Текст книги "«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи"

Автор книги: Ольга Ваксель

Ферма находилась среди парка и была излюбленным местом для завтраков у дачников. А.Ф. Смольевский стал наконец, видим и доступен. Ровно в десять утра он отправлялся на поезд, около трех возвращался, проводил три-четыре часа на теннисной площадке, восхищая своим белым костюмом и мальчишеской подвижностью. Потом он переодевался и уезжал опять в город развлекаться. Когда он возвращался, я не знаю – в девять часов меня укладывали спать. В этом вопросе, и только в этом, со мною были строги. Во всем остальном, как-то: в выборе книг, отлучках из дома – мне предоставлялась полная свобода.

Я уже перечитала всего Толстого, Тургенева, Гончарова; Чехов до сих пор остался моим любимым автором.

Однажды мы были приглашены к «Арсеньке», как называли его ученики школы Левицкой, на специально для нас устроенный шоколад. Мы явились к нему ряжеными, нацепив на себя платья наших мамаш. Мы надели корсеты и подсунули подушки вместо бюстов. Наступая на подол, путаясь в юбках, мы с хохотом ворвались в его маленькую квартирку, напугав его хозяйку, старую немку, Fraulein Лундберг [179]179
  В отличие от Смольевского-старшего, жена звала А.А. Смольевского Арсюней и Арсюнькой, хотя его детское имя Асик (он же прилюдно ее звал по имени-отчеству, а сокровенно – Талонька – производное от Наталии).


[Закрыть]. Мы перерыли у него все ящики, съели весь найденный шоколад, взяли с него обещание, что он будет привозить еще (обещание, добросовестно им выполненное), и, перевернув все вверх дном, убежали так же быстро, как появились. На лестнице я потеряла корсет через ноги, и это обстоятельство сыграло впоследствии большую роль в моей жизни. «Арсенька» [180]180
  Вероятно, фрейлейн Лундберг, которая в адресной книге «Весь Петербург» за 1910 г. указана как Лундберг Лаура Бернгардовна.


[Закрыть]мне казался идеалом и вдохновлял меня писать стихи.

 
Когда потянулись вечерние тени
и золото меркнет последних лучей, —
с зеленых качелей, свидетель сражений,
ракет златострунных и белых мячей,
с замедленной живостью резких движений
из нашего сада, где столько сирени, —
слежу, как он вышел, весь в белом Арсений.
Зачем-то весь в белом, надуманно весел
(веселости этой не хочется верить)
с зеленых глядит, раскачнувшихся, кресел,
как в теннис играют Израиля дщери.
Пусть Юра взберется ему на колени —
его ли обрадует детская ласка.
Я вижу, что вечер прозрачно весенний —
печалей его нарастающих – маска.
Похож на Орфея в пустыне молчащей
(мячи разбежались, скорее кончайте!)
Волос красноватый отлив на закате,
Мальчишески тонкая шея.
Смотри, как рассеянна холодность взгляда
От лишних вопросов Вавули ограда,
и ясно, что с ним говорить мне не надо [181]181
  В машинописи стихотворение дано в несколько иной редакции, датировано 10 июня 1915 г. с пометкой: Царское Село.


[Закрыть].
 

Конечно, я тщательно скрывала свой интерес к его особе и не ждала уже, чтобы ко мне относились как к взрослой. Но и Арсений не казался мне способным на грубость. Я с любопытством и ревностью наблюдала его шуточные ухаживания за взрослыми барышнями. Серьезно он ни за кем не ухаживал, потому что был в то время влюблен в некрасивую и немолодую учительницу музыки, любовницу его приятеля. Я догадывалась и об этом и с сочувствием и интересом наблюдала изменения в его настроениях в зависимости от ее поведения. Я знала, что она вместе с его приятелем смеется над ним, а он этого не замечает. Впоследствии я узнала из его дневников, как начался этот неудачный роман, единственный в его жизни роман.

Между тем мой отчим уехал на фронт, получив командование бронепоездом в Карпатах, моя мать собиралась переезжать в Петроград, а меня и девочек Пушкиных готовили к поступлению в институт [182]182
  Екатерининский институт благородных девиц – закрытое среднее учебное заведение (Училище ордена св. Екатерины основано в 1798 г.; набережная р. Фонтанки, 36, ныне в этом здании филиал Российской национальной библиотеки [РНБ]) В институт принимались девочки 10–16 лет. О. Ваксель была принята как дочь офицера-фронтовика (из поясн. А. С.) Окончившие семилетний курс получали звание домашних наставниц. А.А. Смольевский в воспоминаниях о подруге матери Е.В. Масловской (см. примеч. 196) писал, что она и ее сестра Ирина «были четвертым поколением из их семьи, которое училось в этом институте – они, их мать, бабушка и прабабушка. Здание на Фонтанке строил Кваренги. Институт сохранял порядки, форму в том виде, как это было при его основании во времена Марии Федоровны, жены Павла I. Девочек водили в камлотовых платьях, которые можно было поставить на пол, и они стояли. По утрам умывались холодной водой, волосы девочкам расчесывали специальные горничные. Каждый класс занимался по полгода в помещениях, выходивших окнами на Фонтанку, по полгода – в помещениях с окнами во двор и сад. Два раза в неделю воспитанниц могли посещать родители и знакомые – по четвергам и воскресеньям» (коммент. А. С.). Масловская Ирина Владимировна (в браке Чернышева, 1905–1996) – младшая сестра Е.В. Масловской (примеч. А. С.). Кваренги Джакомо (1744–1817) – итальянский архитектор, с 1799 г. работал в России. Почетный вольный общник ИАХ (1805). Камлот – плотная шерстяная или полушерстяная ткань, вырабатывавшаяся в XIX в. для пошива верхней одежды.


[Закрыть]. Мне очень жаль было уезжать из Царского, казалось, что с этим отъездом кончается мое детство. Фактически оно кончилось уже давно, но мне казалось, что я могу еще быть как все дети – играть, ни о чем не помнить. Около этого времени появился снова мой отец, амнистированный, получивший право поступить в полк, обновленный, но сильно постаревший, с проседью в волосах.

Одновременно с нашим переездом мне было объявлено о том, что я буду жить в институте. Я была огорчена и испугана, мне совсем не хотелось отрываться от матери, которую я и так редко видела.

Перед экзаменами меня всячески ублажали, устраивали мою новую комнату, катали в автомобиле, водили в театры, но все это не заставляло меня забыть о предстоящем одиночестве.

На деле все оказалось не так страшно. Еще в вестибюле института я столкнулась лицом к лицу с Олей Ухтомской, девочкой, с которой я училась в Царской приготовительной школе. Она поступала в тот же класс, что и я, и на первых порах помогла справиться с тоской по дому. Потом ее сменили более интересные девочки, ставшие моими подругами. Вавуля и Ксана учились в старших классах, и я видела их только издали в столовой или в зале. Иногда на приеме мы сидели вместе.

Институтский день

За четыре месяца до Рождества я ни разу не была дома. Благодаря размеренному образу жизни, простому столу, достаточному движению, я очень поздоровела. Нас поднимали в восемь часов, полчаса были на мытье и одевание, потом молитва и утренний чай. Молитва в большой зале для всего института сразу, на ней присутствовали обе инспектрисы, а иногда и начальница. Из дортуара в зал и из зала в столовую и вообще всюду, даже в баню, шли парами. Молитва была длинная, читали ее по очереди вслух, и было большим позором не знать ее наизусть.

Утренний завтрак состоял из кружки чая, французской булки, кусочка масла и кусочка сыру или немного рубленой солонины [183]183
  Утренний чай начинался в 8 ч после подъема, туалета и молитвы. В связи с институтскими завтраками А.А. Смольевский вспоминал такой случай. Однажды одноклассница О. Ваксель Е.В. Масловская, навестившая его с женой в квартире на пр. Науки (см.: «От комментатора»), заметила: «По дороге к вам, я проезжала на трамвае мимо фермы Бенуа, оттуда в наш институт каждый день привозили в бутылочках кефир к завтраку…» (коммент. А.С.). Ферма Бенуа – Лесная ферма архитектора Ю.Ю. Бенуа (1890-е годы, пр. Бенуа, ныне Тихорецкии пр., 9).


[Закрыть]. Кроме того, мы могли брать к завтраку свое масло, хранившееся тут же в специальных шкафах, куда допускались только дежурные, также яйца и печенье. Никаких колбасных изделий и сыров приносить не разрешалось из чрезмерной заботливости о нашем здоровье.

