Текст книги "Закон вечности"

Автор книги: Нодар Думбадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– А государству сдаешь?

– Да, сдаю...

– Что же ты сдаешь?

– То и сдаю – глоток молока, клок шерсти, кусок мяса...

– А если б было у тебя скота вдвое больше?

– Да что тут спрашивать, сынок! Было б больше, сдавал бы больше... Куда же я его дену? Государству или на базар...

– А в колхозе ты не работаешь, дядя Георгий?

– Куда мне, сынок, в мои-то годы!.. Дети, конечно, работают. Да они и скот пасти мне не велят. Позоришь, мол, нас. Сидел бы, говорят, дома да отдыхал. А мяса да молока для сдачи мы, мол, и в магазине можем купить! Слыхал? В магазине! А откуда тому мясу взяться-то в магазине? Об этом они не думают, сукины сыны!

– Дядя Георгий, а у этой церкви нет хозяина? – спросила вдруг Мария.

– Да есть одна... старушка деревенская. Ее тоже зовут Марией... Это она рисовала икону, что в церкви на столе... Болеет, бедная, в неделю хоть раз поднимется сюда, и на том спасибо...

– А кто свечи зажигал? – спросил Бачана.

– Я и зажигал, кто же еще.

– А деньги на столе откуда?

– Как откуда? Я их положил. За свечи...

– Ты веришь в бога, дядя Георгий? – спросила Мария.

Георгий задумался. Потом он окинул взглядом церковь сверху донизу, почесал в голове, снова взглянул на церковь.

– Да как тебе сказать... Если откровенно, не так уж и верю... Но здесь целый день один и ни души вокруг, невольно станешь думать о боге...

– И что ты о нем думаешь?

Георгий еще раз посмотрел на церковь.

– Что я думаю?.. Думаю, что, когда люди разрушают чужие святилища, взамен должны строить храмы, больше и красивее прежних... Вот эта церковь... Чья она, кто ее строил – неизвестно. На телетоба* люди идут сюда со всех концов – и армяне, и татары, и греки, и русские... О грузинах я уж не говорю... Приходят, молятся... А по мне, лучше уж молиться в чистом поле, чем в такой церкви... Там бог лучше тебя услышит... А в этой развалине не то что богу, человеку противно стоять... Я к чему это? К тому, что церковь эта брошена без присмотра и ухода, а что взамен ее построили?

_______________

* Т е л е т о б а – храмовый праздник.

– Не понял я тебя, дядя Георгий...

– Да что тут понимать-то? Раньше, сынок, человек, направлявшийся в церковь, должен был подняться по подъему и через дверь в ограде входил, пригнув голову, перед церковью снимал шапку и в церкви был обязан поставить свечу... Да что я вам толкую, сами небось ученые, знаете лучше меня... А вот, скажем, наш сельсовет теперь ютится в наемном полуразрушенном доме, и люди туда входят не то что шапки скидывая, а ругаясь и отплевываясь... По мне, выше и красивее сельсовета не должно быть дома во всем селе... Вы как думаете, раньше люди не могли разве строить себе дома выше церкви? Могли, да не смели! Не было у них такого права!.. А теперь у председателя нашего колхоза дом против сельсовета, что Казбек против вон того холмика! Гараж у шофера Митьки и тот втрое больше нашего клуба!.. Пойдет человек молиться в такой сельсовет? Не пойдет!.. А разве мы нищие? Нет! Село, слава богу, богатое, крепкое! И хлеба вдоволь, и вина, и овощей! Человек чем от свиньи отличается? Тем, что человек ест то, что на дереве, а свинья – что под деревом, на земле. Я к чему это? К тому, что всякое дело вовремя требует хозяйской руки! Опоздал, упал плод с дерева, он и достанется свинье!.. Говорю председателю сельсовета: "Ведь ты хозяин, ты Советская власть! Так шевельни рукой, сукин ты сын, поставь дом как дом, чтобы человеку было приятно ходить в сельсовет!" – "Как, говорит, я его поставлю без денег и без лимита?" – "Это что еще за чертовщина лимит?" – "А это, говорит, кирпич!" Слыхали? Кирпича у него нет! Откуда же нашелся кирпич для Митькиного гаража или для дворца председателя колхоза?.. Ладно, кирпич достать он не может, но побриться или уж отрастить бороду по-христиански он может? Одеться прилично может? Чтоб люди к нему с уважением относились? Может, сукин сын, да наплевать ему на все! У моей коровы больше авторитета на селе, чем у председателя! Почему? Да потому, что она всегда вымыта чисто и молока дает восемь литров! Вот почему! Или я не так думаю? Вы скажите мне! – Старик закончил свою речь и разлил по стаканам вино.

