Текст книги "Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса"

Автор книги: Олег Евсеев

Соавторы: Светлана Шиловская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава шестая, в которой, по мнению Михайлы Яковлевича, крут подозреваемых сужается, а покойница продолжает подкидывать сюрпризы

– Доброе утро, батюшка! – просунулась в приоткрытую дверь моей комнаты ласковая физиономия Юрлова. Я заканчивал утренний туалет, а потому с некоторым неудовольствием взглянул на утреннего визитера: признаться, не очень-то люблю представать перед посторонними взорами не готовым к выходу. Даже в полку, подметив эту мою слабость, меня за глаза называли «Хористкой» – за желание всегда выглядеть безукоризненным и по возможности всем нравиться. «Слушайте, Беклемишев, вы бы хоть не побрились бы иной раз, что ли!» – заметил как-то мой ротмистр фон Бек. – «Счастье, что я знаю вашу привязанность к женщинам до двадцати пяти, а то подумал бы черт знает что!»

– А я вот с утречка решил с вами побеседовать… с глазу на глаз, как говорится, – продолжал Михайло Яковлевич. – Уж больно вы меня, старика, заинтриговали!

– Прошу вас, присаживайтесь где угодно, – вздохнул я, поняв, что отделаться от долгой беседы до завтрака не удастся. Я расположился на прибранной уже кровати, вольно закинув ногу на ногу, а Юрлов – в кресле напротив.

– Историей интересуетесь? – полюбопытствовал гость, вертя в руках томик Карамзина. – Похвально, весьма похвально! Сейчас молодежь все больше романчики препустые почитывает – оно, конечно, для глаза-то приятно, а для ума пищи-то никакой не дает!

– Михаил Яковлевич, – сколь мог учтиво, прервал я старика. – Карамзина я читаю только перед сном, для скорейшего погружения в объятия Морфея, и то потому лишь, что книга сия лежит здесь, вероятно, со времен царствования Николая Павловича. Признаться, я собирался завтракать, поэтому, ежели у вас ко мне дело, предлагаю немедля к нему и приступить!

– Что ж, давайте приступим, – с готовностью согласился Юрлов. – Я-то уже позавтракал яишенкой – знаете ли, привычка рано вставать. Все кажется, что если долго буду спать, что-нибудь случится важное – и без меня. Это, верно, стариковское, недолго уж осталось, хочется увидеть, прожить побольше – хоть бы и вовсе ничего не происходило, а все одно – хочется! Ну да ладно! – он застенчиво кашлянул, мол, расчувствовался, пардону прошу. – Вы сами-то, сударь, как мыслите о происшедшем?

– Что именно имеете в виду? – полюбопытствовал я, сваляв, конечно, изрядного Ваньку – такие штуки, может, и прошли бы с кем другим, но не с Юрловым.

– Полноте, голуба моя, вздор-то нести, – с неожиданной суровостью произнес Михайло Яковлевич. – Вы что – меня дурачком сельским трактовать изволите? Не стоит, не советую. И не с такими потешниками общаться приходилось, да только где они? А я – вот он, перед вами, и прошу вас ответить на простейший вопрос.

– Да что ж вы сердитесь, Михаил Яковлевич? – мне пришлось взять иной тон, чтобы умилостивить разгневанного старика, проглотив несколько фамильярное обращение «голуба». – Вы же не уточнили, о чем вопрос-то ваш? Если об убийстве – это одно. А если, например, о загадочном исчезновении ключа и приключениях покойницы…

– Обо всем, голуба, обо всем, – скороговоркой, впившись взглядом мне в глаза, сказал Юрлов.

– Обо всем… – задумался я. – Ей-богу, Михаил Яковлевич, даже не знаю, что и сказать. Если честно, то, возможно, святой отец-то прав – чертовщинкой попахивает! Ладно, убили, но фокусничать-то к чему?

– А в этом-то, сударь мой, и прелесть этого дельца! – загадочно улыбнулся старик. – Ощущение такое складывается, словно скучает кто, скучает и забавляется: дескать, все вокруг – второй сорт, а он, хитрец и негодяй, – сорт первый! А? Не думали так?

