Текст книги "Принц Галлии"

Автор книги: Олег Авраменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

Александр резко вскочил на ноги и в растерянности заходил по комнате. На лице его застыло выражение глубокого отчаяния, а глаза лихорадочно блестели, излучая бессильную ярость. Он нервно сжимал и разжимал кулаки.

– Черт, черт, черт! Что же мне делать?! Что?…

– Оставь это, Сандро. Зачем даром мучить себя? Что было, то сплыло, прошлого не вернешь.

– Ну да, конечно. Кто старое помянет, тому глаз вон. Ты только и мечтаешь об этом. Еще бы! Маргарита тебе за сестру, дядя – папочка. Он удочерил тебя, вернул титул принцессы Наваррской, так что ты не осталась в накладе.

– Прекрати язвить! – неожиданно резко ответила Жоанна. – Грех упрекать меня за то, что я называю его отцом. Я ведь очень смутно помню наших родителей, а дядя всегда относился ко мне как отец. И вообще, причем здесь титул принцессы? В конце концов, я и так принцесса – по рождению.

– Но меня раздражает…

– Да, тебя раздражает дядина доброта ко мне, раздражает его готовность примириться с тобой, если ты откажешься от своих претензий. Это раздражает тебя, потому что не отвечает твоим представлениям о нем, как о жестоком, бесчестном узурпаторе; потому что тебе будет гораздо труднее ненавидеть его, когда ты признаешь, что в сущности он хороший человек. А между тем, из ненависти к нему ты черпаешь свои силы; жажда мести стала смыслом всей твоей жизни… Разве можно так, Сандро? Если ты не веришь в бессмертие души, подумай хоть о земном существовании. Ведь ты попусту тратишь свою жизнь, гоняясь за химерами. Разве ты терпишь лишения? Разве ты испытываешь стеснение в средства? Нет, у тебя всего вдоволь и ты можешь иметь все, что пожелаешь. Так чего, чего же тебе еще не хватает?

Граф остановился и устремил на сестру пронзительный взгляд.

– Чего мне еще не хватает, спрашиваешь? Власти! Вот что я хочу – никем и ничем не ограниченной власти! – произнес он в каком-то жутком исступлении. – И чтобы заполучить ее, я готов на все – даже целовать задницу Инморте…

– Инморте! – испуганно воскликнула Жоанна. – Сандро, милый, опомнись! Ведь иезуиты грешники, еретики, они продали свои души дьяволу.

– Так утверждает наш епископ, – невозмутимо заметил Александр. – Поверь, малышка, он преувеличивает. Впрочем, я тоже еретик и охотно продал бы свою душу дьяволу, да вот беда – лукавый явно не спешит ее покупать… И кстати, о грешниках. Что сказал бы монсеньор Франциско, узнай он о наших отношениях?

Жоанна тихо заплакала.

– Я каждый день молю Бога, чтобы он простил нас, – сквозь слезы произнесла она. – Грех наш велик, но Господь милостив… Да разве только мы грешники?! Может, Маргарита праведница? Или тот же Красавчик? Или Бланка?…

– Да-а, – вздохнул граф. – Нечего сказать, благочестивая компашка собралась. Что ни человек, то настоящее вместилище добродетели и кладезь целомудрия… Между прочим, ты напомнила мне еще об одной грешнице – о моей так называемой жене. Говорят, она обнаглела до крайности. Завела себе любовника, рисуется с ним на людях, точно с законным мужем…

– Сандро! – укоризненно отозвалась Жоанна. – Как ты можешь! Кому-кому, но не тебе упрекать ее в этом.

– Совершенно верно, дорогая. Меня огорчает не то, что она завела любовника, но кого она взяла себе в любовники! Нищего дворянчика, которому не хватает собственных средств даже на приличную одежду.

– Это правда, Бланка содержит его. Но не беспокойся, не из твоего кармана.

– Да знаю, знаю. Она скорее умрет, чем примет от меня хоть динар. – Граф горько усмехнулся. – И опять же, не об этом речь. Неужели ты не понимаешь, что ее выбор унижает меня в глазах двора? Это она так мстит мне – тонко, изощренно… Пойду-ка я потолкую с ней по душам.

– Прямо сейчас?

