Текст книги "Впервые. Записки ведущего конструктора"
Автор книги: Олег Ивановский
Жанр:
Астрономия и Космос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
«Итак, собаки прошли все виды испытаний. Они могут длительно находиться в кабине без движения (кстати, если у вас есть собачка, попробуйте ее посадить на неделю, ну, скажем, в чемодан и посмотрите, что из этого получится. – А. И.), могут переносить большие перегрузки, вибрации. Животные не пугаются шумов, умеют сидеть в своем экспериментальном снаряжении, давая возможность записывать биотоки сердца, мышц, мозга, артериальное давление, характер дыхания и т. д. Теперь им предстоит еще одно ответственное испытание – комплексный физиологический эксперимент. Такой комплексный опыт проводится в обстановке, максимально приближенной к условиям космического полета, он является как бы генеральной репетицией большого эксперимента.
Большая, с высоким потолком, пронизанная солнцем комната – сейчас центр деловой суматохи. Здесь инженеры и техники, медики в белых халатах, биологи, химики. Все это люди, отвечающие за различные участки работы: за состояние животных, за исправную работу отдельных механизмов и приборов. В помещении рядом готовят собак – Стрелку и Белку. Их моют мягкой щеткой, сушат перед рефлектором. Чистые, высушенные и расчесанные, они попадают в операционную. Здесь тщательно смазывают места выхода через кожу электродов, перебинтовывают животных, поверх надевают зеленую, из тонкой материи „рубашку“, предохраняющую бинт от загрязнения и раскручивания.
После этого на животных надевают датчик дыхания – „лифчик“, плотно облегающий грудную клетку, потом ассенизационную и фиксирующую одежды. К фиксирующей одежде пришивают датчики движения. Из зеленой „рубашки“ торчат лапы, морда и хвост собаки, а со спины и боков – многочисленные разноцветные провода. Кругом идут последние приготовления. Собаки спокойно стоят, пока люди разбирают отходящие от их тела провода, а техник, забравшись с паяльником в кабину, „впаивает“ собак в электрическую схему.
Проверяется соединение этих проводов, измеряется сопротивление. Кажется, все сделано. Можно приступить к герметизации кабины. Крышка закрыта. Затянуты болты. Комплексный опыт начат.
О состоянии собак в каждый момент можно судить по показаниям различных аппаратов. Вот научный сотрудник поворотом выключателя, под которым написано „ЭКГ – Стрелка“ (ЭКГ – электрокардиограмма), вводит в действие прибор, поползла широкая бумажная лента, на которой тонкие перья вычерчивают кривую биотоков сердца. Все это будет расшифровано и превратится в ряд цифр, которые расскажут исследователям о физиологических процессах, протекающих в живом организме. Специальный небольшой приборчик щелканьем возвещает о движении Стрелки. Это значит, собака сдвинулась со средней линии вперед и улеглась в другом положении. Изредка животные поднимаются, потягиваются и, не изменяя своим собачьим привычкам, отряхиваются.
Особенно активно животные ведут себя перед кормлением. От нетерпения они переступают лапами, заинтересованно заглядывают в кормушку. Стрелка нюхает ее, Белка неуверенно трогает лапой, смешно ворочает головой с боку на бок и вдруг лает на кормушку. Когда автомат кормления начинает работать и с характерным шумом открывается крышечка коробочки с пищей, собаки осторожно убирают лапы, неотрывно смотрят на расширяющуюся щель, ноздрями тянут вкусный запах.
Бежит день за днем. По-прежнему приборы сообщают о нормальном течении основных физиологических процессов подопытных животных. Заканчивается комплексный эксперимент. Комната снова наполняется людьми. Открывается кабина. Теперь к животным можно подойти. Сколько взаимной радости! Собаки лают, тянутся к рукам людей, приходят в невероятное возбуждение. Люди ласкают их, то и дело раздается: „Стрелка!“, „Белка!“.
Впрочем, иногда собак вынимали в плохом состоянии, и бывали случаи, когда для спасения животных приходилось прекращать комплексный опыт».
