Текст книги "Тайны Норы"

Автор книги: Нора Шарифф

6. Пусть он исчезнет!

В четырнадцать лет я наконец-то посмотрела на отца критически, глазами подростка. Какой же я была наивной, когда надеялась, что близость тестя смягчит жестокий нрав этого человека. Все вышло наоборот. По прибытии в Алжир его агрессивность и склонность к садизму только усилились.

Я никогда не понимала этого жестокого и грубого человека. Каждый раз, когда он причинял боль своим близким, он словно получал удовольствие и гордился собой. Сколько себя помню, он переворачивал столы, швырял посуду, оскорблял и бил мать. В Алжире он получил право жизни и смерти для своей супруги, мог ее всячески унижать, относиться к ней плохо и даже лишить жизни. Против нас с Мелиссой он не использовал физическую силу, но не упускал возможности обзывать нас обидными и унизительными прозвищами, что было недостойным для отца по отношению к дочерям. Чем более фанатичным становился он, тем больше ненавидел нас. Он стал почти сумасшедшим, пугливым параноиком, придумывал разные сценарии, в которых его жена оказывалась потаскухой, а я, его дочь, порождением дьявола с испорченной душой.

Ненависть легко прочитывалась на его лице, черты которого огрубели, под глазами залегли круги. Он часто смотрел на нас своим черным, полным ненависти взглядом, и в нем не было даже проблеска здравого смысла. Он стал животным. Посреди ночи я слышала, как стонет от боли мать, словно заблудшая, не нашедшая покоя душа мертвеца. Сколько еще она должна была пролить слез? До сих пор ее приглушенные рыдания будят меня по ночам, как короткий кошмар, после которого уже не уснуть до утра.

Его гнев стал непредсказуем. Без видимой причины он мог разъяриться в любое время суток. Я боялась за жизнь матери, ведь теперь он наносил ей жестокие побои с удвоенной, утроенной силой. Я нередко видела мать, лежащей в крови, искалеченную до неузнаваемости.

Мне казалось, что он может воспользоваться моим отсутствием, чтобы убить ее. Поэтому стала часто сбегать с уроков. Я следила за его приходом и уходом так долго, как могла себе это позволить. Часами сидела в засаде недалеко от дома, а иногда даже под лестницей. Прислушивалась к малейшему звуку, к хлопанью дверью, к шуму отъезжающей машины. Но пугали меня не только звуки, а и тишина! Конечно, мать ни о чем не догадывалась. Я придумывала тысячи причин, чтобы объяснить свое отсутствие преподавателям, а сидя на занятиях, не могла сконцентрироваться из-за недосыпания. Опоздание цеплялось за опоздание. Посещения занятий становились все реже, но я не знала, как иначе разрешить такую ситуацию. Беспокойство мешало мне спать. В тот период я нацарапала несколько мрачных стихов. Помню один из них:

 
Вот дом, в котором я росла,
Немой свидетель слез моих и горя,
И никому он не расскажет никогда,
Какие муки я перенесла.
Те слезы, пролитые мной,
Могли б наполнить океаны.
Молитвой лишь пытаюсь излечить,
Души не затянувшиеся раны.
Свидетели моих бед,
Стены, кровать, старый плед,
Солнце, ветер, луна,
И ночей тишина.
 

* * *

Положение становилось невыносимым. Жизнь теряла смысл. Я больше ее не контролировала. Но хуже всего было то, что я чувствовала себя ответственной за мать и сестру. Я должна была что-то предпринять, чтобы вытащить их и себя из этого кошмара. Единственный способ защититься – сделать так, чтобы мой отец (о боже, как я ненавижу это слово) исчез. Да, я желала, чтобы он исчез из нашей жизни навсегда! Я желала ему смерти! Именно тогда в моем сознании возник план, как усмирить этого палача. Несколькими месяцами ранее я сделала большое одолжение Софиану, одному из моих приятелей. Его призвали на обязательную срочную службу в армию, с первых месяцев службы он принимал участие в антитеррористических рейдах, которые редко обходились без жертв. Зачастую потери алжирских солдат в таких операциях составляли до двадцати процентов.

