Текст книги "Культура на службе вермахта"

Автор книги: Олег Пленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

В таком отношении к нацизму и была ошибка профсоюзного руководства, ибо нацисты сразу взяли на себя инициативу и 10 апреля 1933 г. объявили о том, что 1 мая является отныне национальным праздником и выходным днем (об этом мечтали многие поколения рабочих). Зато уже 2 мая 1933 г. последовало уничтожение профсоюзов, после унификации профсоюзов последовала унификация и всех предпринимательских организаций, а 10 мая по приказу Геринга недвижимость СДПГ была конфискована, а деньги отобраны. 22 июня 1933 г. министр внутренних дел Фрик запретил СДПГ, мандаты партии были объявлены недействительными. За запретом СДПГ последовал более или менее добровольный самороспуск других партий. Военизированная организация правых партий «Стальной шлем» также была унифицирована и вошла в СА, ее лидер Франц Зельдте вступил в НСДАП и стал министром труда. В процессе унификации Гитлер всегда действовал наверняка: когда существовали хотя бы теоретические сомнения в лояльности народа, Гитлер прибегал к плебисцитам, как Наполеон 1 или Наполеон III.

Большое значение имел обыкновенный обман, подмена традиционных ценностей новыми. Это показал Мартин Вальзер в романе «Бьющий ключ» (Ein springender Brunnen). Вальзер описывает сомнения матери героя – вступать или не вступать в партию. В 1986 г. в одном из интервью Вальзер сказал, что если ему удастся понять, почему его мать вступила в партию, он сможет объяснить, почему нацизм овладел всей Германией^{571}. Партийный функционер Минн, дабы развеять сомнения глубоко верующей женщины, дает ей открытку, на которой изображены два штурмовика с нацистским знаменем перед распятием, под этими фигурами надпись: «Господи, благослови нашу борьбу. Адольф Гитлер»^{572}. Женщина взглянула на открытку и сказала, что она согласна вступить в партию. Вальзер дает понять, что решающий довод в пользу положительного решения был фальшивым, поскольку нацизм отвергал христианство. Козырная карта оказалась крапленой. И героиня романа и весь немецкий народ не вполне сознательно обратились к нацизму, поэтому они и не могут нести за него всю полноту ответственности. Эта вполне правомерная и обоснованная релятивация вины народа в целом (если так вообще можно ставить вопрос) вызвала в Германии неоднозначную реакцию: часть немецкой общественности восприняла художественную реплику Вальзера как провокацию, как стремление задним числом освободить немцев от ответственности за нацизм. Так, тогдашний председатель центрального еврейского совета в ФРГ Игнац Бубис выступил с резкой критикой Вальзера. По словам Бубиса, Вальзер – это провокатор и недалеко ушел от Франца Шёнхубера или Герхарда Фрея (руководители правой партии «Республиканцы»). В этот диспут включились и участники «спора историков», Вальзера стали идентифицировать с Эрихом Нольте, спровоцировавшим в свое время этот спор. Представляется, однако, что похвальная и праведная нацеленность немцев на продолжение традиции национального покаяния в данном случае не совсем уместна, а точка зрения Вальзера более адекватна и близка к настоящему положению дел. Точно так же и в большевистской пропаганде имел место обман и подмена одних ценностей другими, и винить в этом простых людей, ставших объектами манипуляций беспринципных политиков, нельзя. Критика должна осуществляться в иной форме, позволяющей дифференцировать вину и ответственность отдельных людей за конкретные поступки.

Унификация нацистов не распределялась по всему обществу равномерно, поэтому различные центры Сопротивления начали складываться только по мере роспуска партий, но этот процесс тормозился тем, что довольно сильна была вера в скорое банкротство политики Гитлера; «история национал-социализма – это история его недооценки», как писал Карл Дитрих Брахер. Даже Коминтерн оценивал нацистский режим как преходящее явление: на взгляд коммунистов, нацистская диктатура должна была уничтожить демократические иллюзии масс, освободить их от влияния социал-демократии и способствовать прорыву коммунистов к власти.