Так было в лаборатории института. А теперь последние тщательные исследования здесь, на космодроме. Шуршат самописцы. Регистрируются кровяное давление, дыхание, температура, записывается кардиограмма. Белка и Стрелка все терпеливо переносят. Обе собаки, в красном и зеленом костюмчиках с молнией вдоль спины, сидят в кабине, поглядывают со своих «рабочих мест».
Рядом, в монтажном зале, заканчивается подготовка корабля. По комплексным испытаниям замечаний нет. Все в порядке. Крюк крана бережно поднял корабль с подставки, пронес по залу и аккуратно опустил на третью ступень ракеты. Сооружение стало двухэтажным. Затянуты замки, соединены штепсельные разъемы. Кран осторожно переводит сооружение в горизонтальное положение. Сейчас будет надвинут головной обтекатель…
Перед стыковкой со второй ступенью ракетные блоки носителя, до этого лежавшие на специальных ложементах, собирают в так называемый пакет. Сборка пакета. Об этом стоит рассказать подробнее. Каждого новенького в монтажном корпусе космодрома через день-два обязательно спрашивали: «Не видали, как собирают пакет? Обязательно посмотрите. Обратите внимание на руководителя сборки Николая Колодецкого. Жалеть не будете!»
Два мостовых крана. Почти под самым потолком в кабинах – крановщики. Их работой и работой бригады монтажников и руководил Николай. И делал он это с такой виртуозностью, с таким изяществом – залюбуешься. Вот крюки обоих подъемных кранов опустились: один – к носу ракетного блока, другой – к его двигательному отсеку. Подъемные траверсы закреплены за транспортировочные болты. Четкие короткие доклады о готовности к сборке. Николай занимает место, с которого его хорошо видно обоим крановщикам. Три отрывистых хлопка в ладоши: «Внимание!» Указательными пальцами правой и левой руки Николай показывает, что работать сейчас надо и левому, и правому кранам. Вертикально расположенные ладони, сдвинутые почти вплотную, означают, что краны должны работать на самой малой подаче – самой малой скорости. Красивым пластичным движением он широко раскидывает руки в стороны ладонями вверх и как бы подкидывает на них мячики.
Сверху, из-под потолка зала, доносятся два коротких звонка, и тут же крюки кранов начинают чуть заметное движение вверх. Блок чуть-чуть отрывается от ложементов. Короткий отсекающий взмах руками – и краны замирают. Николай внимательно все осматривает. Все в порядке. И опять знак ладонями: «На малой вверх!» Блок поднят еще сантиметров на десять. Взмах руками: «Стоп!» Через секунду ладони раздвинуты пошире, и опять: «Вверх!» Краны, дружно звякнув, на большей скорости поднимают свою ношу, затем по новому сигналу Николая переносят ее вперед, к лежащему на подставке центральному блоку. Еще несколько почти неуловимых движений, и все. Затем точно так же, в том же порядке, четко, красиво стыкуются еще три боковых блока. Где Николай научился этим артистическим движениям, мне так и не удалось узнать, но работал он действительно красиво, с полным знанием дела, точно, четко (впрочем, без этого не было бы, наверное, и красоты).
Ракета собрана в пакет. Еще более захватывающее зрелище – краны поднимают ее всю целиком (этакую громаду!) и, пронеся почти под потолком монтажного корпуса, опускают на специальный установщик. На нем по рельсам она совершит путь из монтажного корпуса на стартовую площадку, где будет установлена в стартовом устройстве.
Последние заключительные операции. В зал подан мотовоз. Открываются как-то, как мне всегда казалось, торжественно громадные ворота, и красавица ракета, подрагивая на стыках рельсов, ползет на старт.