К этому стоит добавить постоянные угрозы от террористического подполья. С момента, когда человек становился солдатом, его жизнь постоянно была под угрозой. Если кто-то из знакомых почему-то был недоволен каким-то человеком, он начинал распускать слухи, что тот-то и тот-то служит в армии и что он нелоялен к террористам. Рано или поздно, но слух доходил и до самих террористов, после чего через несколько дней либо убивали его семью, либо его родственники находили на пороге своего дома отрезанную, набитую камнями голову солдата с «нежным» сопроводительным письмом. Согласна, что пишу с иронией, но не могу найти других подходящих слов для описания подобной ситуации. Можно ли привыкнуть к жестокости? Если да, то почему? Обычная адаптация к условиям окружающей среды?

Как бы там ни было, но Софиан хотел любой ценой избежать воинской службы. Я согласилась замолвить за него словечко и поговорить с одной из моих школьных подруг, отец которой был высокопоставленным чиновником и мог вмешаться. Это помогло. Парня уволили из армии. Итак, теперь как мой должник он поклялся сразу прийти на помощь, как только она понадобится. И вот такой момент настал.

Я пошла на рынок, где он обычно болтался без дела. Попросив мальчика незаметно передать ему записку, я стала ждать в переулке. Софиан появился через несколько минут.

– Нора? Как я рад тебя видеть! Что это у тебя за вид? Что случилось, Нора? Ты можешь говорить?

– Ты сказал, что я могу обратиться к тебе, если у меня возникнут проблемы, помнишь? Когда я тебе помогла.

– Скажи мне, что у тебя стряслось, и мы посмотрим, как можно тебе помочь.

Я рассказала ему о жестоком поведении своего отца, умолчав только о сексуальных домогательствах, которые решила похоронить до лучших времен. Я была на пределе: руки тряслись, слова вылетали, словно пули. Мой рассказ расстроил Софиана.

– Он заслуживает жестоких пыток, и только потом смерти.

– Совершенно верно.

Софиан посмотрел мне прямо в глаза. Этого было вполне достаточно. Тогда он стал расспрашивать меня дальше:

– Что именно ты хочешь?

– Знаю, что ты знаком с людьми из нинджас [5]5
  Нинджас – военизированное формирование алжирской народной милиции. Его члены часто проносятся по улицам Алжира, сидя в открытых джипах с автоматами в руках. ( Примеч. авт.)


[Закрыть], не так ли?

– Ну, допустим, а ты откуда знаешь?

– Это неважно. Перейдем к делу. Я хочу, чтобы этот подонок сдох.

Мне понравилось, что он серьезно отнесся к моим словам, хотя, признаться, моя просьба сильно его удивила.

– Ты уверена в том, что хочешь сделать?

– Софиан, если он не умрет, этот кошмар никогда не прекратится! Если твои друзья не захотят мне помочь, помоги мне хотя бы достать оружие, чтобы я сделала это сама.

– С ума сошла – сама! Ты не способна на такой шаг. Ладно, мне нужно сначала кое с кем поговорить. Через четыре дня я дам тебе ответ.

Когда пришло назначенное время, мне позвонили по телефону.

– В то же время, на том же месте, – услышала я в трубке.

– Поняла, – ответила я срывающимся голосом. Неужели этот кошмар скоро закончится? Я не могла усидеть на месте, отправилась к матери на кухню. Подойдя к столу, на котором она резала овощи, я обняла ее за талию.

– Ты такая счастливая, почему? – спросила она.

– Просто предчувствие, что скоро случится что-то хорошее, мама, – загадочно ответила я.

Лучше было уйти в свою комнату, чтобы избежать ненужных вопросов. Поднимаясь по лестнице, я представляла сцену нашего будущего освобождения: несколько человек в масках окружили и наставили оружие на человека, который умоляет пощадить его. Эта картинка на миг придала мне сил. Мне стало весело. Одна только мысль о мести наполняла меня такой радостью, как колыбельная песня, которую мне пели в детстве. О боже, я сама превращалась в садистку.