После чая все расходились по классам и начинались уроки. Чаще всего первым уроком был Закон Божий. Батюшка, полуседой любопытный старичок, очень снисходительно ставил отметки. У меня, несмотря на то, что я уроков никогда не учила, по Закону Божьему было круглое 12 [184]184
  Занятия проходили с 9 ч до 11 ч 30 мин и с 14 ч до 15 ч 30 мин, подготовление уроков, занятия танцами и пением длились с 18 ч до ужина (20 ч). Законоучитель протоиерей Василий Михайлович Темномеров. По принятой в гимназиях и училищах 12-балльной системе оценок 12-й балл был высшим. «Лютик хорошо училась, – вспоминала Е.В. Масловская. – Помню, когда она отвечала урок, говорила медленно и уверенно. Была талантлива, писала стихи» (Готхард H.Л. Об Ольге Ваксель // Лит. учеба. 1991. Kн.1.C. 169).


[Закрыть]. Если боялись отвечать, ставили на подоконник какую-нибудь игрушку, батюшка заинтересовывался, и за его расспросами проходило некоторое время. Во время урока полагалось держать на столе книги, относящиеся только к данному предмету, но мы умудрялись во время уроков даже читать [185]185
  Начитанность О. Ваксель отмечали многие из ее современников. А.А. Смольевский, в частности, приводил мнение брата O. Мандельштама (см. примеч. 194): «Она была очень начитана (недаром Евг[ений] Эм[ильевич] Мандельштам писал, что Лютик в 12 лет была развита не по возрасту)… <…>…Была развитее своих сверстниц по Екатерининскому институту» и что она «заказывала много серьезных книг. Институтки в то время увлекались чтением Чарской», против чего возражала Ю.Ф. Львова (коммент. А. С.). Чарская (наст, фамилия Чурилова) Лидия Алексеевна (1875–1937) – актриса Александринского театра, писатель. Первая книга «Записки институтки» (1902) стала, как принято говорить, бестселлером. Автор многочисленных и популярных
  романов, повестей и рассказов для юношества. Ее книги – «Княжна Джаваха», «Люда Власовская», «Ради семьи», «Газават» и другие рекомендовались Министерством народного образования для библиотек школ и гимназий. Чарская отразила вкусы массового читателя 1900-х годов. Б.С. Житков в письмах 1920-х годов отозвался о ее творчестве: «Дрянь книги, но если девчонки до сих пор над ними плачут – значит нужны» (Сто поэтесс Серебряного века: Антология. СПб., 1996. С. 272).


[Закрыть], сбивать масло, делать маникюр и вышивать, каждая по своей склонности. Единственный раз я попалась в чтении: на уроке арифметики, которую терпеть не могла, у меня отняли книгу Метерлинка. Хорошо еще, что это, потому что могла им попасться и «Афродита» Пьера Луи, или «Chansons de Bilitis» [186]186
  Метерлинк Морис (1862–1949) – франко-бельгийский писатель, символист; драматург, лауреат Нобелевской премии (1911). Пьер Луис (1870–1925) – французский писатель, поэт и драматург. Сборник стихотворений в прозе «Песни Билитис» (1894) и роман «Афродита» – наиболее известные его произведения, возбудившие интерес к «прекрасному бесстыдству античной культуры» (А.Н. Бенуа). Современники осуждали произведения поэта как безнравственные.


[Закрыть]. После уроков был завтрак из двух блюд, потом прогулка. Прогулка по институтскому саду парами, старшие по одному кругу, младшие по другому. Осенью и зимой по всем дорожкам были проложены деревянные мостки.

Мы надевали суконные в талью жакетки с воротниками из «фо-барашка», шапочки пирожком и резиновые ботики с ушками. Иногда полагалась муфта, на шнурке. Многие уклонялись от прогулки под разными предлогами, для того, чтобы не топтаться на пятачке, прибегали к разным хитростям. Иногда я тоже поддавалась искушению почитать или порисовать в свободное время. Большинство из негуляющих собирались в зале, где можно было бегать, играть на рояле [187]187
  Среди многих талантов, унаследованных О. Ваксель, был и музыкальный, о котором она в своих воспоминаниях умалчивает. «…В детстве Лютик училась игре на скрипке у Вальтера, автора начальной школы скрипичной игры “Первая позиция”». «Мама ничего не говорит об уроках игры на скрипке у Вальтера, о том, как и у кого она училась игре на фортепиано. Во времена моего детства у нее уже не было своей скрипки; я помню, как она раскрывала футляр скрипки Бурчика (Б.М. Энкина. – Е.Ч. см. примеч. 335)…На бабушкином рояле она быстро подбирала очень грамотный, как я могу теперь судить, аккомпанемент к песенкам легкого жанра, играла танцы. «…Я несколько раз слышал, как мама играла по слуху на рояле. Репертуар был далеко не классический, а довольно легковесный, вроде фокстрота “Шума полны бульвары, ходят, смеются пары…”; она напевала песенки… вальс-бостон “Рамона”; пела частушки… Помню, что она недурно свистела неаполитанские песни, чаще всего “О, Sole mio”» (коммент. А. С.). Вальтер Виктор Григорьевич (1865–1935) – скрипач, музыкальный критик, концертмейстер оркестра Мариинского театра (с 1890). Участник квартета (первая скрипка) «Русских камерных вечеров» в Петербурге. С 1925 г. жил в Париже.


[Закрыть], прогуливаться или читать или вышивать. Здесь собиралась младшая половина института. Это был летучий клуб – беспокойный, любящий посплетничать и придумать сообща большую шалость.

После большой перемены были опять уроки до обеда. На обед нам давали три блюда, причем следили, чтобы все всё ели, после обеда можно было есть свои фрукты и конфеты. Потом был свободный час в классе или в зале, после которого до самого сна нужно было готовить уроки. Классные дамы, немецкие и французские [188]188
  Преподавателем немецкою языка и литературы Екатерининского училища в 1916 г. была Эмма Карловна Волленберг, французского языка и литературы – А.М. Ронжье, Шарлота-Луиза Фребелиус и Мария Антуан[етта или Антуановна] Демаре.


[Закрыть], дежурили через день, весь класс делился на два лагеря – приверженцев той или другой. Я предпочитала немецкую из многих соображений. Во-первых, она была молода, умна, изящна, во-вторых, относилась к нам очень сердечно, помогала готовить уроки и разбираться во многих вопросах, и, наконец, она была единственным человеком в институте, связывавшим нас с действительностью: она читала нам газеты и рассказывала случаи из жизни, не слишком тенденциозные, но поучительные. С ней можно было говорить о чем угодно – казалось, она все понимала и все знала. У нее было забавное прозвище – «Фикса», потому что в первые дни своего появления она часто говорила: Fix, fix, Kinder [189]189
  «Живо, живо, дети!» (нем.).


[Закрыть]!

Французская «классидра» была ей полной противоположностью: ограниченная, трусливая, занятая личными делами, рассеянная и неряшливая. Первое время, когда меня, как новенькую, «изводили» (дразнили, приставали), я часто плакала по вечерам в постели. «Фикса» подходила ко мне, утешала и советовала грубоватым тоном: «Брось, Ваксель, не стоит». Я соглашалась, что действительно, не стоит, и успокаивалась. Иногда при ночнике, когда не могла долго заснуть, следила, как отваливаются одна за другой ленты-косоплетки, разглаженные мокрыми за горячей голландской печкой.

В другие вечера, когда мне хотелось спать, это часто не удавалось, потому что девочки устраивали импровизированные ужины, брали тайком от вечернего чая с собой все, что можно: булки с выщипанной серединой, замененной вареньем, печенье, конфеты, фрукты – одним словом, все, что удавалось захватить. Есть никому не хотелось, но потому, что так трудно было пронести все это, все ели и хвастались. В карманах не полагалось носить ничего, кроме носового платка, но, конечно, это правило не соблюдалось. В кармане институтки можно было найти множество характернейших вещей: обязательно зеркальце, хотя бы вершок длиной, потом пилку для ногтей, ножницы, обрывки вчерашней «шпаргалки» (fukelappa) [190]190
  Fuskelappen – пользоваться шпаргалкой (норвеж.). Такое и подобные ему пояснения не оставляют сомнений, что эти фрагменты были написаны при участии иностранца.


[Закрыть], кусочек завалявшегося шоколада и так далее в том же духе.