В ночь на 19 августа началась «посадка пассажиров». Закреплены на местах клетки с мышами, крысами, колбочки и пробирки с мухами, растениями и другими «объектами исследований» – целый Ноев ковчег. Установлен наконец фотоэмульсионный прибор для исследования космических частиц. «Наконец» потому, что он доставил нам несколько веселых и вместе с тем не совсем приятных минут. Дело было так. Еще в монтажном корпусе, когда мы ставили все полагающееся в кабину спускаемого аппарата и очередь дошла до этого прибора, была приглашена руководитель эксперимента известный физик Лидия Васильевна Курносова. Все научные приборы мы обычно ставили в присутствии «хозяев», наука – дело тонкое! Лидия Васильевна подошла к нам и, минуту подумав, произнесла:
– А знаете, товарищи, этот прибор лучше пока не ставить. Его надо поставить потом, на стартовой позиции, как можно ближе к моменту старта. А то он может взорваться. Возможно, конечно, он и не взорвется, но все равно будет нехорошо.
Должен сказать, что установка прибора на стартовой позиции никогда не предполагалась и о столь каверзном его характере нам ничего не было известно. Мало того, что не предполагалась, его и поставить-то на стартовой позиции было невозможно. Он крепился в таком неудобном и недоступном месте, что добраться туда на старте… В ответ на «приятное» сообщение Лидии Васильевны грохнул взрыв… хохота, затем он перешел в более членораздельное, но менее веселое выяснение отношений.
Бурное словоизвержение было прервано появлением около корабля двух лиц. Сергей Павлович и его заместитель по испытательным делам Леонид Александрович Воскресенский, очевидно услыхав шум, подошли к нам:
– Что здесь происходит?
– Сергей Павлович! – начал я. – Ну, никакого терпения больше нет с этой наукой. Смотрите, что опять…
– Подождите, подождите. Что это значит – «с наукой»? Наука – великая вещь, ее не терпеть, а уважать и любить положено. Не надо таких непродуманных заявлений. Так что же случилось?
Я коротко доложил ситуацию, может несколько сгустив сгоряча краски относительно «порядка, организации и предварительного согласования». Сергей Павлович бросил взгляд на Лидию Васильевну. Она то бледнела, то краснела во время моей «обвинительной» речи. Будучи наслышанной о нетерпимости Сергея Павловича к подобным промахам и неувязкам, она, по всей видимости, ожидала превеликой «кары небесной».
– Вы, очевидно, ничего не поняли из того, что я вам сказал, – Главный перевел взгляд на меня. – Науку нужно уважать! Особенно если ее представителем является женщина, да и не простая женщина. Вы знаете, что Лидия Васильевна имеет «лунный паспорт»? Знаете, что она имеет так называемый «вид на жительство» на Луне? Нет? А следовало бы! – Он минутку помолчал, потом повернулся к Леониду Александровичу: – Леня, я думаю, мы сможем установить этот прибор на старте?
– Сергей Павлович, ребята у нас орлы, все могут, но…
– Не надо «но»! – И, обращаясь опять ко мне: – Подумайте, посоветуйтесь, как это сделать. Прибор поставим на старте. Лидия Васильевна, а вас я очень попрошу в тринадцать тридцать зайти ко мне в домик – это вам удобно? Мне надо с вами поговорить. А вы, – он опять повернулся в мою сторону, – обеспечьте, пожалуйста, чтобы базара больше в монтажном корпусе не было! Вам ясно?
– Ясно, Сергей Павлович, – пробормотал я весьма тусклым голосом.
А получилось из всего этого вот что. После завершения «посадок и укладок» всяческой живности наши монтажники, прямо скажу, не без труда, но все же исхитрились на стартовой позиции поставить прибор, имени Курносовой, как его стали называть, на отведенное ему место. Я доложил Сергею Павловичу прямо сверху, что все в порядке и что мы готовы принять кабину со Стрелкой и Белкой. А она должна была устанавливаться на старте с помощью специального приспособления. График отводил на установку кабины с животными весьма ограниченное время.
Автомашина с кабиной въезжает на стартовую площадку. Специально сделанный лифт – правда, не тот, который потом поднимал Юрия Гагарина, а просто открытая площадочка – ползет с кабиной вверх. Смотрю я на нее отсюда, сверху, и кажется она малюсенькой крупинкой в громаде хитросплетений ферм стартового устройства, обнявших ракету. Но крупинкой отнюдь не малозначащей. Она сейчас главное. Ей предстоит дать ответ на вопрос, будет ли открыт человеку путь в космос.