– Правильно все думаешь, дядя Георгий, – ответил Бачана, – но скажи честно, говорил ли ты об этом хоть раз на собрании?

– Сказал однажды...

– Когда?

– Тебе сколько лет?

– За сорок.

– А мне тогда было тридцать, и чуть не угодил я знаешь куда...

– Теперь другие времена, дядя Георгий!

– Вот и пусть скажут другие... Я свое прожил.

– А говорил, хочется еще пожить.

– Ох и быстры вы на слово, молодежь! Только вот с делами не любите спешить!.. А ты часом не из райкома, сынок?

Бачана рассмеялся.

– Нет, дядя Георгий, я писатель, редактор газеты.

– Редактор? Возьми и напиши в своей газете обо всем этом!

– И напишу!

– Вряд ли...

– Почему? Так и напишу: вот, мол, как думает Георгий Тушмалишвили.

– Хочешь все свалить на меня? – насторожился старик.

– Да нет же! Напишу, что я частично разделяю твои мысли.

– Только частично?

– Да.

– Значит, ты не во всем согласен со мной?

– Нет.

– А наполовину?

– Наполовину, пожалуй!

– Ну и пиши наполовину!

– Обязательно!

– Поживем – увидим, – проговорил с сомнением Георгий и обратился к Марии: – Напишет?

– Напишет! – рассмеялась Мария.

– А вы друг другу кто? – спросил вдруг Георгий.

Мария, не ожидавшая такого вопроса, смутилась, пожала плечами и вопросительно взглянула на Бачану.

– Мы, дядя Георгий, очень любим друг друга и поднялись сюда, чтобы обвенчаться. Да вот священника здесь нет, кто нас обвенчает? – ответил со смехом Бачана.

– Зачем вам священник? Если вы любите друг друга, обвенчать вас могу и я, – сказал Георгий, вставая. – Ну-ка встаньте оба! Как твое имя?

– Бачана.

– Твое я знаю – Мария.

Георгий воздел руки к небу, в правой он держал стакан с вином.

– Дети мои, Мария и Бачана! Пусть утренняя роса будет вам благовонным миром, высокое солнце – венцом, эта древняя церковь и родная земля свидетелями вашей любви. Я, Георгий Тушмалишвили, благословляю вас, как всевышний благословил Ноя и детей его. Размножайтесь! И пусть ваше потомство восславит нашу страну! Пусть любовь будет вечной спутницей вашей жизни! Будьте верны друг другу, поддерживайте друг друга в трудах и хлопотах! Аминь... И не забудьте пригласить меня на свадьбу!

Георгий опорожнил стакан до дна, вытер рукавом губы, подошел к Марии и Бачане и по очереди громко расцеловал обоих.

– Пусть теперь похвалится любой священник, что он благословляет и венчает людей лучше Георгия Тушмалишвили! – добавил Георгий со смехом и ударил себя в грудь.

– Спасибо тебе, дядя Георгий! – поблагодарил старика Бачана. Мария стояла, опустив голову, и молчала.

– А дети у вас будут красивые! Рожайте их побольше! – Георгий взял сумку.

– Уходишь, дядя Георгий? – спросил с сожалением Бачана.

– Надо идти, иначе скотина заберется в колхозный сад, сторож съест меня! Прощайте, дети! Будете еще раз здесь, поищите меня, я буду где-нибудь поблизости...

– До свидания, дядя Георгий! Дай бог здоровья каждому, будь он мужчина или женщина, кто здесь, в этой пустыне, сочувствует и поддерживает тебя! – Бачана и Георгий крепко пожали друг другу руки, и старик ушел. Пройдя несколько шагов, он вдруг обернулся и обиженно крикнул:

– А ты, Мария, сердишься, что ли, на меня? Или я плохо тебя обвенчал?

Мария сорвалась с места, подбежала к Георгию, обняла его и стала осыпать поцелуями заросшее щетиной лицо старика. Потом так же быстро повернулась и побежала к церкви.

