Текст книги "Трое под одной крышей "
Автор книги: Нора Адамян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Соленый огурец, – твердо объявила Аленка.
– Нет, из сладкого.
– Холодок.
– На такую мелочь мы размениваться не будем.
– Мишку на севере.
– Выше! Редкостнее! – Алексей зажмурил глаза и повел взад и вперед растопыренными пальцами. – Я вижу кремовое и розовое с цукатами…
– Помадка! – взвизгнула Аленка.
– Значит, я так понимаю, что ты желаешь помадку?
– Да, да, помадку!
– Вейте, ветры, греми, гром, приди на помощь, колдовская сила! – Алексей произносил заклинания замогильным голосом, воздев руки к потолку. – Выдай сливочную помадку, – завершил он еле слышно. Потом опрокинулся на тахту и с усталым вздохом сообщил: – Колдовской дар уже здесь…
Взбудораженная Аленка озиралась по сторонам. Мара смотрела с веселым любопытством.
– Ну, чего вы ждете? Ищите где-то в районе тахты!
Когда Аленка вытащила из-под ковра конфеты, вид у нее был счастливый и растерянный. Но тут же она потребовала:
– Теперь хочу миндальное пирожное!
– Ну, знаешь, ты нахалка, – сказал Алексей. – Волшебная сила на сегодня иссякла.
За столом Аленка допытывалась у Мары:
– Мама, а ты знала, что он волшебник?
Правдивая Мара отвечала уклончиво:
– Предполагала.
– Попроси, чтобы он тебе сапожки наколдовал… Желтые на высоком каблуке… Хочешь, я попрошу?
Когда у Мары через какое-то время появились сапоги, правда не желтые, а черные, Аленка была уверена, что они «наколдованы».
Но волшебная сила Алексея проявлялась далеко не часто. Аленка нетерпеливо спрашивала:
– Когда наберешь силы?
– К концу недели, может быть, появится…
В субботу у входной двери раздался длительный звонок. Алексей выбежал в переднюю. Но звонок был только предупреждением. Аленка открыла дверь своим ключом. За ней толпились девочки, заполнившие, как показалось Алексею, всю лестничную площадку.
Аленка завопила:
– Они не верят, что ты волшебник!
Девочки смотрели на него вытаращенными глазами.
– Ну, что уж так-то сразу, – растерялся Алексей.
Шесть девочек прошли в комнату и чинно уселись на тахте в ожидании чудес.
Мара на кухне давилась от смеха.
– Есть что-нибудь у тебя?
– Есть изюм и миндаль, купила к Новому году.
– Сойдет. Спрячь в передней на вешалке.
Алена ворвалась в кухню:
– Ну, иди, иди, нечего тут с мамой секретничать!
Она вела себя более развязно, чем обычно. Алексей понимал: ей хотелось показать свою власть над отцом, хотя при девочках она избегала прямого обращения. Папой она его никогда не называла, а по имени при подругах не хотела. Кроме Нины, вряд ли кто из них знал, что Алексей ее отчим.
Теперь, когда все было подготовлено, можно было немного покуражиться.
– Что-то не чувствую я в себе сегодня колдовской силы…
Девочки быстро переглянулись.
– Есть! Есть! – волновалась Аленка.
Вздохнув, Алексей поднял глаза к потолку:
– Что желательно – твердое или мягкое?
Аудитория замерла.
– Говорите! – зашипела Аленка. – Он все может!
– Мягкое, – пискнула Нина.
– Твердое! – тут же потребовала Аленка.
Девочки вразнобой зашептали: «Мягкое», «Твердое», «Мягкое»…
– О, волшебная сила, как тут быть? – Алексей прислушался и закивал головой, словно получил ответ. – Хорошо, будет вам и мягкое и твердое, – пообещал он.
Заклинание было произведено по ритуалу: «Дуйте, ветры, греми, гром» – и далее все, что положено. Девочки смотрели на него с опасливым восхищением.
– Волшебные дары прибыли, но не знаю, где они. Ищите сами.
Сперва несмело, потом горячась и подзадоривая друг друга, девчонки переворошили всю квартиру. Но вот Нине понадобился носовой платок, который лежал в кармане пальто, и она нашла внизу на вешалке два пакета, перевязанные розовой лентой. Чтобы не было сомнений, на каждом была выведена надпись печатными буквами: «От волшебной силы». Твердый миндаль и мягкий изюм.
