Текст книги "Небо и земля"

Автор книги: Нотэ Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Да… есть, – тихо ответил тот.

– Так я и думал, – оживился Шефтл. – Я сразу подумал, как только вас увидел. А вы сами? То есть откуда, вы, хотел я спросить?

– Издалека… – уклончиво ответил Алексей.

– Ну, что значит – издалека?

– Из Читы, – нехотя проговорил Алексей. – Слыхали?

– Чита… Чита… – пробормотал Шефтл, морща лоб, и вдруг вспомнил: «В Чите ведь жила Элька!» – Ну конечно, слышал! – воскликнул он. – Там жила одна моя знакомая.

– Она и сейчас там живет? – быстро спросил Орешин.

– Да нет… А что?

– Ничего… Просто так…

– А вы что, до войны работали там? – не унимался Шефтл.

– И там, и не только там… в разных местах. Пойдем покурим, попробуем теперь моей махорки.

– Давайте, – охотно согласился Шефтл. Собеседник, хоть и оказался неразговорчивым, по-прежнему чем-то нравился ему.

Подошли к раскрытой двери вагона.

Курили и смотрели на тянувшийся вдоль железнодорожной линии лес; каждый думал о своем.

Кроме горьких мыслей об Эльке и дочери Алексея угнетало непрерывное отступление советских войск. Фронт все ближе и ближе к Москве – почему? В чем причина? – спрашивал он себя.

… Эшелон, стуча колесами, мчался на запад, все ближе к фронту. Лес неожиданно кончился. Перед глазами промелькнул маленький картофельный огород, потом одинокий двор с красивым деревянным домиком посредине. Узкая песчаная насыпь, на которой было выложено белыми камешками: «Наше дело правое!» Потом снова потянулся густой сосновый лес. Стройные, прямые, как мачты, сосны стояли неподвижно. Из лесного сумрака веяло терпким запахом сосновой смолы.

– Тут все лес да лес… Кругом лес… – задумчиво проговорил Шефтл. – А у нас – кругом степь. Простор. И такие вот сосны или ели у нас не растут.

– Это где же – «у нас»? – вежливо спросил Алексей.

– Как где? В Запорожье!

– Вы из Запорожья? – воскликнул Алексей.

– Не из самого Запорожья. Я из хутора.

– Как называется?

– Бурьяновка.

– Гуляйполе от вас далеко?

– Гуляйполе? – обрадовался Шефтл. – Так ведь это наш райцентр! До него всего тридцать шесть километров… Откуда вы знаете Гуляйполе? У вас там есть знакомые?

– А что? – взглянул на него Алексей.

– Может, я кого-нибудь из них знаю? – не отставал Шефтл.

Алексей колебался – сказать об Эльке или нет? Если он из Гуляйпольского района, то мог слышать о ней, она ведь там работала в райкоме. Но что толку, если он и слышал? Ведь когда это было…

– Да нет, навряд ли… Похоже, дождь собирается, – показал Алексей на лес, который темнел с каждой минутой.

– Не будет дождя, – покачал головой Шефтл. – Ласточки высоко летают, видите? А самому вам довелось бывать в Гуляйполе?

– Довелось. – Алексей глубоко затянулся. Перед ним вдруг встала чистенькая комнатка Эльки, где он провел несколько дней после того, как расписались.

– Подумать только! Вы, значит, были у нас, – воскликнул Шефтл. Его черные, как смородины, глаза блестели. – Вот так говоришь, говоришь, да и договоришься… А в какое время?

– Давно… Еще в тридцать третьем.

– Ого, в тридцать третьем… целых восемь лет назад, – как будто досадуя, проговорил Шефтл. – Теперь бы вы Гуляйполе не узнали… Я там был как раз накануне войны. Кто мог знать… Такая тихая ночь была… Чудесная ночь… – Шефтл вздохнул Он вспомнил, как стоял тогда с Элькой на мосту и внизу, у деревянных свай, чуть-чуть серебрилась речка. – Кто мог ожидать, что через несколько часов нападет Гитлер…

«А может, спросить? – подумал Алексей. – А вдруг? – Но тут же передумал. – Нет, откуда он может знать о ней? К райкомовскому кругу он явно не принадлежит».

Тем временем эшелон подошел к станции и остановился у разрушенного вокзала. От здания остались лишь стены с черными дырами вместо окон. Платформа была запружена военными.