– Честно говоря, мне в голову такая мысль не приходила! – откровенно признался я. – Скорее, я полагал, что здесь замешана либо бешеная страсть, либо отвергнутые чувства, а остальное – все эти таинственные метаморфозы – для отвода глаз, чтобы с толку всех сбить.

– Интересно, интересно, – воскликнул Юрлов, подавшись ко мне всем нескладным туловищем. – А, кстати, вы мне вот что скажите – что это вас вдруг посередине обеда вдруг понесло во флигель? Насколько я понял, вы даже почти не общались с девицей Шмиль?

– Да уж, – вздохнул я, размышляя, как ответить, чтобы не навредить, самому себе. – Знаете, Михаил Яковлевич, я буду откровенен – Анна мне была симпатична. Во многом, а точнее – во всем, она отличалась от остальных обитателей Медынского. Она была дика, красива, немногословна, верила во всякую нечисть и, может быть, этими своими качествами привлекала мое внимание. Над нею, казалось, витала тень некой фатальной обреченности – она-то и привела ее к такому печальному финалу, а краем в эту воронку затянуло и меня. То, что я оказался во флигеле в самый неподходящий момент – всего лишь роковое стечение обстоятельств. Заскучав во время затянувшегося обеда, плавно перешедшего в ужин, устав слушать бесконечные споры на одни и те же темы между Аркадием Матвеевичем и г-ном Кубацким, я вышел покурить и вдруг ощутил потребность увидеть и услышать единственного здешнего обитателя, чье лицо и голос мне действительно были приятны.

– Что ж, вы, по крайней мере, действительно откровенны, – ласково протянул Юрлов. – Спасибо, что не стали лгать и изворачиваться, хотя, разумеется, подозрений с вас это не снимает.

– Подозрений? – несколько недоуменно переспросил я. – А разве г-н Кубацкий не стал главным подозреваемым, особенно после нашедшегося портсигара?

– Да бог с ним, с портсигаром, – отмахнулся Юрлов. – Вы что же, не понимаете, что портсигар намеренно выкраден и подкинут кем-то, чтобы отвлечь следствие на персону Вадима Викентьевича – весьма, надо сказать, колоритную? Тут вам все – цинизм, макьявеллиевщина всякая, презрение ко всем, не исключая собственную невесту… Просто бери его хоть сейчас да и сажай!

– Не понимаю я вас, Михаил Яковлевич. А зачем же вы его под арест посадили?

– А затем, сударь мой, – хитро прищурился на меня Юрлов, – чтобы настоящий убийца вздохнул с облегчением да и сотворил какую-нибудь оплошность, а я его на этом и возьму!

– Ловко придумано! – искренне похвалил я отставного следователя. – Да только что ж вы мне-то все свои секреты поведали – я ведь тоже у вас на подозрении…

– Совершеннейшая правда, – серьезно подтвердил Михайло Яковлевич. – Ну и что с того, коли узнали вы, что Кубацкого я невиновным считаю? Во-первых, невиновность Вадима Викентьевича – всего лишь предположение на сей час, а предположение может измениться под воздействием новых фактов или обстоятельств, а во-вторых, если даже убийца и вы, то, зная, что круг подозреваемых я сузил, непременно себя выдадите! Нервничать начнете и выдадите! Это уж, вы мне поверьте, всегда так происходит, – он изучающе смотрел на меня, ни на секунду не оставляя без контроля ни единого мимического движения. – Преступник – он как хищный зверь – затаивается, но когда на след его выходят да облаву с собачками устраивают, он либо удирать кидается, либо на охотников во всей своей звериной красе выходит – и тут уж надо не оплошать, ибо бой этот для него – наверняка последний, и он это знает.

– Тетрадочку-то прочитали? – перебил я Юрлова, несколько покоробленный столь откровенным сравнением. – Наверняка ведь покойная по причине диковатости своей должна была довериться хотя бы дневнику.