Судьба переменчива, папочка, очень переменчива…

Софиан пришел на встречу. Он пребывал в приподнятом настроении, на лице сверкала улыбка.

– Тебе надо указать место и время, где его можно будет найти. Нашу с ним встречу он запомнит на всю жизнь.

– Запомнит? Я не ослышалась? Ты сказал, запомнит? Разве его не убьют?

– Нет, Нора. Они отказываются совершать убийство. Хорошей трепки ему будет вполне достаточно.

Теряя самообладание от возмущения, я перебила его:

– Но ты ничего не понял. Если он останется жить, эта трепка ни к чему не приведет. Наоборот, будет только хуже. Он догадается, что я в этом замешана. Я не знаю, что он сделает со мной или с матерью. А ты спрашивал у них об оружии для меня?

– Нет, Нора. Тебе лучше забыть об этом.

Злость уступила место отчаянию. Я расплакалась, как ребенок. Мои планы рухнули, как карточный домик. Софиан старался меня успокоить, говорил, что лучше забыть о мести, но я его не слушала. Я не могла смотреть ему в глаза. Домой я вернулась, еле волоча ноги, обескураженная и полностью сбитая с толку.

Опять терпеть. Как долго? Это никогда не закончится…

7. Противостояние

Вскоре в доме разразилась настоящая буря, сея кошмары и разрушение. Ничего ее не предвещало. Как обычно, перед бурей стояло затишье. Вечером я сидела в своей комнате в темноте. Я так часто поступала, когда хотела побыть одна. Мелисса пошла в гости к подруге, а родители находились где-то в доме. На душе было неспокойно, меня терзали нехорошие предчувствия. Странная, необычная тишина, царившая в доме, заставляла держать ухо востро, быть готовой отреагировать на первый же сигнал, шум или, наоборот, тишину, если я увижу в ней опасность для матери. Раньше, случалось, я выбегала из своей комнаты по несколько раз и тут же возвращалась – тревога была ложной. Мне казалось, что за каждой дверью мать зовет меня на помощь, и воображала самое худшее. Тот вечер не был исключением. Услышав шум, я выбежала из комнаты, но, как оказалось, на этот раз не зря!

Отец душил мать подушкой. Она отбивалась, дергая ногами, но ничего не могла сделать. Я крикнула, чтобы он остановился, но это не подействовало. Его руки не отпускали мать. Необходимо было найти решение, причем быстро, поскольку мать уже почти не двигалась. Ей действительно угрожала опасность. Не осознавая, что делаю, я побежала в кухню и схватила большой, хорошо отточенный нож. Не раздумывая, я бросилась на отца.

– Оставь ее или я убью тебя! – решительно крикнула я.

Занеся нож, я приготовилась всадить его ему в спину, когда он обернулся и схватил меня за запястье. Его взгляд был мрачным и полным ненависти. Он посмотрел на мать и проговорил:

– Я не могу больше контролировать ни тебя, ни твоих дочерей. Вы порождение сатаны, и закон велит мне бросить тебя, женщина. Но сначала я должен очиститься от скверны! Все эти годы ты заставляла меня верить в то, что я якобы прихожусь отцом твоим двум ублюдкам. Твои слова лживы. Я снимаю с себя всякую ответственность за них и отрекаюсь от тебя три раза. Я отрекаюсь от тебя, отрекаюсь от тебя, отрекаюсь от тебя!

В мусульманских странах, когда муж хочет избавиться от жены, ему стоит лишь три раза произнести «отрекаюсь». Словно магическое заклинание, которое разлучает семейные пары. Само собой это заклинание существует исключительно для мужчин. Женщина-мусульманка не имеет права инициировать развод.

– А если хочешь получить официальный развод, твои родители должны выплатить мне кругленькую сумму за те годы, которые я потратил на тебя.

Он схватил большой рюкзак и стал сбрасывать в него все ценное, что попадалось под руку: драгоценности, деньги и одежду. Перед тем как уйти, повернулся ко мне.

– Что касается тебя и сестры, знайте, вы мне больше не дочери, вы – незаконнорожденные, байстрючки.

