Текст книги "Калигула"

Автор книги: Олег Фурсин

Соавторы: Манана Какабадзе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Глава 19. Заговор

Люди не всегда замечают, как превращают свою жизнь в некоторое подобие рынка, где стремятся продать меньше, а получить больше. В стремлении получить больше они лгут и предают. Если предает один человек, перестаешь верить остальным. Предавший же сам настороженно ждет от жизни возмездия: как иначе? Окружающие представляются ему такими же, каков он сам. Возмездие не заставляет ждать себя долго, и оно часто действительно оказывается предательством, на сей раз настигшим самого предателя.

Вечен заколдованный круг явлений, которыми живет мир. Вечны и прописные истины, по этому поводу произносимые. Оттого, что они прописные, легче не становится. Боль, которою оборачивается чужое предательство, отнюдь не облегчается сознанием собственной вины. Если и вины не было, вдвойне обиднее быть обманутым…

Невий Серторий Макрон был человеком, которому предавать случалось не раз и не другой. Происходил Макрон из сословия всадников[305]305
  Всадники, иногда – эквиты (лат. equites, от лат. equus, «конь») – одно из привилегированных сословий в Древнем Риме. Первоначально – в царскую эпоху и в раннереспубликанский период – это была сражавшаяся верхом патрицианская знать. По реформе Сервия Туллия (VI век до н. э.) всадники, выделенные в 18 центурий, составляли часть высшего цензового разряда римских граждан. Впоследствии, в связи с образованием в Риме нобилитета (III век до н. э.), всадники превратились во второе после сенаторов сословие. Хотя политическое влияние всадников было менее значительным, чем сенаторов, в их руках сосредотачивались огромные капиталы. Особое значение всадники приобрели в период гражданских войн поздней Республики как судьи.


[Закрыть]. Всадническое сословие, оно, как и любое другое, неоднородно. Вот и предки Макрона тоже были не из тех, первых всадников, которых породил Рим во времена своего детства и отрочества, не патрицианская знать, сражающаяся верхом. Из тех, что вошли в сословие позже, благодаря цензу, благодаря занятиям торговлей и откупом налогов с провинций. Из тех, кто не брезговал ростовщичеством.

Октавиан Август был человеком, ценившим равновесие, порядок, закон. Всадники все это тоже ценили. Более всего покой, поскольку не всякий всадник уже хотел в мире равновесном заниматься тем, чем изначально всадническое сословие и было славно: войной во имя Рима. Те, кто принадлежность к сословию купил, но продолжал заниматься ростовщичеством, налогами, торговлей, во многом выиграли во времена Августа. Они теперь назначались еще и судьями. Они ставились прокураторами, умело обирали провинции в свою и Рима пользу…

Сказывалось это и в нем, в Макроне. Умел он обернуть обстоятельства жизненные себе на пользу. Был префектом вигилов, городской стражи. Это стоило немалых денег, но отец Макрона не пожалел их для семейного блага. Тут он, человек весьма неглупый, деньги свои заработавший на многих делах судебных, где судил он и праведно, и не очень праведно (если было выгодно), ошибся впервые: Макрон себя частью семьи не считал. Он вообще не считал себя обязанным никому. Первым узнал об этом любящий отец. Верно, было ему больно: он в жизни многое повидал, но сына любил, ему верил. Дал денег – потерял…

Был Макрон в свите Тиберия на Капри, этого добился сам, всеми правдами и неправдами стремясь оказаться рядом с императором. Лебезил поначалу перед Луцием Элием Сеяном. До такой степени лебезил, что все, кроме Сеяна, конечно, наивно полагали, что Макрон его ярый сторонник. Лебезил до того самого мгновения, когда спровадил временщика в сенат, в Аполлонов храм. Обманув его и предав: поманив расположением императора, которого не было и не могло быть. Обещанием того, чего Сеян добивался всю жизнь. Как вошел Луций Элий Сеян в здание, так Макрон, не теряя времени, разогнал преторианцев угрозами и посулами, лишив правителя поддержки. И стал его убийцей в тюрьме, куда сам и свез временщика…

Тиберию служил Макрон префектом претория. «PR PR» – значилось в официальных записях, и это сокращение многое значило в столице обитаемого мира, в Риме великом. Такая благодарность настигла его от противного старца. А вот Макрон благодарным быть не умел!

Калигула, у которого были все права на наследство Тиберия, у которого было больше прав, чем у самого Тиберия, поначалу Макрону казался ненужным, жалким отпрыском благородного рода. Немало сил приложил префект к тому, чтобы сбросить мальчика с той ветки, на которой он уместился. Не любил Макрон тех, кто знатнее. Кто богаче, кто умней…

Когда не удалось, стал присматриваться к наследнику внимательней. Что за терпеливый, молчаливый, неподатливый? Неподдающийся?