– Я говорила, а вы не верили, – удовлетворенно подвела итоги Аленка.
А вечером, усталая и притихшая, она прижалась головой к плечу Алексея и зашептала:
– Скажи мне правду, Алеша, ведь волшебников не бывает?
Ему не хотелось сразу все разрушать.
– Почему ты так решила?
– Потому что эту розовую ленточку я у мамы просила, просила, а она мне не дала.
– Может, это другая ленточка?
Она вздохнула:
– Та самая. Я от нее еще тогда потихоньку кусочек отрезала.
Нет, Алексей не был волшебником. Он не умел даже владеть своими настроениями. В институте повздорил с начальством, наговорил много лишнего. Справедливо, но с перебором. В лаборатории оставаться не хотелось, и он взял свои расчеты, чтобы закончить работу дома. В конце концов, должен быть у человека дом, нормальный тихий дом, где можно хоть иногда поработать.
Но дома не было, а был какой-то проходной двор, наполненный девчонками, мальчишками, портнихами, подругами. Непрерывно кто-то приходил и уходил, непрерывно кого-то кормили.
Мара сказала:
– К Аленке пришли ребята выпускать школьную стенгазету…
Она увидела, что он поморщился.
– Это тебя совершенно не касается. Занимайся в своей комнате.
Но у него не такая работа и он не толстокожий бегемот, чтобы чувствовать себя хорошо в подобном бедламе. Нечто в этом роде Алексей высказал Маре, но она только передернула плечами:
– А что делать?
Он знал, что делать. Регламентировать эти вечные посещения, эту толчею в доме. Если уж на то пошло, все благосостояние семьи зависит от его работы. С этим надо считаться.
– Скажи, чтобы они там были потише.
– Но это же дети…
В соседней комнате кто-то закричал петухом, раздался хохот. Алексей рванул дверь.
– Неужели так трудно понять, что вы мешаете мне работать? Найдите для своей стенгазеты другое место или хотя бы другое время…
Сразу все замолчали.
Захлопнув дверь, Алексей остался в тишине, прерываемой легким шорохом шагов, чуть слышным шепотом и, наконец, осторожным щелчком дверного замка.
Теперь, когда стало абсолютно тихо, он почему-то не мог думать о работе. Ему надо было знать, где Аленка? Она стояла в комнате, покинутой ее друзьями, перед столом, на котором еще лежали обрывки бумаги, краски и цветные карандаши. Лица ее он не видел, потому что она стояла к нему спиной и не обернулась на его оклик.
Алексей пошел к Маре. Она встретила его молча, отчужденно.
– Что ты на меня так смотришь? Можно подумать, я в чем-то виноват!
– У ребенка должен быть дом.
– А у меня? – спросил Алексей.
– У тебя он есть, – по-прежнему непримиримо ответила она, – ты в нем хозяин, и это тебя обязывает. А девочка в какой-то степени от тебя зависима и потому должна чувствовать себя дома в твоем присутствии свободно… И вот как хочешь…
Он схватил с вешалки шапку, дубленку. Одевался уже в лифте, повторяя про себя все доводы своей безусловной, неоспоримой правоты.
Шагая без цели по каким-то неведомым доселе улочкам и переулкам, Алексей вел спор со своей женой. Да, он был прав. Но ожесточение, с которым он это повторял, угасало под натиском воспоминаний.
Еще как будто так недавно он, тринадцатилетний парень, тащил к себе домой друзей-одноклассников. Ему было очень важно показать им свою коллекцию спичечных коробок и набор столярных инструментов. Это было начало дружбы с новыми ребятами, которых влили в их класс. Алексей ясно помнил свое счастливое оживление в ту минуту, когда он нажимал кнопку звонка, а потом унижение и отчаяние, когда мать неприветливо сказала:
– Я только что полы вымыла. Натопчете. Пусть в другой раз товарищи придут.
Он очень любил свою маму, но до сих пор чувство стыда за нее живет в его душе…
И вот так же поступил он сегодня с Аленкой.