– Именно сейчас. Я хочу застать ее в постели с этим добрым молодцем, так она будет поуступчивее. Надеюсь, они еще не уснули. А ты, сестренка, ступай спать, поздно уже… – Будто в подтверждение его слов, глухо пробили часы на главной башне дворца. – Вот черт! Мне нужно идти к… Впрочем, пусть он подождет.

– Кто это – он? – встревожилась Жоанна.

– Будешь много знать, скоро состаришься, – ответил Александр и, ласково взглянув на сестру, добавил: – Не волнуйся, не Инморте.

Глава XXVIII
Свято место пусто не бывает, или о том, как граф воочию убедился, что если жена не спит со своим мужем, значит, она спит с любовником

Александр не ошибался, рассчитывая застать Бланку в объятиях Монтини; не ошибался он и в том, что час ночи она еще не спит. По обычаю кастильского двора Бланка ложилась в постель очень поздно и просыпала около десяти утра. В первые месяцы после переезда в Памплону, где не было такого милого обычая, она, расставшись с Маргаритой, возвращалась в свои покои и еще два-три часа скучала в обществе сонных фрейлин или же вызывала своего канцлера и обсуждала с ним текущие дела в Нарбоннском графстве.

Однако, начиная с июля, привычки Бланки несколько изменились. Хотя, как и прежде, она засыпала во втором часу, обычно еще до полуночи Монтини уводил ее в спальню. Этьен был очень милый парень и, несмотря на столь нежный возраст, имел богатый опыт в любви. С ним Бланка сделала для себя неожиданно приятное открытие, основательно поколебавшее внушенную ей с детства уверенность, что физическая близость есть не что иное, как естественный способ удовлетворения животной похоти, которой Господь покарал человечество за грехи их прародителей – Адама и Евы, сделав ее непременным и прискорбным спутником любви и брака.

От природы пылкая и страстная, Бланка была воспитана в худших традициях монашеского ордена Святой Кармелии, чьим сестрам кастильский король доверил после смерти жены опеку над обеими малолетними дочерьми. Как и всякий закоренелый святоша, дон Фернандо был искренне убежден, что строгое пуританство и ханжеская мораль пойдут лишь на пользу добродетели юных принцесс; так что ни о каком их воспитании как будущих женщин и речи быть не могло. Бланке с большим трудом давалось осознание своей женственности, гораздо труднее, чем ее младшей сестре, ибо она, в отличие от Норы, чересчур близко к сердцу принимала всю несусветную чушь о взаимоотношении полов, которую ей втолковывали монахини. Даже сам факт деления человечества на мужчин и женщин доставлял Бланке массу хлопот, вызывая чувство душевного дискомфорта.

Выйдя замуж, она еще не успела разобраться в своих ощущениях, как падкая на деньги горничная Жоанны Наваррской продала ей секрет своей госпожи. Потрясенная до глубины души Бланка утвердилась во мнении, что сестры-воспитательницы были совершенно правы, говоря о греховности всего плотского. Она нашла себе утешение в том, что теперь имеет веские основания не пускать мужа в свою постель, благо монахини, которые всячески замалчивали интимные стороны человеческих отношений, не особенно распространялись о некоторых обязанностях, налагаемых на женщину браком, и не внушили ей должного уважения к супружескому ложу. Последнее было большим счастьем для Бланки. Ведь мало того, что она возненавидела мужа; ей становилось тошно при одной только мысли о возможной близости с ним. Вдобавок Бланка прониклась отвращением и к собственному телу, «похотливому и греховному», и поначалу решила было очиститься целомудрием в замужестве, отнеся, таким образом, отказ жить с мужем, как полагается супругам, к числу своих добродетелей.

