Текст книги "Закон вечности"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
"Знаю, говорит, обо всем этом я читала. Но я из той породы обезьян, которым не хватает терпения. К тому же большинство людей меня уже теперь принимает за человека".
"Ладно, будь по-твоему, – согласился я, – напечатаю еще пару твоих шуток и афоризмов, но какая тебе от этого польза? Ведь ты по-прежнему останешься обезьяной?"
"А вы не выдавайте меня!" – попросила обезьяна и, поблагодарив, ушла.
По натуре я человек добрый. Пожалел обезьяну, тем более что она прекрасно подражала речи и поступкам людей, и напечатал кое-что из ее "произведений". Пусть, думаю, тешится себе, что дурного она может натворить? И вот вышла наша обезьяна в люди...
– Но неужели никто не заметил, что это была все же обезьяна, а не человек? – прервал Бачану отец Иорам.
– Представьте себе, батюшка, не заметили! Легче узнать человека, превратившегося в обезьяну, чем обезьяну, ставшую человеком... Вот недавно из нашего зоопарка сбежали три обезьяны. В милиции срочно созвали оперативное совещание, стали думать, как быстрее изловить сбежавших мартышек. Совещание несколько затянулось. Тогда встает один милиционер и говорит:
"Товарищ подполковник, давайте закругляться, иначе обезьяны смешаются с людьми, и потом черта с два мы их обнаружим!"
– И что дальше? – спросил с нетерпением отец Иорам.
– Двух беглянок удалось поймать, а третью обезьяну ищут до сих пор... Да, я продолжу свой рассказ... Вышла наша обезьяна в люди... Спустя несколько лет она вновь появилась в редакции. И на сей раз принесла... рассказы. Прочитал я их и ужаснулся.
"Что же это ты, говорю, несчастная обезьяна, насочиняла? Что за муру ты мне принесла?!"
"Почему, – обиделась она, – мне как критику мои рассказы очень даже нравятся!"
"Как, – удивился я, – ты уже стала критиком?"
"Да, – отвечает она с достоинством, – я критик, имею ученую степень, читаю лекции по радио, телевидению, по линии общества "Знание" и еще в одном высшем учебном заведении".
Пожалел я студентов, слушавших лекции обезьяны, да что я мог поделать? Ведь я не был ни заведующим кафедрой, ни ректором, чтобы выгнать ее взашей. Да у меня не было и морального права на то – ведь я сам вывел обезьяну в люди!..
– Но вы могли хоть сказать людям, что он... что она... в общем, что этот лектор – обезьяна! – упрекнул Бачану отец Иорам.
– Сказал, батюшка, сказал, да было уже поздно... "Сам ты обезьяна!" вот что мне ответили люди.
– Поделом вам! – вырвалось у священника.
– Правильно! – согласился Бачана.
– Что же вы сделали? – Отец Иорам был взволнован не на шутку.
– То, что мог сделать, – вернул ей рассказы...
– А она что?
– Закатила скандал! "Это, говорит, потому, что я не член Союза писателей! Но я, говорит, скоро стану членом Союза, и тогда мы еще посмотрим!" Меня так и подмывало сказать ей, что обезьяне не место в Союзе писателей, но я смолчал...
– Почему вы смолчали, уважаемый Бачана! – повысил голос отец Иорам.
– Потому, уважаемый Иорам, что до этого я не раз и не два давал рекомендации и свой голос обезьянам почище той... – Бачана умолк.
– И больше вы не встречались? – спросил, успокоившись, отец Иорам.
– Как же! Она стала членом Союза писателей, даже подружилась со мной. Выпивая за мое здоровье, иначе, как своим отцом, меня не называла... А потом, когда мою кандидатуру выставили для избрания в депутаты, специально пошла, оказывается, к секретарю райкома и благодарила его.
– Не сводите меня с ума!
– Точно. Прошла, оказывается, к секретарю и говорит: "От имени грузинских писателей, читательской общественности, сотрудников редакции газеты нашего дорогого Бачаны Рамишвили и его многочисленных друзей я хочу выразить вам, уважаемый Николай Петрович, сердечную благодарность за оказанное ему столь высокое доверие. Только такой принципиальный, смелый и благородный коммунист, каким являетесь вы, может судить о Бачане Рамишвили исключительно по его личным человеческим качествам, не обращая внимания на его прошлое..."