Если за ужином «классюха» замечала, что девочки прячут по карманам – производился поголовный обыск. Кто успевал выбросить или спрятать свои сокровища, тот оставался безнаказанным, остальные, попавшиеся с поличным, оставлялись без приема, что было самым жестоким наказанием. Знать, что к тебе пришла мама или братья и что их не пускают, было ужасно. Со мной такая история произошла только один раз после того, как во время вечерней молитвы из моего кармана выкатилась булка с вареньем. Присутствовавшая инспектриса накричала на меня, а заодно и на весь класс, не преминув упомянуть об отцах на фронте. Это было подло с ее стороны, потому что у них, девочек, были отцы на фронте, а у некоторых они там погибли. При этих ее словах в классе начинался почти поголовный рев, сказав еще несколько слов уже в примирительном тоне, инспектриса удалялась, довольная произведенным эффектом. Мы ее ненавидели и боялись: «Осторожно, Елешка идет», – шепот, предшествовавший ее появлению [191]191
  Начальница Екатерининского училища – Елена Михайловна Ершова. Классными дамами были: Елизавета Платоновна фон Баумгартен, Лидия Федоровна Берг, Агнеса Фридриховна фон Буш, Ольга Юльевна Елец. Инспектрисы – Любовь Петровна Пец и баронесса Елена Николаевна фон Герздорф, которую видимо, и называли Елешкой.


[Закрыть].

Прием родных бывал два раза в неделю – в воскресенье днем и в четверг вечером. Воскресное утро казалось особенно длинным: занятий не было, зато была церковная служба, обязательная для всех. Она казалась еще длиннее оттого, что стоять надо было совершенно неподвижно, в абсолютном молчании и своевременно [вставать] на колени. Иногда, если наш класс ставили на хорах, бывало легче, потому что оттуда были видны спины всех остальных, находившихся внизу. Каждый раз несколько девочек падало в обморок, были такие упорные, что им разрешалось садиться у стенки или выходить из церкви.

Воскресный обед был всегда один и тот же: бульон с пирожками, котлеты с пюре и безе или меренги [192]192
  Безе, меренги – кондитерские изделия из взбитых яичных белков с сахаром.


[Закрыть]. Все очень спешили, потому что видели через открытую дверь столовой, как по лестнице появляются родственники и служители проносят корзины с конфетами, которые полагалось оставлять внизу с надписью класса и фамилией девочки.

После обеда все шли в класс, и оттуда вызывали тех, к кому пришли, запыхавшиеся от беготни по коридорам дежурные.

В приемные дни дежурили в зале девочки, никого не ожидавшие к себе на прием. В двух концах зала сидели за столом инспектрисы, окруженные сидящими на длинных скамьях дежурными, к ней подходят родственники, называют фамилию, класс и степень своего родства. Молодых людей, приходивших на прием, допрашивали очень тщательно, но все они прикидывались родственниками, пленяли инспектрису хорошими манерами и проходили. Таким образом, у меня перебывали Арсений Федорович [193]193
  «Арсений Федорович получил от О. В. записку, в ней она просила извинения за то, что не успела попрощаться с ним перед отъездом из Царского [Села] и сообщала, что включила его в список друзей, которым будет разрешено навещать ее в Екатерининском институте» (коммент. А.С.).


[Закрыть], узнавший о моем пребывании в институте от своей приятельницы – учительницы музыки, поэт Мандельштам [194]194
  Мандельштам Осип Эмильевич (1891–1938) – поэт, проводчик, критик. Вместе с ним в Екатерининском институте О. Ваксель навещал и его младший брат Евгений. Мандельштам Евгений Эмильевич (1898–1979) – врач, инженер, сотрудник Московского общества драматических писателей и композиторов (МООПИК, 1924–1931) и Ленинградской комиссии по улучшению быта литераторов (ЛЕНКУБЛИТ), работал как сценарист на студии научно-популярных фильмов при «Ленфильме». Он вспоминал: «Лютик училась в Петербурге в учебном заведении закрытого типа. По воскресеньям у нее был приемный день. Осип с Юлией Федоровной бывал у нее в эти дни. Часто брат брал с собой и меня. Я радовался – хотелось продолжить знакомство. В парадном конференц-зале только чинные разговоры, никаких детских игр, – все было казенно и скучно. Только посередине зала высилась горка, с которой можно было скатываться на ковриках, что мы с Лютиком и делали неоднократно. Недреманным оком следило за порядком институтское начальство» (Мандельштам Е.Э. Воспоминания // Новый мир. 1995. № 10. С. 172). Знакомство О. Ваксель с поэтом произошло, когда она была девочкой. По мнению А.А. Смольевского, это случилось летом 1916 г. в Коктебеле; Е.Э. Мандельштам называет лето 1915 г., хотя описывает события 1916 г., поскольку О. Ваксель с матерью была в Коктебеле только в 1916 и 1917 гг. (см. примеч. 207, 237, 238). Вероятно, говоря о визитах поэта до событий коктебельского лета 1916 г., О. Ваксель ошибочно смещает упоминание о знакомстве с О. Мандельштамом на год вперед.


[Закрыть], Георгий Владимирович Кусов и мои друзья детства – Аркадий Петерс, молодой офицер, и Юра Пушкин.

Мама очень аккуратно бывала на каждом приеме, такая хорошенькая в своем черном костюме, с горячими и нервными руками, которыми она прижимала меня к себе.

Я прятала нос в ее мех, рылась в ее муфте и не могла достаточно наговориться с ней и налюбоваться ею.

Для приема были расставлены на некотором расстоянии белые скамейки и стулья; по окончании приема, когда все уходили, все было сдвинуто и представляло собой полный хаос. Однажды неожиданно пришли на прием папа и тетя Патя. Появление отца было для меня настолько неожиданным, что я закричала на весь зал и заплакала от радости. Он приехал на несколько дней с фронта за лошадьми для своего полка [195]195
  О своем деде А.А. Смольевский вспоминал: «В начале 1916 г. он был мобилизован. От этого времени осталась его фотография – седой, сильно постаревший, но все еще породисто-красивый» (Восп. А.С. Л.30).


[Закрыть].

Среди моих одноклассниц было три-четыре девочки, с которыми я охотно проводила свободное время. Это, во-первых, Лили, очень хорошенькая, нервная, любившая стихи девочка, поклонница новых поэтов и поэтесс, мать которой, сама поэтесса, приносила ей на прием книжечки стихов, которые мы потом с восторгом заучивали наизусть. Затем моя соседка по парте, толстая, кудрявая и смешливая Леля Масловская [196]196
  Масловская Елена Владимировна (Леля, 1903–1988) – однокурсница и подруга О. Ваксель по Екатерининскому институту благородных девиц. «Подруга Лютика… появилась на свет тоже в Ковне, как и Лютик, но только на четыре месяца позже… Отец Елены Владимировны служил тогда вместе с зятем моего деда Богдановичем, т. е. жена Богдановича Мария Александровна была сестрой моего деда А.А. Вакселя (см. примеч. 52). <…> Среди своих предков по материнской линии тетя Леля упоминала графа Гауэншильда и баронессу фон-Винклер, а также сестер Шишмаревых, известных по портрету Брюллова <… > Об отце своем тетя Леля рассказывала… примерно следующее. Он был родом из татар, осевших в Литве в “Смутное время” – которые так и назывались – “татарва литовская.” Им было разрешено жениться на литовских девушках, оставаясь магометанами <…> Мать тети Лели и ее тетка носили фамилию Воршевы» (коммент. А С.). На «Портрете сестер Шишмаревых», написанном К.П. Брюлловым (1839, ГРМ), изображены Александра Афанасьевна (1820–1893, в первом браке Чернышева, во втором – Дурасова) и Ольга Афанасьевна (1821–1868, в замужестве Олсуфьева) – дочери известного петербургского театрала и садовода-любителя А.Ф. Шишмарева и А.С. Шишмаревой, урожденной Яковлевой. Предки Е.В. Масловской: Елена Константиновна фон-Винклер и Дмитрий Иванович Воршев. Их дочери: Воршевы Ольга Дмитриевна (ее муж Владимир Александрович Масловский) и Марш Дмитриевна (муж Егор Егорович Дерикер, гомеопат). «От тети Лели я узнал, что Мария Дмитриевна гадала на картах моей маме перед ее отъездом в Норвегию: “Карты все время выходили такие, что хуже быть не может, и тетя Маня старалась выдумать для Лютика что-нибудь утешительное. Увидев последние фотографии Лютика… она взяла снимок в профиль, повернула лицом кверху и воскликнула: “Это же совсем мертвое лицо, точно Лютик лежит в гробу!”» (коммент. А. С.). Некоторые подробности из прошлого семьи Масловских передает запись беседы А.А. Смольевского с Е.В. Масловской. «“А где ваше семейство жило в Петербурге до революции”, – спрашивал я как-то тетю Лелю. – “На Измайловском, в том доме, где теперь магазин “Стрела”. В доме был лифт, паровое отопление, прекрасные квартиры и управляющим был барон Цур Мюлен” (Мне было бы интересно выяснить, какое отношение он имел к жандарму Андрею Цурмилену, наблюдавшему когда-то за сборищами друзей у моего прадеда петрашевца Федора Николаевича Львова в Соляном городке, о чем мне рассказывала бабушка, вспоминая свое детство; ее пугали, что отдадут Цурмилену; не имел ли он также отношение к композитору Андрею Александровичу Цурмилену, члену ЛССК в предвоенные годы?)» (коммент. А. С.). ЛССК – Ленинградская организация Союза композиторов РСФСР (1957), творческая общественная организация композиторов и музыковедов, существует с 1932 г.