– А что касается меня, то можешь поверить: я рада, что ты мне больше не отец. Уверена, что и Мелисса думает то же самое, – гордо ответила я ему.

Я плакала и тряслась от гнева, я была готова взорваться. Наконец он ушел. Я не могла поверить, что столь долгожданный с раннего детства момент наконец настал. Какое счастье! Неужели я избавилась от этих отвратительных рук, которые переворачивали мне душу, когда забирались под юбку, от этого запаха, который распространялся вокруг него? От этого постоянно преследующего меня стыда? Прощай… Теперь я могла стереть это из своей жизни и попытаться начать все с чистого листа. Начать жить без него.

* * *

Увы! Надо совершенно не знать Алжир, чтобы поверить, что уход отца мог позволить нам зажить нормально! На самом деле нормально мы жили только с неделю, в течение которой жители квартала узнавали об уходе отца. Эти слухи окончательно испортили нашу жизнь. По кварталу поползли сплетни о том, что моя мать оказалась недостойной женщиной, не сумевшей сохранить верность, чем дала повод мужу отречься от нее. Даже мы с Мелиссой не избежали общественного порицания. – Посмотрите на этих девок, как они прохаживаются возле школы! Как настоящие шлюхи! Такие же, как их мамаша… Бедняжка Абдель, он ведь такой набожный и серьезный. Так бесчеловечно с ним поступить… Она даже не носит вуаль правильно, как подобает благочестивой мусульманке. А ее дочери носят потертые джинсы. Я даже видела, как старшая прогуливает уроки и таскается с какими-то подозрительными личностями возле школы. Они – порождение сатаны, им надо перерезать горло, и пусть их отец очистится пролитой кровью.

Через несколько дней начались анонимные телефонные звонки. Вначале это были лишь оскорбления и вульгарные насмешки. Количество звонков возрастало до тридцати в день, а вскоре оскорбления переросли в угрозы, от которых по спине ползли мурашки. Не было и речи о том, чтобы выходить из дома. Но в случае крайней необходимости, если нельзя было поступить иначе, все равно мы никогда не выходили поодиночке и передвигались по улице максимально быстро.

Но постепенно мы привыкли, и жизнь потекла своим чередом. Телефонные угрозы стали обыденным явлением, мы научились укрощать свой страх. Мне стало казаться, что все это происходит не с нами, мы лишь присутствуем на съемках художественного фильма.

8. Заточение

Спустя некоторое время мать познакомилась с внимательным и милым военным. Их чувства вспыхнули неожиданно и стали взаимными. Они прекрасно понимали друг друга. Мать была на седьмом небе от счастья. Впервые я видела ее такой. Она похорошела и постоянно говорила о любви и счастье. Делилась со мной своими мечтаниями и планами о совместной с жизни с ее любимым Хусейном! Мне приходилось считаться с ее чувствами. Я принимала Хусейна, потому что он хорошо относился к моей матери. К тому же он обеспечивал нашей семье безопасность, в которой мы так нуждались. Я считала, что матери повезло: хотелось бы и мне повстречать такую любовь. Мать хотела рассказать родителям об уходе Абделя через месяц, когда они вернутся из Испании с отдыха. Новость их потрясла. Они отказывались даже допускать мысль, что в семье Шариффов кто-то может развестись.

Мать через брата пыталась убедить родителей, что муж относился к ней ужасно. Напрасный труд. Даже братья считали ее ответственной за развал семьи.

Ситуация становилась взрывоопасной. Мать и Хусейн должны были найти решение до того, как дед узнает об их чувствах. В Алжире узнать о такого рода отношениях от третьего источника, то есть неофициально, означало стыд и унижение. Мы боялись, что если мой дед узнает, что мужчина, тем более военный, встречается с матерью, он решит очистить свою честь известным способом. Слухи распространялись быстро, это был вопрос времени. Следовало официально оформить развод с Абделем, прежде чем афишировать свою новую связь и будущие планы.

Произошло именно то, чего так опасалась мать. Дед с бабкой узнали новость от доброжелателей и прервали свой отдых за границей.

