Текст книги "Трое под одной крышей "
Автор книги: Нора Адамян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Мы принимаем иностранцев
Субботний день начался как обычно. Таня с утра стала разбирать свои наряды, собираясь большую часть сдать в комиссионку, потому что в воздухе уже носились новые веянья – и, если их не уловить и не воплотить сегодня, завтра будет уже поздно.
В этой непрекращающейся погоне за модой с удовольствием приняла бы участие и Люся, но Таня была свободна, ее связывала только служба, она добросовестно и даже с увлечением отрабатывала свои часы в Метеоцентре, а дальше время принадлежало ей, Люся же была аспиранткой. Ей предоставлялась возможность распоряжаться своим временем как угодно, оно зависело только от нее самой. Работай над диссертацией и через два года обогати науку по языкознанию. Никто тебя не контролирует. И вот именно эта свобода не давала ни одного беззаботного дня. Стол завален книгами, словарями, журналами, Люся прикована к столу неистребимым чувством долга.
– Ничего, сестренка, – сказала Таня. – Я сейчас шелковые майки отдам в окраску, себе в зеленый, а тебе в оранжевый. Не беспокойся, труженица ты моя бедненькая!
– Самое главное в жизни труд, – раздался строгий мамин голос из соседней комнаты. – Остальное приложится.
– Ах, пусть не прилагается! Ничего мне не надо, – сказала Люся. – Ты только предупреди, когда будут красить, чтоб мой цвет максимально приближался к апельсину. Тогда будет хорошо смотреться и с серой и с черной юбкой.
Люся села за свой стол и сосредоточилась на семантической классификации существительных со значением чувства.
Тотчас зазвонил телефон. Таня сосредоточенно подводила глаза, мама ушла на кухню. А телефон надрывался. «У нас позанимаешься!» – Люся сняла трубку.
– Люсенька, сестричка, – заорал радостный Юркин голос, – а я уже испугался, что дома никого нет! У меня на вас одна надежда!
– Что случилось?
– На моей шее сейчас иностранцы – смешанная группа, большинство итальянцев и скандинавы, замечательные ребята. Но у них, понимаешь, идея во что бы то ни стало побывать в семейном доме. Провести вечер в советской семье. А куда я их поведу?
– Не знаю, не знаю, – сухо сказала Люся.
– Не подхватываешь мою мысль? Не сердись, выручи! Наш автобус их и привезет и увезет. Двенадцать человек всего!
– Юрка, ты с ума сошел. Что я с ними буду делать?
– Совершенно ничего не надо с ними делать. Я им устрою ранний ужин и сразу к вам. Посидят в домашней обстановке, потанцуют. Простые хорошие люди. Угощать ничем не надо.
– Ну да, не надо! Как это можно?
– Они же сытые после ужина. В крайнем случае самый пустячок. По рюмке вина, по конфетке. Как сейчас принято в Европе.
– Мне заниматься надо!
– Занимайся. Они раньше шести не приедут. Простые хорошие ребята. Двое – капиталисты, остальные – вполне социально близкие.
– Ты всегда что-нибудь такое придумаешь…
– Спасибо, сестренка! Ты меня здорово выручила. У меня вечером – перевод фильма в Доме ученых, без подготовки, прямо с экрана. Значит, к шести. С меня все расходы!
Он повесил трубку. Таня ждала. Ей было интересно, что учудил Юрка, двоюродный брат, полиглот, переводчик Интуриста.
– Ужас! Двенадцать человек! Что будем делать?
– Главное выдержать европейский стиль, – сказала Люся.
– Бутерброды?
– Ты еще борща им предложи! Бутылка коньяку, вазочка конфет типа «Золотой ключик». Больше ничего.
– Коньяк очень дорогой.
– Взыщем с Юрки!
– А не лучше наливку домашнюю из черноплодной? – предложила из соседней комнаты мама.
– Мамочка, – очень терпеливо сказала Люся, – иностранцы любят армянский коньяк. Ты можешь это понять?
– Ну да, академиков принимала, генералов принимала, а тут не понимаю…
– А иностранцы – это совсем другое! – не сдавалась Люся.
– Ладно. Делайте как хотите.