Вот лифт, ткнувшись в ограничитель, останавливается. В нашем распоряжении небольшая стрела-кран. Цепляем кабину, заводим ее в люк, ставим на место. Подключены все электрические штепсельные разъемы. Проверочные включения. Записываются предполетные данные собачек – пульс, дыхание, температура.
Снизу по телефону передают, что все в порядке. Можно готовиться к закрытию люка. До старта 60 минут, из них только 30 – наши. За это время надо все сделать и спуститься вниз. А это, кстати, не очень просто. Лифта для людей, как я уже говорил, еще не было. Поднимались к носу ракеты и спускались оттуда по трапам-лесенкам, расположенным в разных, более или менее удобных, а порой и совсем неудобных местах.
Стартовая система – сложнейшее сооружение высотой с пятнадцатиэтажный дом. Бывали случаи – спускаешься вниз, открываешь люк на промежуточной площадке, а оттуда торчит голова поднимающегося товарища. А ширина лестнички сантиметров двадцать – попробуй разойдись! Как-то раз один из новичков так растерялся, что ни вверх, ни вниз, хоть плачь. Потом долго этот случай вспоминали. Рассказывали как «последний, самый свежий» анекдот.
Все установлено, все готово. Можно закрывать люк. Беру в руки фонарик, осматриваю приборы, кабели, механизмы. Последние приветственные постукивания в иллюминатор, в который глядят Стрелка и Белка. Вроде все в порядке. Но вдруг вижу какой-то белый бесформенный кусок ткани, лежащий в щели между катапультируемой капсулой и этим самым… «имени Курносовой». Мурашки пошли по спине. Да это же не пристегнутая на место шелковая перегородочка, направляющая воздух от вентилятора к приборам для их охлаждения! Ее отстегнули, когда мучились с установкой прибора. Просовываю руку в щель, но не достаю. Что делать? Приборы могут перегреться. Что делать? Что? Вынимать капсулу с кабиной? Или одну кабину? И то и другое – работа на час-полтора. А времени-то – минуты.
Виктор Скопцов, наш монтажник, обычно всегда работавший на верхнем мостике, попробовал сунуться в люк – нет, не пролезть, крупноват. Тогда решил рискнуть я. Разделся, снял с себя все что мог. Товарищи держали меня за ноги. Голова прошла в щель между шпангоутом люка и кабиной с собаками. Невольно вспомнилось из житейской практики: важно, чтобы прошла голова, остальное пройдет. Грудь и спину сдавило, но терпеть можно.
Протиснулся еще глубже. Лег грудью на кабину. К счастью, она оклеена поролоном. Это уже комфорт! Протискиваюсь головой вниз еще глубже. Одной рукой держусь, другую вытягиваю к злополучной тряпке. Ура!!! Могу ее взять и пристегнуть на место. Есть! Слава аллаху! Теперь обратно. Обратно всегда хуже, чем туда. Но вылез и даже умудрился ничего не повредить ногами и руками. Вылез, сел на мостик. Ребята потом говорили, что я дрожал. Не помню. Может быть. Как влезал и вылезал, только потом в сознании восстановилось. Помню только, что посмотрел на Виктора и вздохнул. Что и говорить, хороши! Сделать такую ошибку! Посмотрел на часы. На все влезание и вылезание ушло минут пять. Можно закрывать люк. Сергею Павловичу я об этом не докладывал. Разнос за такие фокусы мог быть уничтожающим.