– Видно, фронт совсем недалеко, – сказал Шефтл. – Хорошо бы, нас определили в одну часть. Ехали вместе, вместе бы и воевали… Один друг у меня уже там есть, Олесь Яковенко, вот и будем втроем…

Алексей хотел ответить, но вдруг услышал, как кто-то на платформе крикнул: «Орешин!» Приглядевшись, увидел напротив двери невысокого старшину.

– Орешин, Алексей Иванович! – снова прокричал старшина.

– Я! – откликнулся, выпрямляясь, Алексей.

– К комиссару! В пятый вагон, где штабисты… Живо, раз-два!

Алексей поспешно затянул ремень, одернул гимнастерку, растерянно оглянулся на Шефтла и выскочил из вагона.

Глава третья

В это утро Элька возвращалась домой позже обычного. Усталая после ночной смены, с головной болью, она шла медленно, с трудом передвигая ноги.

Не о такой работе мечтала она, но не вышло. В райкоме, в райисполкоме не с кем было переговорить: в эти напряженные дни все ответственные лица были в разъездах – кто в колхозах и совхозах, кто на заводе, на железной дороге, на призывном пункте…

Узнав, что на старой мельнице мобилизован приемщик, Элька устроилась там. Она сроду не умела сидеть без работы, тем более невозможно это было сейчас, во время войны. Все, что угодно, все, что в ее силах, лишь хоть чем-нибудь помочь стране, фронту.

Когда она вернулась домой, из ворот с визгом и смехом выскочила Светка.

– А вот и я, мама, а вот и я! – весело прокричала девочка, приплясывая с жестянкой из-под леденцов, которую подарил ей Шефтл.

– Ты давно встала, доченька? – Элька наклонилась и поцеловала Свету в лоб. – Позавтракала?

– Некогда было, – серьезно ответила девочка, покачав светлой головкой.

– Почему некогда? – слегка улыбнувшись, спросила Элька.

– Потому что я тебя ждала.

– А я ведь тебе говорила: как только встанешь и умоешься, садись за стол. Я все приготовила.

– Без тебя мне и есть не хочется…

– Опять не слушаешься, – сказала Элька с досадой. – Знаешь ведь, как я переживаю, когда ты не ешь вовремя.

– Ладно, больше не буду, – тихо сказала Светка. – Но зато я с самого, самого утра стояла тут у ворот.

– Ну и зачем же ты тут с самого, самого?

– Говорю же тебе: тебя ждала.

– Разве ты не знаешь, что я прихожу позже?

– А я хотела немножко утречком подождать, а зато я теперь меньше ждала.

– Ах ты глупышка моя, – Элька обняла дочку, и они вошли в комнатку. Не выпуская Светкиной руки, Элька опустилась на кровать. Светка искоса на нее поглядывала.

– Мама, почему ты такая грустная?

– Устала я. Сейчас позавтракаем, и я прилягу. А ты поиграешь во дворе.

– Нет, лучше я с тобой побуду. Мама, а к нам приходила тетя.

– Какая тетя?

– Старенькая. Смотри, вот что она принесла, – Светка показала на стол, где лежал завернутый в мятую газету пакет. – Тетя велела тебе это отдать, как только ты придешь.

Девочка потянулась за пакетом. Сердце у Эльки сжалось от предчувствия. Она вскрикнула:

– Дай сюда! – и выхватила пакет у Светы из рук. В одно мгновение газета была развернута и на стол

посыпались письма. Письма, добрый десяток писем, письма, которых она так ждала, письма от Алексея.

– Света, Светонька, это от папы! Все, все, все от папы! – воскликнула она радостно, быстро перебирая конверты.

Опершись на подоконник, Элька торопливо пробегала глазами одно письмо за другим, затаив дыхание, лихорадочно искала среди строк самую важную, главную – о том, где он, Алексей. И вот уже просмотрены почти все письма, а строчки этой она не нашла… Ни единого слова про то, что теперь волновало ее больше всего. Письма, как оказалось, были высланы давно, на ее прежний адрес, и там пролежали столько времени… Еще из Минска… Осталось последнее, отлетело в сторону, поэтому Элька не сразу заметила маленький треугольник. Она вскрыла его трясущимися руками.

– Светик, миленькая, ты знаешь, где сейчас наш папа? Наш папа в армии, в Красной Армии! – крикнула она взволнованным голосом.