[Закрыть], и две сестры Шенк. Они были близнецами и до того похожи друг на друга, что все их путали. Обе они меня обожали и наперебой старались это доказать. Остальные двадцать шесть девочек были мне безразличны.

На рождественские каникулы были сплошные праздники, начиная с примерки «собственного платья» и поездки домой в нашей маленькой двухместной каретке и кончая последним обедом дома, на котором присутствовал отчим, приехавший с фронта. Меня возили в театры, в гости, в концерты, несколько дней я провела с Корольчатами, к ним же приехали Пушкинята, и мы все вместе буйно веселились, перепутав своим поведением бабушку Лампе. Но праздники прошли так скоро, что я и не заметила, как пора уже было собираться обратно в институт. Единственное, что было приятно в этой перспективе, – возможность увидеть Лили, поделиться с нею впечатлениями от прочитанных книг, виденных людей и пьес. Еще некоторое удовольствие было в полученных мною акварельных красках, о которых я давно мечтала для выполнения задуманных мною иллюстраций к «1001 ночи». Официальная часть этих рисунков попала в школьный музей, а неофициальная, на мой взгляд, более интересная, разошлась по приятельницам [197]197
  Унаследованная от предков склонность к рисованию рано появилась у О. Ваксель. Она продолжала эти занятия вплоть до конца своей жизни. В Екатерининском институте учителями рисования были А.Б. Виллевальде, сын известного баталиста, и барон П.Р. Медем; затем последовали занятия под руководством В.М. Баруздиной (см. примеч. 202). «Бабушка рассказывала мне, что мама в детстве любила рисовать иллюстрации к сказкам, например: “Там на неведомых дорожках // Следы невиданных зверей”. Мне жаль, что за время нашей с бабушкой эвакуации в нашей квартире пропала библия на французском языке с закладками, сделанными мамой акварелью на узких полосках бумаги, например, с одной стороны перистые ветви деревьев на фоне заката, с другой – морское дно с водорослями и раковинами» (коммент. А. С.). В собрании Музея Анны Ахматовой только две живописные работы О. Ваксель. Натюрморт с анютиными глазками – не вполне самостоятельная вещь: если не дамское баловство, то словно исполнение чужой воли (может быть, гипноз Баруздиной, вышколившей ученицу?). Вид из кухни квартиры на Таврической улице во двор на соседние окна и крышу, написанный маслом на картоне, любопытен с точки зрения топографии места. Но есть в нем и эмоциональный подтекст. Мутноватый колорит зимнего пейзажа выдает угнетенность или тревогу автора: желтые стены зданий с зеленоватыми тенями и замкнутость дворового пространства на стыке двух фасадов рождают ощущение безысходного одиночества. Если ранняя графика О. Ваксель – романтические марины с парусниками (есть и акварель 1918 г. со сценой корабля, попавшего в шторм) и мотивы «дамского» творчества – женские головки, красотки с собачками, «незнакомки», то к осени 1932 г. относятся два рисунка, исполненные черной тушью кистью. Вероятно, они сделаны с натуры. Первый – интерьер дома Вистендалей с переплетом огромного окна и цветочными горшками на подоконнике (на обороте дата: Okt 32), другой лист – пейзаж с деревьями и их отражением в воде. Выбор материала и характер рисунка, безусловно, передают некое напряжение и тревогу.


[Закрыть].

Учиться мне было слишком легко, так что я уроков никогда не учила. Французские диктовки я принципиально скатывала с книги, поэтому и не научилась до сих пор писать правильно по-французски. По-немецки в диктовках я ошибок не делала и успевала еще подсказывать другим. Единственным неприятным предметом была арифметика. Самыми развлекательными считались уроки гимнастики, бывавшие почти ежедневно, естественной истории в физическом кабинете и уроки танцев, бывавшие только раз в неделю и казавшиеся событием, к которому готовились. Гладили ленточки, чистили ногти, обычно в чернилах, тщательно причесывались и туже шнуровались.

Гимнастика была «прямая» и «кривая». Каждый месяц бывал осмотр хирургом, определявшим состояние наших спин. Следствием этого осмотра было разделение всего класса на «прямых» и «кривых». «Прямые» занимались в большом зале нормальной «шведской» гимнастикой, «кривые» таинственно уходили в новое здание, где, по их рассказам, их растягивали на лестницах, раскладывали на скамейках, заставляли делать какие-то однобокие упражнения. Как я ни старалась, мне никогда не удалось стать «кривой». Единственно, чего я добилась, – это лежаний по десять минут на жесткой скамейке.

Физический кабинет, в котором производились опыты, был очень мал. В нем жили рыбки в аквариумах, тритоны и аксолоты [198]198
  Тритоны – род моллюсков, которые водятся в морях жаркого и умеренного климатических поясов. Аксолоты, аксолоть – хвостатое земноводное из отдела амфибий (голых гадов).


[Закрыть]. Когда производились опыты, особенно с сероводородом, дышать было положительно нечем. Урок приходилось кончать раньше, несмотря на неудовольствие некоторых девочек, кокетничавших с учителем, страшным уродом по фамилии Птицын [199]199
  Птицын Виктор Александрович – преподаватель естественной истории Екатерининского института.


[Закрыть].

Уроки танцев, сразу для двух параллельных классов, происходили в большой зале под музыку тапера, в присутствии инспектрисы, зорко следившей за нашим поведением. Пол-урока мы учились делать реверанс: под звуки полонеза мы плавно приседали до полу, расправив обеими руками свои широкие платья. На настоящие танцы оставалось мало времени, и любительницы их сердились на неуклюжих, задерживавших всех остальных. Учитель [200]200
  Учитель танцев – Николай Сергеевич Аистов, артист императорских театров.


[Закрыть], во фраке и лакированных туфлях, жадно присматривался к цветнику хорошеньких лиц. Он пытался ухаживать за нашей классной дамой, но та весьма холодно от этого уклонилась, чем привела нас в восторг.

Весной 1916 г. я снова заболела ревматизмом, чем была очень довольна, потому что меня взяли домой и в конце апреля увезли в Крым.

Меня провожали отец и мой крестный [201]201
  Герцог Г. Лейхтенбергский (примеч. О. Ваксель). Крестный О. Ваксель – Лейхтенбергский Георгий Николаевич (Гиги, 1872–1929) – герцог, внучатый племянник Николая I. Командир эскадрона лейб-гвардии Конного полка, полковник. Председатель общества ревнителей истории (1912), почетный председатель петербургского общества охотников. Сослуживец А.А. Вакселя по Кавалергардскому полку.


[Закрыть]. Ехали вчетвером, мама, Георгий Владимирович Кусов, художница Варвара Матвеевна Баруздина [202]202
  Баруздина Варвара Матвеевна (1862–1941/1942) – художница, училась в ИАХ, давала частные уроки; соседка Ю.Ф. Львовой и О. Ваксель по квартире на Таврической улице (см. примеч. 252). Автор многочисленных портретов О. Ваксель, а также Ю.Ф. Львовой, X. Вистендаля, переданных А.А. Смольевским в Дом-музей П.П. Чистякова (НИМРАХ). На одном из портретов О. Ваксель (1932, тушь, перо) художница написала стихи, которые Юлия Федоровна прикрыла сухими настурциями. «Ока у тебя получилась старше, чем была в действительности», – говорила она Баруздиной. Портретистка отвечала: «Люди с такими правильными чертами лица всегда кажутся старше своих лет, но зато долго выглядят молодыми» (из поясн. А.С.).


[Закрыть]и я. Варвара Матвеевна, «Матвеич», как мы ее называли, учила меня немного рисованию в Царском Селе, где мы были соседями [203]203
  С уходом мужа на фронт Ю.Ф. Львова поселилась в Царском Селе во Фридентальской колонии (см. примеч. 162). Дом 20 находился почти напротив расположенной на нечетной стороне Московского шоссе дачи П.П. Чистякова. Имеется свидетельство А.А. Смольевского, что на некоторое время она с дочерью перебралась, очевидно, при участии В.М. Баруздиной, в чистяковский флигель «Плач Ярославны» (см. примеч. 134), где занимали нижний этаж. Здесь во время приступов ревматизма Лютика навещали великие княжны (из поясн. А. С.). Сохранилась фотография О. Ваксель того периода (Дом-музей П.П. Чистякова) Девочка снята в интерьере флигеля во время болезни. Однажды сюда приходил С.А. Есенин (сообщено Н.М. Молевой. Москва).