"Какое прошлое?" – спросил, оказывается, удивленный секретарь райкома.
"Да ничего особенного! Просто приятно видеть, что вы не обращаете внимания на незначительные факты, например, на то, что родители Рамишвили в свое время были репрессированы, что сам он в молодости тоже сидел некоторое время... по недоразумению, конечно... Но, сами понимаете, анкета есть анкета... Или, скажем, на то, что недавно в редактируемой Рамишвили газете вместо слова "большевики" было написано "меньшевики"... Да, в этом-то и заключается ваша человечность, ваша принципиальность!.. Закрыть глаза на подобные факты, оказать столь высокое доверие пока еще совершенно молодому и, в общем-то, недостаточно заслуженному человеку, пойти, так сказать, на риск – на это способен только такой многоопытный и принципиальный руководитель, каким мы знаем вас, уважаемый Николай Петрович, и у меня не хватает слов, чтобы по достоинству поблагодарить вас. Спасибо и еще раз спасибо вам!" – вот что сказала обезьяна секретарю райкома... – закончил Бачана свой рассказ.
– Где же теперь она? – спросил отец Иорам, с трудом ворочая пересохшим языком.
– Не знаю... Не исключено, что завтра придет навестить меня...
13
До того, как вынести на бюро райкома вопрос о приеме Бачаны кандидатом в члены партии, его пригласили в райком на собеседование.
Бачана вошел в парткабинет, поклонился сидевшим за длинным столом трем мужчинам и сел в конце стола.
– Товарищ Рамишвили, наша сегодняшняя беседа носит формальный характер. Цель ее одна: партия должна хорошо знать, кого она принимает в свои ряды. Поэтому, если вы не возражаете, мы зададим вам несколько вопросов. Может, и у вас будут вопросы к нам, – сказал один из мужчин, сидевший за столом справа, перед которым лежало личное дело Бачаны.
– Пожалуйста, пожалуйста, как полагается, – ответил Бачана и почувствовал, как у него учащенно забилось сердце. Эта беседа походила на экзамен, с той, однако, разницей, что экзаменаторы могли задать вопрос по любому предмету.
– Прежде всего познакомимся. Мы – старые большевики. Меня зовут Александр, фамилия моя Иорданишвили, – представился мужчина, начавший беседу. – А это мои друзья: Вано Бандзеладзе и Давид Манагадзе.
– Очень приятно, здравствуйте! – Бачана привстал.
– Садитесь, пожалуйста! – Голос у Иорданишвили был низкий, густой, лицо в оспинках, нос горбатый, глаза карие. – Меня вот что интересует: почему вы до сих пор не вступали в партию?
Бачана ждал этого вопроса, и у него был готов шаблонный ответ: мол, не считал себя достаточно подготовленным для столь высокой миссии, а теперь, когда основательно овладел... и так далее... Но ответил он иначе:
– До сих пор меня не принимали!
– Почему? – спросил Бандзеладзе, мужчина с красноватым лицом, плоским носом и небольшими подвижными глазами. Бачана никак не смог определить их цвет.
– У меня все сказано в заявлении...
Иорданишвили раскрыл личное дело, пробежал глазами заявление Бачаны, но ничего не сказал.
– Родители у меня были репрессированы... – добавил Бачана.
– Сейчас они реабилитированы, – сказал Иорданишвили, взглянув на своих друзей.
– Как же вас приняли в комсомол? – поинтересовался Манагадзе, повернув к Бачане огромную волосатую, словно у кавказской овчарки, голову и взглянув на него очень добрыми, внимательными глазами.
– Я скрыл, что родители мои арестованы...
Его собеседники удивленно переглянулись.
– Да, но... Разве об этом в школе не знали? – спросил Манагадзе.
– Знали. И секретарь комитета комсомола знал.
– И он смолчал?
– Да.
– Почему?
– Он был моим хорошим другом... Это были тяжелые годы войны... Тогда так просто, для показа, в комсомол не вступали... Об этом знал мой друг...
– А кто еще?
– Знали все... Кроме райкома.
– И никто не проговорился?
