Текст книги "Соразмерный образ мой"
Автор книги: Одри Ниффенеггер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
ДЫХАНИЕ
Шли дни, но ничего не происходило. Джулия с Валентиной пытались приручить кошечку, соблазняя ее вкусной едой и шариками из алюминиевой фольги, и подолгу беседовали с ней, пока она скептически глядела из-под стула. Когда близнецы уходили гулять или отправлялись в постель, Элспет с нею играла, радуясь хоть какой-то компании, даром что это был злобный белый котенок. Со временем дикарка успокоилась, и ее стали выпускать в другие комнаты. Изредка она разрешала себя погладить. К негодованию Элспет, острые коготки изодрали переплет «хогартовского» издания «К маяку»[76]76
…«хогартовского» издания «К маяку»… – «К маяку» (тж. «На маяк») – роман виднейшей английской писательницы-модернистки Вирджинии Вульф (1882–1941), выпущенный в 1927 г. Издательство «Хогарт пресс», основанное В. Вульф и ее мужем Леонардом, просуществовало с 1917 по 1946 г. и завоевало известность публикациями философско-психологической прозы (включая романы и эссе самой В. Вульф), трудов по психоанализу и произведений русской классики в английских переводах.
[Закрыть] и спинку кожаного дивана. Валентина была в восторге от успехов своей подопечной и ожидала, что вскоре наступит, как она сказала Джулии, «полное кошачье блаженство».
Роберта близнецы так и не увидели, хотя нередко слышали, как он принимает душ или смотрит телевизор. Он окопался у себя в квартире и корпел над главой, посвященной Хайгейтскому кладбищу как природному заповеднику. Правда, на кладбище он бывал ежедневно и записывал поучительные сведения о флоре и фауне, почерпнутые от Джессики и Молли. Они таскали его по аллеям, тыкали пальцами в скромные полевые цветы, которые упорно не желали расцветать, сыпали латинскими терминами, сокрушались над засильем сорняков, предавались воспоминаниям о былой ухоженности кладбища и умилялись при виде редких паучков. Теряясь от своего невежества, Роберт едва поспевал за своими престарелыми наставницами, когда те устремлялись в самые нехоженые уголки. Любой его осмысленный вопрос они встречали одобрительными улыбками. Благодаря этим изнурительным прогулкам он отвлекался от мыслей о двойняшках и даже стал лучше спать.
Джулия как-то заглянула к Мартину, но тот вежливо попросил ее зайти через недельку, отговорившись срочной работой. Закрыв за ней дверь, он тут же вернулся в ванную, где драил одну из кафельных плиток пола зубной щеткой с неразбавленным отбеливателем. До дня рождения Марики оставались считаные дни; Мартин ломал голову, как бы до нее дозвониться и на какой адрес отправить подарок. Этими раздумьями он терзался не первый день, но все без толку. Ответ могло подсказать только наведение чистоты.
Элспет прекратила – во всяком случае, на время – донимать близнецов и теперь держалась в стороне. Если тебя невзлюбили, зачем навязываться и доказывать, что ты есть, коль скоро девочки не скрывали своего скептического (Джулия) и враждебного (Валентина) отношения. Элспет замкнулась в себе, но не бросала своих упражнений и выжидала. От этого Валентина испытала внезапное чувство свободы. Роберт больше не ходил за ними по пятам, и на улице Валентина перестала ощущать страх преследования: она успокоилась и снова полюбила пешие прогулки.
Близнецы любили ходить по магазинам, но покупки делали редко. Элспет обеспечила их всем необходимым, и ее квартира стала для них не то местом археологических раскопок, не то шляпой фокусника: при желании там, казалось, можно было найти любую нужную вещь. Они жили тем, что осталось от жизни Элспет, как черные археологи на развалинах Трои.
Сегодня их путь лежал в «Харви Николс». Продавщицы мгновенно распознали в них праздных зевак и обслуживали еле-еле, но тем не менее близнецы с полным удовольствием перемерили все коллекции Прада и Стеллы Маккартни. В примерочной Валентина выворачивала каждую вещь наизнанку, изучая обработку швов и фактуру тканей. Джулия смотрела на нее и радовалась ее радости. У Валентины давно зрела одна задумка (даже не задумка, а потребность), и позднее, когда они поднялись в кафе, чтобы выпить чаю, она призналась Джулии:
– Хочу поступить в колледж «Сентрал Сент-Мартинс».
