнгеля, затем окончил Институт путей сообщения и был оставлен при нем в качестве преподавателя…» (Восп. А.С. Л. 4; см. примеч. 164). О дальнейшей судьбе АФ. Смольевского мы также узнаем из записей его сына. «АФ. преподавал математику в ряде ленинградских ВТУЗов, во время Великой Отечественной войны оставался безвыездно в блокированном Ленинграде; последние годы жизни проработал в Управлении по делам архитектуры, занимался обмером здании – памятников архитектуры города. Во время Ленинградской блокады квартира А.Ф. (Боровая ул., 19, кв. 11) пострадала от бомбежек, и он переехал на Чернышев пер. (ул. Ломоносова, 14, кв. 12).
  В феврале 1967 г. в гололедицу упал и получил перелом шейки бедра, скончался в клинике Военно-мед[ицинской] академии от отека легких. Похоронен, по его желанию, на Шуваловском кладбище, недалеко от могилы его друга последних лет – архитектора Б. Бровцева» (коммент. А. С.; см. примеч. 269).


[Закрыть]. Сын сельского дьячка, семинарист из Подолии [279]279
  «Арсений Федорович Смольевский…родился в с. Зван Могилевского у[езда] Подольской губ[ернии] (Зап[адная] Украина). Его отец – псаломщик Федор Григорьевич Смолиевский (1855–1911) был женат на Стефаниде Авксентьевне Свидчинскои (ум. 1898), которая, судя по некоторым намекам односельчан, считалась внебрачной дочерью какого-то помещика, почему Арсений Федорович и говорил, что он родился в с. Троицкое – по названию церкви (?), что его отец – дьячок и пьяница, а мать – графиня» (коммент. А.С.). Однако из воспоминаний А.А. Смольевского следует, что такая версия предназначалась у отца для «публики». Во время последней встречи с сыном, лежа в больничной палате, он сказал о своих родителях: «Они были простые украинские крестьяне, и Шевченко им был ближе, чем Пушкин» (Восп. А. С. Л. 11; см. анкету А.Ф. Смольевского (МА. Ф. 5. Д. 217). Западно-украинское происхождение мужа, видимо, послужило поводом для О. Ваксель называть его иноверцем. Во всяком случае, такое обращение нередко в ее стихах, начиная с самых ранних, которые могли быть адресованы только ему.


[Закрыть], он не захотел стать священником, а поехал в Петербург, где поступил в Университет, который и окончил, не посещая лекций, дойдя до всего своим умом, живя на 10 рублей в месяц. Он сам говорил, что к математике у него нет способностей, ему бы скорее подошли гуманитарные науки, но, начав одно, он не хотел бросать начатого и добился многого [280]280
  Скорее всего, добиться многого А.Ф. Смольевскому удалось разве что в глазах жены. «Институт, в котором он работал, хлопотал, конечно, по его настоянию, о присвоении ему звания профессора, но ходатайство было отклонено, поскольку никакой диссертации он никогда не представлял на защиту, а занимался лишь разработкой всяких мелких методических пособий, сборников задач и т. п. для внутреннего пользования. Бабушка рассказывала, что в двадцатых годах Арсений Федорович судился с профессором Передерием по поводу авторства какого-то учебника. Ольга Александровна в своих воспоминаниях писала о том, что по натуре Арсений Федорович был гуманитарием, а математикой занимался скорее из упрямства. Выйдя на пенсию, он много читал (после его смерти осталось довольно много изданий русских и советских поэтов), интересовался архитектурой, кем-то состоял при Союзе архитекторов…» (Восп. А.С. Л. 5). Передерий Григорий Петрович (1871–1953) – профессор Ленинградского института инженеров путей сообщения, специалист в области мостостроения.