Проводив взглядом удалявшегося Георгия, Бачана пошел вслед за Марией.

Мария стояла на коленях у столика. Перед иконой богоматери горели три свечи.

Бачана долго прислушивался к шепоту женщины. Он не слышал слов, но понял, что Мария молилась. Потом он тихо положил рядом с измятой трешкой десять рублей и на цыпочках вышел из церкви.

17

Когда Бачана вошел в купе, там уже сидели два пассажира и увлеченно беседовали о чем-то. Один из них был явно из провинции, другой, помоложе, городской. Бачана поздоровался с ними, закинул сумку на багажник, сел и углубился в газету. Он читал, но невольно прислушивался к беседе соседей.

Провинциал говорил громко:

– Нет, уважаемый Роланд, человек с ружьем и плачущая мать нас не устраивают! Нам нужно нечто такое, чтобы человек, если даже у него вместо сердца камень, взглянул бы на памятник и заплакал!

– В таком случае ищите Леонардо да Винчи или Микеланджело, уважаемый Хута! – ответил молодой.

– Никакой он не Микеланджело, этот человек, который в Марнеули поставил памятник "Вырастут еще герои". А каков памятник, а? Когда я увидел двух голых детишек с огромным мечом на руках, поверите, аж слеза меня прошибла! Сделайте для нас что-нибудь такое, и вы станете нашим Леонардо да Винчи!

– Не знаю... Мой эскиз вы смотрели, и, кажется, он понравился вам, не так ли? – сказал обиженно молодой.

– Да, я одобрил эскиз на худсовете потому, что вы до этого обещали переделать его. Иначе вам не заплатили бы... Данное слово надо держать!.. А ружье и слезы нам не нужны!..

– Колокола на высохших деревьях не нужны! Обнаженный юноша, оседлавший льва, не нужен! Раненый орел не нужен! Солдат, сапогом раздавливающий змею, не нужен! Что же вам, в конце концов, нужно? – Роланд развел руками. – Как же мне раскрыть тему Отечественной войны и погибших воинов?!

– Сколько тебе было лет во время войны? – спросил Хута.

– Нисколько! Меня вообще тогда не было! – ответил Роланд.

– Вот это ты и изобрази!

– Что? – не понял Роланд.

– А вот это самое, что ты вообще не знаешь, что такое война!

– Как же это?

– Как!.. Недавно внучек мой, маленький Хута, нашел где-то мою фронтовую каску и туда... понимаешь: одним словом, справил малую нужду, сукин сын! Я сперва отодрал его за уши, а потом стыдно мне стало... Поверишь, всю ночь не спал!..

– Ну, знаете, на свете не существует таких памятников... И вообще, был случай, чтобы к вам пришел скульптор и стал вас учить возделывать кукурузу?!

– Такого случая еще не было, но если найдется скульптор, понимающий толк в кукурузных делах, почему бы и не поучиться у него?.. А вы как думаете, уважаемый? – обратился вдруг Хута к Бачане.

Бачана отложил газету.

– Извините, не знаю, о чем речь, – солгал Бачана. Он понял, что ни одна из спорящих сторон не сдаст своих позиций, и поэтому решил не вмешиваться.

– Дело в том, что... – начал Роланд, – я получил от них заказ... От колхоза то есть... Колхоз села Сакициао... А уважаемый Хута Шелия председатель колхоза... Я должен был создать мемориал на тему Великой Отечественной войны... Теперь, когда работа уже начата и деньги истрачены, они потребовали новый вариант! А как? Каким образом? На ассигнованные ими деньги лучшего не сотворишь! Пусть дадут деньги – я им Эйфелеву башню сооружу! В конце концов, все ведь упирается в деньги! Ради денег Леонардо да Винчи работал с Чезаре Борджиа – с самым грязным в мире человеком, который даже собственную мать и сестру...

– Стоп! Ни слова больше! – Хута хватил рукой об столик.

– В чем дело? – спросил изумленный Роланд.

– Нельзя произносить подобные слова! – ответил уже спокойнее Шелия.

– Какие слова?

– Такие!.. Нельзя, говоря об Отечественной войне, не то что вслух, но даже про себя думать о грязи и пакости!

– Да что я такого сказал? – покраснел Роланд.