– В колледж? Это еще зачем?
– Чтобы выучиться на модельера. – Валентина попыталась изобразить самоуверенную улыбку, как будто преподносила сестре драгоценный подарок. – Там учился сам Александр Маккуин.
– Ха. А мне куда деваться?
– Не знаю.
Валентина помолчала. А про себя добавила: «И знать не хочу. Сама думай». Она сомневалась, что имеет право снять деньги с их счета без согласия Джулии. Консультацию мог дать мистер Рош. Ей не хотелось идти на конфликт, поэтому она предложила:
– Может, станешь моим менеджером?
Джулия надулась:
– Тоска смертная.
– Не хочешь – не надо.
Они замолчали, глядя в разные стороны. Под высокими потолками кафе сидели бесчисленные мамаши с колясками, мирно позвякивали столовые приборы, то тут, то там слышался женский смех. Валентина подумала, что наконец-то бросила перчатку – прямо так и представила: тяжелая рыцарская перчатка упала между ними на столик среди чайных принадлежностей. «Я всегда шла на попятный – хватит». Вслух она выговорила:
– Все равно рано или поздно придется что-то делать. Ты же обещала, что мы здесь пойдем учиться, как только обживемся.
Джулия испепелила ее взглядом, но ничего не ответила.
Официант принес счет. Джулия расплатилась.
– Вернемся домой – найдем в интернете Университет искусств, – сказала Валентина. – Наверняка и для тебя что-нибудь подберем.
Джулия пожала плечами. Они молча прошли через магазин и оказались на тротуаре Найтсбриджа. Валентине казалось, метро будет сразу налево, но Джулия стремительно зашагала направо. Они приблизились к станции «Гайд-парк корнер». Валентина сказала: «Вот же метро», но Джулия пропустила это мимо ушей. Они пересекли Мейфэр и стали плутать немыслимыми зигзагами – Джулия впереди, Валентина, едва поспевая, сзади. Валентина знала: так будет продолжаться до тех пор, покуда Джулия не соизволит заговорить, а до этого они будут нестись наобум, как угорелые.
В час пик улицы были запружены. Погода стояла ясная, хотя и прохладная. Валентина узнавала какие-то магазины, площади, названия улиц, но у нее в голове не было ни карты Лондона, ни каких-либо ориентиров – в отличие от Джулии, она не делала зарубок на память. На Валентину накатил страх. Ей захотелось улизнуть и сесть в метро на первой попавшейся станции – в центре Лондона они попадаются на каждом шагу. «Надо ее бросить и ехать к дому». На такую меру – повернуться к Джулии спиной в разгар ссоры – Валентина не отваживалась ни разу в жизни. От мысли, что ей придется ехать на метро одной, Валентина содрогнулась: она никогда не заходила в подземку без Джулии.
Тут ей на глаза попалась знакомая красно-бело-синяя вывеска: «Оксфорд-серкус».
Перейдя Риджент-стрит, близнецы угодили в давку перед входом в метро. Толпа бурлила водоворотами, и поначалу близнецы пытались бороться с течением. Джулию поразили каменные лица: как будто эти люди ежедневно давились на этом самом месте в половине седьмого; очевидно, так оно и было. Валентина держалась сзади: Джулия слышала ее затрудненное дыхание. Она протянула руку за спину, и Валентина ухватилась за нее, как за соломинку.
– Не дрейфь, Мышка, – сказала она.
Их несло в нужную сторону. Теперь двигаться стало полегче.
Валентине казалось, они тонут. Когда ее сдавливали со всех сторон, у нее перехватывало дыхание. Теперь она и думать не могла о поездке на метро. Ей хотелось только одного: выбраться из толпы. В нее впивались локти и рюкзаки. Где-то поблизости шумели машины и автобусы. Люди выражали неудовольствие себе и другим, но до Валентины все звуки доносились словно через стенку.
Толпа текла ко входу в метро. Джулия пробивалась вперед, Валентина – назад. Ладонь Валентины выскользнула из цепкой руки Джулии.
– Мышь!
