Текст книги "Перекрёсток двенадцати ветров"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Верещагин Олег Николаевич
Перекрёсток двенадцати ветров

Лично мне всегда казалась странной убеждённость многих авторов современных детских книг в том, что Россия кончается за МКАДом…

Автор.

Создателям фильма известно, что взрывы в космосе не слышны.

(Дж.Лукас – критикам фильма «Звёздные войны».)

Если какое-то событие не упоминается в наших новостях – наша профессиональная задача внушить зрителям, что оно никогда не происходило.

Слова директора одной из новостных компаний США.

Настоящий казак.

Гром шарахнул последний раз – и тучи, рассасываясь буквально на ходу, стремительно полетели с ветром куда-то за Становой хребет. Ощущение было такое, что налетевший шквал только и старался полить закусочную «Загляни, дружище!».

Высыпавшие из своего высоченного экскурсионного автобуса пожилые японцы, восхищённо лопоча, вовсю фотографировали чёткий край тучи, подсвеченный утренним солнцем над отрогами дальних гор. В самом деле было красиво – Сентяпин и сам засмотрелся и даже благодушно скользнул взглядом по трём бичам[1]

[Закрыть], заговорщически кучковавшим– ся за дальним столиком, хотя в обычное время не преминул бы разогнать их отсюда куда подальше. Пусть их… День начинался хорошо и обещал быть хорошим – туристы из Японии, как правило, не скупились и искренне восхищались любой ерундой, если подать её, как экзотику. Похоже было, что они собираются задержаться, а значит, непременно позавтракают.

– Пап, ну чего, накрывать? – шёпотом спросила из-за спины дочка. Сентяпин покосился на неё; за спиной чада в боевой готовности застыли две другие официантки, вчерашние школьные подружки.

– Накрывай, – кивнул он. – Скажи на кухню – человек… – он прикинул на глаз, – человек тридцать. Пусть с запасом делают.

– Ясненько… – дочка окинула туристов взглядом и покачала головой:

– Нет, ну какие же пожилые японцы страшные…

– Поговори мне, – буркнул Сентяпин, но мысленно с ней согласился. Помесь черепахи с обезьяной… Но с другой стороны, они никогда не напивались, всегда были вежливы и не норовили бить посуду и уносить с собой солонки, чем грешили "свои".

Не переставая щёлкать фотоаппаратами, туристы постепенно потянулись в нарочито грубо рубленое помещение закусочной, церемонно кланяясь хозяину и что-то восхищённо бормоча друг другу. Сентяпин сохранял невозмутимое выражение лица, хотя ему всегда смешно было наблюдать, как "западники" трепетно относятся к фальшивой экзотике, которой щедро сдабривали их маршруты по Дальнему Востоку и их собственные гиды, и владельцы закусочных, "постоялых дворов", и продавцы сувениров вроде лаптей и матрёшек… Да пусть их. У них на родине тоже, небось, покатываются, продавая "новым русским" самурайские мечи, выточенные из рессор в слесарной мастерской по соседству…

Несколько «самураев» продолжали бродить по автостоянке и среди столиков под открытым небом, и Сентяпин не спешил уходить. Во-первых, они могли попросить накрыть им здесь. А во-вторых, среди бичей он различил знаменитого Ваську Ханыгу, который дважды продавал туристам (первый раз штатовцам, а второй – тем же японцам) эксклюзивное право фотографировать восход солнца на Зейском Море[2]

[Закрыть]. Хозяин закусочной не хотел, чтобы нечто подобное в третий раз повторилось в его заведении.

Неожиданно оживившись, японцы устремились к дальнему концу площадки, стрекоча блицами, как кузнечики – что-то привлекло их внимание. Сентяпин повернулся в ту сторону и усмехнулся, оттолкнувшись плечом от косяка.

Кажется, лето начиналось по-настоящему…

К закусочной на своём высоченном рыжем Угадае неспешно подъезжал Рат.

Сентяпин не видел его с марта, но снова подумал, что при желании мальчишка позированием заработал бы больше, чем он – своей закусочной. Но дело в том, что Рат ничуть не позировал. Он так жил.Японцам редкостно повезло – они наткнулись на нечто неподдельное… впрочем, сами они сочли это продолжением той же экзотики «a la russ»[3]

[Закрыть] и были в полном восторге.