– Да, никто не проговорился! – ответил за Бачану Иорданишвили и отложил в сторону его личное дело.
– А как вы думаете, приняли бы вас в комсомол, зная, что вы сын репрессированных родителей?
– Нет, не приняли бы!
Наступило молчание.
– Скажите, – начал Бандзеладзе, – было ли и осталось ли у вас чувство обиды за родителей?
Бачана знал, что он должен ответить отрицательно, – дескать, что вы, о какой обиде вы говорите! Но он предпочел сказать правду.
– Было! – И задрожавшей рукой достал из коробки папироску.
– Дайте, пожалуйста, и мне! – протянул руку не менее взволнованный Манагадзе. Бачана передал ему коробку с папиросами и спички.
– А потом как?.. Прошла эта обида или?.. – спросил Бандзеладзе, доставая папироску из коробки.
– Прошла... Но потом, спустя много лет, вновь появилась. – Бачана закурил.
– Когда же это?
– После реабилитации... После реабилитации родителей я вместо радости почувствовал горькую обиду... – Бачана загасил папироску и тут же закурил новую. – Потому что все эти годы мы незаслуженно терпели столько горя, унижения и лишений...
– Где теперь ваши родители? – спросил Иорданишвили.
– Их нет...
– И с каким чувством вы сейчас вступаете в партию? – спросил Бандзеладзе.
Бачана задумался. Бандзеладзе нервно жевал папироску. Молчание затянулось. Наконец Бачана заговорил:
– Я знаю, история полна парадоксов... Людям свойственно ошибаться вольно или невольно... Затем они исправляют свои ошибки – одни раньше, другие позже. Некоторые уходят из жизни, оставаясь искренне уверенными в правильности всего ими содеянного. Их ошибки придется исправлять будущим поколениям... Люди, причинившие мне боль, ответили сполна, их, собственно, уже и нет... Теперь к правлению приходит мое поколение, приходят мои ровесники. И я не имею права на мщение. Наоборот, я обязан стать рядом с ними хотя бы для того, чтобы не допустить повторения подобных ошибок. Тем более что я верю в их дело, считаю его своим собственным делом... И еще одно главное: писатель не вправе быть субъективным! Если писатель потерял чувство объективности, грош цена всему его творчеству!
Бандзеладзе удовлетворенно кивнул головой, Иорданишвили задал новый вопрос:
– Известно ли вам письмо Владимира Ильича Ленина к коммунистам Азербайджана, Грузии, Армении, Дагестана и Горской республики?
Бачана долго думал, потом ответил:
– Уважаемый Александр, примут ли меня в партию, если окажется, что я не знаком с этим или другими письмами товарища Ленина?
Иорданишвили смешался и промолчал. Тогда Бачана продолжил:
– Вы меня спрашиваете только о том, что известно вам лично, или о том, что обязательно знать?
– О том, что желательно знать, товарищ Рамишвили... Это письмо было адресовано нам и нашим друзьям...
Бачана почувствовал себя очень неловко. Он встал и намеревался что-то сказать, но Иорданишвили опередил его:
– До свидания, товарищ Рамишвили! – и тоже встал.
Бачана вздрогнул. "Все кончено!" – мелькнула у него в груди страшная мысль, и он почувствовал резкую боль в груди. Он сел и схватился рукой за сердце.
– Что с вами? – встревожился Манагадзе.
Бачана, собравшись с силами, встал:
– Ничего, уважаемый Давид, пройдет... Прошло уже! – улыбнулся Бачана.
– Завтра в час дня ваш вопрос будет обсуждаться на бюро. Я думаю, все будет хорошо... А то письмо вы все же перечитайте, если найдете время... посоветовал Иорданишвили.
– Уважаемый Александр, письмо "Товарищам коммунистам Азербайджана, Грузии, Армении, Дагестана, Горской республики" Ленин написал 14 апреля 1921 года, а 8 мая того же года оно было опубликовано в пятьдесят пятом номере газеты "Правда Грузии"...
– Странный вы человек, Рамишвили! – усмехнулся Иорданишвили. – До свидания!
– До свидания, и большое вам спасибо! – Бачана за руку попрощался со всеми и вышел из парткабинета.