Валентина потеряла равновесие и навалилась боком на прохожих. Веселый мужской голос воскликнул: «Эй, полегче! Тут девушка упала! Не напирайте!» – но это не возымело действия. Как будто в «яме» перед сценой на рок-концерте. Чьи-то руки подхватили Валентину и поставили в вертикальное положение. «Все нормально, птичка?» – спросил кто-то рядом. Она только мотала головой, не в силах выдавить ни звука. Джулия, скрытая от глаз, кричала ее по имени. Валентина пыталась отдышаться. Горло сдавил спазм; вдыхать приходилось очень медленно. Она едва передвигала ноги; толпа гнала ее вперед.
Джулии удалось выбраться; ее охватила паника.
– Валентина!
Ответа не было. Пришлось снова нырнуть в людской водоворот, но там удалось разглядеть только те лица, которые плыли рядом. «Огосподибожемой». Впереди мелькнули светлые волосы – Джулия устремилась в ту сторону. «Осторожно». Валентина тоже заметила Джулию и провела рукой по горлу: «Дышать не могу». Джулии удалось обхватить ее за туловище; она принялась расталкивать людей локтями.
– Пропустите! У человека приступ астмы!
Толпа расступалась с трудом. Никто не видел, что происходит. В конце концов двойняшки выбрались на тротуар Оксфорд-стрит.
Валентина, едва дыша, прислонилась к ярко освещенной витрине дешевого обувного магазинчика. Джулия порылась у нее в сумочке.
– Где у тебя ингалятор?
Валентина только покачала головой: «Не знаю». Вокруг них столпилась кучка сочувствующих.
– Вот, держите мой. – Длинноволосый паренек со скейтбордом под мышкой протягивал им аэрозольный тюбик.
Валентина подышала. Спазм слегка отпустил. Она кивнула подростку, а тот слегка выставил руку вперед, словно готовясь ее подхватить. Не спуская глаз с Валентины, Джулия сама начала глубоко дышать, показывая ей пример. Валентина еще несколько раз втянула спасительный спрей, прижала руку к груди и задышала свободнее.
– Спасибо, – с трудом выдавила она, возвращая ингалятор владельцу.
– Не за что, всегда пожалуйста.
Зеваки разошлись. Валентине хотелось спрятаться. Ей хотелось в тепло. Джулия сказала: «Сейчас такси поймаю» – и убежала. Минула, как показалось Валентине, целая вечность, пока до нее не донеслось: «Мышь! Сюда!» – и она с благодарностью втиснулась в теплую берлогу кеба. Рухнув на сиденье, Валентина высыпала содержимое сумочки на колени и, откопав ингалятор, сжала его в руке, как оружие. В ней нарастало отчаяние. «С ума сойти. Не могу же я до конца жизни оставаться Мышкой». Валентина покосилась на Джулию, которая равнодушно смотрела в окно на медленный поток транспорта. «Думаешь, я без тебя не проживу? Думаешь, не найду сил от тебя уйти?» Мимо проплывали незнакомые здания. Лондон оказался бескрайним и безжалостным. «А вдруг бы я умерла в этой давке?..» Интересно, как бы Джулия стала оправдываться по телефону перед родителями?
Джулия как почувствовала.
– Тебе получше?
– Угу.
– Надо будет врача вызвать.
– Угу.
В молчании они доехали до «Вотреверса».
– Давай залезем на этот сайт, хочешь? – предложила Джулия, как только они переступили порог.
– Да ну его, – бросила Валентина. – Не хочу.
ДНЕВНИКИ ЭЛСПЕТ НОБЛИН
Валентине и Джулии не давала покоя одна пустая полка в кабинете Элспет. Поскольку кабинет был забит до отказа всевозможными книгами, безделушками, канцелярскими принадлежностями и другими вещами, полезными и бесполезными, зияющая пустота этой единственной полки оставалась загадкой. Что-то ведь там хранилось. Но что? И кто забрал содержимое? Полка была двенадцати дюймов в высоту и восемнадцати дюймов в ширину. В книжном шкафу, ближайшем к письменному столу Элспет, это была третья полка снизу. В отличие от прочих, ее сравнительно недавно кто-то протер от пыли. Кстати, в столе был один запертый ящик, к которому они так и не смогли подобрать ключ.