В полдень мой младший дядя появился у нас. Он отказался войти в дом, встав в дверях. – Родители вернулись, – сообщил он. – Отец требует, чтобы ты и дочери немедленно пришли к нему.

– Девочки должны вернуться в школу после обеда, – возразила мать, предчувствуя опасность.

– Я должен тебя привести. Тебя и девочек, конечно. Немедленно.

От его безапелляционности меня охватил озноб. Что происходило? Нас хотели обидеть, я была уверена. Наши взгляды с матерью пересеклись. Она тоже понимала серьезность ситуации.

– Пусть они закончат обедать и соберут вещи, – сказала она с мольбой в голосе.

– Хорошо, я подожду на улице.

Ага, значит, нас хотят отвести под конвоем! Из осторожности или просто повинуясь инстинкту, мать посоветовала нам взять рюкзаки и несколько дорогих нам вещей. Чем мы провинились? Неважно. Я, конечно, не видела за собой никакой вины, но все равно чувствовала себя узницей, ожидавшей приговора судей. Меня тошнило. Я стала произносить молитвы – все, которые знала или могла придумать сама.

Мой дядя за всю дорогу не произнес ни слова. Молчали и мы. Мелисса, опустив голову и ссутулившись, плакала молча, чтобы не привлекать к себе внимание. Страх буквально пожирал ее. Я не могла смотреть на нее, сосредоточилась на самой себе и приготовилась к новым испытаниям.

Дверь открылась сразу, после первого же звонка дяди: нас ждали. Перебирая все возможные варианты развития событий, я медленно поднималась по холодным мраморным ступеням, каждая из которых приближала меня к оглашению приговора и казни.

Дед и бабка стояли в глубине гостиной, скрестив руки на груди, с суровым выражением на лицах и полными злобы глазами, словно два готовых к нападению быка. Первый раз в жизни я видела выражение ярости на их лицах, которое не забуду никогда.

Мелисса по привычке кинулась к бабушке, протягивая к ней руки, но та грубо и с отвращением оттолкнула ее. Мать, вскрикнув от ужаса, кинулась к дочери.

– Вы, все трое, отправляйтесь в кладовую, – приказал дед ледяным тоном.

– Что? – переспросила мать, не ожидавшая подобного.

– Немедленно!

Мы не двинулись с места, тогда нас схватили, повалили на пол и по очереди затолкали, как скотину, внутрь холодного помещения. Падая, я ударилась головой о противоположную стену. Придя в себя, я услышала, как бабка отдает распоряжения:

– Мальчики, унесите холодильную камеру, а то еще мясо испортится рядом с этой падалью.

Мои дядья повиновались беспрекословно. Бабка подошла к матери.

– Ты опорочила имя Шариффов. С самого рождения, дочь, ты была только падалью и родила падаль – таких же двух шлюшек, как ты сама! Точные копии тебя! А вы двое, – продолжала она, угрожающе тыча в нас пальцем обвинителя, – заставьте вашу мать вернуться к отцу, если не хотите сгнить здесь заживо вместе с ней. Никакой школы, никакого душа, телевизора или музыки. И каждый день мы будем бить вашу мать, чтобы помочь ей принять правильное решение.

Мать неподвижно лежала на полу, когда перепуганная Мелисса подошла к ней. В моей голове не укладывалось, как так получилось, что родные стали нашими палачами.

Пришел дед. Схватив Мелиссу за руку, он отстранил ее, снял ремень и принялся хлестать им свою дочь. Удары, как дождевые капли, становясь все сильнее и сильнее, падали на голову, которую несчастная напрасно пыталась защитить.

Я стала кричать, чтобы он остановился, но дед распалялся все больше. Странно, но только появление бабки усмирило его гнев.

Когда двери за мучителями закрылись, я подошла к матери, чтобы ее утешить. – Мама, не плачь! Дедушка просто решил тебя наказать за что-то. Мне кажется, наше заточение не будет долгим.