Однако с течением времени этот благочестивый замысел мало-помалу терял свою первоначальную привлекательность. Бланка уже не была девственницей, не была она также холодной и бесчувственной, и ее женское естество все настойчивее требовало своего. Бланку приводили в отчаяние ее «дикие желания», она вела ожесточенную и бескомпромиссную борьбу со своими «низменными страстями», но все ее благие усилия пропадали втуне – воспоминания о ночах, проведенных с мужем, никак не давали ей покоя. И что хуже всего, тогда она, вперемешку с омерзением, испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение!.. Все чаще и чаще внутренний голос вкрадчиво нашептывал ей, что как горький привкус во рту запивают глотком доброго вина, так и неприятный осадок тех ночей можно без следа растворить в других ночах, заглушить потоком новых воспоминаний, лишенных горечи предыдущих…

Но еще больше, чем для услады тела, Бланка нуждалась в мужчине для утешения души. Она невыразимо страдала от той тяжелейшей формы одиночества, скрасить которое не в состоянии никакая, даже самая тесная дружба – но только любовь. И бессознательно она уже была готова к тому, чтобы влюбиться в первого приглянувшегося ей молодого человека привлекательной наружности, неглупого, с хорошими манерами и приятного в общении. К счастью, таковым оказался Монтини – хоть и распущенный, но весьма порядочный парень.

Совершив прелюбодеяние, Бланка первым делом внесла определенные коррективы в перечень всех смертных грехов. Если главным оружием Норы в борьбе со своим ханжеством были легкомыслие и полная неспособность к самоанализу, то Бланка противопоставляла ему свой изощренный ум. С поистине иезуитской изворотливостью она убедила себя, что супружеская измена не заслуживает сурового осуждения, если изменяешь с любимым человеком и мужу, недостойному верности.

Впрочем, до окончательного раскрепощения Бланке было еще далеко. Как и прежде, она шокировала подруг своими нелепыми, абсурдными, карикатурными представлениями о приличии, приходя в смущение от самых невинных женских разговоров, в которых ни одна нормально воспитанная девушка не нашла бы ничего постыдного. В постели с Этьеном Бланка чувствовала себя скованно и неловко, принимая в штыки каждую новую его ласку. Ее неотступно преследовал страх перед разного рода извращениями – этими коварными ловушками, которые в изобилии расставил на тернистом пути любви враг рода человеческого. Как-то раз она в пылу страсти она укусила Монтини, да так сильно, что тот взвыл от боли, а на плече у него впоследствии появился внушительный синяк. Потрясенная своим поступком, Бланка немедленно прогнала Этьена прочь, сгоряча обвинив его в том, что якобы он умышленно довел ее до такого состояния, и затем целую неделю не подпускала его к себе.

В конце концов она сменила гнев на милость, однако за время опалы Монтини сделал для себя ошеломляющее открытие. Он вдруг понял, что любит ее всем сердцем, любит как женщину, а не как принцессу, и оттого очень испугался. Пока еще не поздно, Этьен пытался бежать из Памплоны, но Бланка вовремя спохватилась и отрядила в погоню за ним дюжину королевских гвардейцев, которые быстро изловили беглеца и вернули его назад во дворец. Увидев горькие слезы возлюбленной, Этьен мигом позабыл обо всех своих страхах и сомнениях, бросился ей в ноги, моля о прощении, и, конечно же, был прощен. С тех пор он старался не думать о будущем и жил только текущим днем…

Когда граф Бискайский без предупреждения ворвался в спальню жены, утомленные любовники едва лишь погрузились в легкую дрему. Бланка вскрикнула от неожиданности и подхватилась с подушки. В лицо ей бросилась краска негодования.

– Вы?! – гневно произнесла она. – Вы осмелились нарушить мой запрет?!

Александр остановился возле кровати, держа в руке зажженную свечу. За дверью слышалось встревоженное кудахтанье сонной горничной.

– Погодите, сударыня, не кипятитесь. Я пришел совсем не для того, чтобы проситься к вам в постель. Тем более что место в ней, похоже, занято всерьез и надолго.

– Ах, какое великодушие, граф! Какой широкий жест! Я, право, польщена… Гм… Так чему же я обязана честью вашего визита?

Граф вставил свечу в пустой подсвечник на туалетном столике, пододвинул ближе к кровати низенький табурет и осторожно опустился на него.

– Чему, спрашиваете? Скорее, кому. – И он вперился взглядом в оробевшего Монтини.

– Даже так! – Вдруг Бланка сообразила, что она совершенно голая, и торопливо натянула на плечи одеяло. Этьену и вовсе захотелось укрыться с головой. – Ну и ну! Это уже интересно.