[Закрыть].

Она познакомилась с мамой в Теософическом обществе [204]204
  Теософское общество основали в 1875 г. в Нью-Йорке Е.П. Блаватская (1831–1891) и американский юрист полковник Г.С. Олькотт (1832–1907) с целью «сформировать ядро всемирного Братства», «содействовать сравнительному изучению религий и философий», «исследовать неизученные законы природы и скрытые силы человека». Теософия как религиозно-мистическое учение считала «самым великим и справедливым закон многократного нового рождения человека на этой земле» (цит. по: Блаватская Е.П. Тайная доктрина. Эзотерическое учение. М., 2000. Т. 3. С. 92). Имеет своих последователей во многих странах мира. В начале XX в. после раскола общества из теософии выделилась антропософия. К теософскому обществу принадлежали большинство лиц из близкого окружения Ю.Ф. Львовой. Они, согласно учению о перевоплощениях и трансмиграции, верили в то, что у каждого из них прежде была какая-то другая жизнь, например в Египте или Индии. Когда в городе началась «уплотнительная» политика, Ю.Ф. Львова «самоуплотнилась», поселив в свою квартиру друзей-теософов (см.: Ласкин А. Ангел, летящий на велосипеде. С. 50–51). О. Ваксель теософией не интересовалась (из поясн. А.С.).


[Закрыть], и у них, таких разных, нашлось много общего. Она была маленькой горбатой старушкой, но художницей во всем. Ее учитель и дядя, академик Чистяков [205]205
  В.М. Баруздина была дочерью старшей сестры художника-педагога Павла Петровича Чистякова (1832–1919). В Петербург она приехала из тверского г Красный Холм для учебы в Академии художеств и поселилась у дяди. Своей семьи не имела, поэтому жила то у родственников, то у Ю.Ф. Львовой, то при монастырях. В квартире Ю.Ф. Львовой она при ее малом росте занимала просторный платяной шкаф (в нем оборудовали электричество), откуда наблюдала и зарисовывала жизнь домочадцев (см. примеч. 251). В 1915–1916 гг. художница снимала квартиру совместно с В.Г. Кусовым на ул. Ставропольской. 1. П.П. Чистяков был не академиком, а профессором исторической и портретной живописи ИАХ (с 1892); в 1912 г. вышел в отставку в чине действительного статского советника. По его педагогической системе обучались многие известные художники.


[Закрыть], передал ей те же приемы и традиции, что и своим многочисленным и прославленным ученикам, как Репин, Врубель, Серов, Савинский [206]206
  Савимский Василий Евменьевич (1859–1937) – художник и педагог. В 1926–1932 гг. был председателем кружка им. П.П. Чистякова, на рисовальных вечерах которого в 1929 г. О. Ваксель позировала в качестве модели. В различных государственных и частных собраниях сохранились ее портреты, исполненные художниками – членами кружка (см.: Чурилова Е.Б. Указ. соч. С. 206, 280).


[Закрыть]и другие. Несмотря на разницу возрастов, я тоже с ней дружила, мне нравились ее идеалистические рассуждения, ее рассказы об Италии и о дяде Павле Петровиче.

Мы приехали в Феодосию в первых числах мая, задержались там пару дней, пока нашли подходящую дачу в Коктебеле [207]207
  Коктебель – поселок в Крыму у подножия вулканического массива Карадаг. О. Ваксель с матерью и ее спутниками отдыхала в Коктебеле с 8 мая по 13 августа 1916 г. О популярности этого места отдыха говорят строки из письма В.Ф. Ходасевича жене: «В Коктебеле около ста домов и около 2 тысяч обитателей» (цит. по: Купченко В. труды и дни1877-1916. СПб., 2002. С. 400).


[Закрыть]. Куда и переехали на парной линейке [208]208
  Линейка – род телеги, запряженный парой лошадей, со скамьей для пассажиров, рассаживающихся спинами друг к другу.


[Закрыть]со всеми сундуками и чемоданами. Первые дни было пасмурно, купаться нельзя было, все показалось мне неярким и неинтересным. Горы там действительно были невысоки – там лишь начинается Крымский хребет. В сторону Феодосии – покрытые ковылем плоскогорья, к югу – скалистый Сюрю-Кая – Гора-пила, покрытая дубовым лесом, Святая гора и базальтовый Карадаг – нагромождение обломков, столбы лавы с обветрившимися кратерами.

Потом, исходив эти горы вдоль и поперек я полюбила их, но на первый взгляд место показалось мне мрачным и неуютным, хотя в садах было достаточно зелени.

Пляж местами был очень хорош, с тонкими песком и с гладким дном. Прибой выбрасывал множество камней причудливой формы и разнообразной окраски. Сначала я собирала только белые камушки и усыпала ими целую дорожку перед нашим балконом. Потом стала разбираться лучше, и к концу лета у меня была маленькая коллекция сердоликов и халцедонов.

Мы жили в доме поэта и художника Максимилиана Волошина [209]209
  Волошин Максимилиан Александрович (1877–1932) – поэт, литературный критик, художник, искусствовед, переводчик. В записной книжке поэта имеется отметка о его посещении Ю.Ф. Львовой в Петербурге на ул. Таврической (см. примеч. 252) 13 апреля 1916 г. Возможно, это произошло вскоре после их знакомства, за которым последовало и приглашение в Коктебель. Один из портретов поэта, написанный В.М. Баруздиной в 1916 г. гризайлью, до 1934–1935 гг. находился у Ю.Ф. Львовой (ныне в Государственном литературном музее г. Москвы). Художница забрала холст во время одного из визитов к композитору. Бабушка с внуком в 1935–1942 гг. жили в доме 35/1 по ул. Таврической/ Тверской в квартире на первом этаже.


[Закрыть]. Это был совсем особенный дом [210]210
  В доме Волошина в августе 1984 г. открыт мемориальный музей, сохранивший подлинную обстановку мастерской и летнего кабинета поэта. Двусветная мастерская была пристроена к дому в 1912 г., отделка закончена в 1913 г. Летняя двухэтажная пристройка дома имела длинный балкон, называемый палубой, в отличие от нижней палубы – южной террасы ее одноэтажной части. Летний кабинет хозяина назывался подмышкой. Софья Исааковна Дымшиц (1889–1963, в 1907–1914 гг. вторая жена писателя А.Н. Толстого) вспоминала: «У Волошина была прекрасная мастерская, великолепная библиотека. Вся крымская и приезжая интеллигенция группировалась вокруг этого поэта и художника. Было чудесно жить и работать в его доме, находившемся на самом берегу Черного моря, на террасах, балконах, в мастерской или просто на берегу моря или в горах.
  Вся жизнь в Коктебеле, вся атмосфера в доме были насыщены творческой работой, творческой инициативой, в солнечной здоровой обстановке, среди глубоко интеллектуальных людей. Сам М.А. Волошин и его мать были широкими артистическими натурами, пламенно любившими искусство и творческого человека. В их доме каждый находил себя, каждый чувствовал себя дома» (Воспоминания художницы С.И. Дымшиц-Толстой. 1961 // ОР ГРМ. Ф. 100. Ед. хр. 249. Л. 40–41).


[Закрыть]. Он был населен почти исключительно петроградской и московской богемой. Было несколько поэтов, порядочно актеров, пара музыкантов [211]211
  К Волошину в Коктебель в 1911–1932 гг. летом съезжались поэты из Москвы и Петербурга. В 1916 г. в его доме, кроме которые О. Ваксель упоминает в своих мемуарах, отдыхали М.П. Арцыбашев, О.Э. и Е.Э. Мандельштамы, Ю.Л. Оболенская, В.Ф. Ходасевич, М.И. Цветаева, С.Я. Эфрон и другие. Состав гостей (числом от 10 до 20 человек) постоянно менялся; но, несмотря на это, М.А. Волошин в 1916 г. неустанно работал, в частности завершил и готовил к изданию эссе о В.И. Сурикове. С.И. Дымшиц-Толстая вспоминала: «В доме всегда были гости – дневали, ночевали, жили месяцами. Каждому вновь прибывшему давали кличку, которая сразу делала его членом общества» (Воспоминания художницы С.И. Дымшиц-Толстой… Л. 41). Об этой же специфичности отношений гостей дома поэта писал и А.А. Смольевский: «В 1916 г. в Коктебеле, когда на волошинской даче затеяли игру: определить характер каждого из участников на основе названия какой-нибудь басни Крылова, – бабушку Юлию Федоровну назвали “Стрекоза и муравей”, Лютика – ‘‘Зеркало и обезьяна”, а самого Макса – “Пустынник и медведь”» (Восп. А. С. Л. 85).


