Текст книги "Великая битва у Малого пруда"

Автор книги: Октав Панку-Яшь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Октав Панку-Яш
Великая битва у Малого пруда

Глава первая. Современный Архимед

В приоткрытой двери показалась коричневая лоснящаяся морда с остроконечными ушами, похожими на морские сигнальные флажки. Всем своим видом – насторожённым взглядом, принюхивающейся мордой и замершим наподобие вопросительного знака хвостом – собака как бы говорила: «Определённо тут творится что-то неладное!» Она обошла вокруг стола, который был посреди комнаты, и, подойдя к кровати, постояла, потом села на задние лапы и, глухо рыча, стала тащить зубами одеяло.

Мальчик приподнял с подушки взъерошенную голову, поморгал спросонок и, увидев забавную собачью мину, встрепенулся:

– У меня каникулы, старина Топ. Дал бы мне ещё капельку поспать, негодник!

Уловив в его голосе укор. Топ опустил морду, закрыл глаза и покорно полез под кровать. Здесь он обычно отбывал наказание. Всякий раз, когда его стыдили или наказывали за какую-нибудь проделку, Топ прятался под кровать Санду. Положив морду на ковёр, полузакрыв глаза, он не двигался с места, пока его не позовут. Однажды – никто уж и не помнит, по какому поводу, – Топа поругали, и он, по обыкновению, залез под кровать. Все ушли из дому и забыли про него. Вечером вся семья всполошилась: «Где Топ? Пропал Топ!» Только на другое утро его обнаружили там, где он и лежал не шелохнувшись, то есть под кроватью. Огорчение и тревога сменились радостью, а Топу досталась целая миска костей, о которых он, верно, вспоминает и поныне.

Но на сей раз его не преминули позвать:

– Выходи, Топ! Я не сержусь. Если я и назвал тебя негодником, так ведь это по-дружески.

Мальчик улыбался, по его слова были недалеки от истины. Старина Топ был ровесником своего хозяина. Оба родились в мае, тринадцать лет назад, и, можно сказать, вместе выросли…

Протерев кулаками глаза и привстав, мальчик услышал из соседней комнаты шаги: лёгкие, быстрые, едва уловимые – мамины; редкие, тяжёлые, уверенные – папины. Родители собирались уходить.

Мать распахнула дверь:

– Доброе утро, Санду! Проснулся?

Золотые лучи, разрисовали стены в весёлые, приветливые, тёплые тона. Ветер всколыхнул белую занавеску и надул её, как корабельный парус.

– Доброе утро, мама! Какой хороший день сегодня!

Гудок фабрики «Виктория» звучал протяжно, на одной ноте, но вовсе не заунывно, а задорным, весёлым зовом. Родители ушли.

Санду посидел на кровати, обхватив руками колени и глядя, как за окном покачивается тонкая ветка акации, где расположился на привал воробей, похожий на горстку пепла. Потом Санду поискал глазами Топа. Пёс всё ещё продолжал «отбывать наказание».

– Ну, выходи же. Топ! Хоть теперь и каникулы, у меня всё равно дела. Спасибо, что разбудил!

Действительно, хотя и было всего семь часов утра, скоро за Санду должен был зайти Петрикэ. В восемь часов в лагере на школьном дворе подъём флага. Недоставало, чтобы Петрикэ застал его в кровати! Сам-то Петрикэ вставал с петухами, вернее с утками, – у них дома, в хлевушке, были две шумливые белые утки. Осенью, зимой и весной Петрикэ первым открывал школьную калитку. Он как-то хвастался, будто однажды пришёл в такую рань, что даже тётя Тася, школьная сторожиха, ещё не поднималась. Теперь, правда, лето, каникулы. Незачем Петрикэ так рано вставать. Но он вычитал в журнале, что один известный мастер спорта каждый день встаёт в пять часов. Решив как можно скорее стать чемпионом, Петрикэ не мог не последовать его примеру. Вскочив с постели, он принимался насвистывать свою всегдашнюю песенку, однако знал, что не успеет дойти до припева, как мать скажет: «Опять свистишь? Хочешь малышку разбудить?»