Неисправности, ошибки, отказы приборов… Не часто ли, не много ли? Не попахивает ли это разгильдяйством? Действительно, почему память сохранила именно эти случаи? Что, из таких «эпизодов» и состояла вся наша работа? Нет, конечно. Нет! Со всей категоричностью – нет! Просто все то, что шло строго по плану, по графику, по программе, без сбоев, без отказов, все то, что составляло 99,9 процента наших производственных и испытательных забот, сознание относило к само собой разумеющемуся. Все это относилось к понятию «нормально» и не окрашивалось эмоциями. А исключения, вот эти единички исключений, запоминались. Запоминались как необычное, как из ряда вон выходящее…
К счастью, таких случаев было очень мало. Строгий расчет, обоснованность, четкость, нетерпимость к промахам – вот что воспитывал у своих сотрудников Сергей Павлович. Он не терпел ошибок. Его сознание, казалось, ни на минуту не допускало того, что в таком большом и сложном деле кто-то может что-то упустить, что-то просмотреть. В гневе он был, прямо скажем, резок. Трудно найти человека, который мог бы избежать его разноса, если того заслуживал. В таких случаях пощады не знал никто, не засчитывались никакие авторитеты, не учитывались никакие прошлые заслуги. Обычно больше, чем кому другому, доставалось ведущим конструкторам, которые были обязаны все знать, все видеть и за все отвечать.
По установившейся традиции, ставшей твердым порядком, все незанятые в предстартовых операциях покидали стартовую площадку по тридцатиминутной готовности, как правило, уезжали на измерительный пункт. Оттуда удобнее наблюдать подъем ракеты.
Привычные томительно-напряженные минуты ожидания старта. Каждый раз они заставляют сжиматься сердце. В мозгу, словно калейдоскоп, картины пережитого. Мысли скачут, как осколки стекляшек в этом немудреном устройстве. Вот сейчас то, что сотворили, то, что забрало столько энергии и нервов, придет в действие. Высвободятся колоссальные силы, до сих пор дремавшие в топливных цистернах и баках ракеты. И это высвобождение, этот выплеск энергии принесет или успех, или… О втором «или» заставляли себя не думать, но в мозгу проскакивало едкое «а вдруг», во рту возникал кисловатый привкус…
Каждый раз так. Стоит белая, дымящаяся кислородом свечка-ракета. Смотрим до рези в глазах, боясь моргнуть, и вот… Старт! Взлет! Ракета идет нормально. Кто-то, отнимая от глаз бинокль, молча отходит в сторону, кто-то тут же начинает обсуждать со стоящими рядом свои впечатления, кто-то торопливо хлопая себя по карману, достает пачку папирос или сигарет и закуривает… Люди разные, и реакции разные. Но равнодушных нет.
Ракета скрылась. И словно на память о себе оставила на голубизне белый автограф-росчерк – инверсионный след.
Выждав несколько минут, идем к машинам. «Газики», хлопая дверцами и урча, один за одним устремляются к приземистому бараку. Там, в «люксе», как этот барак кто-то когда-то назвал, собралось все руководство. Приехали со стартовой площадки Сергей Павлович, председатель госкомиссии, главные конструкторы. Они в маленькой комнатке у связистов. Узнаем, как идет ракета. Пока все хорошо, все в порядке. Есть доклады с измерительных пунктов, расположенных по трассе полета. Вести добрые: все три ракетные ступени сработали четко, корабль на орбите, близкой к расчетной, на нем все в порядке. По заключению медиков, Стрелка и Белка перенесли вывод на орбиту вполне удовлетворительно.
Полет должен продолжаться сутки, приземление – километрах в 300 восточнее Орска. Оставалось одно – ждать. Ожидание всегда томительно. Все должно произойти так, как предусмотрено. Однако насколько было бы легче, если бы у нас была хоть какая-нибудь статистика. Тогда бы думалось: двадцать пять раз было хорошо, так почему же двадцать шестой будет плохо? А тут – в первый раз, и нет авторитетного человека, который бы сказал: «Своим опытом гарантирую!» А взаимные «успокоения» немного значат.
Прошли сутки. И вот последний виток. У «люкса» довольно много народу. В руках – записные книжечки, где записаны минуты и секунды исполнения очередных команд на спуске. Смотрю в свою шпаргалку. Сию секунду должна быть команда на включение системы ориентации, а потом, через несколько минут, – системы управления. Где-то над Африкой на борту корабля сейчас щелкают реле, отстукивают клапаны, шипит газ из сопел системы ориентации, монотонно гудят преобразователи, и корабль медленно поворачивается. Работает наш «Луч». Полудиски-уши солнечных батарей «следят» за Солнцем.