Содержимое той полки перекочевало к Роберту вместе с другими вещами Элспет, которые он забрал из ее квартиры; все это хранилось в коробках, составленных у кровати. К содержимому коробок он не прикасался, если не считать джемпера и пары туфелек, которые нашли приют в одном из ящиков его собственного письменного стола. Время от времени он выдвигал этот ящик, любовно поглаживал ее вещи, а затем убирал их на место и возвращался к работе.
Коробки специально были поставлены так, чтобы кровать загораживала их от глаз, иначе он смотрел бы на них днями напролет. У него возникла мысль перетащить их в гостевую спальню, но это было бы не по-человечески. Ему еще предстояло изучить их содержимое. При жизни Элспет он горел желанием сунуть нос в ее дневники. Он хотел узнать все, выведать ее сокровенные тайны. Но потом долго не решался прикоснуться к этим записям, не говоря уже о том, чтобы перенести их к себе. Теперь они были под рукой, но он к ним не притрагивался. С ним остались воспоминания, и он не хотел их нарушать или опровергать. Как историк, он прекрасно знал, что любые документальные свидетельства обладают взрывной силой. Потому-то коробки, как шашки динамита, лежали в неприкосновенности у него в спальне, и Роберт заставлял себя не смотреть в их сторону.
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ
Наступило 12 марта – хмурая, пасмурная суббота; в этот день Марике исполнялось пятьдесят четыре. Мартин проснулся в шесть часов и валялся в постели, мысленно разрываясь между счастливым предвкушением (она будет ждать поздравления и непременно ответит на его звонок) и тревожными сомнениями насчет уместности своего знака внимания (он составил для нее невероятно трудный кроссворд-криптограмму, в котором первая и последняя буквы каждой дефиниции складывались во множественные анаграммы ее полного имени, а решение сводилось к анаграмме строчки из стихотворения Джона Донна «Прощание: запретная грусть»[77]77
…стихотворения Джона Донна «Прощание: запретная грусть». – У Донна – не «Прощание: запретная грусть» («Valediction: Forbiding Mourning»), а «Прощание, запрещающее грусть» («Valediction Forbidding Mourning») – именно под таким названием это стихотворение переведено И. Бродским.
[Закрыть]). Этот кроссворд вместе с подарком он загодя передал Роберту, который пообещал отправить его экспресс-почтой. Мартин решил выждать до двух часов дня, а уж потом сделать телефонный звонок. В Амстердаме это три часа: она как раз отобедает и будет пребывать в благодушном субботнем настроении. Он выбрался из постели и принялся за рутинные утренние дела, сравнивая себя с единственным ребенком, ожидающим пробуждения родителей в рождественское утро.
Марика проснулась поздно, в растерзанных чувствах; через жалюзи к ней на подушку падал робкий солнечный свет. «У меня сегодня день рождения». Lang zal ze leven, hieperderpiep, hoera. Никаких определенных планов у нее не было, разве что пригласить подруг на кофе с пирожными. Она не сомневалась, что ее поздравит Мартин, а возможно, и Тео, хотя Тео иногда забывал – будто нарочно использовал свою рассеянность как защитную броню. Она всегда сама ему звонила накануне отцовского дня рождения; уж не делал ли Мартин того же самого ради нее? Мартина, кстати, она недавно видела во сне; очень aangename был сон, об их старой gezellig квартирке в Сент-Джонс-Вуд. Как будто она моет посуду, а Мартин подходит сзади и целует ее в шею. Воспоминание или мечта? Она явственно представляла его руки у себя на плечах, а губы – у основания шеи. Ну-ну. После расставания с Мартином она подвергала свои эротические фантазии строгой цензуре. Если он пытался пролезть в ее мысли, то быстро получал пинка, но сегодня утром, по случаю дня рождения, она не стала сдерживать воспоминания-мечты.
Бандероль доставили около полудня. Марика положила ее на кухонный стол и пошла искать перочинный нож, потому что пакет был почти полностью залеплен скотчем и увещеваниями: «не бросать». Как будто из дурдома. Но он у меня и есть дурик, родной мой. В розовой коробочке лежала пара небесно-голубых лайковых перчаток. Марика примерила. Нежные, как дыхание, они идеально подошли ей по размеру. Она пробежала лайковыми пальцами по невидимому пушку на руке. Перчатки скрадывали узловатость суставов и возрастные пигментные пятна. Казалось, она получила в подарок новые руки.