Поглаживая дочь по головке, Элька, не отходя от окна, снова и снова перечитывала полустертые карандашные строчки, еле видные па пожелтевшем листке бумаги.

Это было первое короткое письмо Орешина, написанное им перед боем.

Радостный подъем, охвативший Эльку, прошел, едва сна обратила внимание па дату. Оказалось, что письмо из армии было послано еще в июле. Около трех месяцев тому назад. И с тех пор – ничего, ни единого слова… У Эльки упало сердце. Не случилось ли с ним, сохрани бог, беды! На ум приходили мысли одна страшнее другой. Стены тесной комнатки давили ее, она чувствовала, что должна немедленно, сию минуту что-то предпринять. Элька переоделась, письмо с номером полевой почты засунула в кармашек кофточки и, сказав дочери, что скоро вернется, быстрым шагом направилась в райвоенкомат.

Оттуда Элька вышла несколько успокоенная. Она встретилась там с солдатками, которые точно так же, как и она, долго не получали писем. А спустя месяц, иногда и больше почтальон приносил сразу целую пачку.

– Много писем сейчас пропадает в дороге, – сказал комиссар, успокаивая Эльку. – Враг бомбит железнодорожные пути, бывает, разбомбит и почтовый вагон. Потерпите, и очень может быть, что в ближайшее время получите хорошее письмо.

Он все-таки записал номер полевой почты и пообещал связаться с командованием части, в которой служил Алексей Орешин, а затем сообщить ей о результатах.

Светку Элька снова застала у ворот. Девочка с радостным визгом бросилась к матери.

– Поиграй еще во дворе, – сказала Элька, – а я на часок прилягу.

Однако заснуть ей так и не удалось. Когда стало смеркаться, она, несмотря на головную боль, поднялась, позвала дочку, умыла и накормила ее, уложила в постель, затем переоделась в рабочее платье и отправилась на старую мельницу, в дальним переулочек у самой реки.

Глава четвертая

Всю ночь мимо Бурьяновки шли воинские части. На проезжей дороге без передышки ревели моторы, громыхали колеса, захлебываясь гудели автомашины; трещали мотоциклы, ржали лошади, время от времени слышался приглушенный гомон человеческих голосов.

Советские войска отступали.

Всю ночь бурьяновцы, встревоженные, не смыкали глаз.

Утром Хонця, измученный, обросший редкой седой щетиной, прискакал верхом со срочного совещания в сельсовете и тут же созвал всех бурьяновцев в клуб, который с начала войны был на замке. Там он объявил им невеселую весть: немцы уже в Запорожье.

– А через несколько дней они, может, уже и сюда дойдут, – добавил он упавшим голосом. – Вот, братцы, какое положение… Есть указание – эвакуироваться. Что можно – взять с собой, конечно самое необходимое, а остальное – сжечь, уничтожить, утопить… Главное – ничего не оставлять немцу.

Бурьяновцы ждали и надеялись, что немца в конце концов остановят. Как всегда, обрабатывали свои поля, поднимали зябь, сеяли озимые, заготавливали силос для скотины. И вдруг на тебе: эвакуируйся! Завтра же? Куда? Нежданно-негаданно срывайся с места…

Поднялась суматоха, женщины заплакали, запричитали. Солдатки окружили Хонцю, который от усталости и недосыпания еле держался на ногах, стали его осыпать упреками, как будто он, и только он, был виноват во всем.

– Что же, вот прямо так и бежать? – кричала невестка Доди Бурлака, Лея-Двося. – А раньше где вы были, почему раньше ни о чем не думали? Вы же говорили, что немец сюда не дойдет? До последней минуты надеялись…

Зелда вернулась домой сама не своя. Завтра, сказал Хонця, ехать, а у нее стирка, надо приготовить еду в дорогу, уложить, увязать вещи… Что с собой взять? Всего не возьмешь, дают одну подводу на две семьи, а у нее у одной, слава богу, семь душ… Что делать с вещами, которые придется оставить? Закопать? И как справлюсь одна… да еще и на ферме полно дел. Когда только она все это успеет?

И вдруг услышала, как в спальне Шолемке заорал в своей зыбке благим матом. Зелда схватила мальчонку на руки и выбежала на кухню. Там стояла свекровь, маленькая, сухонькая, повязанная старым выцветшим платком, и белила печь.