Такую же ложную оценку перспектив нацизма давали и прочие его потенциальные противники, поэтому главной отличительной чертой немецкого Сопротивления было отсутствие единства, которое подразумевает осознание целей политической активности. Нужно различать несколько главных групп Сопротивления – они выступали в разное время, с разной степенью активности, с различными методами и целями. Поначалу большую активность проявили левые (коммунисты и социал-демократы), а затем растерявшиеся первоначально консервативные силы. Последние сыграли самую важную роль в Сопротивлении. «Ни одна политическая сила не имела такого влияния на немецкое общество, как консерватизм. Никакая другая сила не обладала столь глубокой традицией, никакая другая сила не является до сих пор столь актуальной. Консерватизм, – писал известный немецкий историк Ганс-Ульрих Велер, – это наша судьба»^{573}. В дальнейшем усилилась оппозиция церкви, добавились борцы-одиночки Сопротивления из государственного аппарата, армии, из сферы экономики. Протестантский священник, участник Сопротивления, арестованный в 1937 г., Мартин Нимеллер, характеризуя последствия разобщенности немецкого Сопротивления, писал: «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал, ведь я не коммунист, когда пришли за социал-демократами и католиками – я тоже молчал. Когда же пришли брать меня, то не было уже никого, кто мог бы протестовать против моего ареста»^{574}.

В современной историографии сосуществуют самые разнообразные интерпретации Сопротивления: от осуждения коммунистического Сопротивления как предательства родины до оценки консервативной и армейской фронды как отклонений от генеральной линии нацизма. Подобные крайности следует отвергнуть как неисторические, так как любое участие в Сопротивлении в условиях тоталитарного режима было настоящим моральным подвигом, особенно для немцев, которые подвергались двойной нагрузке: обвинению в предательстве Родины и предательстве государства. «Да, я предал государство, зато они (нацисты) предали Родину», – так сформулировал это положение известный участник Сопротивления, полковник абвера Остер.

Коммунисты в Сопротивлении

Немецкие коммунисты, как и коммунисты других партий Коминтерна, составляли построенную на сталинской паранойе и сектантстве субкультуру, главной целью которой было уничтожение своих врагов: троцкистов, социал-демократов, капиталистов и их прислужников. Коммунисты (и немецкие тоже) так до конца и не смогли освободиться от представления о нацизме как о заговоре самых реакционных элементов мирового финансового капитала. Эта оценка была ложной и упускала самое существенное в нацизме – апеллирование к массам и завоевание ее симпатий, поэтому популистскую привлекательность нацизма, способствовавшую формированию ее массового базиса, следует оценивать гораздо выше, нежели его идеологическое доктринерство. Нацизм и коммунизм были разновидностями тоталитаризма XX в., и восхищение фанатизмом коммунистов в Сопротивлении вряд ли оправданно – многие нацисты тоже часто выступали как фанатики, готовые жертвовать чем угодно ради своих партийных догм и людоедской доктрины. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что многие коммунисты, сами пережившие жуткие мытарства в нацистских концлагерях, затем в сталинской послевоенной Восточной Европе делали то же самое со своими политическими противниками – настоящими или мнимыми^{575}.[34]34
  По подсчетам Куртуа, масштабы коммунистического геноцида были большими, чем у нацистов: 100 млн. против 25 млн.


[Закрыть] Релятивировать эти преступления довольно трудно, поскольку человек должен стараться оставаться человеком при любых обстоятельствах. Правда, немецкому историку Вольфгангу Випперману с трудом удалось опубликовать книгу «Красный холокост?»^{576}, в которой он пытался релятивировать преступления коммунистов.

Положение немецких коммунистов в Сопротивлении осложнялось тем, что после того как стратегия единого антифашистского фронта (коммунисты в своих целях эксплуатировали союзы с социалистами) самим Коминтерном была сведена к абсурду, Сталин обратился к коалиции с Гитлером. Более того, незадолго до подписания пакта Сталин приказал отправить в нацистскую Германию 500 немецких коммунистов^{577}, что было верхом вероломства и предательства «дела мирового пролетариата».