– Не до конца, голуба, – по-прежнему не сводя с меня глаз (что за отвратительная привычка!), пропел Михайло Яковлевич. – Но кое-что уже знаю, и хоть госпожа Шмиль и на бумаге осталась верна своему скрытному характеру, некоторые намеки следствию дала. Я же их либо проверять стану в самом ближайшем времени, либо что-то уже проверил… Вы вот еще почивать изволили, а ко мне из деревни уже повитуху приводили!

– Повитуху? – поразился я внезапной догадке. – Уж не…

– Истинная правда, – с довольным видом кивнул Юрлов, смежив, наконец-то, морщинистые веки. – И знаете, что выяснить удалось? Девица Шмиль, оказывается, таковою в действительности не являлась и, более того, была на третьем месяце беременности! Как вам такой поворотец?

Искренне потрясенный, я на какую-то минуту потерял самообладание и, подойдя к окну, распахнул его и закурил, чего никогда себе ранее в помещении не позволял. Сколько еще предстоит нам узнать нового об убитой? Какие еще тайны хранит тело, лежащее сейчас во флигеле управляющего? Я представил себе Юрлова, наблюдающего за обнаженным трупом покойной красавицы и руками повитухи… Интересно, с каким видом он стоял там и что за мысли витали в этой странной, непонятной для меня голове? Успокоившись, я заметил несколько удивленный взгляд старика и, приняв свой обычный безмятежный вид, снова полуулегся на кровать.

– Что ж вас так разволновало? – насмешливо спросил Юрлов.

– Только одно, – ответил я. – Весьма вероятно, что отец ребенка и есть убийца. Других причин убивать Анну Шмиль я не вижу.

– Отдаю должное вашей проницательности! – одобрительно хмыкнул Михайло Яковлевич, потерев руками словно перед трапезой. – А теперь позвольте задать вам вопрос: не замечали ли вы покойную в обществе Кубацкого, Скальцова или отца Ксенофонта?

– Господин следователь, по логике событий и к своей пользе, я сейчас должен был бы вам ответить: да, мол, я несколько раз видел Анну Шмиль беседующей о чем-то с Кубацким, видел ее, дающей пощечину святому отцу, и однажды лицезрел валяющегося в ее ногах г-на Скальцова… Но я – человек чести и не могу лгать ради одного только снятия с себя подозрений, а потому отвечу так: к сожалению, я ни разу за все лето не видел Анну в обществе этих господ! Единственно только… – замялся я.

– Так-так… – подался Юрлов вперед еще более прежнего, почти зависнув в воздухе и рискуя вообще скатиться с кресла.

– …Я боюсь показаться необъективным, это всего лишь, так сказать, наблюдения стороннего лица, но мне казалось, что отец Ксенофонт и Сергей Диомидович… как бы выразиться поделикатнее… несколько неравнодушно посматривали на покойную.

– А Кубацкий?

– Что до Вадима Викентьевича, то, боюсь, он вообще либо демонстративно не замечал ее, либо попросту не знал об ее существовании.

– Я правильно вас понял – вы изволили выразиться «демонстративно»? – с хваткой бульдога вцепился в меня Юрлов. – Да как же возможно было не заметить такую красавицу и тем более не знать о ней? Господин Кубацкий производит впечатление натуры, искушенной по части женщин и знающей в этом вопросе толк, весьма сомневаюсь, чтобы он мог пройти мимо нее… Может, это была лишь игра с его стороны?

– Господин бывший следователь! – начал я терять терпение. – Позвольте вам заметить, что я – дворянин, и мне не пристало, хотя бы и со скуки, следить за обитателями имения, а тем более – за простолюдинкой, будь она хоть боттичеллиевской Мадонной! Все, что я мог вам ответить – я ответил, более не имею сообщить ничего и прошу закончить этот бесконечный допрос.

– Да за что же вы осерчали на старика? – примирительно растянулся в обезоруживающей улыбке Юрлов. – Неужто ж не понимаете, что произошло убийство, – дело нешуточное… Коли князь попросил помочь, так я и помогаю по мере скромных своих возможностей, а сердиться на меня не надо, голубчик, ни к чему это… Давайте-ка мы вместе с вами спустимся да позавтракаем, да по рюмочке ликерчика выпьем, – и он открыто протянул мне мягкую, теплую свою ладонь, которую я, сразу оттаяв, и пожал.