– Господи, что это вы затеяли, – с досадой воскликнула Зелда. – Не слышите, что ли, – ребенок кричит! На хуторе такое творится, а вы…

– А что? Что творится на хуторе? – недовольно уставилась на нее свекровь.

Как ни сердилась Зелда на старуху, что та не подошла к ребенку, а ей не хотелось огорчать ее таким ужасным известием. Но что было делать? Пришлось.

Выслушав невесткины новости, старуха, как была, с мокрой кистью в трясущейся руке, опустилась на забрызганную известкой табуретку, тоскливо обвела взглядом стены, потолок, глиняный пол… Оставить дом? Дом, где она родилась и выросла? Здесь ее замуж выдавали; здесь она родила Шефтла, отсюда проводила своего мужа в последний путь… Каждая вещь, каждая мелочь были ей здесь дороги и милы. Как она может все это оставить?

– Никуда я не поеду, – сказала она.

– То есть как это не поедете? – растерянно посмотрела на нее Зелда.

– Куда я потащусь на старости лет? Только переступи порог, и голову негде будет приклонить. Видела я, видела беженцев, проезжали мимо нашего хутора. Гитлеру бы так… Чем где-то в чужом месте помирать, так уж лучше дома, на своей постели. Нет, нет, никуда я не поеду.

– Да что это вы говорите, – взволновалась Зелда. – Ведь все эвакуируются, весь хутор, не останется ни одного человека!

– Пускай себе эвакуируются. Я дом не оставлю.

– А что будет, если придут немцы? Об этом вы хоть подумали?

– Э, пока еще не пришли, – махнула рукой старуха.

– Да вы слышали, они уже в Запорожье! Они могут быть здесь через каких-нибудь два дня! Вам что, дом дороже, чем жизнь?

– А что мне жизнь без своего угла? – в сердцах воскликнула старуха. – Вечно жить все равно не буду. Здесь, в этом доме, я родилась, здесь и умру, когда придет мой час.

– Не пойму я вас, – недоумевала Зелда.

– Еще бы!.. Легко сказать… Бросай все и беги куда глаза глядят, – проворчала старуха, кладя кисть на пол. – Ей что… Она, что ли, этот дом строила..

Зелда, с мальчиком на руках, ушла в полутемную комнату и стала шагать из угла в угол. Слова свекрови ранили ее в самое сердце. И в то же время жалко было ее оставлять одну. Еле дышит, что с нее взять? Но как же быть? Как оставить старого, слабого человека, а самой с детьми уехать? Или остаться всей семьей, а там будь что будет… Прямо голова кругом… И так хватает забот с тех пор, как Шефтл ушел на войну, а тут еще это… Присев на жесткую кушетку, Зелда уложила мальчика в колыбель и стала качать, легонько толкая ее рукой.

«Как быть? Что делать?» – неотвязно стучало в голове.

И вдруг услышала отчаянный крик:

– Зелда, Зелда! Где ты, Зелда? Скорей иди сюда! Зелда вскочила и бросилась на кухню. Распахнув дверь, она увидела, что свекровь стоит у порога.

– Что случилось? Почему вы так кричите?

– Скорей, скорей! Погляди, какой пожар! – Зелда выбежала во двор.

На другом берегу ставка горели амбары с колхозным зерном, а немного выше, на косогоре, пылали две большие скирды сена. К. небу поднимался, клубясь, густой розовый дым.

– Чего ты стоишь? Спасать же надо! Скорее, беги на помощь! – накинулась на нее старуха.

– Спасать? Для кого? Для гитлеровцев, для фашистов? Ведь сами же и подожгли, нарочно… Ох-ох-ох… Вон, видите? – показала Зелда на плотину, по которой быстро шагали Хонця, Додя Бурлак и Триандалис. – Это они… Остальное тоже сейчас будут жечь.

– Боже милостивый, сами, своими руками… Жечь собственное, потом заработанное добро… Господи, лучше бы мне не дожить, – горько зарыдала свекровь.

Между тем пожар разгорался все сильней. Небо побагровело, словно тоже было объято пожаром, редкие облака пылали пламенем. Во дворах испуганно лаяли собаки. По пыльной улице тарахтели возы, нагруженные кукурузой, которую спешно свозили к ставку и сбрасывали в воду. Возницы, злобно ругаясь, гнали коней, а за возами с криком бежала босая детвора. Среди запыленных, чумазых ребятишек Зелда разглядела Эстерку и Курта. Подойдя к калитке, она окликнула их. Дети неохотно остановились, переглянулись, потом побежали к ней.