Санду считал Петрикэ своим близким, верным другом, самым близким и самым верным. Два года назад в один из долгих зимних вечеров, когда от мороза трескались стёкла, оба они сидели у Санду в комнате, возле печки, впотьмах, освещённые только красными отблесками пламени. И вот тогда они дали такую клятву: «Дружить до гроба! А изменника пусть в дугу согнёт, в колесо свернёт!..»

Начиная с третьего класса они сидели за одной партой. Случалось, они занимались по одному учебнику. А прошлой зимой, когда Санду потерял варежки, они обходились одной парой на двоих – Петрикэ поделился своими, – так что Санду привык носить портфель в правой руке, а Петрикэ – в левой…

Эта неразлучная дружба, как говорили в классе, оказалась прочной, несмотря на то что характеры у приятелей были разные; не сказывались на ней и частые жаркие споры, когда каждый стоял на своём, атакуя противника. В таких случаях Санду говорил хладнокровно, не повышая голоса, но и ни в чём не уступая, а Петрикэ горячился, говорил громко и расхаживал взад-вперёд, как лев в клетке. Иной раз дискуссия заходила так далеко, что Петрикэ заявлял: «С вами, агрессор, я больше не желаю спорить!» А следует знать, что в речах Петрикэ слово «агрессор» употреблялось редко и со всей резкостью, ибо означало они не более и не менее как следующее: «Кончено, в моём сердце нет места для тебя!» Правда, не было ещё случая, чтобы Петрикэ прибегнул к такому выражению, как «заатлантический агрессор», самому резкому для него, и, уж конечно, при всех обстоятельствах, никогда бы не позволил себе адресовать его Санду, иначе – конец дружбе…

Само собой разумеется, что теперь, перед приходом Петрикэ, Санду имел все основания поторапливаться, не то не миновать презрительного замечания: «Нежишься? Спишь среди бела дня?» И всё настроение будет испорчено.

Санду быстро умылся, оделся. В кухне на плите мать оставила ему молоко в кастрюле. Проворный Санду неплохо справлялся с хозяйственными делами. Иногда он даже не прочь был похозяйничать, но чаще делал это в силу необходимости, потому что мать уходила на работу рано, а голод, как известно, лучший повар.

Санду сел за стол, налил в чашку молока. С улицы послышался шум мотора. Где-то поблизости остановилась машина и несколько раз прогудела. Это был один из автобусов фабрики «Виктория» – новая, сверкающая стёклами зелёная машина с большой надписью на кузове: «Детский».

– Машина барину подана! – услышал Санду женский голос.

«Барин» – четырехлетний белоголовый мальчуган, неизменно вопрошавший: «Что это? А как это? Почему?» – был младшим сыном соседа, рабочего фабрики «Виктория». Каждое утро зелёный автобус заезжал за ним и за его сверстниками – детьми рабочих этой фабрики, и отвозил их в детский сад.

Санду улыбнулся, услышав такое прозвище, а гудок зелёного автобуса опять навёл его на мысль, часто овладевавшую им, когда он оставался дома один. Чего бы не дал Санду в такие минуты, только бы возле него был кто-нибудь: брат или сестра! За одним столом делали бы уроки, то попросишь резинку, то покажешь сочинение, спросишь, где поставить двоеточие, а где – точку с запятой, посоветуешься, как раскрасить плоскогорье. Хорошо бы иметь сестрёнку-первоклассницу или даже ещё меньше, вот такую, как соседский мальчуган. Жили бы в одной комнате; зимой, если она раскроется ночью во сне и озябнет, Санду встанет и хорошенько укроет её… За столом уступал бы ей самые большие пирожки, а если она при этом закапает платье повидлом, он строго скажет ей: «Надо быть поаккуратнее… Расстели на коленях салфетку… Суп ты сумела съесть не запачкавшись, а пирожок – нет?..»