– Очень интересно, сударыня. Даже интригующе: принцесса Кастилии, старшая дочь короля, в постели с нищим попрошайкой. Да-а, порой жизнь подносит нам презабавнейшие курьезы…

– Если вы намерены и дальше разговаривать в таком тоне, – предупредила Бланка, бледнея от гнева, – можете не утруждать себя. Лучше уж сразу убирайтесь к чертовой матери.

– Ай, ай, ай! – удрученно покачал головой граф. – Как быстро вы учитесь у Маргариты всем ее порокам – и разврату, и сквернословию! Куда и девалась ваша застенчивость, изысканность в речах… – Он умолк, так как Бланка уже готова была взорваться. – Впрочем, ладно. Прошу прощения за грубость и предлагаю в дальнейшем обходиться без взаимных упреков и оскорблений. Скажем так: лежащий подле вас молодой господин, несмотря на свои бесспорные достоинства, все же недостаточно знатен и богат… мм… для такой высокой должности, как любовник принцессы.

Монтини не знал, где ему деться от стыда и унижения. В словах графа он почувствовал кислый привкус правды – тот самый привкус, который уже давно набил ему оскомину.

– Это не ваше дело, сударь! – зло ответила Бланка. – Вас это не должно касаться.

– Однако касается. Так касается, что даже кусается. Ведь вы, сударыня, хотите того или нет, в глазах всего мира являетесь моей женой. Мне не безразлично, с кем вы делите постель, так как об этом судачат все, кому не лень. И, добавлю, исподтишка насмехаются надо мной. Вы выставляете меня на всеобщее посмешище.

– Скажите еще спасибо, что не на позорище. А я могу это сделать, вы знаете.

Александр тяжело вздохнул:

– Да уж, знаю. Крепко вы держите меня в узде, нечего сказать… Итак, сударыня, после этой словесной разминки, перейдем к делу.

– К какому еще делу? У меня, к счастью, нет с вами никаких общих дел.

– Речь идет об одном милом молодом человеке, который…

– Об этом милом молодом человеке я как-нибудь сама позабочусь, – оборвала его Бланка. – Не смейте вмешиваться в мою личную жизнь, господин граф. Вы потеряли на это право.

– Но я хочу предложить вам полюбовную сделку, – настаивал Александр. – Надеюсь, она удовлетворит нас обоих… всех троих.

Однако Бланка была непреклонна:

– Ничего у вас не выйдет, милостивый государь. Я не собираюсь ронять свое достоинство, заключая с вами какую бы то ни было сделку. Довольно с меня и нашего брака – самого прискорбного события всей моей жизни… Коломба! – громко позвала она.

Тотчас дверь отворилась, и в спальню прошмыгнула молоденькая смуглолицая горничная.

– Что вам угодно, моя госпожа?

– Граф покидает нас. Проводи его к выходу, чтобы он случайно не заблудился.

– Но, сударыня… – начал было Александр.

– Аудиенция закончена, милостивый государь, – кротко произнесла Бланка. – Еще одно слово, и я велю страже вышвырнуть вас вон. Уразумели?

Граф все уразумел. Ему был хорошо знаком этот тон – ровный, сдержанный, чуть ли не ласковый. Таким вот тоном покойный дон Фернандо в былые времена объявлял смертные приговоры провинившимся дворянам и чиновникам. Таким же тоном в тот памятный февральский день Бланка запретила ему под страхом разоблачения переступать порог ее покоев. В состоянии крайнего раздражения она производила еще более жуткое впечатление, чем даже ее отец, ибо произносила свои угрозы не только ласково, но и нараспев. Александр вновь вздохнул, поднялся с табурета и молча направился к двери.

– Ага! – в последний момент вспомнил он, вернулся к столику, вынул из подсвечника свою свечу, пояснив с мрачной улыбкой: – Чего доброго, еще швырнете мне в спину, – и лишь затем вышел.

– Интересно, о какой это сделке он говорил? – первым отозвался Монтини, когда горничная затворила за собой дверь. – Что он хотел предложить?

– Наверняка собирался дать тебе денег, – сказала Бланка, положив голову ему на грудь. – Полагаю, тысяч десять, не меньше.

– Но зачем? Чтобы откупиться от меня? Бланка, родная, неужели ты подумала, что я соглашусь? Да ни за что! Ты мне дороже всех сокровищ мира.