– Мама, мама, мы тоже поедем? Зузик сказал, что поедут все… Ой, мама, посмотри, как горит! – подпрыгивая, кричала Эстерка.

– Тише, чего ты скачешь… Тоже мне, нашла чему радоваться, – вспылила Зелда. – Где вы оставили Тайбеле? Где Шмуэлке?

– У Зузика. Зузик говорит, что мы тоже поедем… Мы правда поедем? Ну скажи, поедем? – допытывалась Эстерка, обхватив мать обеими ручонками.

– Не знаю, ничего не знаю… – растерянно ответила Зелда, приглаживая растрепанные черные косички дочери.

– Почему не знаешь? Все едут, и мама Зузика, и сам Зузик… И я тоже хочу. Они уже укладываются. И я хочу укладываться.

– Я тоже хочу, – тихонько сказал Курт, глядя Зелде в глаза.

– Ну что я могу поделать, – словно оправдывалась Зелда перед детьми. – Бабушка не хочет. Как мы можем уехать без нее?

– Пусть бабушка останется здесь! Пусть она не едет, а мы поедем! – звонко крикнул Курт.

Зелда с опаской оглянулась на свекровь, по-прежнему стоявшую около завалинки. К счастью, свекровь ничего не расслышала. Качая головой, она смотрела на пожар. Уже горела кузница, новая сыроварня. Старуха что-то шептала. С желтых морщинистых щек капали редкие слезы, падали на сухие, морщинистые руки, молитвенно сложенные на груди.

По улице не переставая грохотали подводы. Гудя, промчалась автомашина МТС. Из кузова выглянула Нехамка.

– Куда? – крикнула Зелда.

Нехамка показала рукой куда-то в сторону.

В ту же минуту за шелковичными деревьями раздался грохот. Взорвали колхозную электростанцию. Из ворот колхозного двора вылетели два всадника, Калмен Зогот и Никита Друян, и, оставляя за собой клубы пыли, понеслись к ферме.

«Чего я стою, – спохватилась Зелда, – надо же коров подоить… Сейчас их угонят бог знает куда…» Велев Эстерке и Курту присмотреть за малышом, она сняла с забора чистый высушенный подойник и быстро зашагала по боковой дорожке, выводившей прямо к плотине. В палисадниках, у зеленых калиток, около низких завалинок и в открытых дверях домов стояли с внучатами на руках старики и старухи и, моргая слезящимися, покрасневшими глазами, смотрели, как горит их добро.

Глава пятая

А в хатенке, что на самом краю хутора, стоял у полузавешенного окошка Юдл Пискун и, потирая дрожащие от возбуждения руки, тоже смотрел на пожар.

«Стоило… Стоило мучиться, грызть зубами землю, чтобы дождаться их погибели… Они думали, советская власть вечная… А теперь вот свои же амбары жгут… Ничего, еще и сами сгинут в огне… Скоро, скоро им будет конец…»

Когда раздался взрыв, Юдл, насторожившись, долго прислушивался к его отзвукам, к звону дрожащих стекол. «Не стреляют ли? Может, немцы уже близко?» Юдлу до смерти хотелось, чтобы немцы пришли как можно скорей, сегодня же. Если немцы не займут хутор сегодня, бурьяновцы могут уехать, а ему хотелось, чтобы они остались, все до одного. Вот когда он им покажет, чего стоит Юдл Пискун! Думали: все, Юдл больше не вернется, там окочурится… Шесть с лишним лет гноили его там, а сами в это время разлеживались на мягких перинах… Домов себе понастроили… Ничего, теперь им все боком выйдет… От мысли, что немцы приближаются и сегодня же могут занять хутор, в нем еще сильнее разгоралось мстительное чувство. Он дрожал от желания рассчитаться со всеми, кто измывался над ним. Главное – с Хонцей. Это Хонця тогда из него жилы тянул, а теперь он потянет… По жилочке… По полоске с живого станет кожу сдирать, все ему припомнит, все, от начала до конца. Жаль, нет второго праведника, Хомы Траскуна, в армию ушел. А еще жальче, что нет Эльки Руднер, коммунистки проклятой… С ней, попадись она ему теперь в руки, он по-особому поговорил бы, – Юдл со злобным наслаждением дернул себя за ус, – он бы ей показал, что такое коллективизация… он бы ее поучил коммунизму…

В сенях послышались шаги. Юдл испуганно отпрянул от окна. Вошла Доба, усталая, пришибленная. Лицо и волосы измазаны сажей. Она грузно, всем своим болезненно тучным телом опустилась на скамью.