Внизу завтракать почти уж закончили – за столом сидели, тихо о чем-то переговариваясь, только Кубацкий и Скальцов. Встретив нас с неприязненными лицами, оба, словно сговорившись, замолчали, демонстративно уставившись в пустые тарелки. Удобно устроившись, Юрлов попросил прислугу принести ему двойную порцию яичницы и чаю, откинулся на спинку и, с усмешкою оглядев обоих, сладко зевнул в кулачок. Вадим Викентьевич нервно отбил барабанную дробь по скатерти и, осклабившись, поинтересовался:

– Что ж, как продвигается следствие, господин Юрлов? Долго мне еще пребывать в положении арестанта?

– Сие не от меня зависит, любезнейший Вадим Викентьевич, – отвечал Юрлов, лукаво поблескивая глазками из-под черепашьих век.

– Вот как? – нервно переспросил Кубацкий. – А от кого, позвольте полюбопытствовать? От Павла Владимировича? Или, может быть, от дождя? Возможно, проще будет заплатить этому… как его… Силантию рублей двадцать, чтобы он как-нибудь добрался до станции и телеграфировал в город о наших проблемах? Думаю, тогда они пришлют кого-нибудь, кто будет действовать более разумно и избирательно…

– Силантий до станции не доберется даже за сто рублей, и вы прекрасно это знаете, – любезно парировал резкие выпады Кубацкого Юрлов. – Что касается кого-нибудь другого, то я с радостью изложил бы ему свои выводы и с величайшим наслаждением перешел бы на положение простого гостя в доме князя. Поверьте, мне не доставляет никакого удовольствия держать вас под арестом, равно как и остальных, без сомнения, прекраснейших и достойнейших людей – под подозрением. А что касается вашего вопроса, то в настоящий момент продвижение следствия зависит только от степени откровенности – вашей, батюшки и господ Беклемишева и Скальцова. Вот мы с Павлом Владимировичем с утречка уже побеседовали по душам, и многое стало на свои места. Того же жду от вас!

– В таком случае, что же вы хотите услышать? – терпеливо выслушав Юрлова, вскинулся Кубацкий. – Я готов вам поведать даже интимные тайны своей семьи, лишь бы снять с себя оскорбительный и неудобный статус арестанта.

– Вадим Викентьевич, меня совершенно не интересуют интимные тайны вашей семьи, – глядя на Кубацкого, тихо произнес Михайло Яковлевич. – Но зато мне крайне любопытны обстоятельства ваших отношений… с Анной Шмиль!

Немая пауза, последовавшая после этих слов, прервалась звоном чайной ложечки, некстати выпавшей из рук Скальцова.

Глава седьмая, в которой некоторые персонажи предстают в несколько ином свете

– Я не совсем вас понимаю, сударь, – справившись с собою, ледяным тоном произнес Кубацкий.

– А и понимать тут нечего, любезнейший Вадим Викентьевич, – с трудом нагнувшись за ложкой и протянув ее смутившемуся отчего-то Скальцову, безразличным тоном ответил Юрлов. – Помните, я вчера показывал всем тетрадочку – дневник покойной? Так вот, к сожалению для вас и к счастью для следствия, убитая была достаточно… откровенна на его страницах…

Кубацкий изменился в лице – второй уже раз за какие-то пятнадцать часов. Признаться, я и ожидать не мог, что невозмутимый апологет дендизма способен на такое: если бы он носил монокль, я готов был бы держать пари, что и ночью сей предмет не выпадет из его глазницы ни при каких обстоятельствах! Неужто и в самом деле правда, что дикарка Анна и Кубацкий… Нет, я, наверное, плохо разбираюсь в людях!

– Я могу ознакомиться с этим документом? – потухшим голосом спросил Вадим Викентьевич.