– Знаю, милый. Но он не это имел в виду. По-видимому, он хотел, чтобы ты прикупил себе земель и стал зажиточным сеньором. Чтобы он, видишь ли, не стыдился тебя, как моего любовника.

– О!..

– Какая низость! – гневно продолжала Бланка. – Предлагать свои грязные деньги! Ну, нет! Пусть лучше я опустошу нарбоннскую казну, но сама, без его помощи, соберу нужную тебе сумму.

– Дорогая! – с горечью произнес Этьен. – Опять за свое? Пожалуйста, не надо. Мне и так досадно, что я вынужден брать у тебя на расходы, а ты… Да пойми же, наконец, как это унизительно – быть на содержании у любовницы. Ты, конечно, прости за откровенность, но факт остается фактом: моей дружбы ищут лишь всякие лизоблюды, а те, с кем бы я сам хотел дружить, относятся ко мне свысока. Еще бы – выскочка, содержанец. Вот если бы я смог как-то отличиться, завоевать себе положение…

Тут Бланка вскочила и села в постели. Глаза ее радостно засияли.

– Ах, совсем забыла! Кажется, я нашла тебе достойную службу.

– Правда? – оживился Этьен. – Надеюсь, военную?

– Разумеется. И ни где-нибудь, а в королевской гвардии. Несколько дней назад подал в отставку один из лейтенантов. Маргарита пообещала выхлопотать его патент для тебя – отец ей не откажет. Так что ты уже, считай, лейтенант гвардии.

– Лейтенант?! – изумленно воскликнул Монтини. – Да это же курам на смех. Я – лейтенант! Ни единого дня на службе, а уже лейтенант!

– Эка беда! Пусть и курам на смех, зато при дворе ты будешь важной персоной.

– И опять же, выскочкой.

– Ошибаешься, милый. Патент-то вручу тебе не я, а король – причем по просьбе Маргариты. Ты понимаешь, что это значит?

– Ну, и что?

– Вот глупенький! Всем известно, что Маргарита не раздает милости направо и налево, она благоволит лишь к тем, кого уважает. Когда при дворе узнают, что ты назначен лейтенантом по ее личной просьбе, то сразу поймут, что она не просто терпит тебя из-за Матильды и ради нашей с ней дружбы, как утверждают злые языки; ведь никакая дружба не заставит ее сделать услугу несимпатичному ей человеку. Этим Маргарита покажет, что ты у нее в фаворе, что она уважает тебя. А раз так, то и отношение двора к тебе изменится. Я здесь чужая, – в голосе Бланки явственно проступила грусть. – Для сторонников короля я прежде всего жена графа Бискайского, для сторонников графа важно то, что я с ним не в ладах, и моя благосклонность ни тем, ни другим не указ. А Маргариту обожают все – и друзья, и враги; ее любимцы здесь в почете хотя бы потому, что они ее любимцы…

– Постой-ка! – вдруг всполошился Монтини. – Ведь я даже не рыцарь. Какой из меня лейтенант?

Бланка улыбнулась:

– Будь покоен, за этим дело не станет. Хоть завтра я могу посвятить тебя в рыцари. Не забывай, что я полновластная графиня Нарбонна, пэр Галлии.

– Это шутка? – спросил Этьен.

– Конечно, шутка. Я же не хочу, чтобы придворные насмешники измывались над тобой: дескать, заслужил рыцарские шпоры в постели. А если без шуток, то я попрошу кузена Аквитанского. Мы с ним добрые друзья, и он не откажет мне в этой услуге.

Монтини посмотрел ей в глаза.

– А знаешь, дорогая, такой очаровательной женщине, как ты, опасно обращаться к Красавчику за услугой. Глядишь, он потребует благодарности – на свой манер.

И они весело рассмеялись.

Глава XXIX
Поруганная

После ухода Габриеля Матильда долго лежала на кровати, тупо уставившись невидящим взглядом в потолок. Ее охватило какое-то жуткое оцепенение. Ей отчаянно хотелось заплакать, но, несмотря на все старания, глаза ее оставались сухими. Тугой комок подступил к ее горлу и застрял там намертво, не желая ни возвращаться обратно, ни вырываться наружу.