– Ну? Что там опять? – покосился на нее Юдл. Доба, ничего не отвечая, тихо всхлипывала.

– Говори! Что? – топнул Юдл ногой.

– А сам ты не видишь? Старались, работали… и все дымом по ветру… А он, – Доба подняла вспухшие от слез глаза на Иоськину фотографию, которая висела на стене, – он эту пшеницу сеял, работал день и ночь, с трактора не сходил… так радовался, когда пшеница зацвела… так надеялся… А теперь? Где теперь лежат его кости…

– Ну, хватит, хватит… – Юдл терпеть не мог, когда при нем упоминали об Иоське. Даже мертвому, он не мог простить сыну того, что тот выдал его когда-то Эльке Руднер.

– За что мне эта кара? Чем я так согрешила? – глотая слезы, причитала Доба. – На что мне жизнь без моего сыночка? Чего ты на меня кричишь? Почему не укладываешься? Видишь ведь, я с ног валюсь… Делай что-нибудь…

– Не погоняй, успеется, – буркнул Юдл. – Как это – успеется? Когда успеется?

– А что, завтра, что ли, уже и ехать?

– Завтра, а то когда же? Завтра. Днем. Оглянуться не успеешь, как подадут подводы…

– Вот так история… – Юдл не мог скрыть растерянности. – И к чему такая спешка? Такая гонка…

– Да ты что, обалдел? Хочешь немцев дождаться? Тогда уже не уедешь. Завтра к двенадцати часам, сказал Хонця, тебе надо быть в конюшне, ты у нас за возницу. Мы с Зелдой едем на одной подводе.

– С какой еще Зелдой?

– Зелду не помнишь? Жена Шефтла.

Юдл тотчас подумал о встрече с Шефтлом, о банке мясных консервов и пачке сахара, которые тот просил передать Зелде, и обозлился на Добу за то, что она напомнила ему об этом. Да отвяжитесь вы все, в конце концов! Что он, обязан таскать для кого-то подарки?

Нашли себе холуя…

– Не помню… Не знаю… – буркнул Юдл. – И что это Хонця так распоряжается? Теперь он надо мной не хозяин! В возницы определил… Запрягать я им буду… править… Хонця что, не знает, что я больной, на ногах не стою, – горячился Юдл, чувствуя близкую опасность и лихорадочно соображая, как избежать ее. – А ты сама? Слепая, что ли, не видишь, что я чуть живой? То в холод кидает, то в жар… все так и горит внутри… Ох, голова кружится… Ох, скорее! – закатил он вдруг глаза. Оскалившись, повалился на пол, опрокидывая стоявшую рядом табуретку.

– Господи! – вскрикнула Доба, поднимаясь и спеша на своих опухших ногах к мужу. – Что с тобой? Ни с того ни с сего… Юдл! Юдл! – тормошила она его, стараясь поднять. Кое-как она втащила Юдла на кровать и укрыла ватным одеялом.

Юдл тяжело дышал и трясся как в лихорадке.

– Тише, тише, сейчас пройдет, – успокаивала его Доба, кладя поверх одеяла старую бурку.

В комнате было жарко, Юдл исходил потом. Свесив голову набок, он попытался сбросить с себя бурку.

– Лежи спокойно, тебе надо хорошенько прогреться, – и, поправив бурку, Доба положила ему на ноги большую пуховую подушку.

– Чего ты валишь на меня это барахло? – ощерился Юдл своими гнилыми зубами. – Мне душно, нехорошо, меня тошнит…

– Ничего, ничего, потерпи, надо хорошенько пропотеть. С потом вся болезнь выйдет, и ты сможешь ехать.

– Что? – вскинулся Юдл как бешеный. – Хочешь, чтобы я больной ехал? Похоронить меня хочешь? В придорожной канаве похоронить? На-ка, выкуси! Не дождешься! И никто не дождется! – Он схватил подушку и с остервенением швырнул ее на пол.

– Уже нашло на него! Кидаться начал! – закричала Доба. – Чистая наволочка, только выстирала, только надела…

Послышались шаги под самым окном. Юдл побледнел как смерть и замахал на Добу руками:

– Ш-ш-ш… Ш-ш-ш…

Доба, сердито бормоча что-то, подняла подушку. Дверь распахнулась, и в комнату вошла Шейна-каланча. Юдл громко захрапел.