– Я не могу повторить тех слов и тебе не советую! – Хута достал сигарету и закурил.

– Извините, пожалуйста! – Роланд встал и вышел из купе.

– Уважаемый Хута, – обратился Бачана к председателю, – а в самом деле, как ему быть, если на мемориал ассигновано мало средств?

– Ваше имя и фамилия, уважаемый?

– Бачана Рамишвили.

– Так вот, уважаемый Бачана, что значит – мало средств? Мы не требовали от него сооружения чего-то гигантского... Мы хотели иметь пусть небольшой, но хороший мемориал. Мал золотник, да дорог!..

– А если у него не получается? Закажите другому! – посоветовал Бачана.

– Да? А что я скажу народу? Ведь деньги-то истрачены!.. Вот везу теперь его в село, пусть сам выкручивается как знает! Я заставлю его сделать то, что нам хочется! А нет, так затащу его на чайную плантацию, и будет он у меня работать как миленький, пока не рассчитается сполна за полученные деньги! Гм, видал я таких. Да я, если хотите знать, сумел справиться даже с сыном Тараси Дараселия, а ведь он был орешек дай бог!.. – Хута Шелия сам улыбнулся сказанному и угостил Бачану сигаретой. Тот взял сигарету, но курить не стал.

– А какой бы вам хотелось иметь мемориал? – спросил он.

– Такой, чтобы человек, проходя мимо памятника, не стал бы спрашивать, что это такое, а просто остановился бы перед ним и задумался. Вот такой мы хотим иметь мемориал!

– Да, задача действительно трудная! – усмехнулся Бачана.

– Не спорю. Знаете, что было легко? Построили мы недавно животноводческую ферму. Пригласил я художника, попросил его оформить помещение. И знаете, что он наделал? Украсил все стены коровами, свиньями, козами и поросятами! "Что это такое?" – спросил я его. "Впервые вижу председателя колхоза, не узнающего представителей домашних животных!" ответил он. "Сукин ты сын, говорю, мало разве животных в помещении, так ты еще и на стенах их намалевал?!" – "А что же рисовать?" – спрашивает он. "Ты сперва сотри, говорю, то, что нарисовал, а потом мы решим, как быть дальше!"

– И что же было дальше?

– А ничего. Велел я ему нарисовать детишек – мальчика и девочку, голеньких, со стаканами в руках. Зеленый луг. Цветы. Много пестрых цветов. На лугу корова. И детишки со стаканами в ручонках просят корову дать им молока. Вот и все.

– А что корова? – спросил со смехом Бачана.

– Принесите мне травки, и я дам вам молочка, – говорит корова! ответил тоже со смехом Хута. – А рисунок получился прекрасный. Знаете, иной раз я специально иду полюбоваться им. Ведь сумел же нарисовать, сукин сын! А то – Леонардо да Винчи!.. Ты рисуй, как тебе хочется, но нарисуй то, что хочется мне! Разве я не прав, уважаемый Бачана?

– Правы, наверно... Но, согласитесь, у художника могут быть свои соображения... Искусство – дело сложное...

– Об этом-то и речь, об искусстве... А то нарисовать корову – это, конечно, легче легкого! Этому меня еще во втором классе научил Антон Гугунава. Был у нас такой преподаватель рисования... И сам он рисовал коров ну просто как живых, так и хотелось подоить их!.. А этот... Роланд... Зарядил свое – человека с ружьем! Да если б я хотел человека с ружьем, поставил бы живого мужика и дал бы ему в руки настоящее ружье! Мало на селе бездельников, что ли! – Хута задымил сигаретой, закурил и Бачана.

Видно, Роланду надоело стоять в коридоре или прошла обида – он вошел в купе и молча уселся на свое место.

– Ты что это, сынок, обиделся? Я ведь ничего такого тебе не сказал! Хута мозолистой рукой погладил Роланда но голове и продолжал, обращаясь к Бачане: – Наша молодежь любит жить на всем готовом! Мой сын, окончив школу, женился на женщине с двумя детьми! Даже в этом деле он не пожелал потрудиться сам!.. У вас сколько детей, уважаемый Бачана?

– Я не женат.

– О-о-о, это непростительно, уважаемый Бачана!

– А у вас?