Рат, подъехав к ограде, одним движением набросил повод на верхнюю перекладину между кривоватых жердей и лениво соскочил наземь, неуловимо перебросив левую ногу через конскую холку. Очевидно, дождь его как-то не застал – и он, и Угадай были сухие. Как всегда, мальчишка был одет в выцветший камуфляж, сапоги – порыжевшие, но из хорошей кожи и хорошего пошива, за голенищем правого торчала нагайка – и густо-зелёный берет, из-под которого выбивался пышный пшеничный чуб. Хотя предполагалось, что в Зее он сдаёт экзамены, Рат где-то успел здорово загореть, синие глаза казались очень яркими и большими… и Сентяпин в который раз подумал: "Как он на отца похож…"

Рат неспешно поправил конскую сбрую, вынул изо рта Угадая трензель, потрепал по чёлке, поцеловал в нос (японцы зашлись от восхищения), небрежно закинул краем потника приклад ружья в самодельном чехле (из закусочной выскакивали успевшие туда войти – как спецназ по тревоге), потянулся, достал ладонями (не пальцами!) начинающий парить под лучами солнца асфальт и неспешно пошел к крыльцу, не глядя по сторонам.

– Брысь, – сказал за спину, не поворачиваясь, Сентяпин, знавший, что официантки торчат там. За спиной зашуршало.

– Изавините, – самый старый из японцев, успев за это слово трижды поклониться, задержал Рата. – Ми хотери бы зната, сикоко ми дорожны за фотография вас вам. Изавините.

Рат со спокойным удивлением посмотрел на японца сверху вниз и пожал плечами:

– Баловство… – после чего обогнул японца и оказался у крыльца.

Сентяпин широко улыбнулся. Он и сам не знал, с чего и почему его всегда тянет улыбнуться при виде Рата. Может быть, всё потому же – что мальчишка очень похож на отца?

– Отучился? – он крепко, без скидок на возраст, пожал протянутую ладонь. – Как?

– Нормально, – Рат облокотился на грубые перила, с пояса тяжело свис длинный нож в расшитых бисером самоделковых ножнах.

– Поступать в августе поедешь?

– Угу.

– Дорога-то как?

– Дождило два раза. Медведя видел.

– И чего ты верхом ездишь? – на этот вопрос Рат и отвечать не стал, да Сентяпин и не ждал ответа. Угадая Рат держал в городе у знакомых матери и добирался с каникул и на каникулы только на нём. – Зря ты с них денег не взял. Не обеднеют, а дома будут всем рассказывать, как настоящего казака фотографировали.

– Баловство, – повторил Рат.

– Ну а пока-то что делать будешь? Полтора месяца… Давай ко мне, хочешь – официантом, а хочешь…

– Нашёл я работу.

– Господи, опять золото мыть, что ли?

– Нет… – Рат оттолкнулся от перил, деловито сказал: – Бабка-то моя сколько задолжала, за год, Виктор Валерьевич?

– Да ерунда… – начал Сентяпин, но под спокойным взглядом мальчишки досадливо вздохнул и буркнул:

– Четыре тысячи. С копейками, – Рат продолжал смотреть, и хозяин закусочной уже сердито сказал: – Четыре двести пятьдесят пять, доволен?! Для ровного счёта – четыре. Не чужие.

– Не чужие, – согласился Рат, доставая из набедренного кармана пухлый кошелёк из хорошей кожи. Достал четыре тысячные бумажки, потом – ещё две сотенных, полтинник и пятирублёвую монету. – Спасибо вам, что помогали ей.

– Ратмир, откуда столько? – почти испугался Сентяпин, заметивший, что в бумажнике не только – и даже не столько! – рубли, сколько разноцветная путаница евро. – Ратмир?!

– Аванс за работу. – спокойно ответил мальчишка и больше ничего не стал объяснять, хотя Сентяпин ждал продолжения. Вместо этого Рат вздохнул и сказал: – Ну, если мы с тобой в расчёте, то мне надо продуктов купить. И ещё кое-чего в запас. Пошли, подберём.