Он вспоминал все то, что было уже прочно завоевано, а теперь, может быть, навсегда утеряно…
Как-то он лежал со своим очередным радикулитом, Аленка притащила ему затрепанную книгу.
– Алеша, тебе скучно? Хочешь, я тебе интересный рассказ почитаю?
Он предпочел бы подремать, но выразил живой интерес.
Рассказ был о геологах, встретивших в горах человека, который обещал привести их к богатым месторождениям золота. На этом месте голос Аленки прервался, и она, заложив пальцем страницу, жарким шепотом сообщила:
– Ты ему не верь, не верь! Он врет, хочет их запутать. Но ты не беспокойся, все будет хорошо.
Дойдя до благополучного конца, она удовлетворенно сказала:
– Я тебя заранее предупредила, чтобы твоему нерву не было вредно.
Она слышала, что радикулит – это воспаление нерва.
…Поздним вечером Алексей вернулся домой. Он понимал, что Аленка уже спит, и это огорчало его, потому что он хотел как можно скорее восстановить мир и душевное равновесие в своем доме.
Но Аленка не спала. Едва повернулся ключ в замке, она очутилась в передней рядом с ним в длинной, до полу, ночной рубашке.
– Алеша, – зашептала она, – давай мы с тобой помиримся и вместе пойдем к ней и скажем, что помирились…
Он присел перед ней на корточки и спросил тоже шепотом:
– К кому пойдем?
– Ну к маме, к Маре, – нетерпеливо пояснила она. – Нисколько у нее голова не болела, а плакала она потому, что мы с тобой поссорились. Она плакала, как маленькая, просто ужас! Ты не сердись на меня, Васильев всегда кукарекает, такая у него глупая привычка…
За руку она привела его к матери и сказала, как взрослая:
– Видишь, мы уже совсем помирились, так что ты теперь спи спокойно и больше не плачь.
Сделав свое дело, она направилась к дверям – маленькая, мудрая, усталая.
Алексей перехватил ее по пути, поднял над головой и, бережно опуская на пол, шепнул:
– Я тебе куплю хомяка!
Это было воплощение давней мечты.
Нельзя давать неосмотрительные обещания и потом начисто об этом забывать.
Аленка помнила и ждала. Она следила за каждым движением Алексея, ловила его взгляды, а он ничего не замечал, ничего не помнил. Жил своей отдельной взрослой жизнью.
Утром в выходной день, раскрыв книгу, которую необходимо было прочесть, чтобы не отстать от жизни, он услышал слабое шуршание и увидел конверт, вползавший под дверью из коридора в его комнату. В конверте было послание:
«Дорогой Лешенька, прошу тебя, не сердись за то, что я тебе напоминаю, что ты обещал купить мне хомяка. Я очень боюсь тебя, но мне так не терпится, что я просто не могу, ну, ну просто больше не могу терпеть. Я знаю, что это уже нахальство с моей стороны, но ты, пожалуйста, не сердись на меня, очень тебя умоляю. Конечно, ты уже сказал, что купишь мне хомяка, большое-пребольшое спасибо тебе, но я просто не в силах больше терпеть, и если ты не… то я просто разорвусь… Я знаю, что на мою маму очень действуют такие записки, и надеюсь, что она подействует и на тебя. Я точно не знаю, но я так думаю. Хотя мама против хомяка. Подумай сам, если бы ты был ребенком на моем месте, тебе тоже не терпелось бы, если бы тебе сказали, что купят тебе осла, запряженного в тележку. Или какую-нибудь другую твою мечту. Если тебе не захочется, то ты ничего не говори, даже не выходи из комнаты, а если вдруг захочется, то выйди и скажи мне „да“…»
Последнее слово было подчеркнуто трижды. Паршивка помнила, как он рассказывал о том, что мечтал в детстве иметь осла с повозочкой. Она все помнила. Никуда не денешься. Алексей отворил дверь, торжественно сказал «да». И они поехали и купили золотисто-рыжего хомяка, которого тут же назвали Фомочкой. Купили против желания Мары, которая уверяла, что хомяк это та же мышь. А мышей она не переносила.