– Конечно, нет, – неожиданно развеселился Юрлов. – Вы же должны понимать, тайна следствия и все такое… Таким образом, голубчик, я могу просуммировать некоторые факты: амурные отношения с покойной, находившейся к тому же на третьем месяце беременности – да, да, господа! Именно так! – раз, необъяснимая отлучка на промежуток времени, достаточный для совершения убийства, – два, портсигар, найденный на месте убийства, – три… Поверьте, Вадим Викентьевич, такого набора доказательств с лихвой хватило бы даже для самого нерадивого следователя. Я же, смею надеяться, к таковым не отношусь, по крайней мере, сам о себе придерживаюсь иного мнения… Да вот и Сергей Диомидович подтвердить может, как-никак давно знакомы! И мой вам совет: бросьте свой обычный снисходительный тон, меня им не проймешь, вон, на Дарью Аркадьевну впечатление им производите, а я, сударь мой, такого повидал за тридцать лет службы, что ваше англичанство, право, для меня – что капризы пятилетнего мальчика для старой няни, ей-богу!

– Послушайте, а вы не допускаете мысли, что все это – чей-то хитроумный замысел, что я просто пал жертвой обстоятельств? – глухо спросил Кубацкий, невидящими глазами уставясь в одному лишь ему видимую точку на скатерти.

– Отчего же не допускаю? Очень даже допускаю, – охотно согласился Юрлов. – Но пока других фактов у меня нет, если не считать подозрительные отлучки святого отца, Сергея Диомидовича и господина Беклемишева… А факты, увы, свидетельствуют против вас! Посему я вынужден вас расспросить поподробнее, с пристрастием, о сути ваших отношений с покойной.

– При всех? – совершенно растерялся Кубацкий.

– Зачем же при всех, – успокоил его Юрлов. – Вот сейчас позавтракаю, по рюмочке с Павлом Владимировичем, как договаривались, выпьем – да и уединимся с вами на часок-другой!

– А про беременность, извините, вы тоже из дневника узнали? – недоверчиво фыркнул Скальцов.

– А уж этого, извините, я вам сказать не могу, Сергей Диомидович, – мельком взглянув на меня, точно жалея, что неосмотрительно посвятил меня в служебную тайну, отрезал Юрлов. – Человек вы опытный, меня достаточно знаете и можете вспомнить, что голословно я ничего не утверждаю. Частично ваше любопытство смогу удовлетворить только при приватной беседе – надеюсь, вы не откажете мне в ней сегодня!

– Не знаю, чем смогу вам помочь, – причмокнул, точно вспомнив о своей омерзительной привычке, Скальцов.

– Ой ли, Сергей Диомидович? – Михайло Яковлевич с довольным видом сложил ручки на животе и недоверчиво, словно огромная, тучная птица, склонил голову к плечу. – Памятуя вашу прежнюю репутацию, да плюсом – чрезмерно частые визиты в Медынское…

– При чем тут моя репутация? – нервно выкрикнул Скальцов. – Вы в один котелок-то суп с… компотом не мешайте! Если мы и были когда-то знакомы, вам никто не дает права с таким предубеждением относиться ко мне и приплетать сюда былые… былые… – И он замялся, пытаясь смягчить вырывавшееся с губ слово, наиболее точно характеризующее недавние проделки этого стареющего бонвивана.

– …ошибочки! – любезно закончил за него я, уже не в первый раз откровенно наслаждаясь и замешательством Скальцова, и растерянностью Кубацкого, и невозмутимостью старого следователя.

– Молокосос! – взорвался Скальцов, оборотясь ко мне налитыми кровью глазками.

– Всегда к вашим услугам! – оживился я. Не сомневаюсь, что в поединке – хоть кулачном, хоть на любом виде оружия, победа осталась бы за мною, а потому несдержанность Сергея Диомидовича не могла не развлечь меня. – Господа, прошу вас быть свидетелями: только что этот господин изволил оскорбить меня, чего, разумеется, я просто так оставить не могу! За подобные оскорбления в моем кругу, – я нарочито акцентировался на последних словах, намекая на сомнительное происхождение и образ занятий Скальцова, мягко выражаясь, не приветствовавшийся среди сливок столичного общества, – обычно следует незамедлительный вызов, и я не собираюсь спускать этому господину, даже принимая во внимание его возраст и незавидное сложение!