– Рат-Рат… – покачал головой Сентяпин и качнул головой: – Пошли, ладно…

…Обратно они вышли через полчаса. Рат нёс за плечом большой новый рюкзак, а в руке – два объёмистых пластиковых пакета. Остановившись на крыльце, повернулся к хо-зяину:

– Вы, Виктор Валерьевич, если что – уж отпускайте бабке, что попросит. Приду – расплачусь.

– Разговора нет, – кивнул Сентяпин. – Я и заеду в случае чего, завезу. Ну, удачи… А знаешь, Рат… – он помедлил. – Я про тебя плохое подумал. Когда деньги увидел. Извини.

Мальчишка ничего не ответил – только коротко усмехнулся и зашагал, не оглядываясь, к коню.

Сентяпин, собиравшийся войти внутрь, задержался – Рат проходил мимо столика бичей, и один из них, выбравшись, нагнал мальчишку. Сентяпин хмыкнул.

– Молодой человек, окажите материальную помощь в денежном выражении страждущим собратьям, – изысканно-витиевато потребовал бич. Рат обогнул его, как столб, и тот немедленно впал в агрессию: – Ах, ты, ще… – начал он, схватившись корявыми пальцами за рукав камуфляжа; его приятель полез из-за стола.

– Не замай, – сказал мальчишка, повернувшись. – А ты сядь.

Сентяпин хмыкнул снова. Он не видел глаз Рата, но мог поспорить, что и более решительных людей, чем бичи, откинуло бы в сторону. Пальцы соскользнули с рукава. Встававший плюхнулся обратно и сделал вид, что просто хотел устроиться поудобнее. Окончательно разрядил конфликт вынырнувший из-за угла закусочной Васька Ханыга – он с ходу оценил ситуацию, слегка спал с лица и зашипел дружкам:

– Да вы чего, мужики, вааще?.. Это ж Ратка Перваков, вы чего, вааще?.. – и улыбнулся Ратмиру остатками зубов: – Доброго утречка, Ратмир Вячеславович, с каникулами вас!

– Доброе утро, – Ратмир сноровисто грузил покупки на Угадая. Потом – не касаясь стремян – взлетел в седло и пустил коня рысью по сохнущей дороге…

…Японцы ели пельмени со сметаной и солянку с грибами. Судя по всему, им нравилось, но тот старик, который обращался к Рату, увидев Сентяпина, поднялся из-за стола и, вежливо поклонившись, обратился теперь к хозяину:

– Пожаруйста, изавините, уважаемый.

– Да-да? – Сентяпин принял любезный и предупредительный вид. – Вам что-то подать?

– Нет, пожаруйста, – японец поклонился. – Я хотер спрашивать о этот марьчик. Это очена короритный марьчик. Настоящий казак. Мой отеца рассказывар о казак в война – тот война, начаре прошрый века. Марьчик – настоящий казак. И очена самостоятельный и – как это? – бушидо, гордый, как воина. Такой марьчик сейчаса редко. Я показывать в Ниппон его фотография свой внука и говорить им: вот русикий казак, пример. Но я бы хотер знать о нём чуть-чуть, пожаруйста, изавините. Вы бы не могри говорить дря меня об этот марьчик?

– О Рате? – Сентяпин указал рукой на стул. – Садитесь, пожалуйста. Я расскажу. Хотя это печальная история.

Ратмир Перваков по прозвищу «Рат».

Я хорошо знал его отца, Славку Первакова. Вы точно угадали, они казаки. Да ещё какие – настоящие, природные, амурские. Их род тут чуть ли не с семнадцатого века живёт…