После прихода нацистов к власти ЦК КПГ распространил листовку, в которой призывал к «генеральной стачке» против Гитлера, против «кровавого варварского террористического режима, который неминуемо приведет к империалистической войне. Впрочем, коммунисты уже несколько последних лет твердили о «полной победе фашизма» в Германии – еще 1 декабря 1930 г. ЦК КПГ объявил, что Германия – это «фашистская республика», а правительство Брюнинга – это «первое фашистское правительство в Германии». Еще более жестко относились коммунисты к правительству Папена и Шлейхера. Эти заявления обесценили декларацию ЦК КПГ по приходу Гитлера к власти, в момент действительной опасности для республики и демократии^{578}. Догматическое отношение коммунистов к социал-демократам как к «социалфашистам» не изменилось даже и после того, как нацисты вытеснили их из государственного аппарата. Еще в декабре 1933 г. Вильгельм Пик говорил о том, что «главным врагом» коммунистов продолжают оставаться «социал-фашисты». КПГ была массовой партией, численность членов партии в 1932 г. составляла 300 тыс. человек, за партию голосовало около 6 млн. немцев. Несмотря на массовость, КПГ не была самостоятельной партией, а всего лишь «секцией Коминтерна». Она подчинялась распоряжениям ИККИ, который с 1928 г. придерживался ультралевой концепции, призванной обеспечить интересы «первого в мире государства рабочих и крестьян»^{579}.

На первом заседании нового правительства Гитлер сказал, что нельзя запретить Коммунистическую партию, ибо она насчитывает 6 миллионов сторонников. Впрочем, для нацистов различия между коммунистами, социал-демократами и профсоюзными активистами были довольно неясными, они их всех именовали «марксисты», поэтому все «марксистские» газеты были запрещены, и за их распространение наказывали. Вскоре, однако, нацистам представился подходящий повод для запрета КПГ – в ночь с 27 на 28 февраля 1933 г. произошел пожар рейхстага. Окончательное и полноценное суждение об ответственности нацистов за этот пожар (хотя он, безусловно, был в их интересах) до сих пор историками не вынесено. В поджоге рейхстага гитлеровцы обвинили коммунистов, тысячи функционеров КПГ были арестованы (только в Берлине – 1500 человек), в том числе и депутаты рейхстага. Коммунисты не ожидали столь энергичных и жестких действий властей, они не были к этому готовы. Поэтому КПГ практически перестала существовать, а оставшиеся на воле коммунисты должны были начинать формировать подполье. Быстрому разгону КПГ способствовали большая централизация партии и крайняя несамостоятельность местных функционеров. Из всех партий Веймарской республики КПГ более всего пострадала от нацистов – из 300 тыс. ее членов, по сведениям СЕПГ, более 150 тыс. продолжительное время находились под арестом. По более реальным данным, до 1934 г. властями было арестовано 60 тыс. коммунистов, а в 1935 г. в заключении находилось около 15 тыс. коммунистов. За первые два года нацистской диктатуры было убито около 2000 коммунистов. За малейшие признаки нелегальной деятельности (даже за распространение листовок) коммунистам грозила смерть^{580}.

До конца 30-х гг. нацистам удалось пресечь всякую активность КПГ в подполье: террор и бесперспективность подпольной борьбы, а затем и «пакт Молотова – Риббентропа» расстроили организованную работу коммунистов: партия перешла к тактике выжидания. Даже в считавшихся коммунистическими Берлине, Руре и Саксонии не было заметно никакой активности коммунистов. Сами коммунисты не делали особых различий между «гитлеровским фашизмом» и «фашизмом» Папена и Шлейхера; они считали нацизм временным явлением, ждали всеобщего кризиса капиталистической системы и подходящего момента для революции и установления пролетарской диктатуры. Только когда начались массовые аресты коммунистов, руководство КПГ обратилось к организованному легальному (поначалу) протесту. Хотя коммунистические функционеры в ГДР и твердили о руководящей роли КПГ в Сопротивлении^{581}, влияние коммунистов было ограниченным. Сталинские указания, в соответствии с которыми социал-демократов считали еще большими врагами, чем нацистов, были скорректированы только в 1935 г. на VII Конгрессе Коминтерна, продекларировавшего тактику единого народного фронта против фашизма. Но к этому времени всякая активность коммунистов была пресечена карательными органами СА и СС.