– Слышали уже про несчастье, что у Хонци случилось? – зачастила каланча прямо с порога.

– Господи, что там еще? – Доба замерла на месте с подушкой в руках.

– Дочку его, Нехамку, чуть не убило… Только что привезли домой на подводе, еле живую…

– Что вы говорите! Нехамку? Дочку Хонци-председателя? Да я ее только что видела в эмтээсовской машине! Каких-нибудь полчаса назад… Господи помилуй, да что же с ней случилось?

– Мотором трактора придавило.

– Мотором? Как она попала под мотор?

– Что вы задаете такие вопросы? Значит, суждено было, и все! Черт пригнал эту эмтээсовскую машину… За мотором приехала, от сломавшегося трактора, сам Хонця и вызывал, не хотел этот мотор оставлять…

– А Нехамка-то, Нехамка как под мотор попала? – не понимала Доба.

– Так я же вам про это и рассказываю! Взяли мотор от сломанного трактора, поднимали в кузов. А он, мотор этот, возьми да и выскользни, и прямо на нее, на Нехамку. Придавил…

– Господи!.. – Доба бессильно опустилась на табурет.

– И ведь какая девушка! Какая красавица! Одно удовольствие было смотреть на нее, – Шейна оплакивала Нехамку, словно той уже не было в живых. – А ловкая, а проворная, золотые руки… Все знала, все умела… Земля горела у нее под ногами…

– Какой же это дурак, прости меня боже, послал ее за мотором… – выходила из себя Доба. – Разве эхо для девушки работа?

– А никто не посылал, она сама напросилась, хотела помочь. На тракторе-то на этом Вова раньше работал. Теперь вам понятно?

Доба вздохнула и начала вытирать глаза.

– А Хонця? – спросила она. – Где был Хонця в это время?

– Лучше не спрашивайте. Прибежал, когда ее уже положили на подводу. Страшно было на него смотреть. Черный, как земля. Пойдемте посмотрим хоть, что там делается… Пусть себе спит, – кивнула Шейна на Юдла.

Чуть только за Добой и Шейной закрылась дверь, Юдл скинул одеяло и бурку и, распаренный, слез с постели.

«Раз так, значит, завтра они не поедут, – снова забегал он по комнате. – А больше мне ничего не нужно. Главное – задержаться. Хоть на один день».

Глава шестая

Напрасно надеялся Юдл.

Под вечер, когда Калмен Зогот и Никита Друян, взяв с собой семьи, погнали колхозный скот, в хутор из ближайшей воинской части прискакали два конника и передали приказ командования: чтобы к завтрашнему дню к 6.00 в хуторе не осталось ни одного человека.

Хоть бурьяновцы и готовились в дорогу, приказ этот застал их врасплох. Каждый толковал его по-своему. «Должно быть, Бурьяновку превратят в укрепленный пункт», – предполагали одни. «А может, здесь будет большое сражение», – гадали другие. «А может…» Перебрали много возможностей, но решить ничего не могли. Так или иначе, люди были напуганы и начали поскорее укладывать и увязывать вещи.

Старуху, мать Шефтла, эта новость совсем ошарашила. Она не переставала стонать, всхлипывать, ломала Руки, проклинала все на свете. Но выхода не было. Надо было скрепя сердце готовиться в дальний и неизвестный путь.

– Теперь можешь радоваться. Твоя взяла, – ядовито говорила она Зелде, ковыляя по тесно заставленной комнате и не зная, за что раньше взяться. – Ну и люди! Бросают дом и бегут… Лучше бы мне до этого не дожить… А что будет с вещами? Мы же едем, говоришь, на одной подводе с этим выродком, с Юдкой Пискуном… Всю жизнь по нему тосковала… И как же мы поместимся на одной подводе?

– Возьмем, что сможем, – сдержанно ответила Зелда.

– Хорошее дело! Как это – что сможем? Я тебе наперед говорю: ничего не оставлю! Все с собой возьму.

– Ну что вы, свекровь, говорите? Нас семеро душ, а дали всего полподводы.

– Как так семеро? Ты что, нахлебника тоже потащишь с собой?

– А что мне с ним делать? Не оставлять же его здесь одного.