В приложенном конверте были письмо и кроссворд; в конвертике поменьше – ответы. Марике захотелось начать со второго; она не умела решать кроссворды, и Мартин это знал. У нее и в мыслях не было всерьез браться за те шедевры криптографии, что он составлял для нее каждый год, и оба они понимали: эти поздравительные кроссворды – не что иное, как символ постоянства, наравне с броскими узорчатыми свитерами, которые Марика вязала для Мартина к его дням рождения. На этот раз ответами служили две строфы из стихотворения Джона Донна:
Марика заулыбалась. Теперь она развернула письмо, и в ее лайково-голубую ладонь упал крошечный пакетик. Чтобы его вскрыть, пришлось снимать перчатки. Вначале ей показалось, что он пуст: она его потрясла, но безрезультатно. Тогда она сунула внутрь указательный палец: в пакетике лежали две жемчужины в серебряной оправе. Они перекочевали к ней на ладонь. «Мои сережки». Марика подошла с ними к окну. Ей представилось, как Мартин сутками мучительно роется в коробках, разматывает слой за слоем полиэтиленовые саваны – и все ради того, чтобы отыскать ее серьги. Lieve Martin. Она сжала их в кулаке, закрыла глаза и позволила себе взгрустнуть. «Как далеко…»
Потом она вскинула голову и обвела взглядом свою однокомнатную квартирку. В семнадцатом веке здесь был сеновал над постоялым двором. Наклонный потолок, массивные балки, оштукатуренные стены. В одном углу стоял ее футон, в другом, за занавеской, висела одежда. Стол с двумя стульями, тесная кухонька, вид на кривой проулок, букет фрезий на подоконнике. И еще удобное кресло и торшер. Больше года это райское местечко служило ей крепостью и кельей, многообещающим тайным гамбитом игры в прятки. Стоя у окна с сережками в руке, Марика вдруг заметила, что в ее уютном жилище витает одиночество. Каморка на одного. Камера-одиночка. Она тряхнула головой, чтобы прогнать эти мысли, и развернула письмо.
Lieve Marijke!
С Днем рождения, Госпожа моего сердца. Печально, что не могу увидеться с тобой в этот день; печально, что не могу тебя обнять. Вместо этого посылаю тебе ласковые руки, которые прильнут к твоим, скользнут к тебе в карман, когда ты пойдешь улицами своего города, будут тебя согревать и напоминать о лазурных небесах (здесь тоже пасмурно).
Твой любящий муж,
Мартин.
«Великолепно, – подумала Марика. И разложила на столе перчатки, сережки, кроссворд и письмо – почти как натюрморт. – Одно плохо: сейчас он позвонит и все испортит».
Мартин стоял у себя в кабинете с телефонной трубкой в руке, дожидаясь, чтобы электронные часы на компьютере показали четырнадцать. Он заранее надел костюм, повязал галстук. И теперь затаил дыхание. Как только на дисплее высветилось 14:00:00, он выдохнул и надавил на единицу – кнопку ускоренного набора.
– Hallo, Мартин.
– Марика. С днем рождения.
– Спасибо. Спасибо.
– Тео звонил?
Марика рассмеялась:
– Думаю, он еще не проснулся. Как твои дела? Что нового?
– Дела идут. Все прекрасно. – Мартин взял сигарету и покосился на шпаргалку, лежащую на письменном столе. – А ты как? Не закурила еще?
– Нет, не закурила. Чувствую себя отлично, чего и тебе желаю. Обоняние прорезалось. Я уж позабыла, что у всего есть запах – у воды, у фрезий. Кругом столько приятных ароматов. А те перчатки, что ты мне прислал, – они пахнут первым зимним днем.
– Понравились?
– Все понравилось. Даже не верится, что ты раскопал мои сережки.
– У американцев появилось новое словечко: «переподарок». Мне вначале показалось, в этом есть какое-то жлобство – посылать тебе на день рождения твои собственные побрякушки, но раз уж я их нашел…
Мартин вспомнил прикосновение Джулии, когда та передавала ему серьги. А Марика вспомнила, по какому случаю Мартин купил ей эти сережки, – по случаю рождения Тео.
– Это очень хорошо, я была так счастлива… и письмо, и кроссворд…
– Неужели решила? – поддразнил он.
– Ja, села и тут же разгадала – буквально за двадцать минут.