Потому-то, завидев какого-нибудь малыша на улице, в парке, в школе, Санду тут же подходил к нему. Иногда он в перемену навещал «первоклашек» и расспрашивал их: «Ну, как дела? Живы-здоровы? А как отметки?» В канун Нового года он помогал им украшать ёлку, а когда во время экскурсии поймал в лесу ежа, то подарил его всё тем же «первоклашкам», хотя одноклассники Санду надеялись увидеть ежа в «живом уголке» шестого класса.

Зелёный автобус отправился дальше, и шум мотора затих вдали. Санду выдвинул ящик стола, достал хлеб, завёрнутый в льняную салфетку. Не успел он отрезать ломоть, как хлопнула кухонная дверь, половник с грохотом полетел с полки, и в кухню ураганом ворвался Петрикэ.

– Привет, Санду! Как, ты ещё не поел? Я выпил целый литр молока! – Он плутовато подмигнул и добавил: – У малышки болит животик, и мать поит её сегодня одним чаем. Подвезло мне!

Петрикэ подсел к столу и отщипнул кусочек поджаристой корки. На нём была просторная голубая рубашка без воротника, немного выгоревшая, на шее пионерский галстук. Петрикэ подпоясывался широким солдатским ремнём, но рубашка, по обыкновению, непокорно выбивалась из белых парусиновых штанов. Остриженная под первый номер голова его походила на мяч, а маленький вздёрнутый нос выделялся, как пуговка. Если Петрикэ смеялся, то смеялось всё его лицо – рот, зелёные глаза, веснушки на носу и даже уши. Веснушек у него была уйма! Он был чуть пониже Санду, но шире в плечах и поздоровее. Санду был худенький, его удлинённое лицо и зимой хранило следы загара, тёмные волосы всегда были тщательно причёсаны, только одна прядка спадала на широкий лоб, чёрные глаза смотрели пытливо.

Пока Санду мыл над раковиной чашку и кастрюлю, Петрикэ нетерпеливо прохаживался по кухне. Доходя до стола, он всякий раз останавливался и щипал свежую хлебную корку. Петрикэ хотя и одобрял собранность Санду, но всё же частенько говорил ему: «Тебе бы, Санду, девчонкой родиться!» И теперь, лукаво подмигнув, Петрикэ съязвил по его адресу:

– Какой ужас! На дне чашки осталась капля молока!..

Продолжая ополаскивать чашку, Санду спокойно отозвался:

– Если станешь пить, вряд ли тебе будет приятно, что от чашки пахнет молоком…

– Эх, Санду, Санду! Только год прошёл – всего один год! – а в тебе уже ничего моряцкого не осталось. В открытом море моряк и целую бочку воды выпьет, чем бы от неё ни пахло: молоком, керосином или чернилами…

– В море другое дело, – возразил Санду. – А сейчас мы пока что на кухне! – Помолчав, он мечтательно добавил: – Кто знает, будет ли ещё так, как тогда!

– То есть как это «кто знает»? – возмутился Петрикэ. – Ты-то лучше всех знаешь. Стоит только тебе издать приказ, и всё будет как тогда…

«Тогда»… Это обычное слово для многих шестиклассников новой школы в районе фабрики «Виктория» имело огромный, глубокий смысл; незримые нити нескончаемых воспоминаний как бы сплетались вокруг него. Для ребят это значило: минувшее лето, проведённое в излюбленном уголке – в порту Малый пруд.