Как бы то ни было, после поджога рейхстага Коммунистическая партия Германии практически перестала существовать, а ее парламентские мандаты были аннулированы. Спустя шесть лет после прихода к власти нацистов влияние и значение коммунистических групп сошло почти на нет; они были настолько незначительными, что гестапо переключилось на более существенные центры сопротивления (как считали в РСХА) – на церковь, масонов, евреев, гомосексуалистов. Судьба КПГ показывает, что с разрушением правовой системы Веймарской республики юриспруденция превратилась в политический инструмент и потеряла характер орудия защиты политических меньшинств.

Несмотря на все ошибки, коммунисты вынесли террор и пытки уже тогда, когда ни за границей, ни в Германии и речи не было о Сопротивлении. Хотя единую подпольную организацию коммунистам создать не удалось, с начала войны действовали независимые группы Роберта Урига, Антона Зефкова, Франца Якоба. Советско-германский пакт 1939 г. поставил коммунистов во многих странах в абсурдное положение: КПГ, как одна из самых дисциплинированных секций Коминтерна, признавала договор, но с другой стороны, она находилась в оппозиции нацистскому режиму и декларировала необходимость борьбы с ним. Наряду с социал-демократами, коммунисты наполнили первые концлагеря задолго до того, как в борьбу вступила церковь или консервативная оппозиция: за 12 лет нацистской диктатуры из 300 тыс. членов КПГ 130 тыс. подверглось преследованиям, было брошено в тюрьмы и концлагеря, десятки тысяч отдали жизнь за будущее Германии^{582}. В коммунистическом Сопротивлении есть нечто странное, ведь и нацизм и коммунизм были тоталитарными системами, но это трагическое сходство является внешним, и нам следует его игнорировать: нет никаких оснований сомневаться в трагическом восприятии происходящего и настрое рядовых коммунистов – участников Сопротивления. В этой связи встает весьма сложный вопрос, который можно отнести и к коммунистам, и к нацистам – вопрос о моральной идентичности простых людей в условиях того и другого режима. Коммунистическая доктрина отличалась большей «гибкостью», ибо теория классовой борьбы исходила из того, – что качества людей, обусловленные их классовой принадлежностью, могут в принципе изменяться (в противоположность расовой доктрине нацистов). Формальное же сходство действительно имело место: во время суда по делу о заговоре 20 июля 1944 г. нацистский обвинитель Фрейслер (Гитлер его называл «наш Вышинский») добивался прежде всего морального унижения подсудимых – их обзывали, одевали в лохмотья, плевали в них. В советских условиях большую изобретательность проявил Абакумов, который после вынесения приговора по Ленинградскому делу приказал набросить на подсудимых похоронные саваны прямо в зале суда (в Доме офицеров в Ленинграде).

В литературе иногда обращаются к теме сближения и сотрудничества националистов и коммунистов (к национал-большевизму); это явление уникальное, не имеющее сравнимого со своими составляющими размаха. Курс коммунистов на сотрудничество с националистами получил известность в Германии в связи с инцидентом с лейтенантом Шерингером, который в 1931 г. за членство в НСДАП был исключен из рейхсвера и посажен в тюрьму. По выходу он объявил о своем вступлении в КП Г, что вызвало сильный ажиотаж, в КПГ даже провозгласили «курс Шерингера». Немецкий националист и сторонник большевистского радикализма Беппо Рёмер после Первой мировой войны принимал участие в подавлении Баварской Советской республики. Во время оккупации Рура французы заочно приговорили его к смертной казни за саботаж. Именно в Руре через национал-большевиков русофил Рёмер оказался в КПГ, которая из тактических соображений одно время предпринимала попытки сблизиться с националистами. Придя к власти, нацисты на пять лет посадили Рёмера в Дахау, а в 1939 г. выпустили; он сразу начал организовывать ячейку Сопротивления в Мюнхене. Рёмер планировал акции саботажа, при этом упор делал на уничтожение запасов горючего – он считал, что это самое слабое место нацистского рейха. В сентябре 1941 г. Рёмер смог установить связь с коммунистической группой Роберта Урига, с «Красной капеллой» (созданной советской разведкой) и организацией Вильгельма Кнохена в Руре. Через группу Урига гестапо вышла на Рёмера, который был арестован в феврале 1942 г. и через два года гильотинирован.