Таня была в общем готова к выходу, так что провозилась не больше пятнадцати минут – и ушла за покупками. А Люся немного посидела, сосредоточившись на предстоящем приеме. Она всегда сперва намечала про себя объем и последовательность действий, а потом срывалась как заводная.
Полотер заглушал все остальные квартирные шумы, но, когда он наконец умолк, Люся услышала знакомые шлепающие и чавкающие звуки. Она выскочила в кухню. Мама, согнувшись над квашонкой, месила тесто.
– Мама, ты что это затеяла?
В их доме не было принято так разговаривать с матерью. Люся повторила, смягчая первый взрыв:
– Что это ты делаешь, мамочка?
– Иди, иди себе! – недовольной скороговоркой ответила мама. – Что мне надо, то и делаю. Будешь еще меня контролировать.
«Не допущу! – сказала себе Люся. – Ни за что не допущу!»
Пришла Таня с покупками и цветами. Мама заглянула в дверь.
– Не люблю я эти гладиолусы. Холодные цветы. И что это вы комнату так оголили?
– Европейский стиль, мамочка.
Таня озабоченно сказала:
– Хоть немного надо продумать, о чем с итальянцами изъясняться. Языка не знаем, ну хоть полопочем – ах, Анна Маньяни! Ах, Феллини! Ах, неореализм! А еще что? Какие у них современные писатели? Пиранделло? Карло Леви?
– С писателями поосторожней. Я как-то с американским физиком все о Хемингуэе распространялась, а он, оказывается, даже имени этого не слышал. Но, между прочим, мама тесто на ватрушки поставила. Сорвет она нам прием!
Таня пошла на кухню.
– Мамочка, ты на что квашонку завела?
– Далась вам моя квашонка! Она вас не касается, – непримиримо ответила мама. – Я в ваши дела не мешаюсь.
Ходики с кукушкой показывали половину четвертого. Решали ответственный вопрос – в чем принимать иностранцев? Одеться следовало хитро: нарядно, но как бы по-домашнему. К пяти часам были готовы. Таня – в мягких желто-коричневых тонах, Люся – в лиловом. На лице – легкий тон, губы не подкрашены. Элегантный домашний вид.
Ровно в шесть, едва откричала кукушка, теленькнул звонок. Европейская аккуратность. Вернее, Юра торопился в Дом ученых. Таня встречала гостей у входа. Люся у дверей комнаты.
Они проходили гуськом, и каждый, приветственно подняв руку, повторял по одному русскому слову: «Привет, привет», «Дружба, дружба», «Мир, мир». А высокий, беловолосый почти вдохновенно скандировал: «Под-мос-ковный ве-че-ра! Под-мос-ковный ве-че-ра!» На что Таня и Люся, светски улыбаясь, отвечали: «Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте».
Самое трудное – всегда начало. Иностранцы топтались по комнате, осматривались с доброжелательным интересом. Потом, побуждаемые хозяйками, расселись по местам. Двое были пожилые – один из них высокий, очень красивый, тщательно одетый, другой толстый, лысый, – очевидно, это и были капиталисты. Остальные – среднего возраста, а четверо – совсем молодые в облезших по моде джинсах и битловочках.
Молчание уже стало затягиваться. Таня в таких случаях «уходила в кусты» и ждала Люсиных действий. А Люся, понимая, что вся ответственность за прием возложена на нее, шагнула к проигрывателю и чуть не опрокинула беловолосого, который уселся на низкий пуфик. Он поднял к ней лошадиное лицо с большими серыми глазами и улыбнулся, показав крупные зубы. Вылитый Фернандель – только молодой и похорошевший. Люся пустила проигрыватель и разлила по рюмкам коньяк.
– О, аперитив! – оживился толстый капиталист и, прежде чем выпить, повертел рюмочку и долго принюхивался.
Все дружно подходили к подносу с рюмками. Люся тоже выпила для храбрости, которая была ей необходима, чтобы начать танцевать.
Закрутив руками над головой, покачиваясь, то приседая, то поднимаясь, она подала пример гостям, и за ней выскочил крепыш с расплющенным носом, похожий на боксера или на гангстера. Размахивая локтями, согнув колени, пошел танцевать Фернандель. Вступила в круг Таня, томно, безвольно поводя кистями рук. Все они импровизировали, подчиняясь музыке современного танца, завораживающего ритмом, который расковывает тело, диктует движения, без обязательного чередования фигур, и кружит голову.