Порт Малый пруд…

О нём не слыхал ни один моряк на свете. Это название не вызовет у моряка никаких воспоминаний, и, зажигая трубку, он не начнёт свой рассказ так: «Стоим это мы на рейде в порту Малый пруд, и вот…» Или, скажем, так: «Когда мы находились в водах Малого пруда, разыгрался страшный шторм…»

Нет! На такие небылицы больше горазды охотники, чем моряки. А кто же не знает, что моряки предпочитают сравнивать себя с охотниками только по части отваги, присутствия духа и мужества? Нечего и говорить, что любой моряк, пусть даже судовой повар, вспылил бы, услышав, будто он так же правдив, как иные охотники…

Но разве для нас хороши и приятны только такие места, которые пользуются известностью? Конечно, нет! Порт Малый пруд не нанесён ни на одну, даже самую подробную морскую карту. А между тем он был так дорог ребятам, они так привыкли к нему, с ним было связано столько всяческих замыслов!

Расположенный на окраине города, Малый пруд ничем не отличался от обычных прудов. Вернее, это было болото. Неизвестно почему, все называли его прудом. Может быть, потому, что этак вроде звучит красивее. Он был не очень большой, иначе, несомненно, назывался бы Большим прудом. Землеустроитель, взглянув на него, пожалуй, сказал бы: «Гектара полтора будет». Но землеустроителям нечего делать в этих местах, и к тому же вряд ли кто-нибудь стал бы спрашивать их мнение… Плакучие ивы, точно сказочные русалки с распущенными волосами, окаймляли пруд подобно зелёному поясу на пёстром платье с синими и серебристыми, жёлтыми и зелёными узорами. Тонкие тростинки вздрагивали при малейшем дуновении ветра, издавая лёгкий, мелодичный шелест, и словно кивали высоким стеблям цикуты или отвечали на поклоны сонливых жёлтых кубышек. На том берегу, который был шире и простирался, как пляж, находился порт Малый пруд. Здесь ловкие, неутомимые руки ребят приспособили старый склад под «адмиралтейство», оборудовали на верхушке клёна наблюдательный пункт, а из двух потемневших от времени ящиков соорудили будки сторожевых постов.

Как видите, порт Малый пруд не во всём походил на те порты, обозначенные на международных морских картах и памятные старым морским волкам, при одном упоминании о которых всякий молодой морячок может воскликнуть: «Эх, побывать бы там разок, тогда и помирать не жалко!..»

Неизвестно, кому первому пришла мысль о создании порта. В прошлом году, в начале летних каникул, члены кружка натуралистов, закончившие пятый класс, собрались в школе помочь своему руководителю привести в порядок кабинет. Работали они дружно и управились быстро. А потом пошли играть в футбол на школьном дворе. Было жарко, душно. От немилосердных ударов тряпичный мяч пришёл в полную негодность. Игра прекратилась.

– Вот скучища! – досадливо сказал вратарь. – Если это каникулы, так я – по крайней мере Наполеон.

– Пошли на пруд купаться! – предложил один из нападающих.

– Фу! – поморщился правый защитник. – Пруд грязный! Там полно «лягушиного шёлку».

– Давайте расчистим его! – сказал центр нападения.

– Согласен! – поддержал вратарь. – Всё равно скучаем.

– Правильно! – подхватили другие, в том числе и капитан команды.

И вся команда вместе с запасными игроками и болельщиками отправилась к пруду. Тут, пока извлекали тину, кто-то и предложил:

– А что вы скажете, если мы проведём здесь каникулы? Устроили бы порт… Стали бы моряками…

– Вот это идея! Построим кораблики!

– Шлюпки и подводные лодки!

– А на этом складе можно оборудовать адмиралтейство.

– Да, но у нас нет адмирала.

– Ну и что же? Выберем!

– Заведём вахтенный журнал!

– Устроим морской бой!

– Вот здорово!

– Ура!