У Славки был старший брат, на два года старше, Владимир. Так вот он уехал из до-ма, даже школу не окончил.Сбежал, можно сказать.Отец у них – дядька Никифор – крутой был мужик. Вот так всех в семье держал. Сыновей, правда, любил – они у него поздние были оба, но всё равно – под ним, конечно, жить было нелегко. Сам он был крепко верующий, из староверов, Советскую Власть – знаете, конечно, какая у нас тогда была власть – очень не любил. Я его хорошо помню, как он на праздники выходил: волосы, как у лешего, а на груди рядом – три "Славы" за Великую Отечественную и четыре "Георгия" за Первую мировую, полный бант. Славка-то хотел военным стать, а дядька Никифор ему и говорит: если бы враг напал, я б тебя сам благословил, а так – нечего безбожникам служить. Срочную отслужишь, как отдай – а там всё. И ведь недавно это было, в конце семидесятых… Славка школу заканчивал, я с ним. Он больше и не заговаривал про это, чтобы отца не злить. Ну а там армия. И попали мы в Афган – ну как попали, сами попросились. А узнали, что мы из охотничьих семей, послали нас учиться в спецназовский центр. А потом год мы по горам мотались. Видели всякое. Мне на всю жизнь хватило. А Славке – нет. Он на войне как будто ожил, что ли… "Духи" – ну, афганцы – его "Белый Шайтан" называли. Он ведь срочник был, а ему доверяли группы в рейды водить, как офицеру… и сколько за него духи обещали – не поверите. С четырьмя нулями в долларах. Мы всё смеялись: "Вот ты разбогател!"

Кончилась у нас срочная, он мне и говорит: "Я, Вить, – говорит – это я Виктор, Ви-тя, – домой, – говорит, – не вернусь. Попрошусь учиться на офицера." Я ему: "Да ты что, отец тебя проклянёт." А он мне: "Ну и пусть будет, как будет." И не поехал на дембель…

А я вернулся. Дядьке Никифору все рассказал – думал, он меня со всем моим опы-том, как цыплёнка задавит. Но он ничего, поблагодарил даже. А потом вынес из дома все фотографии Славки, вещи его… сложил в кучу посреди двора и сжёг. Жена его – мать Славки, Ратова бабка – за него уцепилась, кричит – он её, как тряпку, в двери бросил, не глядя. А как догорало всё – как закричит, да страшно так, даже эхо в тайге отозвалось: "Проклинаю! Не будет тебе ни удачи, ни счастья, ни долгой жизни…" – да около костра замертво упал. Как в сказке.

Славка на похороны не приехал. Владимир – тот приехал, как узнал, непонятно, но приехал, а Славка – тот вообще как пропал. И объявился только аж в 97. Не один – с женой, с Леной, и с Ратмиром – ему тогда семь лет было. До майора успел дослужиться – сперва в Советской, потом уже в Российской армии служил. А в Первую Чеченскую что-то он там натворил – по-моему, "чехов", которые оружие побросали, сам расстрелял. Посадить не посадили, но со службы выкинули…

Стал он жить тут, у нас, в посёлке, у матери – та-то до обморока рада была, тем более, что и здоровье у неё, как муж умер, совсем никуда стало. Работы тогда тут не было совсем, я ему предлагал со мной в долю, только дело у меня на ноги встало… да он сказал: "Ты, Вить, не обижайся, но я казак и офицер, торговать не умею." Ратмир в интернате учился, в Зее, школы-то у нас уже двенадцать лет, как нет… Но жили они дружно, неплохо жили. Как апрель – собираются и в тайгу, и он, и Лена – она тоже лесовичка бы-ла, только не из наших, а из северян, откуда-то из Карелии… Золото мыть. Рат отучится – и к ним. Бабка его охала – мальчишке десяти лет нет, а он по тайге за двести, за триста километров родителей искать отправляется. А ему хоть бы что. Я его как-то спросил: "Не страшно тебе в тайге?" Он так посмотрел удивлённо и плечами пожимает: "Нет." Я уж Славке говорил: "Дундук ты, Слав, он же пропадёт у тебя так, что делать будешь?" А тот тоже мне: "Не пропадёт."

Вот так и жили – пять лет. У нас тут раньше много где золото добывали, мыли, по-том поистощилось всё, но всё равно, найти можно… Рат в августе вернётся, а они до октября в тайге. И вот не сказать, чтоб им очень уж везло – но и не то что не везло. Что намоют – на одежду, на еду на год, туда-сюда… Жили-то почти лучше всех в посёлке, а запасов не делали. Апрель подходит – они как украли – последнее как раз добирают. При-пасы закупят – и в тайгу…

Весной, три года назад, в 2002, как обычно, заходит ко мне Славка. Они у меня затоваривались, я им и по заказу что надо привозил… Забрал, что было нужно, а потом вдруг и говорит: "Был у меня, Вить, отец – он от меня отказался. Была страна – отняли.