[Закрыть]. В доме командовала мать Макса [212]212
  Речь о Елене Оттобальдовне Кириенко-Волошиной, урожденной Глезер (1850–1923). «Мать его, которую никто никогда не осмелился бы назвать старушкой, была прелестна со своей пышной серебряной шевелюрой и удивительно живыми умными глазами. Она носила мужские бархатные шаровары, высокие желтые чувяки и вышитый кафтан. Курила трубку» (Воспоминания художницы С.И. Дымшиц-Толстой… Л. 41). Портрет Е.О. Кириенко за вязанием – рисунок В.М. Баруздиной (1916, Дом-музей П.П. Чистякова) – висел у О. Ваксель в комнате. После ее отъезда в Осло в 1932 г. художница забрала портрет в Детское Село в дом своего дяди (см. примеч. 209, 205). Лист поступил в музей от наследников П.П. Чистякова.


[Закрыть], энергичная, стриженая старуха с орлиным носом, властным голосом, ходившая в шароварах и курившая трубку. Сам Волошин, бородатый и кудрявый, походил на Зевса-Громовержца, боялся своей матери и на ее громкий зов: «Ма-а-акс», – отвечал тоненьким голосом: «Я сейчас, мамочка!», – и бежал вверх по лестнице. Он носил длинные хитоны и танцевал танец бабочки на крыше своего дома. У него была удобная двухэтажная мастерская с большой библиотекой и балконом. Рано утром можно было видеть, как Макс в одном купальном халате шел купаться [213]213
  О ритуале купания поэта вспоминали и другие его гости. «М. Волошин ходил в тоге, с венком из полыни на голове. Он купался ежедневно в море летом и зимой, за что получил среди окрестных жителей-крестьян кличку “буйвол”. Обаяние и благородство души этого человека были беспредельными (Воспоминания художницы С.И. Дымшиц-Толстой… Л. 41). В.Ф. Ходасевич писал жене о встрече с О. Мандельштамом на пляже: «Здесь просто. Ходят в каких-то совершенных отрепьях, купаются в чем попало…» (цит. по: Купченко В. Труды и дни… 1877–1916… С. 399).


[Закрыть].

Позже появлялись арбы с фруктами и овощами, к ним сбегались хозяйки, быстро раскупали черешни, недозрелые персики и зеленые огурцы. Приходили молочницы с желтым, пахнущим степными травами молоком.

Георгий Владимирович вставал, бежал окунуться в воду и принимался за хозяйство. Он зажигал спиртовку, варил кофе, жарил яичницу и накрывал на стол на балконе, завешенном татарскими тканями.

Дом был в 30 шагах от моря, и я, услышав запах кофе, вскакивала с постели, бежала купаться, растиралась мокрым песком и шла в дом раскрасневшаяся и довольная.

Выпив наскоро чего-нибудь, я набирала полную охапку черешен, шла на пляж до обеда. Проводила голышом часов пять-шесть, бесконечное число раз забиралась в воду, потом обваливалась в песке, лежала, пока он не высыхал и не обсыпался. После дождя с гор и холмов текли ручьи, и к морю намывало слой глины. Из этой глины, пока она была влажной, хорошо было лепить. Я лепила фавнов и нимф, а по вечерам в темноте влюбленные парочки, бродившие по берегу, принимали их за людей и уходили.

Обед нам приносили от Марии Павловны, толстой кухмистерши. Но мы не были довольны, и Георгий Владимирович дополнял наш стол своими произведениями.

Среди дачников Коктебеля были в тот год муж и жена Кедровы [214]214
  Кедровы – профессора Петербургской консерватории: Николай Николаевич (1871–1940) – камерный певец, артист оперы, композитор, руководитель придворной певческой капеллы. Основатель и руководитель вокального «Квартета Кедрова», впервые выступившего с концертом в 1898 г. в Петербургу. Репертуар квартета составляли русские народные песни, романсы и оперная музыка. В 1917 г. с семьей эмигрировал в Берлин, затем в Париж. В эмиграции квартет был воссоздан, исполнял в основном церковные песнопения. В 1922 г. Кедров написал свое лучшее сочинение – песнопение «Отче наш». София Николаевна (урожд. Гладкая, 1875–1965) – камерная певица, артистка оперы (лирическое сопрано), педагог (с 1903 г.), с 1913 г. – профессор консерватории. В эмиграции преподавала в Парижской консерватории.


[Закрыть], профессора консерватории по классу пения, и их трое детей [215]215
  Дети Кедровых: Ирина Николаевна (1903–1989) – танцовщица; Николай Николаевич (Колюн, 1905–1981) – пианист, певец, композитор. Учился в Петербургской консерватории как пианист, в Берлине окончил дирижерский курс (дирижер оркестра). С 1917 г. жил в эмиграции в Париже, окончил Русскую консерваторию им. С. Рахманинова. Служил во французской армии, был депортирован в Германию. После возвращения из немецкого плена возродил основанный отцом квартет. Занимался церковной музыкой; Елизавета Николаевна (Лиля, род. ок. 1910) – актриса театра и кино. С 1917 г. жила в эмиграции в Париже, жена французского режиссера Пьера Вальда.


[Закрыть], с которыми я очень подружилась. Николай Николаевич Кедров организовал хоровое пение. На даче Павловых [216]216
  Павловы – семья крупных землевладельцев в Коктебеле в начале XX в. Родители: Василий Николаевич (1852–1920) – инженер путей сообщения, уроженец Харькова, двоюродный брат ученого И.П. Павлова; Александра Николаевна (урожд. Брачер, 1862–1957 или 1864–1955) – певица, пианистка (с 1916 г. до середины 1920-х годов жила с детьми безвыездно в Коктебеле). Дети: Александра Васильевна (Шура, 1891–1959) – певица, окончила Петербургскую консерваторию по классу вокала и Сорбонну, работала в Феодосийской картинной галерее; Николай Васильевич (1893 – ок. 1942) – пианист, поэт (псевдоним Ардавин, см. примеч. 221), учился в Харьковском университете; Евгений Васильевич (видимо, Жак, 1895–1919) – студент-медик; Екатерина Васильевна (1896–1979) – переводчица, поэтесса; Анна Васильевна (Нюра, в браке – Ширманова, 1900–1982) и ее брат-близнец Алексей Васильевич (Леля, 1900 – ок. 1937, в лагере под хабаровском) – инженер-геолог, женат не был (сведения из рабочей картотеки В.П. Купченко предоставлены Р.П. Хрулевой). На участке Павловых помимо дома и флигеля были теннисный корт, виноградник и фруктовый сад. С 1932 г. аэродинамический институт начал выкупать собственность семьи. Дом и флигель уничтожены во время Великой Отечественной войны. В настоящее время на бывшей территории имения Павловых размещена турбаза «Приморье». См.: Жарков Е. Страна Коктебель. Культурные очаги. Середина XIX – середина XX веков. Киев, 2008. С. 57–63.


[Закрыть], где они жили, собиралась молодежь со всего Коктебеля и разучивала хором русские старинные песни, напр[имер] «Утенушка», «Аннушка-душечка», «Ай, да на горе лужок» и т. д. Спевки шли так успешно, что решено было дать спектакль собственными силами [217]217
  18 июля 1916 г. в Феодосии на вечере Общества спасения на водах в городском летнем театре был дан концерт, в котором приняли участие: поэты М.А. Волошин («мистический гурман», по определению В.Ф. Ходасевича; здесь и далее см.: Купченко В. Труды и дни… С. 404), О. Мандельштам («посмешище всекоктебельское», стихи которого вызвали «сплошной смех»), В.Ф. Ходасевич; певцы Н.Н. Кедров, А.В. Павлова и другие музыканты: Ю.Ф. Львова («композиторша»), С.С. Дыммек, Н.В. Павлов, А.А. Борисяк; артисты Е.И. Арцыбашева-Княжевич, О.В. Бакланова, Н.О. Массалитинов и другие. «Хор коктебельцев, руководимый Н. Кедровым, исполнил плясовые и хороводные песни, “Светит месяц”, частушки “Ванька-Танька”, коктебельский марш “Крокодила”, песню сибирских стрелков». В отчете о вечере газета «Южные ведомости» сообщила и о валовом сборе – 1601 рубль (Там же. С. 404).