А вот сейчас должна включиться тормозная двигательная установка, потом – отделение приборного отсека от спускаемого аппарата. Четыре стальные ленты, крепко удерживающие его, мгновенно расстегнутся и, кувыркаясь, разлетятся в стороны. Но еще около 11 тысяч километров лететь спускаемому аппарату, пока мы получим известие о том, что парашюты открылись…
Раньше, после запуска спутников, на очередном витке мы всегда с некоторой тревогой ждали, появятся или нет сигналы их радиопередатчиков. Они появлялись, и все облегченно вздыхали – порядок! А вот теперь сигнал должен появиться, а затем пропасть. Операторы передают:
– Есть сигнал!
Значит, на борту все в порядке. Теперь надо ждать, когда сигнал пропадет. Осталось пять секунд… три… две… одна… И вот громкий радостный возглас дежурного оператора:
– Сигнал пропал!
Сергей Павлович радостно потирает руки, улыбается:
– Хорошо, очень хорошо! Теперь только дождаться пеленгов.
Проходит еще несколько минут. Волнение достигает предела. Все, конечно, верят в благополучный исход, все ждут его. И все волнуются. Нет, теперь не может быть отказа, не может!!! Проходят секунды, и наконец долгожданное: «Пеленги есть!»
– Ну вот, теперь, можно сказать, все! Раз есть пеленги, значит, и капсула с собаками, и спускаемый аппарат – на парашютах! А на парашютах – значит, на Земле!
Сергей Павлович крепко обнимается с председателем государственной комиссии, со своими заместителями, учеными.
– Теперь слушайте, я думаю, нам здесь делать больше нечего. Предлагаю немедленно выезжать на аэродром и лететь к месту посадки, в Орск!
Возражающих не было. Члены госкомиссии, Сергей Павлович, его заместители и, конечно, медики во главе с Владимиром Ивановичем Яздовским быстро расходятся по комнатам гостиницы захватить чемоданчики. Не помню, кто налетает на меня:
– Ты что, не собираешься лететь? Сергей Павлович приказал и тебе и мне лететь в самолете вместе с ним…
В Орск прилетели под вечер. На аэродроме – самолеты и вертолеты поисковой группы. Летчики доложили, что спускаемый аппарат уже обнаружен. Сейчас там два вертолета. Часа через два-три они должны возвратиться. Через полчаса известие: вертолеты, забрав в степи «груз», вылетели обратно.
Представьте себе наше ликование! Скоро, совсем скоро мы увидим первых космических путешественниц, сутки пробывших там, в далеком космосе. Настроение самое праздничное. Наконец на горизонте показываются винтокрылые «стрекозы». Урча, наклонив носы вниз, как бы торопясь доставить Стрелку и Белку, сделав последний разворот, машины садятся. Поскольку на летном поле собралось довольно много народу, то, во избежание чересчур бурного проявления чувств, решили собачек сразу же поместить в автобус, поданный вплотную к вертолету.
С большим трудом мне удается заглянуть в окно автобуса. Вот они – живые и невредимые, только, кажется, немного испуганные. Да и немудрено! Первое космическое путешествие, приземление, принудительное изъятие из «родных» кабин, причем не в лабораторных условиях, а где-то в поле, да еще вдобавок три сотни километров на вертолете! Всего этого более чем достаточно. Люди, как мне показалось, были гораздо веселее Стрелки и Белки. Каждому хотелось ободрить собачонок, но поскольку возможности для благодарности были несколько сужены – кормить животных медики не разрешили, – то на нашу долю оставалось только восторженно подбадривать их. Стрелка и Белка принимали знаки внимания и восхищения весьма сдержанно.