Нашел в Калигуле сродство с собой. Решил, что высиживает наследник свое наследство по-умному. Хорошо, что не защищает родных. Родные сами о себе не позаботились, поплыли против течения. Вот и погубили себя. Этот не такой, он себе на уме. Этот, пожалуй, далеко пойдет. И Макрон с ним…

Тиберий пал жертвой болезни. Ну, помог Невий Серторий. Предал Тиберия, все равно старец уж умирал. Чуть раньше, чуть позже, какая разница?

Предал он и жену. Энния Невия и без того не слыла образцом нравственности. Скверная, злая. Блудливая? ничего такого он точно не знал за ней, с тех пор, по крайней мере, как она стала его женою. О прошлом мог он только догадываться, зная ее в постели. Но какая же красивая! Любил ее Макрон, если только можно назвать такое любовью. Любил поваляться с ней на ложе, любил ласкать. Никакая волчица в любом лупанарии, самая опытная, не нужна, когда Энния Невия рядом. Что они рядом с нею?

Нельзя сказать, чтоб не ревновал ее к Калигуле. Ох и ненавидел он наследника, когда представлял Эннию с ним. А только сам и послал ее к Калигуле. Так было нужно.

– На что мне мальчик? Почему надо бегать за ним, Невий? Он меня не терпит, он меня… (она употребила сильное выражение), ненавидя при этом. Презирая меня. С какой стати? Угождать мальчишке, ложиться под него, едва ли не умоляя, проявлять чудеса распущенности, зная, что он плюется, как закончит свое! Не получать от этого удовольствия. И снова бежать к нему, упрашивать, отдаваться…

Так спросила она его однажды. Макрон и жена лежали рядом, расслабляясь после бурного порыва страсти. Она теребила его волосы, перебирала пряди. Ей было хорошо с ним, он это почувствовал. И был рад. Рад, что она предпочитала его мальчишке, волчонку рейнского помета. В сущности, он боялся всегда, что она предпочтет другого!

– Это надо. Он станет принцепсом. И, как не может он отказать тебе, когда ты под него ложишься, моя красавица, так, мучаясь своей виной передо мной, не откажет и мне при случае. Кто знает тогда, как далеко мы пойдем в своих желаниях, удовлетворяемых принцепсом? Он будет обязан мне многим, если не всем, тут уж я постараюсь, а ты будь умницей, слушай меня.

Она слушалась. Находила удовольствие в том, что ломала мальчишку. Кто там под кого ложился? Судя по тому, как это достигалось, ложился Калигула…

Он стал принцепсом. Судьба Невия Сертория Макрона не обманывала до того самого мгновения, когда обманула навеки, навсегда.

Макрон вознесся до небес. Макрон стал учителем и воспитателем принцепса. Он возомнил себя богом. Поучал, объяснял, витийствовал.

Энния Невия тоже не бездействовала. Норовила вернуться в постель к принцепсу, что не давалось ей теперь никак. Она сходила с ума от унижения. В каждом доме, где острый язык мог привязать к себе чужие уши, она говорила. О том, что принцепс спит с сестрой, Друзиллой. О том, что дядя цезаря, Клавдий, рогат. Его женили на Мессалине, которой цезарь благоволит не из родственного чувства. А Клавдий спит и видит, как устраивается его жизнь благодаря связи цезаря с его женою. Его устраивает консульство. Его устраивает та жизнь, что дал ему император: почести в городе, деньги, жречество в коллегии арвальских братьев…

Быть может, стоило призадуматься. Понять, что не из сладкого мягкого теста сделан мальчик. Ведь знали, понимали, помнили. Высидел Калигула свое, пересидев мать и братьев, даже самого Тиберия. Неужели не ясно?

Калигула поначалу помалкивал. Делал вид, что слушает. Опускал ресницы, смотрел в пол. Потом прятался. А потом настал день, когда показал клыки.

Перед январскими календами семьсот девяносто первого года от возникновения Рима[306]306
  38 г. н. э.


[Закрыть] цезарь объявил, призвав к себе Макрона, что лишает его должности префекта претория.

– Не сочти за обиду, – сказал цезарь, – но ты ведь в префектах уж седьмой год. Довольно. Нужны мне люди и в других местах. Поедешь в Египет. Был однажды префект претория наместником там[307]307
  Луций Сей Страбон (лат. Lucius Seius Strabo; около 47 г. до н. э. – 16 г. н. э.) – отец временщика Тиберия, Луция Элия Сеяна, был префектом претория. В 15 г. н. э. назначен префектом в Египет, где и скончался, успев пробыть в должности не более года.