«Тайное» родство нацизма и коммунизма было причиной того, что долгое время после войны коммунистическое и социал-демократическое Сопротивление в западногерманском обществе не вызывало интереса: национальным Днем поминовения был установлен день 20 июля, когда в 1944 г. консервативная – преимущественно офицерская – оппозиция устроила покушение на Гитлера. Историческую картину Сопротивления долгое время определяли такие фигуры, как полковник Клаус фон Штауффенберг, прусский чиновник Карл Герделер, дипломат Ульрих фон Хассель, генерал Людвиг фон Бек, адмирал Вильгельм Канарис. В качестве образца Сопротивления общественным мнением был легитимирован также кружок прусского аристократа, графа Гельмута фон Мольтке. В этот кружок входили социал-демократы Теодор Хаубах, Альюерт Рейхсвайн, а также иезуитский священник Адольф Делп и протестант Эрнст Герстенмайер.

Всякое другое Сопротивление не принималось всерьез. Первым поднял голос протеста против этого один из лидеров послевоенной немецкой социал-демократии Герберт Венер, который в 20–30 гг. состоял в КПГ. В ГДР, наоборот, во внимание принимали только коммунистическое Сопротивление, а любое другое игнорировали. Разумеется, ни та, ни другая точка зрения не может быть признана полностью адекватной.

Так же, как в вопросе с коммунистическим Сопротивлением, значительную проблему в признании моральной интегральности Сопротивления составляет то, что многие его участники сотрудничали с вражескими разведками. Так, знаменитый Ален Даллес, будучи швейцарским резидентом американской разведки, завербовал чиновника немецкого МИД Кольбе (кличка Джеймс Вудс). Кольбе работал в отделе, занимавшемся информированием ОKB; через него проходили документы от всех немецких послов; в его задачу входила предварительная сортировка бумаг для нужд военного руководства. Кольбе (Вудс) был самым информированным чиновником МИД. Характерно, что Кольбе категорически отказывался брать деньги за информацию (им было передано более 1600 различных документов), им двигала ненависть к нацизму. Информация Кольбе была настолько своевременной и точной, что американские разведчики и их руководство отказывались верить в возможность такой утечки, а Даллес отчаялся убеждать в правдивости Кольбе свое начальство^{583}. Бывший функционер ЦРУ Ричард Хелмз характеризовал Кольбе как лучшего информатора Второй мировой войны. Интересно, что после войны Кольбе эмигрировал в США, но там его не особенно привечали (предатель); когда он вернулся на родину, то в ФРГ его встретили тоже не особенно ласково (предатель)… Все попытки Кольбе устроиться на дипломатическую работу окончились неудачей. В итоге он устроился на работу коммивояжером ив 1971 г. умер от рака^{584}.

Также обычно молчат о Гансе Остере (генерал-майор, сотрудник абвера), ему нет памятника, его имя не носят улицы, Остером занимаются только эксперты. Даже друзья (Гизевиус, Шлябрендорф) пытались от него дистанцироваться. Между тем, Остер был ключевой фигурой немецкого Сопротивления между 1938 и 1943 гг. Остер сообщил голландцам о предстоящем наступлении Гитлера на западе, то есть поступил как шпион и предатель.

Также шпионской организацией была особенно успешная в Сопротивлении коммунистическая группа «Красная капелла»[35]35
  О ней СД впервые узнало в начале августа 1942 г. при ликвидации коммунистического кружка в Брюсселе, а 31 августа 1942 г. СД удалось полностью раскрыть организацию. В декабре того же года были осуждены и повешены первые члены «Красной капеллы». Ср.: Peters L. Volkslexikon Drittes Reiches. S. 707.


[Закрыть] (более 100 человек) во главе с Арви-дом Харнаком и Харро Шульце-Бойзеном. Ни одна из групп немецкого Сопротивления не подвергалась после войны таким обвинениям в государственной измене, как группа Харро Шульце-Бойзена и Харнака. Сам Шульце-Бойзен был старшим офицером разведки люфтваффе, Дольф фон Шелиа – из МИД и Арвид Харнак – из Министерства экономики; всю информацию они передавали в Москву. «Красная капелла» поставляла информацию о диспозиции люфтваффе, о численности и целях конкретных операций. Именно ей удалось сообщить о решении не направлять Клейста на Кавказ после падения Киева и о том, что Гитлер решил не брать Ленинград штурмом, а оставить его в осаде^{585}.