– Павел Владимирович! – повысил голос Юрлов, не без удовольствия, впрочем, наблюдая за сменой краски на лице Скальцова: из пунцово-красного оно сделалось белее бумаги. – Оставим гвардейские замашки, мы здесь не в столичном клубе! Думаю, нам достаточно одного трупа! А Сергей Диомидович, уверен, незамедлительно принесет вам свои извинения за столь необдуманные слова! Так ведь, Сергей Диомидович? Вы ведь не относите себя к красавцам-гвардионусам, что за один косой взгляд охотно встают к барьеру? А?

На Скальцова было смешно и жалко смотреть. Поняв, что он явно перегнул палку, Сергей Диомидович поднял на меня бегающие глазки и, насильственно улыбаясь, выдавил:

– Прошу извинить, Павел Владимирович, – виноват, не сдержался!

Благодушно усмехнувшись, я с некоторым разочарованием закончил спектакль в назидательном тоне, не удержавшись, правда, от ехидства:

– Впредь, сударь, я бы попросил вас следить за выражениями! Если в кругу вашего общения такие слова, возможно, и приняты, то я не стану более выслушивать подобного!

Закончив, я откланялся и вышел на веранду. Водный катаклизм и не думал заканчиваться, перейдя в следующую фазу: дождь из беспрерывного сделался более редким, зато каждая его капля, кажется, была не менее виноградины. Одна из них, сорвавшись со стрешни, упала мне за шиворот, заставив съежиться и перейти в более безопасное место. Закурив, я еще раз припомнил давешнее свое поведение и довольно хмыкнул: определенно, я был на высоте, заставив этого индюка Скальцова выйти из себя и ловко водворив его на подобающее ему место, а также заняв освободившуюся после развенчания ставшего в одночасье нелепым Кубацкого вакансию светского льва. Жалко, что этого не видела моя кузина, – думаю, после сегодняшнего разговора едва ли ее желание непременно выскочить замуж за этого dandy оставалось по-прежнему столь же пылким! Кстати, было бы недурно узнать, о чем его станет выспрашивать Юрлов! Щелчком откинув немедленно, еще на лету, погасшую папиросу, я решительно направился назад, озаренный внезапно пришедшей мне в голову идеей.

В гостиной было уже пусто, только из дальних комнат слышались недовольный голос князя, отчитывавшего за какую-то провинность старика Василия, и вторивший ему дискант Авдотьи Михайловны, как всегда, принявшей сторону мужа. Поднявшись к себе, я заперся на ключ, подойдя к балконной двери, тихо отпер защелку и, накинув плащ, вышел наружу. Дело в том, что комната Кубацкого находилась рядом с моей и соединялась с нею общим балконом, проходившим по всему фасаду. Подкравшись к окну, я замер и вслушался. Несмотря на барабанную дробь, выбивавшуюся дождем по козырьку, сквозь приоткрытую форточку можно было кое-что услышать. Оглядевшись, я убедился, что на дворе, слава богу, нет ни души, а то, право, наверное, я бы имел перед случайным свидетелем несколько бледный вид, и, весь обратившись в слух, замер.

Допрос был в самом разгаре, и, вероятно, уместнее будет его передать в форме диалога, так как ни собеседников, ни их лиц я все равно не видел.

Кубацкий: – …чтобы это оставалось между нами.

Юрлов: – Не могу вам этого обещать наверняка, все зависит от того, в какой роли вы окажетесь в итоге!

Кубацкий: – Да, но от моего признания может весьма и весьма пострадать моя репутация – как деловая, так и… Я не уверен, что Аркадий Матвеевич да и Дарья Аркадьевна правильно могут истолковать мои поступки!

Юрлов: – Сударь вы мой, да о какой репутации вы говорите, коли сама ваша дальнейшая жизнь висит на волоске, и от того, как вы себя поведете, зависит столько, что даже не хочу о том говорить, – вы не ребенок!