Они рассмеялись.
Потом оба удовлетворенно помолчали.
– Как будешь отмечать? – спросил он после паузы.
– Наверное, приглашу куда-нибудь на кофе с пирожными Эмму и Лизе. Я тебе о них рассказывала.
– Да-да. А вечером куда пойдешь?
– Никуда – дома поужинаю.
– Одна? – Мартин воодушевился. – Это не годится. Знаешь что: разреши мне пригласить тебя на ужин.
Марика нахмурилась:
– Мартин…
– Нет, ты послушай. Выбери ресторан – из самых лучших. Закажи столик, надень красивое платье и захвати с собой мобильник. Я тебе позвоню, ты закажешь какие-нибудь деликатесы – и мы с тобой проведем этот вечер почти что вместе.
– Мартин, в такие рестораны с мобильниками нельзя. И потом, как это – ужинать в одиночку: на меня все будут пялиться.
– Я тоже сяду за стол. Будем ужинать вместе. Просто в разных городах.
– Ох, Мартин… – Она не устояла. – На каком языке будем говорить?
– По твоему желанию. Nederlands? Français?
– Нет, нет, на каком-нибудь малоизвестном, для интимности…
– На языке пали?[79]79
На языке пали? – Пали – мертвый священный язык одного из буддистских канонов, в некоторых чертах сходный с санскритом.
[Закрыть]
– В таком случае беседа не затянется.
Мартин расхохотался.
– Когда надумаешь, сообщи. В котором часу встречаемся?
– В половине восьмого по твоему времени?
– Отлично, буду как штык. Мобильник поставь на зарядку. – Он подумал, что мог бы и не напоминать.
– Да знаю я.
– Tot ziens.
– Tot straks.
Мартин повесил трубку. Во время разговора он не отходил от письменного стола, нависая над телефоном. Теперь он с улыбкой расправил плечи – и схватился за сердце.
– Ох!
На пороге стояла Джулия – темная фигурка в тусклом свете.
– Извините, я не нарочно.
Потупившись, он смежил веки, будто хотел закрыться от нее крылом; выждал, чтобы унять сердцебиение.
– Ничего страшного. Давно вы тут стоите?
Он поднял на нее глаза. Она вошла в комнату и стала всего лишь собой.
– Нет. Не очень. Вы жене звонили?
– Да.
– Понравились ей перчатки?
Мартин кивнул.
– Проходите на кухню, будем чай пить. Да, перчатки ей очень понравились. Спасибо за такой удачный выбор.
Он двинулся за ней, протискиваясь между штабелями коробок.
– Вообще-то их Валентина выбрала. Она в одежде лучше меня разбирается.
Джулия плюхнулась в обеденное кресло и стала смотреть, как Мартин накрывает на стол. «Галстук нацепил, чтоб жене позвонить». Почему-то Джулию это слегка задело.
– Вы с Валентиной – как старые супруги. Все поровну: и таланты, и обязанности.
Не сводя с нее глаз, Мартин подставил под кран электрический чайник. В ней произошли неуловимые изменения. «Что-то неладно. Какая-то она не такая».
– Вас кто-то ударил?
У Джулии на скуле проступал синяк.
Она прикрыла его рукой:
– У вас лед есть?
Порывшись в морозильнике, Мартин вытащил завалявшийся пакет зеленого горошка.
– Вот.
Джулия прижала пакет к щеке. Мартин продолжил готовить чайный стол. Пока он не наполнил чашки, ни один из них не произнес ни звука.
– Шоколадное печенье? – предложил он.
– Спасибо, с удовольствием.
– Рассказать не хотите?
– Нет. – Джулия уставилась в чашку, пряча лицо за спасительным горошком. – Она не нарочно.
– Какая разница?
– Вы давно женаты? – спросила Джулия.
– Двадцать пять лет.
– А когда она уехала?
– Один год, два месяца и шесть дней тому назад.
– Вернется?
– Нет. Не вернется.
Поставив локти на стол, Джулия зарылась лицом в холодный пакет и смотрела искоса.
– И что?..
– Секунду.
Мартин пошел в кабинет за сигаретами и зажигалкой. Еще не войдя в кухню, он уже придумал ответ.
– Я поеду к ней в Амстердам. – Он закурил и ухмыльнулся, воображая изумление Марики.