Прошло довольно много времени, прежде чем Матильде удалось стряхнуть оцепенение. Она села в постели и медленно, будто в трансе, принялась сбрасывать с себя измятую, местами разорванную одежду. Раздевшись донага, Матильда тщательно вытерла кровь – и лишь тогда комок в ее горле, наконец, подался, слезы хлынули из ее глаз, и она безудержно зарыдала, горько оплакивая свою поруганную невинность, свои разрушенные иллюзии, свои безжалостно растоптанные мечты…

Когда начал заниматься рассвет, Матильда, выплакав все слезы и немного успокоившись, встала с постели, надела на себя чистую нижнюю рубаху и длинный пеньюар, вступила босыми ногами в тапочки и торопливо покинула комнату. Она больше не могла оставаться там, где над ней так жестоко наглумились, ей было страшно наедине со своими мыслями, и она решила пойти к Маргарите. Матильда знала, что накануне принцесса рассорилась с Рикардом Иверо, поэтому надеялась застать ее в спальне одну или, в худшем случае, с Констанцей де ла Пенья. В последние два года Маргарита плохо засыпала сама и обычно, когда у нее не было мужчин, брала к себе в постель дежурную фрейлину.

Когда Матильда вошла в спальню, Маргарита лежала ничком на кровати. Принцесса была сама, но ее нагота, скомканное постельное белье и разбросанные подушки свидетельствовали о том, что она весьма бурно провела первую половину ночи.

– Решил вернуться, милый? – нежно промурлыкала Маргарита, услышав тихий скрип двери.

– Это я, сударыня, – дрожащим голосом отозвалась Матильда.

– Ты? – Принцесса перевернулась набок и озадаченно взглянула на нее. – Почему ты не спишь? У тебя такой измученный вид… Что случилось?

– Н-ничего, сударыня. Просто… Просто я хочу побыть с вами.

Маргарита вздохнула:

– Боюсь, не к добру это. Слишком уж часто ты набиваешься ко мне – смотри, как бы это не вошло в привычку. Изредка побаловаться можно, но… Ладно, замнем. Честно говоря, я даже рада, что ты пришла. Иначе довелось бы будить Констанцу, а мне сейчас не шибко хочется видеть ее кислую мордашку. К тому же она пристает ко мне еще настырнее, чем ты. Тоже мне, порядочная!.. Ну, ложись, не стой, как вкопанная. Только сперва подай мне рубашку, она должна валяться где-то там, возле тебя.

Матильда подобрала с пола сей кокетливый наряд, скромно именуемый ночной рубашкой, и отдала его своей госпоже. Маргарита облеклась в полупрозрачную дымку, делавшую ее еще более соблазнительной, нежели в голом виде, а Матильда тем временем сбросила с ног тапочки, сняла с себя пеньюар и забралась на кровать. Обхватив Маргариту за талию, она крепко прижалась к ней.

– Ну вот! – с грустью произнесла принцесса. – Что я говорила! Пожалуй, тебе пора замуж.

– Нет, – прошептала Матильда, зарываясь лицом на ее груди. – Не надо… Не хочу…

– А что же ты хочешь? Остаться старой девой?

– Не знаю, сударыня, я ничего не хочу. Я… я хочу в монастырь!..

– Ага! – выдохнула Маргарита с явным облегчением. – Понятненько! – Она взяла Матильду за подбородок и подняла к себе ее лицо. – Если речь зашла о монастыре, значит ты влюбилась.

Матильда потупила глаза.

– Так я угадала? – не унималась Маргарита. – И кто он, этот счастливец?… Ну-ка, ну-ка! Ведь это Красавчик-Филипп, верно?

Матильда утвердительно кивнула и вдруг разразилась громкими рыданиями.

– Да что ж это в самом деле? – растерялась принцесса. – Прекрати реветь, успокойся. Объясни, что стряслось?

– Он… Он… – начала было Матильда, но слезы помешали ей говорить.

– Неужели он обидел тебя?!

– Нет, не… не он… Это… это его… господин де… де Шеверни.

– Де Шеверни? Тот приятный молодой человек, с которым ты проболтала весь вечер?

– Д-да… Он… он оскорбил… оскорбил меня.

– Боже правый! – вскричала Маргарита. – Он изнасиловал тебя?!

В ответ девушка кивнула и разрыдалась пуще прежнего.