Когда музыка прервалась, снова выпили, потом снова танцевали. Фернандель то стелился у Люсиных ног, то возвышался над ней, как дерево. Длиннозубая улыбка не сходила с его лица. Люся подумала, что у него, конечно, есть любимая женщина, и ей вдруг стало горько и завидно, хотя полюбить этого Фернанделя нисколько не хотелось.
Потоптались под музыку и представители старшего поколения. Один даже удивил полной раскованностью своего тела, абсолютной подвижностью суставов и таким темпом, которому никто не мог следовать.
После третьей рюмки пела Эдит Пиаф. Все слушали молча. Толстый капиталист – с закрытыми глазами. Люся была уверена, что он дремал, но, едва певица замолкла, капиталист открыл свои маленькие глазки – кофейные зернышки.
Можно считать, что прием удался. Гости чувствовали себя непринужденно. Боксер-гангстер сидел на полу у ног Тани. Ваза с конфетами пустела. Фернандель откусывал сразу по половине яблока. Но в воздухе постепенно разливалась некая тревога. С нарастающей силой проникал в комнату аромат горячего сдобного теста, и кое-кто из гостей поворачивал голову к дверям и принюхивался.
Люся и Таня старались ничего не замечать. С помощью английского и немецкого они внушали итальянцам, что Феллини великий режиссер, а Мазина – гениальная артистка. Итальянцы вежливо соглашались.
Теперь снова можно было потанцевать что-нибудь спокойное. Люся перебирала пластинки, выискивая какое-нибудь нафталинное танго…
Но тут раскрылась дверь!
Все-таки случилось то, чего они боялись!
На маме было парадное синее платье, а за ней, в смежной комнате, – раздвинутый стол с горками ватрушек, с грибами и чуть ли не с котлетами!
У Люси была очень быстрая реакция. Она тут же оказалась рядом с мамой, загораживая просвет в двери.
– Позвольте вам представить нашу маму, – сказала она, пытаясь прикрыть дверь, но мама отстранила ее твердой рукой и торжественно, как на сцене, произнесла:
– Дорогие гости, прошу пожаловать к столу.
– Ну зачем это, мамочка, ведь у них не принято…
– У них не принято, а у нас принято! – Мама холодно отстранила Люсю, пошире распахнула дверь и добавила нечто уже совсем выкопанное из древности: – Отведайте нашего хлеба-соли. Чем богаты, тем и рады.
Умница Таня быстренько пустила танго и бросилась в объятия своего гангстера, но остальные гости необычайно оживились и потянулись к двери.
– Мамочка, ну пойми, это не то… – пыталась спасти положение Люся.
Но Фернандель с радостным криком: «Не то! Не то!» – потрясая над головой сцепленными руками, ринулся в столовую.
Остальные словно того и ждали. В дверях даже потолкались. Мама, как руководитель, высилась во главе стола и объясняла, показывая на блюда:
– Ватрушки. Грузди соленые. Наливка домашняя из черноплодной рябины.
– Рябины! Рябины! – подхватывал веселый Фернандель.
А красивый, выхоленный старик капиталист вдруг произнес на чистейшем русском языке:
– Господи! Соленые грузди! Только слышал о них в отрочестве своем! – и молитвенно сложил перед мамой руки.
Люся и Таня лишились речи, но мама не растерялась. Русский на чужбине – кто бы он ни был – сам виноват.
– Снявши голову, по волосам не плачут, – наставительно сказала она, но все же усадила соотечественника во главу стола, чтобы он переводил тосты, которые провозглашала то она сама, то дядя Саня, неожиданно возникший в столовой с гитарой в руках.
Вот вам и европейский прием!
Мама властно приказала:
– Добавь-ка к столу ватрушек.
Фернандель кричал: «Вартушек! Вартушек!» – и Люся покорно шла на кухню. А что будешь делать? Все поднимали рюмки с соком рябины за вечный мир и взаимопонимание между народами.