– Мамочка, ну посмотри, какой он прелестный, какие у него щечки раздутые, он туда орехи напихал, ну посмотри, как он ручками сухарик держит и обгрызает…
Мара брезгливо отворачивалась и угрожала:
– Только малейший запах услышу – и прощайтесь со своим Фомочкой. Я его выброшу.
Но девочка была на высоте. Она каждый день чистила клетку, готовила крохотному зверьку разнообразную кормежку и выводила его гулять на поводке, словно породистую собаку. Фомочка вытеснил из ее сердца даже Шурика Владимировича, который теперь вместе с остальными игрушками был – по-видимому, уже навсегда, – заложен в ящик и отправлен на антресоли.
Но и это увлечение вскоре прошло. Наступали новые времена. Аленка теперь подолгу стояла на балконе, мечтательно смотрела на улицу. Однажды торопливо позвала Алексея и, приложив его руку к тому месту, где у людей находится желудок, таинственным и счастливым шепотом спросила:
– Слышишь, как у меня бьется сердце?
– А почему? – осведомился Алексей.
– Посмотри! По той стороне Лева Оранский идет!
– Ну и что?
– Я его люблю.
– Аленушка, – простонал Алексеи.
А она заговорила торопливо, стараясь объяснить ему, непонятливому:
– Мы его любим потому, что он красивый. Его все девочки из нашего класса любят. Первая его Динка Харламова полюбила, но скрывала, а потом мы узнали и тоже полюбили.
Алексей не нашел ничего умнее, чем спросить:
– А он?
Аленка вопроса не поняла.
– Он учится в девятом классе. Ты только представь, как его зовут. Лев Моисеевич Оранский. Правда, красиво?
– Мне больше нравится Шурик Владимирович Абрикосов, – мрачно ответил Алексей.
Это все приходило и в свой черед уходило. Лев Моисеевич Оранский забылся. После него в фаворитах побывали волейболист Леня, артист Видов, на короткое время мальчик Женя из параллельного класса. Но с ним Аленка обошлась жестоко и порвала дружбу, едва она возникла.
– Бедный Женечка, – посочувствовал Алексей.
– Ничуть не бедный! Он мне сказал – как я впустил тебя в свое сердце, так и вышвырну оттуда!
При всем таком непостоянстве незыблемой оставалась одна привязанность – Нина. После бурных ссор и бурных примирений первых школьных лет они стали неразлучны. Нина выполнила все обещания детства – она росла признанной красоткой. За ней ухаживали даже студенты, и Аленке нередко приходилось покрывать ее вечерние отлучки перед Ириной Павловной.
– Понимаешь, Алеша, я врать не люблю, но приходится. Она вчера в кино на последний сеанс пошла, а мне велела: скажи маме, что мы с тобой занимались. Я же не могу ей отказать!
Но вот начались занятия в десятом классе, и вскоре Нина перестала появляться у них в доме. Выяснилось, что назрела глубокая ссора. Аленке надоело врать и покрывать Нинины грехи. Нине надоели Аленкины переменчивые настроения и капризы. Дело осложнилось вмешательством Ирины Павловны, которая, оказывается, сказала:
«Если моя дочь помирится с Аленкой, я буду ее презирать!»
– А за что тетя Ира на тебя так взъелась? – поинтересовался Алексей.
– Она не переносит, если у меня хоть что-нибудь получается лучше, чем у Нины. Или хотя бы вровень с Ниной. В этом году у нас три девочки идут на медаль – Нина, я и еще одна из параллельного. Ирина Павловна из себя выходит – как это Аленка тоже может получить медаль!
– А ты получишь? – спросил Алексей.
– Конечно, получу.
– Ты у нас тщеславная, что ли?
– Ну, Алеша, не могу я хуже Нины учиться…
– Почему?
Она посмотрела на него большими серыми глазами:
– Тебе будет неприятно.
Несмотря на ссору, девочки продолжали сидеть на одной парте, не здороваясь и не разговаривая друг с другом. Одноклассники уговаривали их пересесть, они упорно отказывались, видимо все еще надеясь на примирение, но не умея сделать первый шаг.
Между тем эта пустячная ссора могла развести подруг на всю жизнь. Школьных дней им оставалось уже немного, затем Нина по решению своей матери пойдет в медицинский институт, Аленка же куда угодно, только не в медицинский. И дружба кончится.