Так зародился порт Малый пруд. Правда, на этот счёт существуют различные версии. Одни говорят, что идея принадлежала Петрикэ Бунеску: «Его отец машинист-пятисотенник, а в армии он служил во флоте. Значит, в жилах Петрикэ течёт моряцкая кровь». Другие говорят, что эта мысль пришла Дину Попеску: «Дину – поэт. Он с выдумкой». А есть и такие, которые хоть и не говорят ничего, но готовы руку дать на отсечение, что идея эта зародилась в голове у Санду Дану…

Но каникулы продолжаются не вечно. Осенью прошлого года моряки с Малого пруда отсалютовали на прощанье своему любимому порту и вернулись к занятиям. За сочинениями, задачами, географическими картами Малый пруд отдалился, как отдаляется любой порт, когда смотришь на него с палубы корабля, уходящего с рейда всё быстрее и быстрее, и его обступают лишь небо да вода…

Но и учебный год не вечен. Вместе с экзаменами, предвестниками каникул. Малый пруд снова стал завладевать мыслями ребят…

При школе этим летом основали пионерский лагерь, и натуралисты шестого класса обязались собрать за это время гербарий. Вот ведь как осложнилось дело. И потому-то Санду не сразу ответил Петрикэ.

Он повесил чашку на гвоздик в кухонный шкаф и, не оборачиваясь, сказал:

– Петрикэ, я хочу спросить у тебя одну вещь… Ты забыл о нашем обещании?

Петрикэ удивлённо вскинул глаза:

– О каком?

– Вспомни-ка!

Петрикэ махнул рукой, как бы говоря: «Вот нудный-то!»

– Заладил: «Вспомни, вспомни!» Что мы, на уроке? На экзамене? Вот тоже ещё!

– Хорошо, – спокойно сказал Санду, не обращая внимания на возмущение друга. – Я тебе напомню; вижу, что ты забыл. Мы теперь в школьном лагере, и натуралисты взяли на себя обязательство собрать гербарии. Понятно? Это тебе не пустой звук, а обязательство…

– Что ты мне тычешь в нос этим обязательством? Разве Мичурин собирал гербарий? Видел я и фильм, и книгу читал, – нигде ни о каком гербарии не говорится.

– Тоже умник нашёлся! – вскинулся Санду. – Когда Мичурин был в нашем возрасте, он тоже собирал гербарий…

– Ерунда! В фильме он показан уже с бородой…

– А что же, по-твоему, в фильме надо всё-всё показать? Я, например, предполагаю, что до фильма он собирал гербарий.

Петрикэ сокрушённо покачал головой:

– Ты всегда так! Всякую всячину можешь предположить, одного только не предполагаешь…

– Чего? – нахмурился Санду.

– Что мы ждём не дождёмся, пока ты… адмирал… отдашь приказ. И я не против гербария. Но разве возле Малого пруда не найдётся растений?

– Там только водная растительность, – ответил Санду, довольный тем, что выразился, как настоящий натуралист.

– Очень хорошо! Соберём гербарий из водных растений. Это ведь тоже растения!

– Не годится! Ты говоришь только так… Мы же обещали составить большой, полный гербарий, так ведь?

Поскольку Петрикэ не спешил с ответом, Санду подступил к нему:

– Ну скажи, обещали или нет?

– Да… – пробормотал Петрикэ.

– Так вот, вчера Влад опять спросил меня: «Ну как, получит осенью школа ваш подарок?» Так и спросил. Честное слово!

Петрикэ вздохнул и энергично потёр ладонью наголо остриженную голову:

– Видно, дело серьёзнее, чем я ожидал.

Санду пожал плечами:

– А ты думал, несерьёзное? Сам знаешь, в школе нет ни одного гербария. Зимой мы учили ботанику по картинкам. А по ним ничего не узнаешь. Помнишь такой цветок – горную маргаритку? На рисунке она жёлтого цвета, а на самом деле белая.

– А где, скажи, пожалуйста, мы нарвём здесь горные маргаритки? Что у нас, Гималаи?

– Прежде всего, на Гималаях этот цветок не растёт, а потом, я ведь только хотел привести пример. Возможно, пример не очень удачный…

– Не только «возможно» – определённо неудачный.

Санду промолчал. Он оглядел кухню, проверяя, всё ли в порядке и можно ли идти.