Танин гангстер, который оказался испытателем новых легковых машин, предложил тост за любовь. Все почему-то полезли чокаться с мамой, и, когда Фернандель потом протянул свой бокал в сторону Люси, она холодно сказала:
– Лично я посвятила свою жизнь науке.
Русский перевел. Фернандель закричал нечто несогласное и возмущенно тряс головой, указывая пальцем на потолок. Он утверждал, что Люсино решение неугодно богу.
– При чем тут бог? – пожала плечами Люся.
Но Фернанделю было лучше знать – он оказался священником! А танцевал и рок и шейк, орал и хохотал и носил красные носки!
Один из гостей вдруг потребовал рецепт маминых ватрушек. Без них он уже не мыслил себе дальнейшей жизни! Все, как по команде, вытащили блокноты, но запись не состоялась. В Италии не знали ни сметаны, ни творога. Пытались заменить творог сыром, а сметану каким-то кремом, но мама сказала, что ничего не получится.
Тогда дядя Саня взял гитару. Он собирался петь для итальянцев, которые все в душе музыканты, у которых «Ла скала», Титта Руффо, Галли-Курчи, и вдруг – «Мой костер в тумане светит» или «Утро туманное» – прокуренным дядиным баритоном!
– И что ты все волнуешься? – снисходительно сказала мама. – Из-за всякого пустяка волнуешься. Люди как люди, пьют, едят, довольные. Чего тебе надо?
– Кошмар какой-то! – вздохнула Люся. – «Калинку» поют!
«Калинку» пели с увлечением. Все хором одно и то же: «Калинка, калинка, калинка моя», и опять: «Калинка, калинка, калинка моя»…
Только русский капиталист, наклонив к маме седенькую голову, рассказывал, что лет сто назад его предки очутились в Италии, обжились, женились на итальянках, но как святыню проносили из поколения в поколение русский язык, русские имена и память о Москве. Звали его Николай Александрович. Но что касается языка, то говорил он странно: «Я был разволнован» и «Будучи бухгалтером, я снял часть своих пожизненных сбережений и приехал прознать живую святыню предков».
Мама благосклонно кивала и жалела Николая Александровича:
– Конечно, человек без корней, без родины – последнее дело.
– О нет, синьора, – живо возразил он, – я имею родину! Я был послушный сын Италии… Плачу налоги… Когда позвали воевать, я воевал…
Дядя услышал про войну и уже тут как тут. Где воевал, когда воевал?
Таня включила магнитофон, но самые горячие ритмы и призывные завывания Динни Ходлея никого не привлекли. Гости сгрудились вокруг мамы и дяди Сани. Синьор Николай Александрович время от времени что-то коротко переводил, и тогда все шумно не то восторгались, не то сочувствовали.
А капиталистами оказались не старики, а ловкий, как на шарнирах, танцор синьор Джованни и совсем еще молодой синьор Микель в самых потертых джинсах и старых вельветовых туфлях. Вот поди угадай!
Девочки быстро таскали грязную посуду на кухню, чтобы не возиться с ней потом до полуночи. Скоро в кухню пожаловала мама.
– Что же ты оставила гостей? – не без ехидства спросила Люся.
– Они в твоей комнате уединились, и дядя Саня с ними.
Люся возмутилась:
– Нет, так нельзя! Бросили людей! Пойдем, Танюша!
– Да оставьте вы их в покое! Гостю тоже иногда свобода нужна.
Таня все же побежала, послушала под закрытой дверью.
– То молчат, то хохочут, – доложила она в кухне. – Дядя Саня на гитаре играет.
– Вообще-то за границей принято, чтобы дамы после обеда покидали столовую…
– Ну и отлично! Хоть посуду успеем перемыть.
Наконец дверь из комнаты открылась, и девочки снова потанцевали и шейк и танго. Гости были оживлены, а раза два Люся заметила, как они перемигиваются друг с другом. С чего это они развеселились?
Секрет открылся, когда в передней появился водитель автобуса, приехавший за гостями.
Синьор Николай Александрович приосанился, встал у дверей и поднял руку, как дирижер, а остальные, пристроившись друг за другом, образовали шеренгу, каждый положил руку на плечо соседа, а в свободной руке все держали маленькие белые листочки, на которых латинскими буквами были записаны русские слова. Грянула гитара дяди Сани, и все, тихонько продвигаясь через комнату в переднюю и дальше к выходной двери на лестницу, пели:
Спасиба вам большой,
А мы пошли домой!