[Закрыть]. Иссушив свой ум, он редко добивался расположения людей, но зато, раз добившись, он их и держался. Его постоянство в привязанностях и вкусах приводило меня в отчаяние. В своем быту он многим напоминал старую деву, был мнителен до смешного, суеверен и расчётлив вместе с тем. Он воображал себя обаятельным человеком и прекрасным хозяином. Если к нам приходил кто-нибудь, он считал своим долгом что-нибудь подарить гостю, но совершенно не замечал, что его болтовня, беспрерывная и бессистемная страшно утомляет и нервирует [281]281
  А.А. Смольевский, неизменно строгий к отцу (в разговорах именуемому не иначе как «папаша») и всегда державший сторону матери и бабушки, писал об отношениях родителей: «С первых же дней совместной жизни он изводил ее мелочными наставлениями – вроде Иудушки Головлева, придирками за каждую лишнюю истраченную копейку, насмешками над ее стихами» (Восп. А. С. Л. 8–9). Стихотворение, датированное 11 февраля 1922 г., говорит о противоречивости чувств О. Ваксель: «Отчего мне так холодно в доме твоем… <…> Отчего я с тобою всегда робка, / Пью внимание каждого взгляда… <…> Ничего не беря, ты так много даешь, / Как за все я тебе благодарна… / Отчего мне так холодно рядом с тобой…». Уточняя характер подарков отца, А.А. Смольевский заметил: «Среди его бумаг сохранились подробные записи расходов, множество квитанций комиссионного магазина, где он покупал, очевидно, для подарков своим друзьям, всегда почти одно и то же: серебряные ведёрки для охлаждения бутылок с шампанским» (Там же. Л. 6).


[Закрыть].

В авиационной школе мотористов и механиков – одно из мест, где я выстаивала в очереди за пайком, – начальник был Н.П. Глубоковский [282]282
  Глубоковский Николай П[етрович?] – летчик, начальник Авиационной школы мотористов и механиков, в которой преподавал А.Ф. Смольевский.


[Закрыть], летавший с 1913 г., имевший 15 переломов. Я, конечно, ничего не замечала и ни о чем не думала, кроме того, чтобы скорее выбраться из затхлой кладовой, но он, оказывается, живо интересовался моей особой.

У нас была одна общая знакомая – моя одноклассница по институту, забегавшая ко мне часто, которую А.Ф. по моей просьбе устроил на службу в канцелярию своего института. Она была вологжанка, – Н.П. Глубоковский тоже был вологодский помещик, бывший владелец 20 000 десятин прекрасного лесу. Я познакомилась с ним только в декабре на открытии Отделения воздушных путей сообщения при Институте и[нженеров] п[утей] с[ообщения]. Там был «вечер самодеятельности» с участием профессора Рынина [283]283
  Рынин Николай Алексеевич (1877–1942) – летчик, профессор Института инженеров путей сообщения (с 1921 г.), в котором преподавал А.Ф. Смольевский. Ученый в области воздухоплавания, авиации и космонавтики, начертательной геометрии. При его участии в институте была создана одна из первых в России аэродинамическая лаборатория (1909), организован факультет воздушного сообщения (1920), где он читал курс воздухоплавания. В 1928–1932 гг. издавал «Межпланетные сообщения» – первый энциклопедический труд по истории и теории реактивного движения и космических полетов. Автор учебников по начертательной геометрии. Собрал и передал в Ленинградский аэроклуб-музей (Аэромузей) уникальные материалы по истории спортивной и гражданской авиации. Его именем назван кратер на обратной стороне Луны.


[Закрыть], знаменитого аэронавта, и его жены, посредственной пианистки, игравшей к случаю: «По небу полуночи ангел летел». Потом была декламация студента-первокурсника, читавшего Тихонова [284]284
  Речь, скорее всего, о стихах Николая Семеновича Тихонова (1896–1979). В начале 1920-х годов наиболее популярны были его стихи «Баллада о гвоздях» (1921) и «Баллада о синем пакете» (1922). Другой Тихонов, Александр Николаевич (псевдоним А. Серебров, 1880–1956), – писатель, редактор журнала «Летопись» и издательства «Парус» (1915–1917), газеты «Новая жизнь» (1917–1918), руководил издательством «Всемирная литература».


[Закрыть], балетный номер чьей-то родственницы и т. д. В то время как я страдальчески морщилась, созерцая всю эту мешанину, А.Ф. подвёл ко мне худощавого темноглазого военного неопределённого возраста. У него была очень добрая и приятная улыбка и манера говорить так, чтобы никого не задеть. По-видимому, у них с А.Ф. были милые, приятельские отношения.