В час дня Бачану пригласили в кабинет первого секретаря райкома. Он вошел, отвесил общий поклон сидевшим за приставным столом членам бюро и посмотрел на длинный ряд стульев вдоль стены кабинета, не зная, на какой из них сесть и полагается ли вообще в таких случаях садиться.
– Присядьте, пожалуйста! – услышал он знакомый голос.
Бачана поднял голову и лишь сейчас увидел молодого секретаря райкома. Тот, прищурив правый глаз, с улыбкой глядел на Бачану, Бачана сел в середине ряда.
– Думаю, объяснения не нужны, – встал секретарь райкома, – Бачану Рамишвили мы все знаем. Сегодня он становится членом нашей большой семьи... Я ознакомлю вас с заявлением, анкетой и рекомендациями...
– Не нужно! – сказал кто-то.
Секретарь отложил личное дело Бачаны и обратился к присутствующим:
– Есть вопросы?
– У меня есть вопрос! – сказал один из членов бюро.
Бачана почувствовал неприятный холодок в груди.
Секретарь с чуть заметным удивлением взглянул на него.
– Пожалуйста!
Наступило недолгое молчание, показавшееся Бачане целым веком.
– Скажите, товарищ Рамишвили, почему вы вступаете в партию?
Все обернулись к Бачане. Он встал, вытер лицо платком и приготовился к ответу, но вдруг передумал. Что он должен сказать людям, решающим сейчас вопрос: быть Бачане Рамишвили членом партии коммунистов или нет? Бачана знал, какой в таких случаях бывает ответ, он полностью разделяет Программу и Устав партии, он готов пожертвовать собой ради дела партии, он хочет стать активным строителем коммунистического общества... Все эти положения он знал наизусть, но высказывать их сейчас показалось ему ненужным, смешным. Ибо для того чтобы сделать это, необязательно быть коммунистом. И кроме того, среди членов бюро он не видел никого, кто мог бы воспрепятствовать ему... И вдруг Бачана сказал:
– Хочу, чтобы в партии было как можно больше честных людей! – и сел.
В кабинете, словно дуновение ветерка, прошелся шепот удивления. Потом воцарилось молчание. Бачана не поднимал головы. Он услышал слова секретаря:
– Товарищи, я с детства знаю Бачану Рамишвили и могу сказать, что он коммунист до мозга костей. Коммунистом я и считаю его, поддерживаю его кандидатуру. Кто за то, чтобы Бачану Акакиевича Рамишвили принять в члены Коммунистической партии Советского Союза, прошу поднять руки.
...И тут случилось такое, чего, наверно, не бывало в истории ни одной партии: вместе с другими поднял руку сам Бачана Рамишвили.
14
В Тбилиси два дня не переставая валил сухой пушистый снег. Замерло движение транспорта. Улицы наполнились веселым гомоном, смехом, испуганными возгласами поскользнувшихся, визгом попавших под снежную бомбардировку девчат, громким гоготом парней. Воздух очистился, стал удивительно легким и по-особенному вкусным. Казалось, белый Тбилиси, словно снежная королева, разгуливает по собственным улицам, красуясь перед жителями города преждевременной сединой.
Был десятый час вечера. Засунув руки в карманы, подняв воротник пальто, Бачана не спеша шагал по парку Ваке. Он шел, ни о чем не думая, сквозь волшебный снежный занавес, приятно покалывающий лицо. На углу улицы Мосашвили Бачана вплотную столкнулся с вынырнувшей вдруг из-за угла женщиной. От неожиданности оба вздрогнули. Несколько мгновений они стояли, прижавшись друг к другу, Бачана успел разглядеть огромные сверкающие глаза женщины. Потом он быстро уступил ей дорогу и виновато произнес:
– Простите, пожалуйста, калбатоно!
И тут же, подумав, что женщина слишком молода для такого обращения, добавил:
– Извините, девушка!
– Ничего, бывает! – ответила она спокойно и пошла дальше.
Бачана смотрел на удалявшуюся женщину и думал: "Если есть на свете внутреннее чутье и справедливость, она должна обернуться!" И женщина обернулась. Бачана медленно двинулся к ней, а она – навстречу Бачане. Сойдясь, они остановились, и Бачана, почувствовав вдруг, что у него сперло дыхание, сказал:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! – ответила женщина, протягивая РУКУ.