Что же происходило на самом деле? Никогда дед не вел себя подобным образом на моих глазах. Так я открыла для себя темную сторону деда и бабки. Нашему шутливому общению с ним был положен конец. Даже если они наказывали мать, когда она была ребенком, – это не повод, чтобы так относиться к свои внукам! По какой причине родители могут так ненавидеть своих собственных детей? До какой степени они могут дойти? Когда уничтожат нас физически?

Дверь закрылась, и все погрузилось во мрак. Глаза с трудом привыкали к тусклому освещению, которое давала одна единственная тусклая лампочка, но постепенно мы смогли различить очертания помещения площадью около пятнадцати квадратных метров, в котором нас заперли. В качестве декораций стены украшали большие встроенные шкафы. Температура едва достигала пятнадцати градусов как зимой, так и летом. Окон в помещении не было, поэтому точно определить время суток было невозможно. Одна мысль, что мы проведем много времени закрытыми в этой холодной комнате, пробирала меня до костей.

Я решила поискать какие-либо предметы, при помощи которых можно будет совершить побег или хотя бы скоротать время. С надеждой я заглядывала внутрь ящиков, но находила одни только старые тряпки.

Мелисса плакала, забившись в угол. Младшая сестренка была еще слишком мала, чтобы выносить этот кошмар. Я негодовала! Чем она лично провинилась? Она никому не сделала ничего плохого. Я дала себе слово заботиться о ней на протяжении всего заключения.

Самой главной была психологическая помощь. Например, я могу заниматься с ней диктантами. Тетради у нее с собой были. Девочка панически переживала, что отстанет от занятий, – значит, эта работа ее утешит.

Заканчивался первый день заточения. Наши контакты с внешним миром сводились к посещению туалета, по одному человеку за раз и всегда под строгим присмотром. Когда наступало время еды, нам приносили одну миску на всех с ограниченным количеством пищи. Если так пойдет дальше, нас, чего доброго, заморят голодом.

Туалет, еда, издевательства и побои, наносимые матери. День за днем все повторялось по кругу. Нас постоянно спрашивали, изменили ли мы свое решение? Так прошла неделя. Мне становилось плохо до тошноты от одной лишь мысли, что нас с Мелиссой могут отнять у матери. Если они способны запереть нас в каком-то чулане и избивать дочь на глазах у ее детей, своих внучек, значит, они не остановятся ни перед чем. Мне было так страшно. Если мать не поддастся на этот шантаж, до каких пределов дойдет их жестокость? А Мелиссе не давала покоя мысль, что они могут подсыпать снотворное в еду и, усыпив нас, заберут от матери и передадут отцу. Она предложила себя в качестве дегустатора пищи. Если она заснет, мы с матерью сможем ее защитить.

Вот хитрюга! Впрочем, она больше всех страдала от недоедания.

Я даже не представляла, что наше заточение окажется таким долгим. Проходили дни, и мы потеряли счет времени, хотя, по примеру Робинзона на своем острове, я старалась делать засечки. К счастью или нет, но мы немного свыклись с нашим новым положением. Что делали наши родные – целых четыре семьи – мужья, жены, дети? Не могли же они игнорировать наше присутствие. Значит, все они были сообщниками, своим бездействием они приняли сторону деда с бабкой. Все они хотели заставить мать вернуться к мужу-садисту! Значит, они желали нам горя и слез? Думали ли они об этом? Уверена, что нет! Честь для них выше нашего счастья!

Дни казались нескончаемо долгими. В моем рюкзаке нашлось несколько чистых листов, и я стала рисовать. Мои рисунки имели продолжение и главного героя, так что получалось что-то вроде комиксов. Я придумывала героям разные приключения, чтобы разрядить атмосферу, и это мне удавалось.

На второй неделе каждый стал активнее и откровеннее с другими. Для нас это был способ не сойти с ума. А еще – я узнала мать совсем с другой стороны. Она оказалась превосходной рассказчицей! Мы с Мелиссой слушали истории о том, какими мы были в раннем детстве, о наших маленьких шалостях, ужимках, первых словах – в общем, о том, о чем помнила лишь она. Мать никогда раньше с нами так не разговаривала. Она всегда была сдержанной. Эти ее рассказы были куда лучше фотографий. Понадобилось это заключение, чтобы она смогла наконец раскрыться. Желая максимально сгладить наши страдания, она старалась быть с нами нежной, как никогда раньше.