– Вот здорово, – сказала Джулия. – А когда?
– О, э-э, в скором времени. Как только смогу выходить из дому. Через недельку-другую.
– Ну, то есть никогда?
– Никогда не говори «никогда».
– Короче, я тут кое-что почитала. От вашей болезни есть лекарства. И психотерапия тоже помогает.
– Да, я это знаю, Джулия, – мягко сказал он.
– И что?..
– Один из симптомов этого заболевания – отказ от лечения.
– А-а.
Сжав пакет двумя руками, она принялась дробить замороженные комья. Синяк, на взгляд Мартина, потемнел еще больше, зато припухлость начала спадать. От горохового скрежета Мартин чуть не лез на стену.
– Это не ваша забота, крошка моя. Рано или поздно я уеду в Амстердам.
Джулия одарила его улыбкой:
– Ну да. Понятно. – Она попеременно отхлебывала чай и прижимала к щеке заморозку.
– Помощь не нужна?
– В каком смысле? А, нет, ерунда, просто саднит немного.
– И часто у вас с сестрой такое бывает?
Джулия криво усмехнулась:
– С детства не бывало. Раньше мы и дрались, и кусались, и плевались, и за волосы друг друга таскали, но потом выросли, что ли.
– А вам не опасно возвращаться домой? – спросил Мартин.
Джулия расхохоталась.
– Что вы! Валентина мне сестра-близняшка, а не чудовище какое-нибудь. Вообще-то она тихая.
– Ну-ну. В тихом омуте черти водятся.
– Значит, ее черт попутал.
Попыхивая сигаретой, Мартин думал о Марике. Что она наденет? Он представлял, как она подкатит на такси, войдет в ресторан, там цветы, белые скатерти. А Джулия думала о Валентине, которая заперлась в гардеробной. Джулия долго топталась под дверью и слушала ее рыдания. «Надо мне идти».
Она поднялась из-за стола.
– Схожу проверю, как она там.
– Возьмите на дорожку. – Мартин вручил ей пачку шоколадного печенья. – В знак примирения.
– Спасибо. А горошек не одолжите? У нас льда нет.
– Берите так. Он и гроша не стоит. – Мартин тоже встал, заулыбался и стал пробираться мимо коробок. «Горошку на грошик в дорожку для крошек… Не молчи». – Почему-то я считал, что у американцев пунктик насчет льда – все напитки со льдом и прочее. У вас в морозильнике должен быть склад крошечных айсбергов, разве нет?
– Испарились. К слову, мы наполовину англичанки. Наверное, мы не совсем уж типичные американки, так ведь?
– Вы совершенно не типичны, поверьте, – сказал Мартин.
Улыбнувшись на прощанье, Джулия поспешила вниз. «Горошку на грошик… – Мартин посмотрел на часы. – Нужно убить три часа и двадцать восемь минут. Как раз успею принять душ».
Марика сидела в ресторане «Шлейцер» за длинным столом, пряча мобильник под скатертью. Она объяснила свою чрезвычайную ситуацию метрдотелю, и тот любезно проводил ее в небольшой зал для приватных торжеств. Там он зажег свечи, с профессиональной сноровкой убрал лишние приборы и оставил ее одну в зале на двадцать персон. Для порядка она пробежала глазами меню, хотя в этом ресторане всегда заказывала одно и то же.
Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда официант принес ей бокал вина.
– Мартин?
– Привет, Марика. Ты где?
– У «Шлейцера». В банкетном зале.
– Как ты одета?
Марика потупилась. Она пришла в брюках и сером свитере.
– На мне знакомое тебе красное платье с голой спиной, босоножки на шпильках и мои серьги. – Серьги действительно были у нее в ушах. – Что у тебя на ужин?
– Э-э-э, по такому случаю я выбрал на закуску сикх-кебаб из баранины, а в качестве основного блюда – седло благородного оленя «уазэн» с соленьями. И недурственное мерло.
– Мечта гурмана. И где ты якобы сидишь?
– В «Синнамон-клубе».
– Не тот ли это индийский ресторан при библиотеке?
– Точно.
– Никогда там не бывала.
– Я тоже; решил на пробу сходить. – Прижимая мобильник щекой к плечу, Мартин вскрывал коробочки с замороженными полуфабрикатами. Цыпленок «тикка-масала» и «сааг-алоо». В «Синнамон-клубе» навынос не торговали. – А ты, как обычно, заказала морского леща?