Бачана быстро стащил перчатку и схватил руку женщины. Рука была мягкой и теплой. Бачана заглянул в глаза незнакомке и понял, что она тоже взволнована.
– Куда вы идете? – задал Бачана первый пришедший на ум вопрос.
– Домой, – ответила женщина и заложила руки в карманы меховой шубки.
– Вы очень красивая! – выпалил Бачана, краснея.
– Знаю, – сказала женщина спокойно.
– Наверное, это очень приятное чувство – сознание собственной красоты!
– Как сказать! – пожала плечами женщина.
– Конечно, приятно! Мне, по крайней мере, всегда очень приятно смотреть на красивую женщину! – разошелся Бачана.
– Это заметно! – улыбнулась женщина.
– Может, я вас отвлекаю своими глупыми вопросами? – спохватился Бачана.
Женщина отрицательно покачала головой.
– Вы очень похожи на Бачану Рамишвили! – сказала она.
– Очень! – ответил обрадованный Бачана, и сердце его наполнилось чувством гордости.
– Вам и другие говорят об этом?
– Почти все мои знакомые!
– Поразительное сходство!
– Настолько поразительное, что даже по паспорту я – Бачана Рамишвили! – рассмеялся Бачана.
Женщина бросила на него подозрительный взгляд.
– Ну-ка снимите фуражку!
Бачана снял запорошенную снегом фуражку, вытряхнул ее о колено.
– Боже мой! – воскликнула женщина. – Вы действительно Бачана Рамишвили!
– Как вас звать, девушка? – осмелел Бачана.
– Мою дочь зовут Майя...
Бачана смутился.
– Ей, наверно, годик? – постарался он скрыть неловкость.
– Семнадцать! – уточнила женщина.
– Не может быть!
– Клянусь Майей!
– А вас как величать?
– Мария.
– Вы очень красивы, Мария!
– И вы...
Бачана зарделся.
– Клянусь Майей! – повторила женщина.
– Или у вас нет дочери, или ваша клятва неискренна! – проговорил с досадой Бачана.
– Нет, я говорю правду! – ответила женщина серьезно. Она круто повернулась и пошла.
– Подождите! – крикнул Бачана. Женщина остановилась. – Я провожу вас!
– Я живу далеко.
– Где?
– У Воронцовского моста.
– Да, далековато. Позвольте проводить вас...
– Нет, я хочу идти одна! – Женщина вскинула голову, подставив красивое лицо снежинкам.
– Не боитесь?
Женщина отрицательно покачала головой и пошла.
Бачана долго завороженно смотрел на удалявшуюся женщину. Она шагала свободно, гордой походкой. Ни старый короткий полушубок с истертым воротником, ни стоптанные сапожки не могли скрыть величественную красоту ее стройной фигуры. Бачана очнулся, когда женщина скрылась за углом.
– Вот кретин! Спросил хотя бы фамилию!
Он сорвался с места и выбежал на проспект Чавчавадзе, но женщины уже не было видно. Она исчезла, словно опустившаяся на горячую ладонь снежинка.
Бачана вернулся домой. Стряхнув снег, он пошарил рукой под валявшимся у дверей ковриком, достал ключ, вошел в комнату и впервые в жизни почувствовал вокруг себя жуткую, бескрайнюю пустоту...
15
В тот день Бачана принял двух посетителей – нормального и ненормального. Впрочем, это выяснилось впоследствии, поначалу же Бачане оба посетителя показались вполне обычными людьми.
Бачана сидел в своем кабинете за рабочим столом и правил фельетон, в котором рассказывалось о темных махинациях, распутстве и самодурстве директора комбината меховых изделий. Фельетон был написан в резком тоне и очень удачно. Он, безусловно, должен был стать гвоздем номера, своего рода сенсацией, и поэтому знали о нем лишь Бачана и автор. Завязка фельетона выглядела почти неправдоподобно.