Спасиба вам большой,
А мы пошли домой…
Автор этих слов Николай Александрович один задержался в передней. Он приложился к маминой руке. Голос его дрожал.
– Благодарю, синьора, благодарю. Я нашел у вас экилибру своей души…
Он уехал последним и у лифта трижды, крест-накрест, расцеловался с дядей Саней. В доме стало тихо.
– Нет, держите меня, я падаю! – вдруг засмеялась Таня. – Синьор Ассандро сказал, что прилетит за мной на персональном самолете.
– Чепуха! – отрезала мама.
– Чепуха, конечно, а приятно…
Дядя Саня задумчиво сидел, держа на коленях свою гитару.
– А ведь я свободно мог его убить, – сказал он.
– Кого это?
– Николая. Мы с ним в сорок втором году друг против дружки стояли. На одном направлении.
– Или ты его, или он тебя, – возразила справедливая мама.
Дядя Саня помолчал, покрутил головой и тихо запел свою любимую:
Эх, дороги, пыль да бурьян…
Эксперимент
У Карины сняли кольцо в парикмахерской, где она делала маникюр. В салон вошли два бандита. Один встал у дверей, другой обошел клиентов, отбирая деньги и ценные вещи. Карина хотела сбросить кольцо в мисочку с мыльной водой, но не успела. Потом грабители покинули помещение, приказав своим жертвам не трогаться с места в течение пяти минут.
Это случилось в одной из центральных парикмахерских Еревана среди бела дня.
На самом деле ничего подобного не было. Кольцо с плавленым сапфиром лежало в кармашке портфеля, а история его похищения являлась следственным экспериментом, который задумали осуществить студентки второго курса юридического факультета Карина и Римма.
Будущие юристы решили выяснить, как в большом современном городе распространяются слухи. Они рассказали эту выдуманную историю студенту физмата длинному Леве, Римминой тете Герселии и родителям Карины. С них должно было начаться распространение слухов. Решено было – больше никому ни слова не говорить.
– Плевал я на нынешних мужчин! – возмутился Лева. – Неужели ни один не поднялся на вашу защиту?
– Ох, ох, комнатный джигит заговорил! Откуда в дамском салоне мужчины? Соображай…
Римма была особенно строга с длинным Левой, потому что он считался ее «любимым другом».
Тетя Герселия заклинала Карину никому ничего не говорить.
– Кольцо – пустяки. Тебе папа новое купит. Тебе будущий муж бриллиантовое подарит. Главное – не раздражай осиное гнездо. Они могут отомстить. Я об этом много читала. Главное – молчать!
Римма испугалась за эксперимент. Если тетка будет молчать, какой от нее толк?
– Ты, наверное, про итальянскую мафию читала, а это обыкновенные ереванские воришки…
Тетя Герселия не стала спорить, побежала на кухню варить кофе и потащила за собой телефон на длинном шнуре. Вскоре в комнату донесся ее взволнованный голос:
– Магдаша, ты меня слышишь? Я тебя серьезно предупреждаю – не отпускай детей одних никуда, никуда… Сегодня у одной знакомой в парикмахерской отняли дорогое кольцо. Хорошо, что не с пальцем вместе… Ну да, да, ты ее знаешь… На букву «К», больше ничего не могу сказать… Дочка Сергея Артаряна, правильно ты угадала…
– Тираж моей тетки – сто пятьдесят человек в день, – сказала довольная Римма.
Эксперимент пошел.
Сергей Иванович Артарян порывался идти в милицию. Мама отговаривала его. Сестра мамы, тетя Феня, приехавшая погостить из Тбилиси, причитала на грузинский лад:
– Вуй ме, это же какой-то бандитский город! У нас, в Тбилиси, таких вещей не бывает… Хорошо, что я сегодня уезжаю…
Сергей Иванович этого не вынес, ушел в спальню. Мама тут же за ним – проводить воспитательную работу.
– Сергей, милый, потерпи уж последний вечер. Как-никак она моя старшая сестра. В кои веки в гости приехала. Надо, чтоб мы проводили ее как полагается. Знаешь, как у них в Тбилиси на это смотрят…
– И откуда у вас, у кубанских казачек, появился этот восточный политес?