В этой суматохе Владимир Иванович Яздовский, Олег Георгиевич Газенко, их коллеги не забыли и о своих крысах, мышах, насекомых. Так и казалось, будто про себя они шепчут: «Две белые крысы – есть, пятнадцать черных и тринадцать белых мышей – есть, клетка с шестью черными и шестью белыми мышами – есть! Все налицо, все в порядке!» Пусть не сердятся на меня за эти слова наши дорогие медики. Их беззаветный энтузиазм был выше самых высоких похвал.
Наконец восторги иссякли. Автобус тут же, без задержки отъезжает от вертолетов к стоящему неподалеку самолету, на котором мы прилетели и на котором через несколько минут вылетаем в Москву. Счастливые, блаженные минуты! Какой успех, как блестяще окончился полет наших первых «космонавток»! Что может быть радостнее? Что может быть большей наградой за бессонные ночи, за беззаветный труд?
В этот момент меня окликнул Сергей Павлович. Когда я подходил к нему, мое лицо, очевидно, не выражало забот и тревог. Он же был как-то непонятно серьезен.
– Вот мы тут посоветовались с членами комиссии и решили поручить вам, Арвиду Владимировичу и Олегу Петровичу доставку спускаемого аппарата с места приземления на завод. Все необходимое я вам пришлю. Докладывайте мне ежедневно, как будут идти дела. Все ясно?
Мне все было неясно. Этого я, признаться, не ожидал: уж очень хотелось вместе со всеми попасть домой. Но дело есть дело.
– Все будет в порядке, Сергей Павлович.
– Ну и добро! До встречи…
Дело было к вечеру, все спешили. Стрелку, Белку и всю остальную живность надо было поскорее доставить в целости и сохранности в научно-исследовательские институты и лаборатории для подробных исследований. Самолет улетел. Олег Петрович и я остались в Орске. Арвид Владимирович, с поисковой группой вылетевший к месту посадки с первым вертолетом, находился там, в степи. Быстро договорившись с летчиками о вылете на следующее утро на двух вертолетах к месту приземления, мы отправились в гостиницу.
Так закончился день 20 августа 1960 года. День суматошный, полный тревог и ожиданий. Корабль сутки пробыл в космическом пространстве и вместе со своими пассажирами благополучно возвратился на Землю. Такое было впервые. В течение полета в кабине поддерживались нормальные условия для жизнедеятельности животных, исследовалось воздействие на живые организмы космического излучения, проводились биохимические, микробиологические, генетические эксперименты.
С помощью телевидения удалось наблюдать собачек. Медики рассказывали, что было хорошо видно, как они «взвесились» в невесомости, не касаясь лапами пола. Особенное удовольствие доставила всем Белка, которая, находясь в таком состоянии и глядя через отгораживающую ее от Стрелки сетку, вдруг принялась ожесточенно лаять! Мы искренне пожалели, что не установили в кабине микрофон, вот «репортажик» бы получился! Не менее потрясающим было известие: «Зафиксирован прием пищи и Стрелкой и Белкой!»
Безотказно работали радиолинии, телеметрическая аппаратура, программно-временные устройства, системы ориентации и управления, тормозная двигательная установка, средства автоматики, парашютные системы. Ученые (в их числе и Лидия Васильевна Курносова) получили новые сведения о космических лучах. Новую информацию дали приборы для исследования ультрафиолетового и рентгеновского излучения Солнца.
Утром следующего дня нас ждали вертолеты. До этого мне летать на них не приходилось. Садиться на эту бескрылую «стрекозу» с весьма несолидным винтом наверху было, признаться, страшновато. Но вспомнились кадры из кинофильмов: герои-вертолетчики снимают рыбаков со льдины, людей с крыши во время наводнения… А ведь мы не на льдине в океане.