– Ох, что ей с ним делать! – желчно передразнила невестку старуха. – Мало у меня горя, так на тебе, новое несчастье на мою голову. Она его не оставит… Немцы, говорят, уничтожают евреев… Евреев они убивают, разбойники!.. Но он-то немецкий ублюдок!

– Не кричите так! – Зелда с тревогой выглянула в окно, под которым играли дети.

– Ну и услышит! Пока еще, слава богу, я его не боюсь. Подожди, вот он вырастет, чтоб ему не дожить, вот когда я буду его бояться! – еще громче раскричалась старуха. – Слыханное ли дело! Тут бросают дом и двор, все нажитое, кровное, душу, сердце свое оставляют и бегут неведомо куда, от немцев спасаться, а она еще хочет тащить с собой немчуру! Да это же бог знает что!

– Ну тише, тише, не кричите, прошу я вас, – успокаивала Зелда старуху. – Я отвезу его к тетке, и дело с концом.

– Ты еще когда говорила, что отвезешь. А сейчас? Как ты можешь его сейчас отвезти? Как?

– А мы будем проезжать мимо Блюменталя, там я его и оставлю. Тетка-то в Блюментале живет, вы забыли?

– И за что только бог меня наказывает?… Господи милостивый, об одном прошу, освободи ты меня от него! Помни, Зелда, если ты его там не оставишь… за себя не ручаюсь… Ну чего ты на меня уставилась? Чего ты стоишь сложив руки? Где наша большая корзина? Еще, чего доброго, ночью придется ехать… Ну скорее, скорее… – теперь старуха уже сама подгоняла Зелду.

Зелда принесла со двора большую корзину, и вдвоем со свекровью они начали укладывать белье. Зелда невзначай поглядела в окно – и обмерла. На улице стоял почтальон Рахмиэл.

Она тут же все бросила и, как была, непричесанная, с непокрытой головой, выбежала на улицу. Старый Рахмиэл, принесший сегодня почту в последний раз, стоял среди колхозниц и раздавал письма. Зелда подбежала и стала в стороне, боясь спросить, нет ли письмеца и для нее. Но старый Рахмиэл, взглянув поверх сдвинувшихся на кончик носа очков, тотчас заметил Зелду и, порывшись в своей сумке, протянул ей с довольным видом треугольничек. Зелда трясущимися руками схватила его, развернула и посмотрела на число. Письмо было написано 23 сентября. Только тогда, отойдя на несколько шагов, она начала читать, быстро пробегая глазами неровные строчки:

«Дорогая моя Зелда и милые детки, Шмуэлке, Эстерка, Тайбеле и Шолемке! И мама, дай ей бог здоровья! Спешу написать вам пока хоть несколько слов. Пишу на платформе, стоя, через несколько минут уходит эшелон. Только что передал привет и посылочку для вас, то, что было при себе. Ешьте на здоровье. Как приеду на место, сразу сообщу свой адрес. Целую вас всех вместе и каждого в отдельности много, много раз. Ваш Шефтл».

От волнения Зелда не сразу поняла все, что было написано в письме. Довольно было одного.

«Лишь бы жив… – Лишь бы здоров…» – шептала она.

– Письмо от Шефтла! – крикнула Зелда, едва переступив порог.

– Ну-ка покажи! – встрепенулась свекровь. – Да ты прочти, прочти… Что он пишет?

Зелда присела на краешек кушетки, где громоздилась куча белья, и начала читать письмо во второй раз. Снова взглянула на число и задумалась: прошло уже одиннадцать дней…

– Ну чего ты остановилась? – нетерпеливо спросила свекровь. – Читай дальше!

– Это все, – тихо ответила Зелда.

– Все? Так ведь он пишет, что послал посылку. С кем послал? Посмотри, может, ты пропустила?

– Нет, я ничего не пропустила.

– Как же это? Почему он не пишет, с кем отправил посылку?

– Торопился и, видно, забыл.

– Как можно забыть такое? – кипятилась старуха. – Поди теперь угадай, с кем он послал и что он послал… Посылает и не пишет, через кого…

Зелда досадливо повела плечом. Ее заботило совсем другое. Прошло уже одиннадцать дней, кто знает, что случилось за это время? И как будет дальше? Писать он станет сюда, – значит, письма его пропадут. Как же быть, как ей жить без его писем? И ему она не знает, куда писать, он не будет даже знать, где они и что с ними…