Кубацкий: – Хорошо, но я все же вынужден просить вас по возможности сохранить тайну исповеди…

Юрлов: – Повторюсь, Вадим Викентьевич, не путайте меня с отцом Ксенофонтом, исповедываться вам раньше надо было! Итак, прошу вас!

Кубацкий, наверное, перешел совсем на шепот, ибо в течение нескольких минут, как ни вслушивался, я не разобрал ни слова, кроме беспрерывного невнятного бормотания – так клокочет закипевшая вода в кастрюле. Наконец Кубацкий, видно, распалился от своего собственного повествования и, потеряв контроль над собою, перешел на прежний тон, уже доступный для понимания.

Кубацкий: – …клянусь вам, она была самая настоящая нимфоманка! Я поначалу пытался никак не реагировать на нее, но она раз от раза становилась все настойчивее. Правда, чего греха таить, я тоже поддался ее своеобразному очарованию и манерам, и, уверяю вас, мало кто смог бы устоять против такого… острого набора!

Юрлов: – Вы хотите сказать, что она вас соблазнила?

Кубацкий: – Не совсем так, с моей стороны, определенно, тоже делались… м-м… некоторые шаги, но когда это случилось, я уже не в силах был противостоять ни ее все возрастающей требовательности, ни своей страсти. Причем уже в июле я почти раскаялся в содеянном, более того, начал испытывать адские муки: с одной стороны, благоразумие и осторожность подсказывали мне, что эту канитель необходимо закончить, и чем скорее, тем будет лучше для нас обоих, но с другой – как только я не видел ее хотя бы неделю, меня начинало со страшной силой тянуть к ней.

Юрлов: – И где обычно происходили ваши свидания?

Кубацкий: – В заброшенной сторожке лесника – в версте отсюда.

Юрлов: – Понятно. А скажите-ка, Вадим Викентьевич, вы знали, что Анна беременна?

Кубацкий: – Не только не знал, но и даже не догадывался. Кстати, могу вам доложить один любопытный факт: к моменту нашего первого… свидания она не была девственна!

Юрлов: – Вот как? И вас это не насторожило?

Кубацкий: – Честно говоря, нет! Я даже с некоторым облегчением тогда воспринял это. Знаете…

Юрлов: – Не знаю!

Кубацкий: – Извините. Просто мужчине в моем возрасте и положении гораздо проще… иметь связь со зрелой женщиной, чем с невинным созданием, от которого после не знаешь, чего ожидать! Скажу больше – я немало встречал в годы молодости искушенных особ, но она буквально всякий раз поражала меня свой откровенностью, ненасытностью и каким-то бесстыдством!

Юрлов: – Даже так? Тогда позвольте полюбопытствовать, Вадим Викентьевич: я так понял, что ваши частые визиты в Медынское, в основном, связаны с личностью покойной, а вовсе не с интересом к Дарье Аркадьевне?

Кубацкий: – Вы совершенно правы. Я, конечно, питаю к Дарье Аркадьевне и к Аркадию Матвеевичу симпатию, но не до такой степени, чтобы связываться узами брака. Да вы посмотрите на нее – разве это возможно? Да я либо на следующий день привяжу ее к креслу и заткну рот кляпом, либо сбегу за границу – от греха подальше!

Юрлов: – Откровенно… и цинично! Бедное семейство Кашиных – они-то в вас видели жениха Дарьи Аркадьевны! А, кстати, вы собирались просветить их относительно своих истинных намерений, или же так могло продолжаться до… даже не знаю, до чего?

Кубацкий: – Дело в том, что я как раз в последний свой приезд решился порвать с Анной и откровенно объясниться с князем. Обстоятельства требуют немедленного моего отъезда – и весьма надолго – за границу и в Москву. Так что я даже не знаю, когда бы мы в следующий раз увиделись и увиделись бы вообще!

Юрлов: – Да, Вадим Викентьевич, я только поражаюсь вашему цинизму! А позвольте узнать – как вы полагаете, отец Анны Шмиль знал о ваших отношениях? Или хотя бы догадывался?

Кубацкий: – Не могу ответить наверняка. Думаю, все же, что нет! Помнится, Анна откровенно называла его простофилей…

Юрлов: – А как вы думаете, ежели бы Артемий Иванович случаем прознал об истинном моральном облике дочери – что бы он сделал?