Обо всем этом Алексей с тревогой стал говорить Маре, но она оборвала его:
– Охота тебе в такие дела вникать. Ссоры, примирения. Девочки сами разберутся.
– А если нет?
– Ну, знаешь, я в эти девчоночьи дрязги вмешиваться не могу. Мне вон даже почитать некогда…
Но видеть, как мается Аленка, было тяжко. Она мыла посуду, вилки и ложки звякали в тишине. Это было совсем не похоже на ее обычную работу, всегда сопровождающуюся пением и болтовней.
Алексей не выдержал:
– Что с тобой, Аленушка?
– Все хорошо, я сегодня пятерку получила.
– Что же ты не танцуешь? Хочешь, я тебе сейчас музыку наколдую?
– Ничего ты больше не сможешь мне наколдовать.
Руки у нее были мокрые, и она, наклонив голову, слегка боднула его в плечо и тут же отстранилась.
Приближался Новый год. Любимый праздник, который Аленка всегда проводила вместе с Ниной. Алексей намекнул на новые американские джинсы, которые, возможно, будут лежать под елкой.
– Не надо никакой елки, Алеша. От нее один мусор.
– А с кем ты будешь встречать этот Новый год?
– Ни с кем не буду. Я спать лягу. И не надо меня ни о чем спрашивать, прошу тебя…
Алексей шагал взад и вперед перед фасадом девятиэтажного панельного дома в нелепой надежде, что из пятого подъезда выйдет нужный ему человек и тогда все произойдет как бы случайно. Это могло бы снять неприятный и даже унизительный для Алексея оттенок предстоящего разговора.
Было морозно, и Алексей, не признающий теплой обуви, постукивал ногами и злился. Он злился потому, что Ирину Павловну видел всего один раз и, скорее всего, не узнал бы ее среди прохожих. А еще злился потому, что мог бы позвонить из будки телефона-автомата, вызвать Нину и объясниться непосредственно с ней. Это было бы и удобно и разумно, но он не имел права себе это позволить. У Ирины Павловны в этом случае был бы повод говорить о давлении на волю ее дочери.
Но очень уж не хотелось ему идти в этот дом, и он обрадовался оттяжке, когда рядом с тротуаром остановилась машина и из нее выглянуло озабоченное лицо его друга Сережи Сурского.
– Что ты здесь делаешь?
– Жду… Одно дело… – неопределенно ответил Алексей.
Сурский вылез из машины и закурил.
– А я еду от больного, – сказал он. – Человек молодой, а болезнь старая… Помогу не помогу, попытаться надо… – Он забыл, что уже задавал этот вопрос, и еще раз повторил: – Что ты здесь делаешь?
Алексей коротко рассказал товарищу, зачем сюда пришел и чего ждет.
– Понимаешь, хочется все-таки помирить девчонок…
– Нет, это ты серьезно? – удивился Сурский. – Вот, оказывается, какие заботы терзают докторов наук!
– Иди к черту! – обозлился Алексей.
Сурский засмеялся и помахал на прощанье рукой.
В самом деле, со стыдом подумал Алексей, люди занимаются серьезными делами, а он бессмысленно торчит тут на улице. «Надо все это бросить или быстрее кончить, – думал он. – И никому ничего не рассказывать!»
Перескакивая через две ступеньки, он побежал по пролетам лестницы и надавил пуговку звонка. Надеялся, что дверь откроет Нина.
Резкий женский голос спросил:
– Кто там?
Первым побуждением было не отвечать и удрать.
– Алексей Георгиевич Камнев, – ответил он. Получилось слишком торжественно. А как он еще мог назваться?
На одну лишнюю секунду за дверью стало тихо. Потом дважды щелкнул ключ в замке, прогремела дверная цепочка и отодвинулся язычок английского замка.
– Входите… Только у меня не убрано, простите…
В стерильно чистой комнате он отметил блеск рояля и множество портретов Нины – во всех возрастах ее жизни.
Ирина Павловна нервно рвала на себе тесемки передника.
– Садитесь, пожалуйста…
Но сама стояла, взявшись руками за спинку стула, – седеющая женщина, которая, по-видимому, уже давно не думала о том, что она красива. В такой ситуации Алексей тоже не осмелился сесть и мял в руках шапку, которую забыл оставить в передней на вешалке.