Чтобы еще больше унизить мать и сделать ее наказание строже, дед побрил ей голову прямо у нас на глазах. Это меня настолько разозлило, что все, что связывало с дедом, перестало для меня существовать.

Подобного отношения к своей матери я не прощу ему никогда.

В течение третьей недели мы пришли к выводу, что все наши знакомые просто забыли о нас. Скрутившись калачиком на матрасе, мать молча смотрела на стену. Когда я пыталась разговорить ее, она принималась просить у нас прощения, обвиняя во всем себя. Она была готова вернуться к нашему отцу, если мытого пожелаем. Но об этом не могло быть и речи! Иногда она вспоминала о своем женихе.

– Мы никогда не будем вместе. Они сделают все возможное, чтобы он забыл обо мне.

Я была согласна с ней, но опускать руки все равно не собиралась. Я напевала песенку Франциска Кабреля «Темнота твоих глаз».Мать плакала, прислушиваясь к этим словам, в которых находила себя. Я останавливалась, но она просила продолжать. Может, для нее это был способ не чувствовать себя такой одинокой в своей боли? Даже плакать она старалась украдкой, чтобы не волновать нас. Слезы блестели в темноте на ее щеках и тихо стекали вниз. Мне хотелось вытереть эти слезы – так я была растрогана, но что-то мешало. В нашей семье не особо приветствовались сантименты. Сама я плакала, только когда остальные спали.

А о чем думаете вы там, наверху, когда ложитесь спать? О том, как набить брюхо – и все? Вот дерьмо! А ты, Амир? Неужели ты забыл то время, которое мы провели вместе? Неужели мы ничего не значим для тебя? Перестали существовать?

В большинстве случаев тарелку с едой приносил именно Амир. Всегда молча, опустив глаза. Какие небылицы ему рассказали о матери… о его собственной матери, чтобы он принял участие в заговоре против нее? Да, мозги запудрили ему хорошо.

Я с ностальгией вспоминала о тех обещаниях, которые он мне писал в письмах: «Когда мы будем ходить в одну школу, я никому не позволю обидеть тебя. Ты знаешь, я уже умею драться и почти всегда побеждаю». Став юношей, он брал на себя новые обязательства: «Мы будем вместе заниматься спортом и ходить в кино». Ага, как же! Рассказывай кому-нибудь другому.

По его поведению ничего нельзя было понять. Что думал он о нас, близких ему людях? Или уже не близких? Может, стоило перевернуть страницу и забыть, что у меня был когда-то старший брат? На это я пока не способна. Но придет время, и он узнает, что я об этом думаю!

Отправляясь в туалет, я перехватила насмешливый взгляд дяди.

– Как поживают узники Алькатраса? – с издевкой спросил он.

Я не знала, что он хотел этим сказать. Было ли ему наплевать на нашу судьбу? Или он просто издевался над нами? Я посмотрела прямо ему в глаза.

– С узниками все в порядке, – гордо ответила я. Когда дверь закрывалась, время останавливалось.

Работала только голова, правда, не всегда ясно. Иногда ум включался на полную, давая ощущение, что я вот-вот взорвусь, или наоборот, время начинало тянуться, словно летаргический сон, и тогда я чувствовала себя овощем на грядке. Я прислонялась к стене и смотрела в одну точку в пространстве без единой мысли.

Часто во время такого бездействия мне начинало казаться, что кровь больше не поступает мне в голову. Тогда, сидя на матраце, я наклонялась к полу и обхватывала голову руками. Просидев час в таком положении, я чувствовала головокружение, но морально становилось легче.

Когда переносить бездеятельность становилось еще труднее, у матери появилась идея: прогуливаться вокруг крохотного стола.

– Мы идем… вот бакалея, сворачиваем направо… – командовала она.

Игра сама по себе могла казаться чересчур простой, но в нашем положении и это было полезным! Сколько можно добиться столь малым развлечением!