[Закрыть].

Среди коктебельцев было довольно много настоящих актеров, напр[имер] Олечка Бакланова [218]218
  Бакланова Ольга Владимировна (1899–1974) – актриса, ученица К.С. Станиславского. Начала актерскую карьеру в Московском художественном театре (1915). Играла в музыкальной студии при МХТ (с 1919 г.). Снималась в кино. Заслуженная артистка РСФРС. В 1925 г. во время гастролей театра осталась в США, в 1927 г. продолжила карьеру в Голливуде, сыграла несколько ролей в кино, в том числе в фильме Т. Броунинга «Уроды» (1932). В конце 1930-х годов пела в русском кабаре Нью-Йорке, вела передачу на радио. В 1940 г. играла на Бродвее.


[Закрыть], ныне звезда Голливуда, тогда маленькая артистка Московской студии; M-me Арцыбашева, артистка Незлобинского театра в Москве, жена писателя [219]219
  Арцыбашева Елена Ивановна (урожд. Княжевич) – жена писателя Михаила Петровича Арцыбашева (1878–1927). Незлобин Константин Николаевич (настоящая фамилия Алябьев, 1857–1930) – антрепренер, режиссер и владелец театра (Москва).


[Закрыть]; виолончелист Борисяк, певица Кернер, танцовщица Бибер и Кожухова [220]220
  Борисяк Андрей Алексеевич (1885–1962) – виолончелист, профессор Харьковской консерватории, поэт, астроном. «Прославился тем, что, еще будучи гимназистом, наблюдая ночное небо, открыл неизвестную ранее астрономам звезду, за что был отмечен личным подарком Николая II – подзорной трубой» (цит. по: Иванов Г.В. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3: Мемуары. Литературная критика. М., 1993. С. 641). Принимал участие в альманахе «Студия импрессионистов» (издание Н.И. Кульбина, 1910): опубликовал стихотворение «Гроза» и статью «О живописи музыки». Бибер Евгения Эдуардовна (1891–1974) – балерина, педагог. По окончании Петербургского театрального училища работала в Мариинском театре (1909–1954). Участница Русских сезонов (1910–1913). Профессор Ленинградского хореографического училища (1932–1936 и 1952–1970). Заслуженная артистка РСФСР (1940). Кернер Анна Иосифовна – певица, солистка Малого государственного академического оперного театра (Михайловского). Кожухова (Ходжейнатова) Мария Алексеевна (1897–1959) – артистка балета и педагог, заслуженный деятель искусств РСФСР (1937) и Узбекской ССР (1950). Танцовщица Мариинского театра (1915–1933). Преподавала в Петроградском хореографическом училище и первом хореографическом техникуме (1919–1933). В 1933 г. оставила сцену, переехала в Москву, где стала одним из ведущих педагогов классического танца Московского хореографического училища (1933–1959).


[Закрыть], несколько пластичек и т. д. Но всех усерднее был Николай Николаевич Кедров, мастер на все руки, неутомимый и веселый. Его дочь Ирина, ныне блистательно разъезжающая по Европе в «Ballets russes» и самостоятельно, была тогда рыжей, веснущатой девчонкой, с тоненькой косичкой и полным отсутствием талии.

С появлением Ирины жизнь моя в Коктебеле приобрела особый интерес. Ирина своей восторженностью и живостью заразила меня. И с тех пор мы стали неразлучны. Я целые дни торчала на даче Павловых, ходила домой только обедать, ужинать и спать, но и то с большой неохотой. Случалось, что, попрощавшись на ночь с мамой, я делала вид, что ложусь спать, а сама, пользуясь тем, что моя комната имела отдельный выход, удирала обратно.

К концу лета в доме Павлова появилась для меня новая притягательная сила. Дело в том, что Ирина с самого приезда была влюблена в младшего Павлова – Лелю. Ей было 12 лет, а ему 16. Я, конечно, не забывала Арсения Федоровича, но увлечение Ирины из-за нашего постоянного сообщения передалось и мне. Сначала я только выслушивала ее признания и хвалебные гимны, стараясь себе представить, что должна чувствовать Ирина, но потом однажды обнаружила, что Леля Павлов мне нравится тоже.

Мы никогда не разговаривали – нам не о чем было говорить, но мы прекрасно знали, что единственное, что удерживает Лелю от общения с нами – наш юный возраст. Зато его брат Жак, на 3 года его старше, был нашим поверенным в этих делах – мы его не смущались, были вполне откровенны, и он платил нам тем же. У них была старая парусная лодка, называвшаяся «Ардавда» [221]221
  Ардавда – древнее название Феодосии. Владельцем яхты был Н.В. Павлов.


[Закрыть], на которой тайком от взрослых мы делали небольшие прогулки по морю. Во время этих прогулок, главным образом, по вечерам, без огней, и происходили наши душевные беседы. Не видя лиц друг друга, легко было говорить о чем угодно.

Вся коктебельская бухта была погружена во мрак (в то время боялись немецких дредноутов, и был приказ по всему побережью гасить огни с заходом солнца), блестело только море фосфорическим блеском. Несколько раз собирались большими компаниями, предпринимали прогулки в горы мимо соседнего монастыря [222]222
  Вероятно, речь о прогулке, нередкой для гостей Волошина, к горе Кызыл-Таш («Красный камень»), на которой были остатки древнегреческого скального монастыря. Здесь с 1853 г. находился мужской монастырь Св. Стефана Сурожского (закрыт в 1923 г., уничтожен в 1950 г., восстановлен в 1997 г.). Вблизи поселка Коктебель на холме Тепсень («блюдо») находились средневековые храмы и большая базилика, руины которых поднимались над поверхностью земли еще в начале XX в. В советский период там проводились раскопки.


[Закрыть]. Человек 20, иногда и больше, под предводительством папы Кедрова, отправлялись рано утром, частью пешком, частью в арбе, запряженной волами, которая при желании могла вместить всех участников. Волы шли так медленно, что молодежь убегала вперед, отклонялась в сторону, выискивала козьи тропинки, потом, устав бегать, садилась у дороги под кустом кизиля, болтали, ощипывая ягоды.

Обедали в монастыре или в чайной, потом осматривали монастырское хозяйство: сад, сушильни фруктов, пчельник, давильню, винные погреба, где все начинали «пробовать» и, напробавшись, засыпали под ближайшим деревом. Возвращались при луне с песнями, набрав полную арбу свежих фруктов и поужинав в гостеприимной трапезной монастыря, оставив там немало денег.

Какими скучными казались мне прогулки в обществе мамаши и Кусова, на линейке, запряженной парой кляч, до ближайшего перевала. Эти прогулки были очень кратковременны, благоустроенны и чинны, а потому никак меня не занимали. Значительно лучше стало, когда родители познакомились ближе и начали предпринимать лодочные экскурсии в соседние бухты.

Одну поездку в парусной лодке Кафара – единственного рыбака и лодочника в Коктебеле – можно считать классической в ряду прочих. Мы захватили с собой крупы, котелок, яиц, огурцов и помидоров, а также изрядный запас пресной воды и фруктов. Кафар был опытным моряком, он быстро доставил нас по назначению и все похваливал ветер за то, что он дует «попутне».

После бесконечного купания и валяния на чудесном песке, совершенно безлюдной Двуякорной бухты, мы, проголодавшись, начали варить обед. Что я говорю: варить – для того, чтобы его приготовить пришлось сначала сложить печку из камней, обмазанных глиной, разложить в ней огонь, приладить к ней котелок, который несколько раз переворачивался, прежде чем закипеть, и заливал огонь к всеобщему ужасу. Но, наконец, каша, пахнущая дымом, сварена, яичница с помидорами и пеплом готова, котелок стоит на камнях, и все тянутся в него ложками.

«Мы – Робинзоны» – можно читать на всех лицах, начиная от почтенного профессора консерватории и блестящего гвардейского ротмистра, закатавшего штаны до колен, и кончая шестилетней Лиленькой Кедровой, бегающей голышом и нисколько этим не стесняющейся. Мы с Ириной тоже не сильно одеты: она в желто-черном купальном костюме [223]223
  А.А. Смольевский в этом месте дал оригинальное пояснение: «Купальники назывались “костюмами невидимых помощников” сокращенно – “невидипомо”». Как видно, такое название было принято в определенном узком кругу того времени и могло быть услышано им от бабушки (см. также примеч. 213).


[Закрыть], я – в трусиках и сетке. Самой одетой была, конечно, моя мамаша, лежавшая целый день под зонтиком и изнемогавшая от жары, глядевшая на все вполглаза.