– Угадал.
Тут подошел официант, чтобы принять заказ. Марика вернула ему меню и посмотрела на свое отражение в ресторанном окне. Ее лицо в нежном пламени свечей выглядело почти молодым. Она обменялась улыбками сама с собой.
– Тео звонил? – спросил Мартин.
– А как же! Только я была уже в дверях, мы совсем коротко поговорили.
– Какие у него новости?
– Живет отлично. Собирается приехать на каникулы. Кажется, у него новая девушка, – ответила Марика.
– Какие же это новости? Толком-то рассказал что-нибудь?
– Зовут Амрита. Тоже студентка, из Бангладеш. У ее родителей фабрика по производству кухонных полотенец или что-то в этом роде. Тео сказал, красотка, причем необычайно способная. Готовит – пальчики оближешь, так и сказал.
– Втюрился. К чему же, интересно, у нее способности? – Мартин включил микроволновую печь, и его ужин стал ездить по кругу.
– К математике. Он что-то объяснял, но я в этом не разбираюсь. Ты потом его сам спросишь.
Мартину вдруг стало легко, тревога на время отступила.
– Замечательно. У них будут общие темы для разговора. – Они с Марикой познакомились на курсах русского языка; им всегда нравилось обсуждать тонкости перевода, наблюдать, как один язык перетекает в другой. – Я опасался, как бы он не взял в жены какую-нибудь воспитательницу детского сада – этакую веселушку.
– Не торопись его женить.
– Да, верно. – Он подлил себе вина. – Не стоит примерять на себя чужую жизнь: слишком уж быстро она пролетает. Еще пара минут – и мы начнем выбирать имена для его детишек.
Марика рассмеялась:
– Я уже выбрала: мальчики – Джейсон, Алекс, Дэниел; девочки – Рейчел, Мэрион, Луиза.
– Шестеро?
– А что такого? Не нам же их воспитывать.
Ей принесли деликатесы. Мартин достал из микроволновки свои. Жратва выглядела совершенно бесцветной, и Мартин пожалел, что сидит дома, а не в «Синнамон-клубе». Потом он подумал: «Чушь. Какая разница, где ужинать, – лишь бы вместе».
– У тебя вкусно? – спросил он.
– Божественно. Как всегда.
Когда официант убрал со стола посуду, Марика, потягивая бренди, попросила:
– Diz-me coisas porcas. – («Поговори со мной грязно».)
– На португальском? Душа моя, тут без пары словарей не разберешься.
Он поспешил в кабинет, схватил португальско-английский словарь и направился в спальню. Там он сбросил туфли и залез под одеяло. Немного поразмыслив, Мартин быстро пролистал словарь, чтобы вдохновиться.
– Я готов, начали. «Estamos a sair do restaurante. Estamos num táxi a descera Vijzelstraat. Somos dois estranhos que partilham um táxi. Sentados tão afastados um do outro quanto possível, cada um olhando pela sua janela. Vai ser uma longa viagem. Olho de relance para ti. Reparo nas tuas belas pernas, collants de seda e saltos altos. O vestido subiute até às coxas, terá sido quando entraste no táxi, ou talvez o tenhas puxado para cima deliberadamente? Hmm, é difícil dizer…» – («Мы выходим из ресторана. Берем такси, едем по Вейзельстраат. Мы не знакомы, но едем в одном такси. Отодвинулись друг от друга, каждый смотрит в окно. Поездка будет долгой. Я поглядываю в свою сторону. Замечаю твои стройные ноги, шелковые чулки и высокие каблуки. Твое платье поползло вверх – вероятно, когда ты садилась в такси; а может, ты поддернула платье нарочно?.. Хм, трудно сказать…»)
В полном одиночестве Марика сидела за длинным столом со стаканом бренди в руке и прижатым к уху мобильником, но мыслями она была в прошлом и одновременно – в такси, петляющем по улочкам Амстердама. «Хочу тебя. Хочу, чтобы у нас все было как раньше».
– Марика? Ты плачешь?
– Нет, что ты. Давай дальше…
«Говори, не умолкай, пока не сядут батарейки, до самого рассвета, до нашей встречи, любимый мой».