Была служба – отобрали. Остались вон – Ленка и Ратка. И либо будем мы, Вить, по-людс-ки жить – либо гори оно всё огнём." Засмеялся и ушёл.

Через полтора месяца приходит ко мне Рат. Слово за слово, пошёл, как обычно, в тайгу. Ещё через неделю прибегает обратно – и всех на ноги поднимает: лагерь брошен, родители пропали! Ему сперва не поверили – мол, отошли куда-то, а ты панику поднял. Но потом всё-таки пошли с ним. Порыскали – точно, брошен лагерь, давно брошен, ещё в мае. Тут уж искать взялись серьёзно. Власти – те не очень, кто для них пропал-то? А наши, местные, аж до конца августа по тайге рыскали. Никого. Ну, по правде сказать, случай-то не первый – тайга… Кого вот так находили, а кто и с концами… Тут и зэки беглые бывают, и свои сволочи, и хунхузы[4]

[Закрыть], и звери, да и просто всякое могло случиться. Я сам, по чести сказать, как раз про «всякое» и думаю. Я Славку в деле видел. С ним чтобы справиться – армия нужна, да и Лена женщина была непростая…

Только Ратке что с того? Папа с мамой пропали! Другой бы мальчишка в слёзы, а он в тайгу. Первую четверть в интернате коту под хвост пустил, только в ноябре обратно выбрался – уже по снегу и по морозу. "Не нашёл, – говорит. А потом: – Погибли они." И снова – ни слезинки… Это двенадцатилетний-то пацан!!!

…Бабка, конечно, над ним опекунство взяла, ну да это ещё посмотреть, кто над кем… До июня они дожили, он набрал для неё продуктов в долг, а сам к одной артели самопальной пристроился, опять золото мыть – кто мальчишку одного на такую работу отпустит? Только лучше бы один – там что? Пьянки, драки, да мат. Я так и думал – перело-мится пацан. Говорю ему: "Плюнь, у меня работай." А он мне: "У меня отец был казак и офицер – и я сам казак. И ни торговать, ни прислуживать не умею." Ушёл, вернулся в августе – с золотом. Я потом краем расспрашивал, как там было. Пробовали, конечно, на нём ездить, а он чуть что – за нож, да не в шутку и без злости, вот что самое-то страшное – спокойно так. Короче, не только обидеть не смогли, но к концу сезона и сами как-то очеловечились немного, что ли… А он и на будущий год так же… А в прошлом году нанялся каких-то новых русских водить по турмаршрутам – он паспорт получил, мог уже официально зарабатывать. Они тоже вроде вас – извините, прибалдели от него.

В этом году тоже работу нашёл – наверное, опять с туристами, вон, аванс взял… А потом собирается в Суворовское училище поступать. Он, между прочим, девять классов без единой тройки окончил. Правда, колебался – как ему с бабкой быть, болеет она у него часто. Ну, я обещал присмотреть. В конце концов, мы с её сыном год на камнях спина к спине спали, а это, знаете…

Короче, будет Рат офицером. Жаль только, что у нас так: сегодня орден на грудь, а завтра за решётку. Я ему говорил, да он только бровями водит…

… – Это есть весима печареная история, – японец покачал головой. – Печареная и… как это русики?.. За-хва-ты-ва-ю-сиая.

– Это кому как, – буркнул Сентяпин. – Мальчишка один, как перст, на белом свете.

– О да, – японец вздохнул. – Ми это понимаем. Черовеку крайне трудно без бризких. Я бы… – он полез в карман аккуратного пиджака, – я бы крайне хотер помочь марьчику. Я весьма небедный черовек. Мозет быти вы передавайте ему эти деньги? – он отсчитал пять сотенных еврокупюр и протянул с вежливой улыбкой хозяину закусочной. – Не средует говорить ему, от кого. Это, – и японец вдруг очень чётко выговорил, хотя это стоило ему очевидных усилий, – несправедЛиво, когда так бывает.

– Он не возьмёт, – убеждённо сказал Сентяпин. – Просто так он деньги не возьмёт ни у кого – ни как подачку, ни как помощь.