В купе международного вагона ехали две дамы. Они быстро познакомились, и вскоре между ними завязалась беседа, обычная для людей, не хватающих звезд с неба. Когда были перемыты косточки всем общим знакомым и даже вовсе не знакомым лицам, когда был повешен красный фонарь над дверью весьма уважаемой в республике особы, одна из дам вдруг зашлась кашлем, стала задыхаться. Подоспевшему поездному врачу кое-как удалось привести ее в чувство. На вопрос, отчего вдруг с ней такое случилось, обессилевшая дама показал рукой на висевшую в купе шубу своей спутницы и простонала:
– Мех... кошачий...
– Какой мех? – не понял врач.
– Аллергия... У меня аллергия к кошачьему меху...
– Понятно... Придется вынести шубу из купе...
– Да вы что, с ума сошли? – взорвалась обладательница шубы. – Какая вам это кошка?! Это же соболья шуба! Я за нее уплатила четыре пятьсот!
– Сколько бы вы за нее ни платили, шубу нужно вынести хотя бы на несколько минут...
После долгих споров проводник унес шубу, и тотчас же пострадавшая вздохнула свободно, кашля как не бывало...
С этого все и началось. Задетый в поезде случайно за конец нити клубок катился, катился и докатился до комбината меховых изделий. А за клубком следовали люди, не имевшие ничего общего с железнодорожным транспортом и медициной, но отлично разбиравшиеся в сортах и стоимости мехов...
И теперь директор этого комбината стоял перед Бачаной и улыбался заплывшими глазами. Бачана еще не знал, кто этот человек, но от одного вида посетителя – грузного, похожего на грубо обтесанный пень, – так и веяло самодовольством, наглостью.
– Здравствуйте! – произнес он и без приглашения уселся в кресло перед столом Бачаны.
Бачана отложил в сторону фельетон и приготовился слушать, но посетитель молчал. Так прошла целая минута.
– Я слушаю вас! – сказал наконец Бачана.
– Нет, это я вас слушаю! – улыбнулся посетитель.
– Не понимаю...
– Я директор комбината меховых изделий! – сказал посетитель, вперив в Бачану водянистые желтые глаза.
"Видно, у него желчный пузырь не в порядке", – подумал Бачана и произнес:
– Как ваша фамилия?
– Сандро Маглаперидзе. Моя фамилия вам должна быть известна! – Голос у посетителя был низкий, с хрипотцой.
– Впервые слышу! – солгал Бачана. – Но это неважно. По какому делу вы пришли? Я вас не приглашал...
– Я пришел по поводу ажиотажа, поднявшегося вокруг моего комбината... И я хочу посоветовать вам: не следует прислушиваться к болтовне несведущих и глупых людей... Если вас что-либо интересует, спросите лично у меня! сказал Маглаперидзе тоном наставника:
– Не понимаю, о чем вы говорите... Я ничего не знаю... – ответил Бачана холодно.
– Вы все знаете... К сожалению... И это благодаря моим же сотрудникам... Ну с ними-то я рассчитаюсь сам.
"Наглец! Как он со мной разговаривает!" – подумал Бачана, но сдержался и ответил спокойно:
– Повторяю, я не знаю, о чем идет речь... Может, объясните?
– Извольте! Но я объясняю не то, что вам известно, а то, что известно мне!
– Слушаю вас.
– В завтрашнем номере вашей газеты должен быть опубликован фельетон под заголовком "Витязь в кошачьей шкуре"... Вообще-то автору этого дурацкого фельетона не мешало прочитать "Витязя в тигровой шкуре" великого Руставели. Там, между прочим, есть весьма поучительные слова:
О друзьях иметь заботу никогда не вредно людям!
Хороши ли, коль на помощь мы спешить к
друзьям не будем?
И еще:
...Когда под старость сохнет роза, увядая,
Вместо этой старой розы расцветает молодая.
– Надеюсь, вам-то знакомы эти слова, – добавил Маглаперидзе с улыбкой.
– Уж не собираетесь ли вы снимать меня с работы? – ответил также с улыбкой Бачана.
– Что вы, что вы, уважаемый Бачана! Просто я хотел предостеречь вас: вы уверены, что товарищу из вышестоящего органа, который курирует мое производство, понравится завтрашний фельетон?
– А откуда вам известно содержание фельетона?