– Вы, конечно, понимаете, что я пришел говорить о наших девочках…
Ирина Павловна слегка наклонила голову.
– Они дружили десять лет, и вот теперь, перед окончанием школы, их дружба обрывается из-за каких-то пустяков или глупых недоразумений. Хорошо ли это? Может быть, мы с вами посодействуем их примирению?
Она промолчала.
– Вот, собственно, все, что я хотел сказать. Могу только добавить, что в нашем доме все любят Нину и нам ее не хватает.
– Вы говорите – разошлись по пустякам, – пальцы Ирины Павловны нервно перебирали спинку стула. – Нет, это не пустяки; например, это совсем не пустяки, когда они договариваются пойти посмотреть фильм и моя Нина ждет Аленку, а потом, когда картина сходит с экрана, выясняется, что Аленка ее, конечно, уже успела посмотреть, а Нина осталась ни с чем. Это хорошо?
– Нехорошо, – согласился Алексей.
Он мог бы добавить, что Нина видела фильм в первый же день с одним из своих поклонников и Аленке пришлось принять удар на себя, чтобы выручить подругу.
– И всегда так. На контрольной Нина решает ее задачу, а свою не успевает кончить. Аленке ставят пятерку, и она идет на медаль, Нине – четыре. Моя дочь из-за этой истории заболела, Аленка в тот же день пошла на вечеринку. Даже не поинтересовалась, что с Ниной, почему ее нет. Я тогда сказала: «Смотри, ты для Аленки все делаешь, а чем она тебе платит?»
– Разве в отношениях между друзьями можно все взвешивать и измерять?
Но Ирину Павловну трудно было остановить.
– Когда в седьмом классе у Аленки была ангина, моя дочь две недели прямо из школы ходила к вам, и я ничего не говорила, хотя она могла бы заразиться. Но когда у Нины в прошлом году была простуда, то ваша жена не пустила к нам Аленку…
И в этих словах многое, очень многое было неверно и искажено. Но спорить было ни к чему.
– Так мы никогда не договоримся, – сказал Алексей, – невозможно разбирать каждый случай в отдельности. Я заранее согласен – одна девочка ангел, другая, допустим, плохая. Но они любят друг друга.
– Ну и что? Они в неравном положении. За спиной Аленки стоите вы, ваше положение, ваш авторитет. Нина должна сама пробиваться в жизни. Ей не нужны неверные друзья.
Бешенство заполняло его, но он понимал, что не должен позволить себе ничего лишнего. Он пошел к выходу, но в это время увидел девочку. Нина стояла в дверях и, видимо, все слышала.
– Нина, – сказал он, – я пришел за тобой. Аленка очень тоскует.
– Я пойду, мама! – сказала девочка.
– Нина! – предостерегающе закричала Ирина Павловна.
Алексей не стал ждать, чем кончится спор. Он ушел.
Нина догнала его уже на улице.
– Аленушка, – сказал Алексей, – выйди-ка в переднюю, там тебя кто-то ждет…
Аленка в ванной комнате стирала какие-то пестрые тряпочки. С недовольным видом она стала вытирать руки полами своего голубого халата.
Сперва Алексей не услышал ничего. Потом раздался двухголосый рев.
– Только не смейте выяснять отношения! – крикнул он из своей комнаты.
Аленка вернулась домой поздно. Конечно, она провожала Нину, потом Нина Аленку – так они и ходили взад и вперед по улице и никак не могли расстаться.
Мара уже спала. Алексей сидел, одолевая один из романов Фолкнера. Ему нравилось решать ребусы каждой фразы этого писателя.
Аленка влезла коленками на стул и уперлась в стол локтями.
– Ну, чего тебе? – не очень любезно спросил Алексей.
– Лешенька, давай встанем завтра пораньше, чтобы выбрать хорошую елку.
– Ты же не хотела елку.
– Теперь хочу.
– Хорошо. Пусть будет как всегда.
Аленка покачала головой:
– Как всегда, наверное, уже больше никогда не будет…
Значит, миновал еще один жизненный рубеж…
– Ничего, – ласково сказал Алексей, – может быть, будет еще лучше…