Мы начинали привыкать к своему положению, и это, как ни странно, придавало нам стойкости. Удары продолжали сыпаться, но мы встречали своих палачей с улыбкой. Сначала мы тихонечко пели, потом голоса стали увереннее и громче. Мать играла на столе, как на барабане.

К моему большому удивлению, у нее было безупречное чувство ритма. Мы пели разные глупые песенки, просто чтобы посмеяться.

За эти долгие часы в узилище наши отношения с матерью заметно изменились в лучшую сторону. Если до недавнего времени я была просто близка с ней, то теперь впервые я решилась задать ей вопрос, который давно меня беспокоил. Мне нужно было понять.

– Мама, почему ты так долго жила с ним? Когда мы жили во Франции, ты могла убежать или потребовать, чтобы он ушел из дома. Французская полиция защитила бы тебя. Почему ты этого не сделала? – Я не могла, моя девочка.

– Почему? – настаивала я.

– Если бы мои родители узнали это, они убили бы меня.

– Но ты могла рассказать им, что тебе довелось вынести. И тогда они убили бы его!

– Бедная Нора! Да с первого дня моего замужества они были в курсе происходящего. Каждый раз, когда Абдель бил меня, я звонила им и просила помочь. Знаешь, что они мне отвечали? Чтобы я слушалась своего мужа. Что я заслуживаю, чтобы меня били, потому что я непослушная. Если меня бьет муж, значит, я заслужила. Вместо того чтобы выслушать мое мнение и помочь, мать только обвиняла меня, приговаривая: «Ты должна думать о детях. Они не должны расти без отца». Мне было все равно, что происходит со мной, я думала о вас, я была убеждена, что это все ради вас. Теперь ты понимаешь?

Какая ирония! Она жила с ним ради меня… Я едва сдержалась, чтобы не воспользоваться моментом и не рассказать ей свой ужасный секрет, но ее сожаления и без того были слишком тяжелой ношей. Мне не хотелось нагружать ее еще больше.

Прошло три недели. Мы исчезли с поверхности земной, и никто не собирался нас искать. Я перешла в мир, в котором школьные друзья больше не существуют. Молчание и неуверенность угнетали душу. Почему Хусейн не предпринимал никаких шагов, чтобы отыскать свою любимую женщину?

И где Господь? Что делает он? Как он может терпеть подобное?

Чтобы не сгнить здесь заживо, надо было пытаться что-то делать самим. Сколько планов побега перебрали и обсудили мы. От самых простых до самых мудреных. Можно было связать одеяла и убежать через окно гостиной. Я спущусь на второй этаж, чтобы подхватить Мелиссу, если она упадет, потом настанет очередь матери. Или симулировать приступ эпилепсии, а когда меня отвезут в больницу, донести на них в полицию! Или разбить себе голову о стену.

Приближался момент, когда следовало переходить от слов к делу, но все пошло по другому сценарию. По счастливой случайности, из-за потери бдительности нашими надзирателями, мы услышали обрывок телефонного разговора бабки с моим отцом. Они обещали ему деньги, а если он захочет, то и дом, записанный на имя моей матери. Главное – чтобы он согласился забрать к себе детей. Значит, нас хотели разлучить. Пусть даже об этом и не мечтают. Мы останемся вместе! Маниакальный план моей бабки и деда не должен осуществиться! Физические и психологические издевательства лишь укрепляли нас морально. Выбора не оставалось – надо бежать, и поскорее.

Мать сама придумала план. Улучив момент, она убедилась, что бабка осталась одна дома, велела нам стать рядом с ней у двери. Потом попросилась в туалет. Как только дверь чуть приоткрылась, мать сильно толкнула ее. Бабка глазом не успела моргнуть, как оказалась на полу. Мы побежали из этого проклятого дома сломя голову, не оборачиваясь назад. Мелисса кричала от волнения. Я попросила ее замолчать, что она сразу и сделала, к моему большому удивлению. Мы перескакивали через ступеньки лестницы, которая показалась мне невероятно длинной. Складывалось впечатление, что нашему пути к выходу не будет конца. Мы словно превратились в актеров фильма, который показывают в замедленном темпе.