– Известно, уважаемый Бачана... В фельетоне говорится, что я хапуга и мошенник, что у меня есть любовница... Потом там описана какая-то смехотворная история с некой аллергичкой, с какой-то шубой... Одним словом, подумайте о себе, уважаемый Бачана!.. Стул под вами не так уж прочен, как это вам кажется... Поверьте моему опыту...
Бачана покраснел от негодования, но спросил как только мог спокойно:
– Так что же вы мне советуете, товарищ Маглаперидзе?
– Прежде всего успокоиться. Впрочем, не скрою, я сам взволнован... Да, мой визит к вам унизителен для меня! В таких случаях я, как правило, посылаю к редакторам своих бухгалтеров... Вы первый редактор, к которому я пришел с просьбой лично! Учтите это!
– Счастлив оказанной мне честью! – склонил Бачана голову.
– Не надо иронии, уважаемый Бачана... Я пришел сюда потому, что уважаю вас... И вообще, ирония – это моя специальность...
– В таком случае вы напрасно тратите время! – ответил Бачана.
– Фельетон надо снять! – заявил безапелляционно Маглаперидзе.
– Не выйдет!
– Вам позвонит человек, отказать которому...
– Хоть сам господь бог! Номер набран, и его приостановка обойдется государству в пятьдесят тысяч рублей... Так что прекратим этот разговор...
– Сколько? – рассмеялся Маглаперидзе.
– Пятьдесят тысяч рублей! – подчеркнул Бачана.
– Я покрою этот убыток.
– Государство не нуждается в вашей подачке!
– Государство, дорогой мой, состоит из людей, таких, как мы с вами. И если люди не будут поддерживать друг друга, государство рухнет. Неужели вы не понимаете этого?
Бачану бесила самодовольная улыбка, не сходившая с лица этого наглеца.
– Если под взаимной поддержкой вы подразумеваете мошенничество и денежные махинации, то глубоко заблуждаетесь, уважаемый Сандро! Не все покупается на деньги!
Маглаперидзе встал.
– Вы неискушенный молодой петушок, уважаемый Бачана. Вы только начали кукарекать и поостерегитесь, как бы не сорвать голос до того, как у вас появятся шпоры!
– Я учту ваши советы.
– И еще одно. Моэм говорит: кроме известных пяти чувств, существует еще одно – шестое, без которого грош цена всем остальным...
– Что это за шестое чувство? – усмехнулся Бачана.
– Деньги, уважаемый Бачана, деньги! – произнес Маглаперидзе с той же своей улыбкой.
– И несмотря на все, фельетон завтра утром будет в газете, а затем на него прореагируют в соответствующих органах.
– И редакция будет ждать ответа?
– Безусловно!
– Мне жаль вас, уважаемый Бачана, очень жаль!..
Маглаперидзе направился к двери.
"Подлец!" – хотел крикнуть Бачана, но директор комбината оказался проворнее, чем думал Бачана. Он быстро захлопнул дверь.
Второй посетитель вошел в кабинет Бачаны спустя час, словно выжидал, пока тот успокоится. Посетитель был изысканно вежлив, выглядел вполне респектабельно, глаза его словно излучали ум и доброту.
– Здравствуйте, уважаемый редактор!
Бачана встал, пожал протянутую руку посетителя и пригласил его сесть. Тот поблагодарил, снял шляпу, положил ее вместе с портфелем на приставной стол и после этого уселся в предложенное кресло.
– Позвольте представиться: сотрудник Главного статистического управления Галактион Георгиевич Мтварадзе!
– Очень приятно... Чем обязан?
– Извините, что я вас беспокою, отнимаю драгоценное время... Однако, зная вашу чуткость, осмелюсь занять вас всего на полчаса.
– Пожалуйста, хоть на час!
– Чтобы не утруждать вас этой странной – подчеркиваю, странной для вас – историей, приступлю прямо к изложению фактов. Только убедительно вас прошу, не прерывайте меня и не задавайте вопросов без особой в том необходимости. Прошу также предупредить вашу секретаршу, чтобы она во время нашей беседы никого не впускала.
Бачана нажал кнопку электрического звонка, заглянула секретарша.
– Елена Сергеевна, меня нет. Буду через полчаса.
Секретарша кивнула головой и захлопнула за собой дверь.
– Я слушаю вас! – обратился Бачана к посетителю и взял карандаш.