В одной из таких поездок принял участие Макс Волошин. Он шутливо отнесся к нашей затее побывать в Сердоликовой бухте, под отвесными скалами Карадага, бухте, где действительно было много сердоликов. Ему, объехавшему и исходившему почти весь мир, было смешно наше серьезное отношение к этому предприятию, но все же он шутил, рассказывал историю этих мест и не отказался разделить с нами наш лагерный обед. Вообще мамаша его, видимо, плохо кормила, потому что он никогда не отказывался от угощения и одобрял стряпню Георгия Владимировича.

Бедный толстый Макс, трепетавший перед Пра, всегда был голоден. Мать его стали называть «Прой» после одного забавного случая, в котором ей пришлось играть роль прапрабабушки многочисленного сборного семейства [224]224
  О возникновении имени Пра (производном от «праматерь»), закрепившемся за Е.О. Кириенко, говорит следующая история, которую ниже пересказывает О. Ваксель. В мае 1911 г. в Коктебеле гостили М.С. Лямин, кузен Волошина, Эфроны, а также влюбленный в Елизавету Яковлевну Эфрон (Лилю, 1885–1976) французский предприниматель Жулиа. «Последнего мистифицируют, выдав М[акса] В[олошина] за мужа Лили, а Е[лену] О[ттобальдовну] – за “праматерь” (сокращенно “Пра”) всех обитателей дачи. Последним М[акс] В[олошин] дает имя “обормотов” (в отличие от других дачников все они ходят босиком или в сандалиях, увлеченно мистифицируют друг друга и посторонних, а женщины носят шаровары, сочиняют обормотский гимн…)» (см.: Купченко В. Труды и дни… С. 271). Этой истории посвящен один из сонетов о Коктебеле М.А. Волошина – «Француз» (1911).


[Закрыть].

Дело в том, что в Париже за одной из приятельниц Макса стал ухаживать француз, возымевший намерение на ней жениться. Чтобы отвязаться от него, она ему сказала, что она замужем и имеет детей и внуков. Он не поверил и приехал в Коктебель проверить это. Для него была инсценирована грандиозная выдумка, заключавшаяся в том, что все случайные обитатели дачи Волошина превратились в одну патриархальную семью с «Прой» во главе. Пять поколений жили в полнейшем мире и подчинении, являя образец матриархального семейства. Вечером, на крыше дома, перед изумленным гостем дедушка Макс исполнял танец бабочки. Француз думал, что он попал в сумасшедший дом, но все были с ним так любезны и так хорошо знали свои роли, что он не выдержал и скоро уехал.

Иногда в мастерской Макса устраивались вечера поэзии, в которых принимали участие все проживавшие в Коктебеле поэты разных направлений. Слушателями были избранные ценители искусств. Единственное кафе на берегу моря, принадлежавшее греку Синапли [225]225
  Синапли, точнее Синопли, Александр Георгиевич (1879–1943) – грек; с лета 1912 г. вместе с женой Варварой Семеновной держал в Коктебеле кофейню «Бубны».


[Закрыть], называлось «Бубны» [226]226
  Кафе названо в честь новообразованного художественного общества «Бубновый валет». В рекламе кофейни предлагались шашлыки и чебуреки из мяса молодых барашков, прохладительные напитки, «а также во всякое время кофе, чай, какао, шоколад и пр.». «Бубны» стали местом проведения поэтических вечеров; здесь выступали и О.Э. Мандельштам, и М.И. Цветаева. В годы Гражданской войны заведение Синопли было уничтожено взрывом. Затем кофейня возродилась, стала небольшим заурядным винным погребком. Закрыта в начале 1930-х годов (см.: Жарков Е. Указ. соч. С. 89–94, 404–405).


[Закрыть]и находилось под правительством коктебельских художников и поэтов. Его ставни и стены были расписаны Максом и Алексеем Толстым [227]227
  М.А. Волошин с художниками В.П. Белкиным, А.ЯВ. Лентуловым и А.Н. Толстым расписали в июне 1912 г. различными натюрмортами, шаржированными портретами знакомых с шуточными стихотворными надписями небольшой сарай, стены которого стали кофейней.


[Закрыть]. На песчаной площадке перед «Бубнами» стояло несколько кривых столиков, сидя за которыми можно было получить бузу, чебуреки, шашлыки, иногда мороженое. Пойти в «Бубны» значило кутить, иногда по вечерам, лежа в постели, я слышала, как возвращалась из «Бубен» с песнями павловская компания. Мне было жаль, что меня считают еще маленькой, что я не могу со всеми гулять в лунные ночи в обнимку с парнем и девушкой.

Так незаметно прошло лето, в конце августа надо было уезжать, Георгий Владимирович – в полк, мне – в институт. Как назло, последние дни было такое яркое солнце, поспел виноград, вода была теплая, и предстояли интересные прогулки. С Ириной я еще могла встретиться, но остальные жили то в Москве, то в Харькове, мы обменялись адресами и обещали переписываться.

Последний вечер я удрала из постели и торчала на террасе Павлова до тех пор, пока за мной не пришли взволнованные мама и Кусов. Пришлось идти домой и с позором ложиться спать. Рано утром мы уехали из Коктебеля, все еще спали, когда наша линейка проезжала мимо дач. Мы увезли с собой несколько плетенок с виноградом, коллекцию камушков и большой запас сил и здоровья. Я всю дорогу ревела от огорчения и писала массу стихов и обещала сама себе туда вернуться на следующее лето [228]228
  «Мама ничего не пишет о прогулках с бабушкой и Матвеичем на Карадаг, – дополняет описание коктебельского лета А.А. Смольевский, – об акварелях Макса, подаренных и бабушке и ей, которые украшали ее комнату (см. примеч. 337), о фонаре из цветных стекол, сделанном для нее Максом – пять маленьких витражей, образующих куб без верха, подвешенный четырьмя подвесками из “лягушек” – камней зеленого цвета; ничего не пишет о своих рисунках, сделанных в Крыму, и, конечно, о своих стихах, написанных там и обращенных к А.Ф. [Смольевскому]». 1916 годом датировано стихотворение: «Эти кудри ветер рвал, / Эти очи солнце жгло, / Вихрь пенный целовал / Загорелое чело… / Нет, меня не ждет опасность, / Даже, если ты влюблен, / Эту солнечную страстность / Побеждает сердца сон». Из Коктебеля Ю.Ф. Львова привезла, помимо прочего, кустарные мешочки, табурет и абажур для люстры, который во время войны при переезде на 4-ю Советскую улицу оставила в доме на Таврической (из поясн. А. С.; см. примеч. 209).


[Закрыть].

Первые дни по возвращении, я очень грустила, не находила себе места, но, встретившись с институтскими приятельницами, начала втягиваться в общую жизнь, только письма из Харькова – хорошенькие открытки с репродукциями известных художников и кратким, но милым текстом заставляли иногда вспыхивать воспоминания. Открытки были от Лели Павлова, а я отвечала всему семейству сразу, начиная свое письмо: «Милые Катя, Нюра, Жак, Леля» и т, д. Немного погодя, стала появляться на приемах Ирина, а на Рождество было условлено несколько совместных посещений театров. Дети Кедровы были все знатоками оперы, Ирина пела целые арии, а Колюн играл на рояле руками и ногами оркестровые места.

Газеты, читаемые «Фиксой», становились все тревожнее, так что ей приходилось делать цензурные пропуски. Но мы были хорошо осведомлены обо всем, что делалось в городе, через наших «полосаток» – горничных при дортуаре [229]229
  «Полосатками» называли горничных, видимо, из-за их форменной одежды. Дортуар – общая спальная комната в закрытом учебном заведении – институте, пансионе.


[Закрыть]. Эти бывшие воспитанницы сиротских приютов снабжали нас самыми свежими новостями, причесывая нас на ночь или заплетая волосы утром.

На приемах тоже многое узнавалось, хотя сведения были значительно дальше от действительности. В классе происходил живейший обмен новостями, и все новости строго разделялись на правдоподобные и неправдоподобные. До Рождества преимущественно говорилось о всевозможных похождениях Распутина, например с ужасом передавалась версия о том, что он живет не только с императрицей, но и с великими княжнами, с каникул все привезли известие о том, что он убит [230]230
  Убийство Г.Е. Распутина произошло 16 декабря 1916 г. во дворце князей Юсуповых (наб. Мойки, 94) при участии Ф.Ф. Юсупова, великого князя Дмитрия Павловича и В.М. Пуришкевича.


[Закрыть], горячо обсуждались обстоятельства его смерти, и герои этого дела нашли в лице многих своих искренних поклонниц.