– Ох, милый! О чем вспомнил!
Однако было время, когда Сергей Артарян и его грузинский друг Ираклий поехали на студенческую практику в кубанское село, а оттуда вернулись женатыми на родных сестрах. Старшая, Феня, – как потом рассказывала Карине мама, – «не растерялась». В семье каждый год рождался чернокудрый мальчик, чем тетя Феня прочно завоевала любовь и уважение всей обширной грузинской родни. А Карина появилась только десять лет спустя, когда Сергей Иванович уже смирился с тем, что не оставит на земле потомства…
Вечером, когда все в доме завертелись в последних сборах, вдруг выяснилось, что никто не удосужился заказать такси. Вообще-то это должен был сделать Сергей Иванович, но ограбление, которому подверглась его дочь, заставило его забыть обо всем на свете.
Тут зазвонил телефон. Троюродная сестра Лиля рыдала в трубку:
– Серго, милый, какое несчастье…
– Что с тобой, Лиля, что случилось?
– Не со мной, а с вами! Говорят, вашей Карине палец отрезали…
Сергей раздраженно бросил трубку на рычаг.
Карина не зафиксировала, по какому каналу прошел первый слух, но в конце концов это можно было сделать и завтра…
Тетя Феня, уже готовая к отъезду, судорожно пересчитывала свои вещи. Всего должно было быть одиннадцать мест.
– Чемодан раз, баул два, бутыль три, сетка четыре, посылка для Нуцы… А где термос? Термос где?
– Да у тебя в руках термос, – успокаивала ее мать.
Вышли на улицу, стали на видном месте. Такси не появлялись. Обычно зеленые огоньки шныряли взад и вперед, а в нужную минуту не было ни одного.
– Я опоздала! – причитала тетя Феня, хотя до отхода поезда оставалось еще полтора часа.
Карина волновалась, мама не смотрела на отца, а тот, бедненький, чувствовал себя виноватым и больше всех нервничал и сердился.
– Я сбегаю к стоянке, – предложила Карина.
– Пока ты будешь ходить, мы поймаем машину и придется тебя искать, – холодным и спокойным голосом сказала мама.
В эту минуту черная «Волга», которая стояла у тротуара, плавно придвинулась, и водитель, выйдя из машины, молча открыл дверцу.
– Я на неизвестной машине ночью не поеду! – решительно заявила тетя Феня.
Водитель – парень в добела потертых по моде джинсах – пояснил негромко, обращаясь к Карине:
– Машина от Газияна.
И Карина, скрывая растерянность, приказала всем садиться, а сама села рядом с водителем, зная, что ей больше беспокоиться не о чем.
Действительно, парень в модных джинсах аккуратно похватал чемоданы, баулы и авоськи, сунул их в черное брюхо «Волги», и машина покатила на вокзал, где тоже ни Сергею Ивановичу, ни Карине, ни беспокойной тете Фене таскать ничего не пришлось.
Когда тетю Феню со всеми ее вещами водворили в купе, Сергей Иванович попытался сунуть водителю пятерку, но тот со скорбно-снисходительной улыбкой отклонил гонорар.
Карине он сказал:
– Стою на площади справа.
– Не надо! – взмолился Сергей Иванович.
Но они, конечно, вернулись домой на черной «Волге».
– Как это понимать? – спросил отец, поднимаясь по лестнице.
На вопрос, заданный в таком тоне, лучше было вообще не отвечать…
Едва вошли, зазвонил телефон.
– Первый час ночи, между прочим, – сухо констатировал Сергей Иванович, когда Карина торопливо сорвала трубку.
– Андрюша, ты?
Она попыталась поблагодарить его за машину. Но он сухо прервал ее и потребовал к аппарату Сергея Ивановича.
– Меня? – удивился Сергей Иванович. – О чем ему со мной говорить?
Карина стояла рядом, пытаясь хоть что-нибудь услышать и понять, что происходит.
Отец положил трубку.
– Он говорит, чтобы я ни о чем не беспокоился и никуда не заявлял. Он это дело целиком берет на себя.