– Один, тот самый, о котором я говорил... Но я не виноват. Жена, бедная, скончалась рано. Вернувшись с фронта, я ее уже не застал... А этот, мой... Парень он неплохой, но в данном вопросе не разделяет моего мнения. "Эти двое, говорю, твои, да не собственные, заимей, говорю, хоть одного своего ребенка! Скотина, говорю, и та лучше тебя! Вон, говорю, наша коза родила тройню!" – "А у козы, говорит, забот мало: жрет она одну траву, а в одежде и вовсе не нуждается, – рожает детей в сапожках и дубленках. А как, говорит, мне одевать-обувать своих детей, когда джинсы у спекулянтов стоят не меньше двухсот рублей!"

– Правильно сказал! – вмешался в беседу Роланд.

– А у тебя-то самого сколько детей, защитник? – обернулся к нему Хута.

– Мне, уважаемый Хута, тридцать лет, имею троих детей, и жена моя ждет четвертого! – ответил Роланд со злорадством и отвернулся к окну.

– Молодец! – Хута ударил в ладоши. – Вот это я понимаю! Отец-герой! Я немного обидел тебя, прошу прощения!

– Да что там... – махнул Роланд рукой.

– Извини меня, сынок, извини! – повторил Хута.

– Ну что вы... – смутился Роланд и, чтобы переменить тему, спросил Бачану: – Вы куда направляетесь, уважаемый Бачана?

– В Сухуми, в командировку.

– Повезло вам... В море будете купаться...

Бачана улыбнулся и кивнул головой.

– А как же с нашим делом, дорогой Роланд? – начал Хута.

– С каким делом? – притворно удивился тот.

– А с памятником.

– Решил я, решил, уважаемый Хута! Только решил по-своему, а не по-вашему! – произнес в сердцах Роланд и опять отвернулся к окну.

– То есть как это? – насторожился Хута.

– А вот так! Стоит солдат! В каске и с ружьем! К нему прильнула молодая женщина, мать! Босоногая! А женщину окружают четверо голеньких, испуганных ребятишек! Вот так! – Побагровевший Роланд положил на столик сжатые в кулак руки, словно готовился к драке.

– Ну а что я тебе говорил?! – Обрадованный Хута вскочил с места и поцеловал Роланда в лоб. – Говорил ведь я, уважаемый Бачана! Лень думать нашей молодежи! На всем готовом она хочет жить! А чуть шевельни мозгами, она ведь горы свернет! Убедились?!

Бачану срочно отозвали из командировки по делам редакции.

Инструктор Центрального Комитета позвонил в гостиницу:

– Передаю указание секретаря: завтра в десять утра вы должны быть у секретаря!

– По какому вопросу? – спросил Бачана, но в трубке уже раздавались частые гудки.

Беседа с секретарем ЦК была краткой. Собственно, это была даже не беседа – говорил секретарь, Бачана слушал. Да и говорить ему было не о чем. Худшего положения он не мог даже представить себе: средь бела дня, в здании редакции его сотрудник был застигнут при получении взятки!

В два часа дня Бачана созвал экстренное партийное собрание. Кроме членов редколлегии и сотрудников редакции, на собрании присутствовали инструктор ЦК и работник Министерства внутренних дел, проводивший операцию. Собрание открыл секретарь парткома:

– Прежде чем начать обсуждение вопроса, я хочу попросить товарища Шалву Хелая рассказать нам, как, при каких обстоятельствах произошло дело со взяткой.

Хелая кашлянул, поправил черный галстук и начал:

– Два месяца тому назад в наш отдел поступил сигнал о том, что сотрудник вашей редакции Шота Цуладзе вымогает деньги у гражданина Калояна, на которого в редакцию поступило разоблачительное письмо...

– Товарищ Хелая, сигнал вы получили два месяца тому назад, а мне об этом говорите только сейчас? – воскликнул пораженный Бачана.

Хелая, немного помявшись, ответил:

– Видите ли, уважаемый Бачана, мы проверяли достоверность поступившего сигнала и потому решили не сообщать вам о нем, чтобы не беспокоить преждевременно, а может, и без основания коллектив редакции и самого подозреваемого.

– А теперь этот "подозреваемый" сидит в тюрьме и вся редакция опозорена. Это, по-вашему, лучше? – спросил Бачана.

– Мда... Так получилось... Но факт остается фактом: Цуладзе был схвачен с поличным...