Принцесса села, опершись спиной на подушки, подтянула ноги и положила голову Матильды себе на колени.

– Поплачь, девочка, поплачь, милая, – нежно приговаривала она, гладя ее по спине и волосам. – Плачь, сколько можешь, тогда станет не так больно… Ах, он негодяй! Мерзкий насильник! Да я ему… Я покажу ему, подлецу такому. Ой, и покажу – чтоб другим неповадно было. Он у меня попляшет, помяни мое слово. Так получит, что после этого ад ему раем покажется… Нет, это уму непостижимо! С виду такой вежливый, такой застенчивый молодой человек – и на тебе! – Маргарита тяжело вздохнула. – Как плохо я знаю мужчин!..

Чуть погодя она принялась выспрашивать у Матильды подробности происшедшего; девушка отвечала ей, сдабривая каждую фразу обильным потоком слез, так что к концу повествования она наплакалась всласть и приутихла. Выслушав ее, принцесса вновь легла и привлекла Матильду к себе.

– Бедняжка ты моя глупенькая! Разве ты не понимаешь, что сама напросилась!

– О да, сударыня, прекрасно понимаю. Эта справедливая кара Божья за мои грехи, за мою развратность.

– За что, за что?! – изумилась Маргарита. – Какие еще грехи? Какая развратность? Да ты в своем уме, детка?!

– Это правда, сударыня. Я уже согрешила в мыслях, я поддалась соблазнам Искусителя. Я развратна своими помыслами.

– Бред собачий! Попридержи эту религиозную чушь для падре Эстебана, а мне мозги не пудри. Речь сейчас о другом. Вы с господином де Шеверни оба хороши; я даже затрудняюсь сказать, кто из вас больше виноват. Парень влюбился в тебя до умопомрачения, совсем потерял голову, а ты еще провоцировала его. Ну разве можно так обращаться с человеком, у которого крыша поехала? Вместо того чтобы посочувствовать ему, проявить жалость, сострадание, ты откровенно издевалась над ним, и, подозреваю, еще почище, чем рассказала мне. Если ты в чем-то и согрешила, так это нарушила заповедь Господню не искушать. Филипп, кстати, тоже издевался надо мной, но с определенным умыслом – чтобы я сама бросилась ему на шею. У него и в мыслях не было довести меня до белого каления, а затем попросту отшить… Черт возьми! Да попытайся он отколоть нечто подобное, я бы живо позвала стражу, велела привязать его к кровати и… – Маргарита прокашлялась. – Гм, ладно. Вернемся к нашим баранам… Н-да, и в самом деле к баранам, вернее, к барашкам – к двум глупым барашкам. Я, право, ума не приложу, что мне с вами делать – с тобой и господином де Шеверни. Во время приема, надо сказать, он произвел на меня очень приятное впечатление…

– Он негодяй, – сонно промямлила Матильда. – Я ненавижу его… И Красавчика ненавижу – он обманщик и подлец… Все мужчины подлецы… лжецы… Я их всех ненавижу…

– Ну-ну! – посуровела Маргарита. – Ты это брось! Без мужчин жизнь была бы скучна. Кого тогда прикажешь любить? Одних девчонок? Нет уж, уволь… Ах, душенька, ну и наделала ты мне хлопот со своим сумасшедшим поклонником! Как же теперь поступить с ним? Примерно наказать его, что ли? Можно, конечно, это напрочь выбьет дурь из его глупой башки – но ведь больно ударит и по тебе. Поди тогда найди тебе приличного мужа. Как там ни крути, а ты у нас, почитай, из самых низов. Лично я вижу только один выход из ситуации – но, боюсь, моя идея тебе не понравится. Ты ведь догадываешься, к чему я веду, Матильда?

Девушка не ответила. Измученная переживаниями, она наконец успокоилась и забылась в глубоком сне, тихо посапывая маленьким носиком. Она была так восхитительно красива, что Маргарита не удержалась и поцеловала ее.

– Спи, моя детка, спи, дорогая. И пусть сон принесет тебе облегчение…

Принцесса закрыла глаза, мысленно возвращаясь в объятия Филиппа. Тотчас кровать под ней будто провалилась, какое-то неведомое течение подхватило ее и быстро понесло сквозь густеющий туман дремоты в самую пучину сладких грез.