[Закрыть], продолжишь традицию. Женщину свою возьмешь с собою. Хорошо, коль есть в дальней стране верный и преданный друг.

Макрон попытался было возражать. Мол, не забыл ли цезарь былых услуг; не боится ли он того, что Макрону известно. Стоит ему заговорить, многие отвернутся от императора в негодовании.

Долгим взглядом одарил его Калигула. Переминался Макрон, холодея от ужаса. Ответил ему, в конце концов, цезарь.

– Бойся за себя. Императору бояться смешно, у него в руках власть. А я и без империя давно бояться разучился. Ты-то знаешь.

И поехал Макрон домой в сопровождении. В сопровождении преторианцев, растерявших свой пыл и страх перед былым начальником. Уж как это прочувствовал Макрон! Вспомнилось, что за Сеяна хоть попыталась вступиться претория. И что стало с теми, кто Сеяна поддержал, тоже вспомнилось.

Стало ясно, что в Египет уже не поедет. Просидел Макрон несколько дней взаперти, под домашним арестом. А потом вручили ему свиток, в котором Гай Цезарь обвинял его в покушении на безопасность государства, в заговоре. И если хотел Макрон избежать веревки палача или топора ликтора, следовало покончить с собою этой же ночью. Об Эннии император пренебрежительно забыл. А она забыть о цезаре не посмела: память не дала.

Вот оно как: сначала Макрон и Энния Невия предавались Калигуле, потом он их предал. Так бывает…

Невий Серторий Макрон избрал меч, и меч нашел себе место в сердце предававшего не однажды префекта. Энния Невия просила помочь мужа вскрыть вены. Он это сделал для нее; она ушла раньше, чем он. И они не просили прощения друг у друга. Ни к чему это было в их случае. Разве такое прощают?! А смерть освобождает от ответственности и стыда. От унижения, от ненависти.

Для Калигулы же, пришедшего к власти не без помощи Макрона, все только начиналось. Череда предательств, в которых жертвой будет он сам; которые, в конце концов, приведут его к смерти.

Итак, в году 39 от рождества Христова… Впрочем, такое летоисчисление было не в ходу в Риме, и император Гай Юлий Цезарь им не пользовался. Восемьсот девяносто втором году от возникновения Рима, в год своего второго консульства, молодой император стал предметом заговора и был предан теми, кого любил.

Во главе заговора встали его сестры, Юлия Агриппина, Юлия Ливилла. Муж его любимой, уже умершей к тому времени сестры, Юлии Друзиллы, большой друг Калигулы, Марк Эмилий Лепид. Молодой Гай Офоний Тигеллин[308]308
  Гай Софоний Тигеллин (лат. Sofonius Tigellinus; 10–69 гг. н. э.) – советник Нерона. Ни один из античных источников не говорит о происхождении Тигеллина, упоминая лишь то, что его семья не принадлежала к высшим сословиям. С 62 по 68 год н. э. он был преторианским префектом, фактически правил за императора. В январе 69 года погиб в ходе гражданской войны.


[Закрыть], будущий префект претория, и Луций Анней Сенека, философ-стоик, будущий автор «Нравственных писем к Луцилию». Почему среди людей, любящих рассуждать о нравственности, так много предателей и ренегатов? Это, конечно, ремарка «в сторону», и все же, почему? Кроме того, Лентул Гетулик[309]309
  Гней Корнелий Лентул Гетулик (лат. Gnaeus Cornelius Lentulus Gaetulicus; около 8 г. до н. э. – 39 г. н. э.) – римский военный и политический деятель, консул 26 г. н. э. В 39 г. Гетулик был казнён по приказу Калигулы, по обвинению в заговоре.


[Закрыть], командующий восьмью легионами в Верхней и Нижней Германии, тесть его, Луций Апроний. Также в заговор были вовлечены наместник Сирии Луций Вителлий[310]310
  Луций Вителлий (лат. Lucius Vitellius; около 10 г. до н. э. – около 52 г. н.э) – римский военный и политический деятель. Наместник Сирии, консул в 34, 43 и 47 гг., цензор в 48 г. Отец императора Авла Вителия.


[Закрыть], под командованием которого находились еще 4 легиона, и Кальвизий Сабин[311]311
  Кальвизий Сабин (лат. Gaius Calvisius Sabinus; около 8 г. до н. э. – 39 г. н. э.) – римский военный и политический деятель. Наместник Сирии, консул в 26 г., легат, пропретор Паннонии в 39 г. В 39 году Сабин был казнён по приказу Калигулы, по обвинению в заговоре.