Сели. Взлетели. Не хочу сказать, что рот раскрылся от неожиданности. Он раскрылся, но не от неожиданности, а от страшного шума. Пожалуй, шум – это мягко сказано. Адский грохот. Такой, что до боли давит уши, такой, что можешь кричать на ухо рядом сидящему и он ничего не услышит. Попытки обмена впечатлениями нас вначале забавляли, но через час стали мукой. Понял я, что люди, летающие на вертолетах, действительно герои. Пусть на меня не обижаются конструкторы-вертолетчики: мы летели на вертолете, не оборудованном для пассажирских перевозок. Счастье еще, что лететь предстояло сравнительно недолго – часа полтора.
И вот в круглом окошке кабины мелькнул распластанный на земле парашют, а несколько в стороне от него – черный шар и фигурки людей. Как только вертолеты приземлились, все выскочили и наперегонки бросились к шару. Словно дети, забыв о возрасте, мы прыгали вокруг него, похлопывали его ладонями. Ведь он был в космосе, метеором пронесся в атмосфере и вот – вернулся на Землю!
Арвид Владимирович, снисходительно посматривая на нас, только качал взлохмаченной седой головой. Здесь он чувствовал себя старожилом – вторые сутки, как-никак, он был тут. Арвид Владимирович Палло… В 1936 году он пришел работать техником-конструктором в РНИИ – Реактивный научно-исследовательский институт. В отделе РНИИ, которым руководил Сергей Павлович (одновременно он был заместителем начальника института), Арвид Владимирович участвовал в разработке и испытаниях ракетопланера. Позже, в 1941-м, он принимал участие в отработке жидкостных реактивных двигателей для самолетов, а с 1958 года работал в нашем ОКБ. И вот теперь он первым встретил первый вернувшийся из космоса корабль!
Наконец эмоции поутихли. Началось детальное обследование. «Стрелял» кинокамерой прилетевший с нами Миша Бесчетнов – оператор Центрнаучфильма. Спускаемый аппарат и капсула с «двухкомнатной квартирой» для Стрелки и Белки были совершенно целы. В полном порядке оказались и парашюты. Большой интерес вызвало состояние теплозащитного покрытия. Ведь только благодаря ему спускаемый аппарат остался цел. Но поверхность его была обуглена и ободрана так, словно ее скребли десятками прочнейших скребков.
Все осмотрев и подготовив к перевозке, мы возвратились в Орск. Арвид Владимирович полетел с нами. Опять полтора часа полета. Вертолеты заходят на посадку.
На аэродроме мы с радостью увидели громадный Ан-12 – тогда еще новинку авиационной техники. На нем прибыло с завода все необходимое для перевозки спускаемого аппарата. Но чтобы доставить его сюда, на аэродром, не хватало двух «мелочей» – автомашины нужных размеров и грузоподъемности и подъемного крана. Все это удалось выпросить в Орске на одном из заводов. Быстро договорились, что вся наша «спецколонна» завтра утром будет готова к шестисоткилометровому степному путешествию – 300 километров туда, 300 обратно.
Неплохо было бы найти и проводника. Без него достижение цели путешествия по целинным оренбургским степям казалось нам весьма проблематичным. С воздуха-то летчики быстро находили нужное место, а вот в степи, на автомашинах, не дай бог еще без дорог, без ориентиров… Но проводника найти не удалось. Единственная надежда была на карты, которыми нас снабдили друзья-летчики. Но и эта надежда, вначале прибавившая нам оптимизма, рассеялась, как только кто-то из местных сказал, что даже самые современные карты не поспевают за ростом целинного края. Возникают новые совхозы, поселки, которые на картах, естественно, еще могут и не значиться, исчезают старые хуторки, старые дороги перепахиваются, появляются новые… Карту мы с собой все же взяли.
Орск еще спал, когда мы, прокатив по его улицам, выбрались в степь. План был таков: сегодня же доехать до места приземления. В степи – разгар уборочной. По дорогам, то навстречу нам, то обгоняя нас, мчались машины с зерном. В середине дня мы въехали в большой хутор, по существу, городок с кинотеатром, железнодорожной станцией, рестораном. Но назывался он хутором. Пообедали и двинулись дальше, провожаемые любопытными взглядами хуторян. Наверное, в диковинку им было видеть на автомашине какой-то непонятный большой бак и автокран за ним.