– Какое дело? – не поняла Карина.
– Насчет ограбления. Он уже все знает, все подробности. Машиной мы тоже ему обязаны? Кажется, скоро в этом доме моя роль сведется к нулю…
Карина закрылась в своей переделанной из чулана комнате и стала думать об Андрее Газияне.
Теперь она перед сном всегда думала об Андрее. Он появился внезапно не только в ее жизни, но и в городе, где люди ее возраста и ее круга, в общем-то, все более или менее знали друг друга.
Впервые она увидела его на одной из улиц студенческого района, потом в молодежном парке, где притаилась круглая обсерватория, затем в университетском кафе. Был он очень заметный – высокий, красивый. Говоря о нем, все сходились на одном слове – необычный. А почему? Не носил джинсов и пестрых рубашек, как большинство ребят, стригся коротко, песен не пел.
Очень скоро он стал провожать Карину до самого подъезда ее дома. Шел позади, за несколько шагов от нее, и ни разу не пытался заговорить.
Римма очень быстро выяснила, что он сын военного, учился где-то на Дальнем Востоке, а теперь его отца перевели в Армению и Андрей зачислен в Политехнический на третий курс.
И вообще он сын племянницы подруги тети Герселии, и Римма может в любую минуту узнать о нем все подробности.
– А мне не интересно! – сказала Карина.
– Интересно, интересно, – безапелляционно уверила Римма. – Но только вскоре он сам с тобой познакомится, у него это в плане, мне Лева сказал.
На другой день длинный Лева остановил Карину на улице. И тут же к ним подошел Андрей.
Лева сказал:
– Вы, собственно, можете считать себя давно знакомыми. Через меня. С Андреем я ходил в детский сад, а с Кариной в школу.
После этого, едва проснувшись, Карина загадывала, придет ли Андрей к концу занятий, чтобы проводить ее домой. Вспоминала его слова, выискивала в них подспудный тайный смысл, оценивала его поступки.
Как-то Андрей спросил:
– Что у тебя было с Эриком?
Что было? Дома у них вечно толклись ее товарищи по школе, потом по университету. Мама их кормила, с Сергеем Ивановичем они играли в шахматы. Это были свои, домашние мальчики. Один из них – Эрик, сын папиного товарища, – когда-то нравился Карине.
Он рос без матери, в седьмом классе забросил ученье, нахватал двоек. Девочки посовещались и решили: надо его спасать, лучшие ученицы возьмут над ним шефство. Эрик всем им поочередно писал записки: «Я вас люблю». Даже маленькой дурнушке Гаяне написал: «Я вас люблю в этом новом платье». Девочки возмущались таким вероломством, но опеки не бросали. Эрик в конце концов выровнял отметки, получил серебряную медаль и уехал в военное училище, чтобы стать летчиком. На вокзале Карина плакала, перед отходом поезда они поцеловались. Вот и все.
Но в университете друзья Эрика обрушились на нее с замечаниями по поводу ее нравственности. Они, оказывается, оберегают честь Эрика! Они дали ему слово следить за Кариной!
Андрей выслушал ее рассказ, не делая никаких замечаний.
– Хорошо, – сказал коротко, – живи спокойно.
И с тех пор друзья Эрика перестали ее замечать.
– Что ты с ними сделал?
– Поговорил.
– Почему они тебя послушались? Почему все наши мальчишки тебе подчиняются?
Андрей усмехнулся.
Римма говорила:
– Настоящий мужчина должен быть как закрытый ящик. Что в нем – мы не знаем. Потому интересно. А например, длинный Лев? Я как глаза открыла, так его увидела. На одной улице жили, в одну школу ходили. Я все ботинки помню, которые он с детства износил. Какой у меня может быть к нему интерес?
Положим, интерес к длинному Леве у нее был.
Иногда Андрей начинал рассказывать:
– Наша семья много ездила. Жили в Чите, во Владивостоке, а то и прямо в тайге. Знаешь, есть места, где грибы выше берез, потому что березки вот такие крохотные. А когда идет на нерест кета, то вода на берегах выплескивается, так ее рыба теснит. Кету руками берешь, икру выжимаешь прямо в таз.
– А рыба?
– Рыбу долой. Она в это время невкусная.