– Нет, нет, прошу не записывать!
Бачана отложил карандаш.
– Значит, так: я гуманоид!
Бачана вздрогнул:
– Что? Как вы сказали?!
– Да, я гуманоид! – подтвердил Мтварадзе.
Бачана понял все. Но он обещал не прерывать посетителя и потому скрепя сердце сказал:
– Понятно. Продолжайте, пожалуйста!
– Мы, жители планеты Гомос, пришли на Землю из туманности Андромеды и посеяли здесь первые семена жизни. Давность этого события не поддается осмыслению человеческим разумом, поэтому не стану утруждать вас математическими выкладками... Так вот, мы принесли на Землю жизнь... Это был исключительный по важности эксперимент, осуществленный в космосе. Эксперимент удался, на Земле возникла жизнь, и она дала свои плоды.
– Один вопрос! – поднял руку Бачана.
– Только по существу! – предупредил его Мтварадзе.
– Скажите, Галактион Георгиевич, когда и каким образом вы лично прибыли на нашу планету?
– Я знал, что у вас возникнет такой вопрос... Дело в том, что наша цивилизация практически уничтожила, свела к нулю понятия времени и расстояния. Эти категории у нас идентичны желанию. Вы понимаете меня? Это значит, что мы способны, не прибегая к помощи космических кораблей, летающих тарелок и других технических средств передвижения, в одно мгновение очутиться там, где мы пожелаем... Что касается лично меня, то я не приезжал к вам ниоткуда. Экспедиция, привезшая на Землю семена жизни, генетически запрограммировала наше периодическое возникновение по мере развития жизни с целью ее регулирования. Такой метод позволяет организмам самим определять пути своего совершенствования...
– Но в таком случае откуда вам стало известно, что вы гуманоид?
– Об этом в соответствующее время нам сообщают при посредстве биотоков научные центры Гомоса.
– И когда вы получили такое сообщение?
– Совсем недавно, в прошлое воскресенье. Я заснул как человек, а проснулся как гуманоид.
– Все ясно! – сказал Бачана.
– Ничего вам не ясно! Более того, вы принимаете меня за сумасшедшего, но не подаете вида. Я благодарю вас за проявленный такт.
Бачана смутился. А гуманоид продолжал:
– Основная цель эксперимента заключалась в установлении возможности возникновения на чужих планетах цивилизации.
– И к какому вы пришли выводу?
– Есть такая возможность!
– Слава богу! – обрадовался Бачана.
– Но ваша цивилизация развивается зигзагами. Она схожа с кардиограммой человека. Вы часто страдаете, ибо совершаете великое множество лишних, ненужных ходов. Человечество постоянно волнуется, колеблется, и когда ваш генезис приобретет явно неправильное направление, наступают войны, эпидемии, голод, духовная нищета и катастрофы...
– Почему же вы не поправляете нас, не указываете верный путь? В чем заключается ваша гуманность?
– Существует всеобщий космический закон невмешательства. Каждый живой организм должен самостоятельно достигнуть высшей формы цивилизации.
– Это несправедливо, Галактион Георгиевич! Коль скоро вы организовали эксперимент, вы же и должны помогать, способствовать его правильному развитию.
– Так оно и есть по существу. Наша помощь заключается в препятствии. Понимаете? Мы препятствуем человечеству свернуть на неверный путь. Мы уничтожаем семена, развивающиеся неправильно, не в том направлении.
– В чем же выражается эта помощь? – спросил Бачана с неподдельным интересом. Сейчас он действительно спорил с подлинным гуманоидом от имени заблуждающегося человечества.
– Мы дважды спасли сбившихся с пути людей в дни, когда разврат и распущенность погубили Содом и Гоморру, и в дни, когда всемирный потоп угрожал гибелью всему роду человеческому. Эти бедствия вы объясняете божьим гневом, дело ваше, для нас все одно – называть обед ужином или ужин обедом, – Мтварадзе снисходительно улыбнулся.
– Неужели этим исчерпывается ваша помощь человечеству? А духовная помощь? А помощь моральная? Почему вы не хотите сделать нас выше, чище в нравственном отношении? – Бачане стало искренне жаль и себя, и своих собратьев.