[Закрыть], наместник Паннонии, женатый на Корнелии, сестре Гетулика…

Троих из этих перечисленных Калигула любил, как только можно любить родных и близких. Как зародилось в этих душах предательство, как могло оно созреть? Хотелось бы это понять. И как воспринято Калигулой, тоже хотелось бы знать. Думается, душа императора разрывалась на части. От боли, от непонимания. От ужаса: вот и он вошел в число людей, которых не любят, которых не побоятся убить, а за что?

Он говорил себе, как говорят в детстве: «не я первый начал, это они!», он наказывал, убивал и содрогался. Потому что понимал: на смерть и поругание отдает близких людей. Тех, кого любит. Такое в его уже богатой предательствами жизни все же было впервые. Такое было внове и ему, повидавшему всякое…

Марк Эмилий Лепид. Родня по отцовской линии императору. Видят Боги, не дадут соврать, что он был обласкан последним, и получил от него все, что тот мог дать…

Лепид был молод и красив. Его прозвали Ганимедом[312]312
  Ганимед (греч. Ganimedes – «красивейший, блестящий» – в древнегреческой мифологии сын троянского царя Троса и речной нимфы Каллирои. Юноша Ганимед славился красотой, в него влюбился Зевс, и однажды, когда Ганимед пас отцовские стада на склонах Иды, Зевс, обернувшийся орлом, схватил его и унес на Олимп, где сделал своим кравчим – виночерпием. Возникновение этого мифа относят к VI в. до н. э.; считают отражением легализации восточного обычая гомосексуальной любви между взрослым мужчиной и мальчиком.


[Закрыть], и уж это одно говорит о многом. Как Юпитер похитил когда-то Ганимеда, пленившись молодой красой, так сам Лепид похищал сердца. Молод, богат, близок к императору. Вхож в дома его замужних сестер…

Право, совесть Лепида не отягощала. Был в его жизни момент, когда он, правнук триумвира Марка Лепида и императора Октавиана Августа, был близок к власти, как никогда. Калигула, ввергнутый болезнью в отчаяние, оставлял государство сестре, Друзилле. Друзилла была женой Лепида, и, выноси она под сердцем его ребенка…

Император выздоровел. Помрачневший Лепид выговаривал жене:

– Эти Нижние земли, с их сомнительной вольностью! Эти рейнские травы, где вас зачинали! От них у вас здоровье лошадиное, не так ли, дорогая? Надеюсь, мальчик, которого ты мне родишь, будет таким же. Иначе к чему мне ты, с твоей вечной грустью, когда Агриппина давно ждет меня, и сама прыгает мне на…

Почему-то Лепид не боялся говорить гадости вслух, Друзилла смотрела на него с молчаливым укором, но никогда, ни при каких обстоятельствах не выдавала брату. Она была любимицей Калигулы, и, скажи хоть слово, Лепиду бы не поздоровилось. И, однако, она молчала. Лепид ненавидел ее за это. Он подозревал, да что там, был уверен. Молчит она потому, что он ей безразличен. Ей все равно, что он не сделай, что не скажи, как не поступи. В отношениях с ней его счастливая внешность не срабатывала. Она его красоты не видела. Возможно, она умела разглядеть за ней то, чего он стоил. По крайней мере, ее взгляд, казалось, проникал в самую глубь его существа, задумчивый, укоряющий взгляд. Он съеживался. Он ненавидел ее в ответ. И оскорблял, и говорил всякое. И не мог простить ее равнодушия, ее молчаливого презрения. Словно она его не слышит, не видит. Словно он – пустое место, его нет…

И, кроме того, Марк Эмилий Лепид дураком не был. Неплохо зная шурина, которому так повезло с властью, он подозревал: будь он любим Друзиллой, вот тогда ему точно не поздоровилось бы. Калигула не терпит соперников. В этом, как и в другом…

Жена умерла, и Марк Эмилий Лепид вздохнул с облегчением. Супруга его была обожествлена, он сам свободен. Кровь Юлиев не в одной только в ней течет, в ушедшей. У нее две сестры, которым больше нравится смеяться, чем грустить. Так что, что они замужем? Домиций Агенобарб одною ногой в могиле. Старый развратник скоро успокоится совсем. Хоть он и рыжий, да не век ему счастье. Агриппина не станет грустить вечно. Правда, в этом есть свои тонкости. Она вообще грустить не умеет, и, видимо, не собирается учиться. Не так давно он вошел в ее атриум, не дождавшись приглашения. И застал в весьма сомнительной позе, наедине с этим философом, болтуном глупым, Сенекой… Он наглаживал ей грудь, стоя непозволительно близко, что-то говорил при этом, а она, закрыв глаза, отдавалась ласке…

С такою женщиной и сам не соскучишься, пожалуй. Он, Марк Эмилий Лепид, предпочел бы растить собственного сына. Домиций Агенобарб, тот как хочет, пусть сам думает, сам рассуждает. Не было и не было детей! Тут вдруг мальчик. Он, хотя и рыжеват, но не один Агенобарб рыж. Луций Анней Сенека тоже не угольно-черный, в рыжую масть…

А уж как стала женщина императорскою сестрой!