– В чем вы больше заинтересованы, товарищ Хелая, в предотвращении получения взятки или в аресте виновного? – Бачана еле сдерживал себя.

– Товарищ редактор, я очень вас уважаю, но непонятно, почему вы защищаете вашего сотрудника-взяточника? – ответил Хелая.

– А кто же его защитит, кроме меня? – удивился Бачана.

– Защищать следует невиновных!

– Как бы ни был виновен Цуладзе, вы поступили неправильно!

– Товарищи, по-моему, вы пригласили меня для информации. Если же вы собираетесь исключать из партии меня вместо Цуладзе, скажите об этом прямо! – обиделся Хелая.

– Извините, я немного погорячился...

Хелая раскрыл папку и достал оттуда лист бумаги.

– Вот анонимное письмо, поступившее в редакцию на ваше имя, Бачана Акакиевич.

– Как оно попало к вам?

– Найдено у задержанного Цуладзе. После получения взятки он должен был уничтожить письмо в присутствии Калояна.

– Покажите, пожалуйста!

Бачана протянул руку.

– Извольте! – Хелая передал письмо.

– Прочтите, пожалуйста, вслух, – попросил один из членов редколлегии.

Взглянув на листок, Бачана сразу узнал анонимку и собственную резолюцию. Письмо было коротким, написано крупными печатными буквами. Взволнованный до предела Бачана почувствовал, что он не сможет Прочесть письмо. Он передал его секретарю парткома:

– Прочти!

"Дорогой редактор! – говорилось в письме. – На улице Урбнели творятся темные дела. Проживающий в No 571 Гайоз Константинович Калоян (заведующий магазином) и проживающая там же его сожительница Ксения Гавриловна Вартагава (кассирша того же магазина) с целью убийства методически, путем введения в пищу в разное время, в разных дозах различных отравляющих веществ отравляют жену Калояна Лили Герасимовну Аманатидзе, которая в настоящее время по случаю отравления находится в больнице. Уважаемый редактор! До каких пор будут попирать нашу землю развратные террористы? До каких пор будет покрыто мраком это темное дело? Прошу поторопиться и вашим острым пером разоблачить этих разложившихся убийц! С уважением Гуманист".

– Есть на письме резолюция редактора? – спросил тот же член редколлегии.

Секретарь парткома прочел:

"Тов. Ш. Цуладзе. Прошу переслать письмо в Министерство внутренних дел. Б. Рамишвили".

Наступило молчание. Бачана взял у секретаря письмо и вернул его Хелая.

– Цуладзе не переслал письма в министерство! – произнес подчеркнуто Хелая.

Бачана не ответил. Он понял все, понял, как развивались дальше события. А Хелая продолжал:

– Шота Цуладзе не переслал письма в министерство. Он сам посетил на дому Калояна и ознакомил его с содержанием анонимки. Калоян, конечно, категорически все отрицал. Вартагава также отрицала отмеченные в анонимке факты. Но Цуладзе сказал им, что редакция обязана дать ход этому делу, и ушел. Калоян, желая избавиться от неприятных процедур, предложил Цуладзе пятьсот рублей с условием, что тот уничтожит письмо. Цуладзе потребовал две тысячи рублей. Сумма эта, очевидно, оказалась для Калояна недоступной, и он обратился к нам с заявлением, в котором писал, что литсотрудник газеты Цуладзе с целью вымогать деньги шантажирует его и его сотрудницу... Была выделена оперативная группа, Калояну вручили две тысячи рублей для передачи Цуладзе. Деньги, понятно, были соответственно... А за Цуладзе было установлено наблюдение.

Хелая достал из папки еще один лист и продолжал:

– 17 сентября в 3 часа дня в подъезде No 2 дома, в котором расположен универмаг "Богатырь", состоялась встреча Калояна и Цуладзе. По заявлению Калояна, Цуладзе отказался от денег под тем предлогом, что якобы редактор требует изучения дела и опубликования материала в газете.

– Простите, уважаемый Шалва, а вам было известно, что заявление Калояна не соответствует действительности? – спросил ответственный секретарь редакции.

– Нет, тогда у нас еще не было под рукой анонимки с резолюцией редактора.

– Выходит, что во время всей этой операции сам редактор находился под подозрением?

– Нет, ни на одну минуту. Ведь Цуладзе говорил, что именно редактор настаивает на расследовании дела.