«Красную капеллу» обвиняли в прислужничестве тоталитарному сталинскому режиму. Крупный немецкий историк Герхард Риттер в своей монографии о немецком Сопротивлении писал: «Эта группа вообще не может быть причислена к немецкому Сопротивлению. Группа Шульце-Бойзена и Харнака однозначно находилась на службе врага. Она не только старалась побуждать немецких солдат к дезертирству, но и передавала важные военные секреты противнику, который пользовался ими для уничтожения солдат вермахта. Тот, кто, будучи немцем, в условиях борьбы не на жизнь, а на смерть, способен предать отечество, тот является государственным преступником – и не только в соответствии с буквой закона»^{586}. В 50-е гг. в западно-германской историографии этих людей представляли как «предателей родины». У них пытались отобрать право на высокое моральное значение их борьбы на том основании, что они хотели заменить одну диктатуру другой. Первым в западной историографии от такой позиции отказался Ганс Ротфельс. Он считал, что если по средствам и целям эта группа Сопротивления отличалась от других, то по мужеству и стойкости в оппозиции нацизму – нет^{587}.

До сих пор представляется проблемой оценка роли организованного советскими властями в лагерях для немецких военнопленных «антифашистского движения». 13 июля 1943 г. под Москвой (в Красногорске) был создан Национальный комитет «Свободная Германия» под черно-красно-белыми (кайзеровскими) цветами; в этом комитете преобладали ориентировавшиеся исключительно на советские власти «активисты». Немецкие генералы отказывались сотрудничать с этим комитетом. Тогда по инициативе генерал-майора Мельникова советские власти создали Союз немецких офицеров (СНО). При этом Мельников обещал генералу Зейдлицу, что – в случае организации активного противостояния Гитлеру офицеров вермахта – советское правительство оставит рейх в границах 1937 г.^{588} Зейдлиц, Карфест и Латман приняли предложение Мельникова, хотя тот и отказался его зафиксировать письменно; немцы поверили «слову советского офицера». 12 сентября 1943 г. СНО был включен в «Свободную Германию» под председательством Эриха Вайнерта. Как можно предположить, реальная власть в Комитете принадлежала политрукам-коммунистам, и коммунистическая пропаганда там явно превалировала над патриотической. Когда в начале 1944 г. между Черкассами и Корсунем было окружено 6 немецких дивизий, «Свободная Германия» начала массовую пропагандистскую акцию, но она с треском провалилась: окруженные войска предпочли плену отчаянный рывок навстречу деблокированным войскам Манштейна. В момент прорыва почти половина окруженных погибла или попала в плен. Фронтовая пропаганда «Свободной Германии» осталась неэффективной и не нашла значительного отклика.

Очевидцы отмечали, что члены немецкого лагерного актива относились к своим «не распропагандированным» товарищам более беспощадно, чем лагерное начальство. Неоднократно отмечалось, что наиболее рьяными «неокоммунистами» в среде немецких военнопленных были старые нацисты: сказывалось внутреннее родство идеологий. Это последнее обстоятельство точнее всего указывает на провал деятельности «Свободной Германии». Как писал Солженицын, нельзя делать первый шаг навстречу предательству (хотя кого предавали немецкие пленные?), нельзя терять самоуважение: того, кого власти признавали «неподдающимся», они оставляли в покое, тот имел большие шансы выжить, а на «единожды предавших» давление без конца нарастало и все заканчивалось трагически (советский трибунал приговорил Зейдлица к пожизненному заключению). Можно ли считать «Свободную Германию» Сопротивлением? Ответа на этот вопрос нет, ибо, наверное, среди сотрудничавших с советской властью были искренне прозревшие люди, которые стремились что-то изменить. Из 3 155 000 пленных немецких солдат к 1955 г. вернулось из СССР 1 959 000 (погибло 1,2 млн.). Из нацистских лагерей из 5 700 000 пленных советских солдат в 1945 г. вернулось домой 2 400 000 (погибло 3,3 млн.)^{589}.