Куда там! То была дочерью изменницы, сестрой пленников, что с голоду сгинули, а теперь не дотянешься! Все мыслимые почести ей оказываются, поставили на одну ногу с весталками. Уж если клянутся римляне, то добавляют к клятве: «Пусть не люблю я себя и детей своих больше, чем Гая и его сестер…»[313]313
  Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей.


[Закрыть]

Ну, так Агриппине мало всякой любви. Он и сам многократно побывал в ее постели. И Сенеку почти что там застал, недалеко уж было, помешал на сей раз, так в другой его не будет. И, можно спорить, Офоний Тигеллин, женский угодник, пусть и младенец еще, тоже туда прыгнет, когда не побывал уже…

И Лепид освоил еще одно теплое место. Дабы не упустить своего в жизни, не отстать. Власть манила, женщины были средством ее добыть. Не самым, кстати, худшим из средств. Молодые, красивые, неразборчивые…

Почему бы и нет? Марк Эмилий Лепид любил все то, что явно блестит. И победам на поле брани или в сенате, где на десять лизоблюдов один умник все же найдется, а тогда уж палец в рот ему не клади, предпочитал постельные победы, где ему самому не было равных.

Он присоединил к списку своих побед младшую из сестер, Юлию Ливиллу. Не так хороша собой, как Агриппина, не так дерзка, не так в постели неутомима. Но Эмилий Лепид утешал себя мыслью, что перепробовал всех женщин этой породы, что стоит во власти, из Юлиев. Всех их поимел, вот какой он, Лепид! И, кроме того, Ливилла не имела собственных детей, могла бы родить их Лепиду.

Он лепился к Калигуле. Невзначай касался рук, рвался быть расцелованным. Не слишком обычно к нежностям расположенный император не отстранялся. Он помнил равнодушие Лепида к Друзилле. Он считал это проявлением дружбы. Родственник, взяв себе звание мужа, не злоупотребил им. Он оставил Друзиллу брату, он не страдал глупой ревностью, не ограничивал ее ни в чем. Правда, ребенка, убившего ее, все же он и поселил в ее утробе. Но знают Боги, что она этого хотела! Не мужа, но ребенка от него, наследника власти брата…

Между тем, явное благорасположение Калигулы к Лепиду бросалось в глаза. Едва терпевший чужие прикосновения император, подставлявший для поцелуя обычно не руку, но ногу, и только там, где было невтерпеж целовавшему, вдруг явно и без брезгливой дрожи терпел «братские» объятия Лепида! И целования в щеки, и похлопывания одобрительные по плечу…

Слухи и шепотки ползли по Риму.

– Одна за другой оказались все три Юлии в постели у братца! А уж у них любовь меж собою, у Юлиев, и поддержка. Вот, кажется, и император не гнушается любви Лепида. А что? Тоже наследство…

– Верно, правильно. Наслышаны мы о любви Никомеда[314]314
  Никомед IV Филопатр (др. – греч. Νικομήδης; г.р. неизвестен – 74 г. до н. э.) – царь Вифинии (94–74 гг. до н. э.). В 80 г. до н. э. Юлий Цезарь был римским послом при дворе Никомеда. Врагами Цезаря распространялись слухи о гомосексуальных отношениях между ним и Никомедом. Они прозвали его «вифинской царицей» и «царской подстилкой», была сочинена солдатская песня на эту тему. Сам Цезарь отрицал обвинения. Умирая бездетным, Никомед завещал все свои владения Риму. В 74 г. до н. э. Вифиния была присоединена к Римскому государству.


[Закрыть] с первым из цезарей. А нынешний-то цезарь и имя носит прапрадеда. И те же привычки. Нас не удивишь!

– А что, одни только Юлии, что ли, у них в крови? Марк Антоний тоже был хорош, вы что же, забыли разве? Он им Египет в наследство оставил, кровь-то отравил. Египет, это еще то наследство! У них, если помните, брат един со своими сестрами. Во всем. И в этом-то особенно. Уж эти восточные нравы…

А Марк Эмилий Лепид, он только выше задирал подбородок к небу. Пусть говорят что угодно, лишь бы говорили. Все эти шепотки – не что иное, как признание его небывалой близости к власти. Это зависть, под которой имеется основание. Как же не гордиться?