Кубацкий: – Иными словами, вы хотите знать, что бы он сделал с дочерью? Не могу сказать, полагаю, впрочем, что, будучи человеком старой формации, ничего хорошего!

Юрлов: – Гм! Еще вопрос – как вы полагаете, кто мог быть вашим… э-э… предшественником? Я имею в виду покойную!

К сожалению, узнать мнение Вадима Викентьевича мне так и не пришлось, ибо, краем глаза заметив какое-то движение внизу, я отвлекся и увидел изумленно взирающего на меня снизу вверх князя Аркадия Матвеевича. Одетый в длинный плащ с капюшоном, делающий его похожим на монаха-капуцина, Кашин стоял во дворе и, раскрыв рот, пытался понять, что же такое я делаю на балконе в столь ненастную погоду. Не растерявшись, я быстро извлек из кармана папиросу, картинно закурив, выпустил в воздух толстую струю дыма и, словно добрый монарх, ласково приветствующий непослушный, но все равно любезный его любящему сердцу народец, поприветствовал князя неопределенным жестом. Аркадий Матвеевич моргнул и двинулся по направлению к дверям, исчезнув из поля моего зрения.

Прислушавшись, я, к сожалению своему, понял, что беседа Юрлова с Кубацким, увы, уже закончилась, но, признаться, несильно этому огорчился. Полученной информации с лихвой хватало не для одного часа размышлений, более того, у меня появился шанс, обладая знаниями, которых не было у других, изрядно поразвлечься, особенно с ненавистным мне Скальцовым. Уютно расположившись в своей комнате, я снова закурил, налил себе из запыленного графинчика, бог знает, когда и кем оставленного здесь, коньяку и, насладившись приятным жжением во рту, призадумался. То, что мне удалось сегодня узнать, правда, не совсем благовидным способом, признаться, поражало! Образ убитой с каждым новым днем приобретал все более неожиданные, и даже пугающие, черты. То, что Кубацкий, оказывается, состоял с Анной в постыдной порочной связи, меня не сильно-то удивило – от этого бывшего гусара подобное было вполне ожидаемо. А вот факт заведомой порочности этой загадочной девицы еще до отношений с Кубацким наводил на некоторые размышления. Припомнив масленый взгляд Скальцова, которым тот провожал бегущую по двору фигурку, я сразу же мысленно поставил против персоналии бывшего судейского жирный плюсик. Зная его тягу к молоденьким особам, вполне можно было допустить мысль о, скажем так, некотором участии сего охотника до амурных утех в судьбе бедной сельской жительницы. Если это действительно так и было, оставалось только сожалеть о дурном вкусе покойницы, выбравшей в качестве первого своего мужчины столь незавидную персону.

А что если предположить невозможное и поставить на место Скальцова отца Ксенофонта? Недаром ведь ходило множество всяких слухов – один другого чище – о молодых годах будущего священника! И эта темная история с его женой, якобы покончившей счеты с жизнью весьма престранным способом… Узнав теперь об Анне несколько больше, я вполне мог представить себе ее коварный план – совратить нестарого еще представителя местного духовенства! Пожалуй, в ее, не совсем здравом, рассудке вполне могла родиться такая извращенная, захватывающая своим чудовищным цинизмом идея, особенно, если вспомнить ее тягу к апостолу учения циников г-ну Кубацкому. Да, пожалуй, и эта версия имеет право на жизнь, решил я, припомнив некоторую неловкость, все время испытываемую святым отцом в последние дни. Чего стоит только одно его желание выдать происходящее за «козни диавола»: если мои догадки верны, то оно и понятно – для самого отца Ксенофонта случившееся грехопадение и должно было объясняться только бесовским искушением, против которого священник устоять просто не смог!

Допив коньяк, я довольно улыбнулся и помахал своему отражению в зеркале. Несмотря на нависшие надо мною дамокловым мечом подозрения, ситуация складывалась весьма забавным образом, и я мог мало того что выкрутиться, так еще и изрядно поразвлечься…