Утро было приятное, ещё чувствовалась живительная ночная прохлада. Солнце точно сверкающей сетью медных нитей окутывало дома, улицы, сады. От дома Санду до школы было всего несколько сот шагов. Мальчики молча шли рядом. Каштаны по обеим сторонам улицы легонько шелестели, прощально помахивая широкими лапчатыми листьями. Ветерок подхватил где-то пух одуванчика и рассыпал маленькие неуловимые парашютики.

Санду не удивлялся тому, что Петрикэ, обычно такой весёлый, сейчас утром и молчалив, он был уверен, что это ненадолго. Ведь Петрикэ – как летний дождь: нагрянут тучи, гром, молния, а через несколько минут опять выглянет солнце, ещё веселее, ещё ярче, чем было. Странно было только то, что Петрикэ не насвистывает. А это действительно случай небывалый.

Тут Петрикэ сложил губы трубочкой и свистнул.

– Эх, кабы мы могли… – задумчиво сказал он и опять свистнул.

– Что могли? – встрепенулся Санду.

Петрикэ остановился и схватил его за руку:

– Послушай, Санду! Твоя горная маргаритка подала мне идею!

– Как? – Санду высвободил руку и недоумевающе посмотрел на приятеля. – Кто подал идею?

– Я же сказал – горная маргаритка. Ты слушай и тогда поймёшь. Садись… Впрочем, сесть-то негде. Ну, слушай так… – Петрикэ говорил быстро, его веснущатые щёки покраснели. – Санду, это здорово! Мне пришла мировая… нет, потрясающая мысль! – Он щёлкнул пальцами, как это делал в классе, когда, получив хорошую отметку, возвращался на место. – Я придумал! Мы устроим обмен гербариями!

– Обмен? – Санду закусил губы, чтобы не рассмеяться, но не сдержался. – Ты уже заговариваешься, Петрикэ…

– Эх, тугодум!.. Неужели непонятно? Обыкновенный обмен. Сейчас объясню. Вот, скажем, соберём мы один гербарий болотных растений. Вернее, не один, а четыре, пять…

– Зачем столько?

– Да не нам, другим потребуется. А тогда – раз, и обменяемся! Понял? Пошлём письма – четыре, пять… Одно в какую-нибудь школу горной местности, другое – в степное село, и так далее. Предложим им обменяться гербариями. Мы им пошлём болотные растения, а они нам – растения своего края. Так можно и на Малом пруду составить интересный гербарий. Ну, что скажешь?

– Что я могу сказать?

– Почём я знаю?.. Скажи что-нибудь…

Санду подумал и широко улыбнулся:

– И правда, Петрикэ, хорошая мысль. Скажи, как это ты надумал?

– Сам не знаю. Ты сказал про горную маргаритку, я подумал о горах. Отсюда и обмен с горцами. Очень просто! Великие идеи всегда так приходят. Помнишь? С Архимедом тоже так было. Купался, и вдруг ему пришёл на ум закон…

Казалось бы, можно радоваться, но Санду хранил серьёзность. Этот мальчик всегда так. Словно он и не умел ликовать, скакать на одной ножке. В таких случаях только сверкнёт глазами и, улыбаясь, скажет: «Дельно!» Вот и теперь, поправив упавшую на лоб прядь, он задумчиво, с расстановкой сказал:

– Дельно! Думаю, что Влад и ребята согласятся с нами.

– Ещё бы!

Петрикэ схватил друга за руку и стал подлаживать шаг к ритму песни «Звучит наш горн», с которой не расставался ни в радости, ни в горе. Только в тех случаях, когда он был доволен, пел задорно и весело, а когда огорчён, то протяжно и тихо. Сейчас, стараясь попасть в такт песне, мальчики не шли, а подпрыгивали. Оно и понятно – ведь подобные идеи приходили Петрикэ не каждый день… Все знают, что и Архимед не всякий раз, когда купался, открывал законы.

В глубине каштановой аллеи показалось высокое здание школы…