Он принял участие в заговоре против Калигулы. А что? Оставалось немного, один шаг только. Особой ответственности не предполагалось. Агриппина и Ливилла стояли во главе, они всем заправляли. В случае неудачи сами ответят, император привязан к сестрам, он их любит. Больно не накажет…

Он согласился принять власть в случае удачи. А почему бы и нет? Быть мужем одной или другой, скорее старшей, та быстрее добежит…

Словно он уже не был им мужем! К постели приложится столько приятных обстоятельств! Рим склонится перед ним! А всего-то надо сказать: «я согласен!». Агриппина, конечно, не лучший выбор. Но, став ее мужем, приняв Рим в качестве довеска, он найдет способ укротить женщину. Хотя бы на время, необходимое для рождения ребенка. Его, Марка Эмилия Лепида, ребенка, а не ублюдка безвестного!

Цели Агриппины были ясны не менее. Выйти замуж за Лепида. Привести к власти сына, малолетнего Луция Домиция Агенобарба. Быть при них истинной властительницей, ведь мальчик еще ни на что не способен. И не будет способен никогда, к чему это? Она найдет ему нужных учителей. Она сумеет держать и Лепида вдали от власти. Мужчина нужен ей в постели, это верно, все остальное она сумеет сама! Однако, в сознании римлян власть неотделима от мужского, сакрального. Что же, мужчина у них будет. Она позаботится об этом. Ей хватит ума, и воли тоже хватит, чтоб держать в руках и ребенка, и красивого глупого самца.

Она торопилась. Калигула оказался не бесплоден, как она надеялась, и женщина уже носила его ребенка под сердцем. Как, какими узами привязала его к себе Милония Цезония[315]315
  Милония Цезония (лат. Milonia Caesonia; ок. 5 – 41 гг. н. э.) – четвёртая жена Калигулы, мать его единственной дочери. Цезония была замужем до встречи с Калигулой. От первого брака имела трех дочерей. Была убита во время успешного заговора 24 января 41 года.


[Закрыть]? Она не была молода, не была красива. Родила прежнему мужу своему трех дочерей. Женщина, трижды рожавшая, упругим животом или грудью похвастаться не может. Агриппина предполагала, и не без причин, что брат нашел в Цезонии вторую мать. Или сестру? Их собственная мать была не слишком ему близка…

Женщина Калигулы было ласкова, улыбчива. Все, что творилась вокруг, воспринимала как должное. Нет, не должное, скорее, ненужное.

Какая разница, что ее не любят при дворе? На нее косятся? Посмеиваются? Что же, она и сама знает, что не годится в жены цезарю. Да ей и не надо этого. Она счастлива, напевает, как птичка, в его присутствии. Она готова раскрыть свои объятия уставшему императору в любое мгновение. Как-то так получается, что в доме ее всегда есть та еда, что любит Сапожок. То вино, которое ему нравится. В ее руках есть сила, чтобы растереть его, снять усталость тела или головную боль. Кажется, и боль души его после утраты Друзиллы усмирена этой женщиной, которая его любит так откровенно, что не увидеть это невозможно…

Гаю, возможно, повезло. Он знает, что такое любовь…

Сама Агриппина лишена этого преимущества. Или этой глупости?

Лишь однажды страдала она. Но об этом лучше забыть, не помнить. Это позор, этого не вынести гордой душе. А ей пришлось…

Тот, о котором она мечтала, звался Сервием Сульпицием Гальба[316]316
  Се́рвий Сульпи́ций Га́льба (лат. Servius Sulpicius Galba; 24 декабря 3 г. до н. э. – 15 января 69 г. н. э.) – римский военный и политический деятель. Консул 33 г., проконсул Африки с 45 г. Император с 6 июня 68 по 15 января 69 гг. Убит в 46 г. во время заговора Отона.


[Закрыть]. Славный патрицианский род. Гальба доказал свою принадлежность к нему верной службой. Назначался претором, наместником Аквитании, консулом…

Не был красив, нет. Рано облысел, голова его, которая при худобе патриция походила на череп, прикрытый кожей, служила предметом насмешек. Нос крючковат, щеки впалые…

Но! Лицо его было красиво для Агриппины. Оно дышало особой энергией, это лицо; оно светилось, когда Гальба говорил. Суровый, крепко сведенный обычно рот приоткрывался, глаза зацветали голубым, небесным. Улыбка озаряла лицо, крылья носа трепетали…

Таким она увидела его однажды, и таким он для нее оставался многие годы спустя. Годы…

Ей не довелось видеть его в старости, скрюченного подагрой, с мясистым наростом на правом боку, который едва держала повязка. Говорят, похоть он испытывал только к мужчинам, крепким, сильным. Как его вольноотпущенник Икел, многолетний сожитель…

Но все это было потом. А когда его полюбила Агриппина, он и сам был крепок, суров и мужественен.