– Жарь, – японец помедлил, положил деньги на стол. – Тогда я убедитерьно просить вас – вы будете передавать эти деньги старая зенщина, его бабуска. Под… под предрог. Вы придумать предрог и передать, когда марьчик уходить в рес. Сказите ей, – он вдруг печально улыбнулся, – сто это от одного тозе старого узкоглазого, который быр сордатом и потеряр и веру, и страну… – японец помедлил снова и тихо закончил: – Да и семью. Я визу мои внуки раз в год. На праздник. И сын – торько на праздник. К чему мне денги? Я умру – и… – японец вежливо улыбнулся и сказал: – У вас крайне вкусная еда. Брагодарю вас.

Скакал казак через долину.

В трёх километрах от «Загляни, дружище!» от шоссе уходила в лес грунтовка до самого посёлка, но Рат знал, что она делает петлю до моста, и в результате набегает лишних пятнадцать километров. Поэтому он повернул в лес сразу за домиком – и уже около часа ехал по тайге.

Человеку непосвящённому тайга показалась бы одновременно безжизненной, но и полной шумов, враждебной – трудно было даже представить себе, что всего в нескольких километрах по асфальту проносятся автомобили.Под широкими лапами кедров царил вечный полумрак. Солнечные проплешины среди кусочков лиственного леса казались скорее тревожными, чем весёлыми. Вечно неизменным и вечно меняющимся выглядел лишён-ный каких-либо особых примет пейзаж – затягивающим своим зелёно-чёрным одноообра-зием. Пели невидимые птицы, в тенях крались странные шорохи, и даже журчание скрытого в ложбине ручейка казалось загадочно-враждебным.

Но для Рата это был привычный и естественный мир – как для городского подростка привычны людные улицы и пахнущий асфальтом и бензиновым выхлопом воздух. Он никому никогда не говорил об этом, но в Зее – небольшом вообще-то городке – всегда страшно тосковал по этим кедрам, падям, холмам с голыми вершинами, увенчанными ква-рцевыми коронами, по горам Станового хребта над горизонтом… Если что-то и могло бы его остановить, удержать от поступления в Суворовское – так это мысль, что придётся на-долго расстаться с тайгой, горами и небом над всем этим. Рат очень жалел, что сейчас нет настоящей кавалерии. Впрочем, он читал в одной книжке, что мысль о "призыве" на воинскую службу лошадей бродит где-то в генеральских головах, и мечтал, что, может быть, будет ещё служить в модернизированной кавалерии, как когда-то дед – казачий офицер Первой Мировой – служил в обычной.

Деда живым Рат никогда не видел, конечно, но отец всегда говорил о нём – своём отце – с любовью, уважением и сожалением…

Мальчишка пригнулся, пропуская над головой толстенную ветвь. На таких любят лежать желтоглазые рыси и, хотя они вовсе не так склонны прыгать на человека, как пишут и показывают, такая мысль вполне может придти в голову лесной кошке… Ему вспом-нились отец и мать – такие, какими он видел их последний раз, когда уезжал с весенних каникул: они стоят на протаявшей земле возле плетня и, опершись на верхнюю слегу, с улыбкой смотрят, как он седлает Угадая. Говорят, что дети быстро забывают, но Рат помнил именно это необычайно ярко и безо всяких фотографий…

…Когда он пришёл на место лагеря, то сразу понял, что в нём уже очень давно не было людей, но сперва не обеспокоился, а просто начал искать записку или какое-то ука-зание – куда идти. И даже когда не нашёл, то как-то не сразу заволновался. Просто не хватало злой фантазии – представить, что с ними и вправду могло что-то случиться. То, что было потом – чёрное отчаянье (именно чёрное, этот цвет всплывал в памяти первым делом), слёзы (их никто не видел, но…), сумасшедшую надежду, переходившую обратно в отчаянье (так, что останавливалось сердце, и он думал, что сейчас умрёт – и радовался этому), свои метания по тайге, по всем местам, какие только приходили на ум… и наконец – понимание того, что ни мамы, ни отца больше никогда не будет.

Никогда. Не. Будет.