– Зачем, по-вашему, понадобился Цуладзе такой ход?

– Для повышения ставки.

Ответственный секретарь умолк. Хелая продолжал:

– Спустя десять дней мы повторили эксперимент. Свидание было назначено на территории Черепашьего озера в одном из домов этнографического музея под открытым небом. И опять Цуладзе не взял деньги, ссылаясь на тот же мотив... Хотя и обещал Калояну, что постарается уговорить редактора переслать письмо в Министерство внутренних дел. А дальше Калоян сам должен был хлопотать... Двадцать седьмого октября, зная, что редактор находится в командировке и Цуладзе будет действовать смелее, мы провели еще один эксперимент. И на этот раз наши ожидания оправдались. В десять часов утра в здании редакции Цуладзе взял у Калояна деньги!

– И это доказано? – спросил инструктор ЦК.

– Доказано, Деньги у Цуладзе изъяты. Он признался. Но вчера он изменил первоначальное показание и заявил, что он взял деньги взаймы. Хелая закрыл папку.

Бачана сидел за столом, как пораженный громом, и молчал.

– Уважаемый Шалва, – заговорил он наконец, – вы сказали, что Цуладзе дважды отказывался от денег и взял их лишь во время третьей встречи с Калояном. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно было повторять этот эксперимент трижды? Разве нельзя допустить, что человек образумился, осознал свою ошибку и отказался от преступного намерения? Вы не подумали об этом?

– Вы не знакомы со спецификой нашей работы и стараетесь объяснить дело благородными соображениями. Но это не так, как вам кажется... Если б Цуладзе не стал с самого начала торговаться с Калояном, быть может, и мы поверили бы в его порядочность. Он же явно тянул дело с целью повышения ставки!

– Но ведь Калоян принес ему точно назначенную сумму? Зачем же он отказывался?

Хелая заерзал на стуле.

– Мне все же кажется, что Цуладзе повышал ставку. Потом, мы трижды испытали его.

– Не знаю, что вы называете испытанием. По-моему, это соблазн.

– Наша цель заключается в искоренении преступности! – заявил твердо Хелая.

– Я думал, что ваша цель заключается в разоблачении, а не в искушении! – ответил Бачана. Сообщи вы мне вовремя обо всем, я снял бы Цуладзе с работы и преступление было бы предотвращено.

– Уважаемый Бачана, у нас нет времени и возможности ласкать и обхаживать взяточников!

– А Калояна?

– Дело Калояна изучает другая группа... И вы знаете, что ждет его, если указанные в анонимке факты подтвердятся...

– Благодарим вас за информацию, уважаемый Шалва! – сказал Бачана, вставая. Хелая попрощался со всеми и быстро покинул кабинет.

– Что скажете, товарищи? – обратился секретарь парткома к присутствующим.

– Разрешите? – поднял руку заместитель редактора.

– Прошу!

Заместитель встал, перебрал лежавшие перед ним бумаги. Видно, он заранее готовился к выступлению, и тем не менее он был взволнован.

– Здесь присутствует представитель Центрального Комитета, и это обязывает меня как коммуниста быть до конца откровенным. Сегодня мы, конечно, исключим Цуладзе из рядов партии, но это должно было случиться значительно раньше, не будь у него в лице нашего редактора сильного покровителя и протектора... Цуладзе покрыл грязью святое имя советского журналиста! Вся наша редакция сегодня скомпрометирована в глазах общественности! Поэтому я повторяю: вся ответственность за происшедшее ложится на товарища Рамишвили. Рамишвили сам привел своего друга Цуладзе в редакцию, хотя у него не было никаких заслуг, покровительствовал ему до последнего дня, да и сегодня, если вы заметили, старается оправдать его... Именно благодаря такой "воспитательной" работе редактора мы оказались в столь неприглядном положении... Что, в конце концов, представлял собой этот Цуладзе?! Плохой друг, – хотя я никогда не принадлежал к числу его друзей, – плохой сын, плохой брат, плохой отец, бездарный литератор и, что самое главное, взяточник!.. Вот кто такой Цуладзе! Я всегда был против его прихода в редакцию, и он не пришел бы к нам, будь я редактором... Я в свое время заявил и в Центральном Комитете, и в Министерстве внутренних дел, что Цуладзе взяточник. Поэтому я снимаю с себя всякую ответственность и требую возложить ее целиком и полностью на товарища Рамишвили.