В общем разговоре кто-то спросил Сервия Сульпиция, почему он почти всю предшествующую жизнь предпочитал носить имя Луция Ливия.

Вот тогда он и улыбнулся впервые так, что сердце Агриппины, присутствовавшей при разговоре, вначале замерло, остановилось. А потом понеслось частить, пропуская почему-то отдельные удары, от чего ей стало трудно дышать…

– Ливией звали мою мать, – отвечал он. – Я хотел, чтобы в моем имени был отзвук ее собственного имени. Я ее любил…

Его справедливо упрекнули, что не так звали родную мать. Он не смутился.

– Свою я не знал, – отмахнулся он, – а мачеха усыновила меня. И не было счастливей меня ребенка. Что вы хотите, встречаются женщины, в чьем сердце много места для всех. Они источают любовь и ласку. Ливия была такой, а я не хотел быть неблагодарным…

Кто знает почему, по какой причине, смертельно захотелось вдруг Агриппине, чтоб он говорил и о ней так же восторженно, так… почти страстно, да!

И посыпались на нее беды, которых не знала женщина до той поры.

Он снился ей ночами. День, проведенный без встречи, был потерян. Она мечтала о нем, она, покорительница мужчин, чье сердце еще никогда не было задето, а тело знавало столь многих!

Он не отвечал на ее заигрывания. Он не шел по ее приглашению в дом, где она ждала его, изнывая от тревоги и предчувствия поражения. Он отказался встретиться с ней на Аппиевой дороге, куда выезжала она для встреч с другими ранее. Еще никто никогда не был так откровенно равнодушен к ней!

Равнодушие, а также непреклонная суровость предмета страсти распаляли Агриппину все более. Дошло до того, что она просила брата вызвать консула к себе, а потом подстерегала его в коридорах…

– Гай, я не видела Сервия Сульпиция целых две недели, – объявила она брату как-то. – Он забывается! Разве не служит он тебе?

– Мне? Мне он служит, и я доволен. Но ты, кажется, недовольна тем, как служит он тебе, Агриппина?

Рим посмеивался, как посмеивался сам император. Рим делал ставки: суровость Гальба, его честь против желаний похотливой, не привыкшей ни в чем себе отказывать женщины…

Кто знает, чем окончилось бы все это. Гальба был женат, верность его была доселе нерушимой. Агриппина была замужем, но верна лишь одной неверности своей. Слишком красива, слишком доступна, слишком настойчива. Пожалуй, консул был обречен. В конце концов, был он всего лишь мужчиной…

Но драма нередко оборачивается фарсом. Что уж там было, была любовь или нет, пусть остается тайной. Точно, наверняка не узнал этого Рим. Не стоит заботиться об этом и последующим поколениям…

В дело вмешалась… нет, не жена, как следовало бы ожидать. Теща. Теща Сервия Сульпиция Гальба.

– Бесстыжая, отвратительная потаскуха, волчица, – вот кто ты такая, – услышала Агриппина однажды редкое по правдивости «восхваление» себе самой. – И если ты думаешь, что некому тебя остановить…

Было сказано это прилюдно. И прилюдно, прежде чем кто-нибудь успел вмешаться, остановить, отбросить решительно настроенную женщину, Агриппине отвесили три полновесных пощечины. Теща консула была женщиной неслабой, годы и страсть к еде сделали свое дело. Агриппина украсилась синяками. Левый глаз ее заплыл…

Рим смеялся. Рим смеялся до колик в животе, до рвоты. Император, говорят, смеялся дольше всех. Он любил сестру, но уважать ту, что так мало себя уважала, не мог. Лишь однажды позволил он себе маленькую месть. Так, смешной пустяк; это случилось позже, когда Гальба уже командовал легионами Калигулы на Рейне. Отдавая приказы Гальбе, цезарь одновременно тронул свой экипаж. Возница прибавлял ходу, Гальба бежал, задыхаясь, отвечая и слушая. К исходу этого нежданного марафона Сервий Сульпиций с выпученными глазами, терзаемый кашлем и одышкой, прилег на обочину. Говорить он не мог, а когда сумел, помянул Агриппину. Недобро так, неласково…

Агриппина пряталась долго. О любви пришлось забыть. Но случай этот оставил в сердце след. Еще один кирпичик в той крепости, что возводилась ею между собой и братом. Калигула мог бы если не помочь ей в любви, то защитить от оскорблений; примерно наказать обидчиков! А он смеялся!

Кто знает, какое отношение имел кирпичик к участию в заговоре против Калигулы? Кто может сказать, что никакого?

И, наконец, Юлия Ливилла, третий участник заговора. Тут столько всего замешалось!