– И не жалко ее?
Он удивлялся:
– Рыбу?
– Все живое жалко, – защищалась Карина. – Я раньше мух от липкой бумаги отмывала…
Он секунду задумался.
– Я ловил кузнечиков, связывал одной ниткой, они летали гирляндами. Сами черные, подкладка на крыльях красная. Летают, как фонарики. Красиво.
Но рассказывал он редко. Только если видел, что собеседнику интересно. Очень чувствовал отношение к себе людей.
– Твоему отцу я не понравился, – сказал он после того, как первый раз побывал у них в доме.
И в ответ на попытку Карины запротестовать приложил палец к ее губам:
– Только никогда не ври мне. Не понравился – это понятно. И даже неплохо. И поправимо.
– Почему же неплохо, не понимаю…
– Это значит, что с самого начала он принимает меня всерьез.
С восьми утра в доме начал трещать телефон. Это развертывался эксперимент. Карина подбегала к аппарату с блокнотом – выясняла и учитывала каналы. Сначала они шли от первого источника. Тетя Герселия оповестила всех ближайших знакомых. Потом начались звонки издали. Выражала сочувствие мамина портниха. Сослуживец Сергея Ивановича больше всего интересовался стоимостью кольца, а – от всех заданных ему вопросов отмахивался. Какая-то старая дальняя родственница была очень обижена, что о таком событии она узнала от совершенно посторонних людей, – и ни о чем, кроме своей обиды, говорить не хотела.
Карине некогда было даже одеться. Так, в стареньком халате, накинутом поверх ночнушки, она открыла дверь Андрею. В воскресенье утром она его никак не ждала.
Андрей стоял в дверях – серьезный, суровый.
– Дома Сергей Иванович?
Не сняв плаща, он прошел в столовую, где Сергей Иванович после завтрака раскладывал пасьянс.
– К сожалению, все это довольно серьезно, – сказал он вместо приветствия.
Сергей Иванович смешал карты.
– Да ничего не было, – Карине уже хотелось покончить с этой выдумкой, которая еще вчера казалась такой остроумной.
Она засмеялась.
Андрей ее тут же одернул:
– Хватит дурачиться. Я уже кое-что выяснил. Думаю, завтра ты получишь обратно свое кольцо.
– Да ну вас всех! – продолжала смеяться Карина. – Скажи лучше, кто тебе сообщил? От кого ты узнал?
– Я всегда знаю обо всем, о чем мне нужно знать. Необходимы подробности. Какой он из себя, этот бандит?
Карина стала выдумывать нехотя, без вдохновения:
– Ну, невысокий, черный, длинноносый…
Этим признаком в городе соответствовал каждый пятый.
– Хромой?
– Да, да, хромой, кривой и горбатый! Пойдем в кино.
– Никуда ты сегодня не пойдешь. В университет теперь тебя будут по утрам провожать.
Сергей Иванович хмуро подтвердил, кивнув в сторону Андрея:
– На него можно положиться… Он знает…
– Что знает? – спросила Карина.
– Законы этого мира…
– То, что ты их запомнила, это очень опасно, – сказал Андрей.
Эксперимент, кажется, пошел по непредвиденным путям.
Воскресенье было испорчено. Звонки, правда, продолжались, но Карина встречала их без особого интереса. По некоторым сведениям, Карина во время ограбления была ранена.
– Кто вам это сказал? – настойчиво выспрашивала она.
В конце концов стало выясняться, что источником информации все чаще оказывалась неизвестная Лючия Нерсесовна, которую не знала даже Римма!
– Шикарная курсовая работа получается! – подводила итоги Римма. – Еще бы визуально оформить – схемку распространения начертить…
– Андрею надо все рассказать… Он что-то предпринимает…
– Еще лучше! Пусть предпринимает на пустом месте!
– Он мне обмана не простит…
– Подумаешь, какой обман! Что ты, с другим гуляла, что ли? Мужчины только этого не прощают.
Насчет мужчин Римма знала все, хотя единственным объектом изучения был длинный Лева…
Утром у подъезда дома Карину ждали два незнакомых парня.
– По поручению Газияна, – кратко сообщил один.
– Зачем он этот цирк устраивает! – с досадой сказала Карина.