Заместитель достал из кармана белоснежный платок, вытер вспотевший лоб и подбородок, затем осторожно приподнял отутюженные штанины и сел.

Пока говорил заместитель, перед мысленным взором Бачаны пробежали его студенческие годы Вспомнил Бачана, как они дружили – он, его нынешний заместитель и Цуладзе, как выступали на студенческой сцене, как собирались в университетском клубе, как делили последний кусок в студенческой столовой, прозванной "Рестораном "Наука", как ходили на экскурсии на Удзо и Шиомгвиме*, как втроем влюбились в одну девушку... Вспомнил все это Бачана, и захотелось ему плакать, плакать так громко, чтобы услышали его плач все, кто помнил их молодость...

_______________

* Ш и о м г в и м е – древний монастырь в окрестностях Тбилиси.

– Кто еще хочет высказаться? – спросил секретарь парткома.

– У меня вопрос к товарищу Гиви! – сказал литсотрудник.

– Какой вопрос? – удивился заместитель.

– Вот ты Сказал, что знал Цуладзе как взяточника. Сколько лет ты знал об этом?

– Пять, шесть! – ответил заместитель не задумываясь.

– Почему же ты в прошлом году дал ему рекомендацию для вступления в партию?

Заместитель побледнел, облизал пересохшие вдруг губы и проговорил:

– Вопрос не по существу... Во-первых, я не могу помнить, кому и когда давал рекомендации, а во-вторых, рекомендации для вступления в партию или заграничной поездки даются чаще всего формально...

– Гиви Давидович, это вы говорите шутя или серьезно? – спросил изумленный инструктор ЦК.

– А что, вы помните всех, кого рекомендовали в партию? – задал ему в свою очередь вопрос заместитель.

– Разумеется! Как же иначе! – развел руками инструктор.

– У меня вопрос, – сказал секретарь парткома. – Допустим, ты не помнишь, когда давал рекомендацию Цуладзе. Но почему же ты месяц тому назад поехал вместе с ним в командировку, зная, что он взяточник и разбойник?

– Не мог же я отказаться от поручения редактора!

– При чем редактор! Он тогда был в отпуске! Ты сам выписал командировку и себе и Цуладзе!

– Да, я поехал с ним, чтобы не допустить возможных злоупотреблений с его стороны! – выкрутился заместитель.

Литсотрудник громко захохотал. Секретарь постучал карандашом.

– Позвольте еще вопрос? – взял слово член редколлегии. – Вы сказали, Гиви Давидович, о том, что в свое время сигнализировали в ЦК и Министерство внутренних дел о недостойном поведении Цуладзе. Можете вы объяснить нам, почему эти инстанции не реагировали на ваши сигналы?

– Это было при старом руководстве... Многих из них уже нет на прежних постах, а других вообще нет в живых...

– А почему вы не сообщили новому руководству?

– К чему этот вопрос? – спросил с вызовом заместитель.

– А вот к чему, дорогой мой: если руководству от вас было известно обо всем и оно все же не среагировало, это в какой-то мере может облегчить нашу общую вину. Вот и все! – ответил член редколлегии.

– Никакой ответственности я за собой не чувствую и ни в какой поблажке не нуждаюсь! – отрезал холодно заместитель.

Прения продолжались. Все в один голос выразили глубокое сожаление по поводу случившегося и так же единодушно потребовали исключения Цуладзе из рядов партии.

Настала очередь Бачаны. Он встал и заговорил очень спокойно, но надтреснутым голосом:

– Друзья мои, почти все здесь сказанное – правда. Шота Цуладзе – мой друг молодости... Мы вместе учились в университете, вместе гуляли по Ваке и Верэ... Он всегда был отличным товарищем, любящим отцом своих детей и хорошим сыном своих родителей... Я пригласил его в редакцию не по дружбе, а из-за его острого ума и недюжинного таланта журналиста... Но, видно, у меня не хватило ни опыта, ни способности, ни авторитета повлиять на него, проследить за его поступками и поведением... Говоря откровенно, то, что произошло с Цуладзе, я расцениваю как психическую аномалию... Я не собираюсь уклоняться от ответственности. Я согласен с моим заместителем вся ответственность должна лечь на меня, и я готов к этому...