Она была младшенькой в семье. Ее любили все, ласкали все. Однако… Никто из старших не принимал ее всерьез. Она давно выросла, стала женщиной. И оставалась младшей, по ее мнению, никакой…

Гай стал императором. Друзилла повелевала его сердцем. Ливилла была даже не второй после нее, а третьей. Яркая, сильная духом Агриппина не давала выделяться рядом с собой. Мужчины ее были интересны Ливилле больше, чем собственный муж.

Ее супруг, Марк Виниций, происходил из провинциальной всаднической семьи. При дяде Марка семья выбилась в сенаторское сословие. Сам Марк был мягок, незлобив. Честолюбием не страдал. Побывал, правда, в консульской должности, считался неплохим оратором. К жене привязан накрепко. Все!

То ли дело Домиций Агенобарб. За ним такая слава покорителя сердец! Ну и что, что старый развратник? Зато не бесцветен, как Марк, и Рим его поминает, что ни день, обсуждая выходки.

А Эмилий Лепид! Какой же красавец! И его захватила себе Агриппина. Ну почему ей достается всегда только лучшее! А Луций Анней Сенека? Пусть этот не красавец, но ведь крепкий такой мужчина; и повсюду известен, как же, учен, умен…

Марка Виниция отослали в Азию. Ливилла за ним не последовала.

И началось! Почему ей так хотелось объедков с чужого стола?

Она попыталась привлечь Домиция Агенобарба. Но, тот, оказалось, жил прежней славой, а по нынешним временам уже ни на что не был годен. Проводил в постели все свое время. Болел…

Как-то, приблизившись к родственнику на весьма близкое расстояние, вдохнула Юлия Ливилла его запах. Смрад, вот что она вдохнула, и тление…

Только ее и видели после этого!

Агриппина ласкала Лепида. Лепид сделался Ливилле нужнее самой жизни. Этот не отказал ей. Был здоров, причем настолько, что ему не хватало одной женщины, ни в какие времена его жизни с тех пор, как стал он мужчиной. Снова Юлия ощутила себя второй, а то и третьей…

Сенека увлекся Ливиллой всерьез. Но Агриппина не дремала! Ливилла знала, что время от времени сестра зазывает любовника к себе, и волей ли, неволей, но тот отдает ей мужской свой долг. Разделяет пыл, так сказать…

Ей казалось, что Агриппина держит мужчину на привязи. Чем-то таким, что не является плотской привязанностью. У них была общая тайна. Какая? Кто же сказал бы это Ливилле, вечной третьей…

И когда Сенека вовлек Ливиллу в заговор, она не только не отказалась. Она летела, она рвалась к участию…

Ее посвятили! Ей доверились! Она, если помогут боги, может потеснить Агриппину. Марк Виниций может стать принцепсом, и принцепсом может стать Эмилий Лепид. Она, Ливилла, имеет вдвое больше возможностей против одной у Агриппины!

Трудно судить с точностью о том, что было два тысячелетия назад на уме и в сердце троих предателей. Но с определенной вероятностью можно: люди так предсказуемы, по крайней мере, большинство людей. Чем ближе человек к власти, тем больше непреодолимых соблазнов встает перед ним. История с ослом и морковкой повторяется из века в век. Изучив эпоху со вниманием и определенным усердием, можно уточнить, что представляла собой сладкая сочная морковка для каждого в отдельности. Она ведь лишь символ, а так-то у каждого своя, другая…

Ах да, конечно, ведь был еще заговор, и о нем надо повествовать тоже. Ну, а что заговор? Заговор как заговор. Калигула в ходе военных действий должен был бы прибыть в Могонциак. Римский укрепленный лагерь на левом берегу Рейна, на месте слияния рек. Опорный пункт в войнах с германскими племенами. Здесь он должен был бы пасть от руки убийцы с мечом. С этим заговорщики не определились окончательно, кто же именно должен был бы им стать. Лентул Гетулик и Луций Апроний владели оружием достаточно, вероятно, им бы и досталась «честь» пролить кровь цезаря. Тем более, их прямою обязанностью было бы сопровождать принцепса в его поездках по рейнским землям. Большую близость к особе цезаря трудно и предположить: военачальники должны бы быть рядом с ним и днем, и ночью. Охрана цезаря не может обезоружить легата, и вынуждена оставлять его наедине с цезарем на каждом совете. Нарочно не придумаешь ничего более удобного. Далее одна из сестер (Ливилла бы огорчилась, но, вероятнее всего, Агриппина) и ее новоявленный муж (Марк Эмилий Лепид) были бы объявлены наследниками власти. Пользуясь угрозой в лице подвластных им легионов, Гетулик и Луций Апроний принудили бы сенат признать свершившееся злодеяние, оправдать его. И объявить его благом, а новых властителей – законными.