Когда он осознал это, то вернулся в посёлок. Тщательно зарядил недавний отцовс-кий подарок – штуцер-"вертикалку" – патроном 16-го калибра с медвежьим зарядом картечи. Зашёл в холодную баню, белую внутри от инея по стенам. Сел на полок, разулся и, сунув стволы в рот (боком, иначе не проходили), положил палец ноги на спуск. И нажал его.

Через минуту его уже тошнило в углу. Рвота пахла (или ему казалось) ружейной смазкой, и этот запах выкручивал внутренности новыми и новыми приступами. Двенадцатилетнему мальчишке повезло – он забыл переставить переключатель курка, сработал верхний – незаряженный нарезной – ствол… Ужас от пережитой на миг собственной смерти был так велик, что он, вывернувшись наизнанку, потерял сознание. Там, в бане, и нашла его бабка…

Нет, он жил не через силу. В конце концов, он – то, что осталось от мамы и отца, и если бы он застрелился, то навсегда, без возврата, ушли бы и они. Но такие вот приступы тоски накатывали нередко. И во время них Рату вопреки всей очевидности не верилось, что родители мертвы. Ему легче было бы поверить, что его просто бросили – мало ли по– чему так бывает, пусть; лишь бы они были живы! Но он понимал: никогда бы его не бросили, а значит…

… – Привет, Рат.

Рат выругал себя – Ксанка стояла перед самой мордой Угадая, и тот уже тянулся к знакомой девчонке мягкими губами. Замечтался, блин… Ксанка улыбалась – нипочему, просто так, глядела на сидящего в седле Рата и улыбалась – тоненькая, но крепкая, невысокая, смуглая, с чуть раскосыми голубыми глазами и чёрными волосами, заплетенными в тугую косу, падавшую на камуфляжную грудь. Ксанка Барджиева была буряткой на три четверти, русский у неё только один из дедов. Она и Рат вместе учились в интернате, только Ксанка – годом младше, поэтому она торчала дома уже недели две.

– Привет, – буркнул Рат, соскакивая наземь и отводя конскую морду от ладони девчонки. – Пр, Угадай… Ты чего здесь?

– Тебя встречаю, – засмеялась Ксанка.

– С тебя станется… – Рат хлопнул коня по шее. Ксанка снова засмеялась. В интернате она была тихой, незаметной – не робкой, нет, просто тихой. В тайге она менялась. Рат нередко думал, не ощущает ли она то же, что и он: "мой дом – тайга"? Спросить бы…

– Грибы смотрю, – уже серьёзно ответила Ксанка. – Первая волна пошла. Вон там белых целая россыпь, я всю корзину набила, а они всё не кончаются… Подвезёшь?

– Садись, – пожал плечами Рат.

– Нет, я просто рядом пойду… Пошли за корзиной?

– Пошли…

…К посёлку они выбрались со стороны огородов. От тайги огороды отсекала река – один из множества мельчайших притоков Зеи, неширокий, но глубокий поток с холодной чёрной водой и быстрым течением, оригинально названный когда-то кержаками.[5]

[Закрыть] Чёрная.

Речек и речушек с таким названием в окрестностях было штук пять…

При виде чёрной быстрой воды Рата охватило непреодолимое желание выкупаться – показалось даже, что он только об этом и мечтал с прошлого лета.

– Ксан, – быстро попросил он, – отведи Угадая домой, скажи бабке – я приехал, скоро буду. Я выкупаюсь и приду.

– Давай, – согласилась девчонка, легко вспрыгивая в седло (Угадай недовольно фыркнул, но больше никак не проявил возмущения.) – Ххай-ии!!! – взвизгнула Ксюха и галопом помчалась в сторону мостков, до которых было метров сто по берегу.

– Грибы не растеряй! – заорал вслед Рат и беспричинно засмеялся. Потом, поглядывая на чёрную воду, быстро разделся и, вытянув руки над головой, разбежался, рванулся в воздух, а через миг бесшумно вошёл в омут, где сплетались невидимые ледяные струи…

…А уже в полукилометре от него неслась через огороды нахлёстывающая коня ладонью девчонка, полупевшая-полувыкрикивавшая:

 
– Скакал казак через долину,
Через далёкие края,
На сильном коне он своём
Вороном…
Семью он родную
Навеки покинул…