Текст книги "Закон вечности"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
– Хорошая у тебя девочка, дай бог ей здоровья!
– А мальчик? Паганини!
– Паганини на скрипке играл, азиз, а наш мальчик на пианино, поправила Света, смущенная невежеством мужа.
– Не учи! Я сам знаю, кто на чем играл! Паганини – мой идеал! Понятно? Вот возьму и переведу мальчика на скрипку! Не все ли равно, за что платить? Что ты на это скажешь?
– Воля твоя, азиз, поступай как хочешь, только не нервничай ради бога!.. Профессор сказал, что за неделю поставит тебя на ноги, а на следующей разрешит идти домой. "Только, – говорит, – надо, чтобы он слушался нас..."
– А я не слушаюсь, что ли? Пью все лекарства, делаю все уколы... Вот смотри, во что они превратили мою... – Булика быстро отдернул одеяло.
– Закройся, бесстыдник! – всполошилась Света. – И дома он такой невежа, вы уж извините ради бога...
– Да что тут извиняться, все мы в таком положении! – успокоил ее Бачана.
– Кроме того, дорогая моя жена, профессор того не знает, а я давно уже хожу. Вот! – Булика опустил на пол голые ноги, встал и несколько раз гоголем прошелся по комнате. – Ну, что еще мне сделать? – Он огляделся Ну-ка, Света, встань!
Удивленная женщина встала. Булика обнял ее за талию.
– Не смей! Не смей! Отпусти ее сейчас же! – крикнул отец Иорам, но было уже поздно: Булика подхватил жену, поднял ее и смачно поцеловал в шею. Света вскрикнула от неожиданности, лицо ее покрылось румянцем смущения. Булика еще несколько раз подбросил жену в воздух, потом опустил на место.
– Видели? – воскликнул он весело. – Света, принеси мне одежду, я завтра же уйду отсюда! Хватит мне валяться в постели!
Булика присел на койку. Он тяжело дышал, но весь сиял от радости.
– Что ты выкинул, глупец! – произнес в сердцах отец Иорам. Булика взялся за пульс. С минуту он сосредоточенно молчал, потом удовлетворенно улыбнулся:
– Все! Конец моему инфаркту! Да здравствует жизнь! – И обнял жену.
– Да будет тебе! Людей бы постеснялся! – Света вырвалась из объятий мужа и стала поправлять волосы.
Иорам и Бачана деликатно отвернулись.
– А ты кажешься тяжелее обычного! К чему бы это, а? Смотри у меня! Булика нахмурился и пригрозил Свете рукой, но тут же подмигнул ей.
– Боже мой! Отсохни мои уши и его язык! – всплеснула руками смущенная вконец женщина. Булика громко расхохотался и крикнул:
– Повернитесь, господа, комедия окончена!
10
Солнце возлежало на огромном серебристом ложе. Голова светила, обвитая семицветной радугой, покоилась на покрытом вечным снегом склоне горы Казбек. Руки его бессильно свисали вниз.
Солнце тяжело дышало.
Солнце прощалось с жизнью.
Коленопреклоненные Бачана, отец Иорам и Булика, воздев руки к умиравшему светилу, молили его:
– Не покидай нас, Солнце! Не умирай, Солнце великое!
Их слезы пенистыми реками стекали по склону Кавкасиони, с громовым шумом мчались вниз – туда, где, окутанная молочным туманом, лежала земля.
А Солнце возлежало на огромном серебристом ложе и молча внимало мольбам рыдавших у его изголовья людей. Утром Солнце поднялось над Кавкасиони, подтянулось и собралось было взвиться в небесную лазурь, как вдруг почувствовало острую боль в груди. Оно опустилось на одно, затем на другое колено, прислонилось к склону Казбека, да так и застыло.
Все человечество с ужасом взирало на агонизирующее светило. Люди заполнили улицы и мосты, поля и дороги, балконы и крыши. Ветви деревьев гнулись под тяжестью взобравшихся туда детей.
– Не покидай нас, Солнце! – стонало человечество.
Но голоса людей не достигали умиравшего светила. Оно видело лишь их протянутые к нему руки и расширенные от ужаса глаза.
– Чем они взволнованы? – прошептало Солнце.
– Они умоляют тебя не покидать их! – ответил сквозь рыдания Бачана.
– Поздно... – проговорило Солнце. Один глаз его погас.
– Не губи нас, дарующее жизнь! – пал ниц отец Иорам.
– Что тебя беспокоит, что у тебя болит? Скажи нам. Светило! всхлипнул Булика.
– Боль земли беспокоит меня, – сказало Солнце, – боль земли!
– Но ведь они в твоей власти – боль и жизнь земли! – воскликнул отец Иорам.
– Земля – мое сердце, она и только она живет и дышит во мне. Все остальные мои клетки, все другие части мои давно уже погасли, умерли... Неужто вы, люди, поклоняющиеся мне, не ведаете этого?
– Кто же ты само, Светило? – спросил изумленный Бачана.
– Я пылающий дух почивших в любви людей... Жизнь моя питается душами людей, умерших в любви... И теперь настал час угасания моей жизни, ибо иссяк на земле источник любви, ибо от ненависти умирает людей больше, чем от любви... Верните жизнь любви, и я воскресну из мертвых... Я молю вас, люди, даруйте мне жизнь, взращенную на любви людей!.. Возвратите мне утерянную любовь, и я вернусь к вам, люди!.. – Солнце задышало чаще, заметалось.
– О Светило! Не покидай нас, сжалься над нами! Мы будем любить друг друга и смерть свою отныне обращаем в любовь!.. Мы пойдем – Автандил, отец Иорам и я, твоим именем попросим людей земли вернуть тебе любовь! Я верю, человечество внемлет твоему зову, предаст забвению ненависть, вновь возродит на земле любовь!.. Дай только нам семена любви и благослови нас! – взмолился Бачана.
И тогда Солнце коснулось головы Бачаны своей горячей рукой, и Бачана почувствовал, как в его тело вместе с солнечным теплом стало проникать чувство всеобъемлющей любви и сострадания. Солнце вздрогнуло, потянулось в последний раз и... погасло.
Вдруг Булика припал к груди не остывшего еще светила и зарыдал:
– Возьми меня с собой, Солнце! Я не могу жить без тебя!.. Прими меня в свое лоно, как любовь!.. Умоляю тебя, Солнце!..
Бачана и отец Иорам с ужасом увидели, как Булика растаял на груди скончавшегося светила, как он растекся лучами и слился вместе с Солнцем с лучезарным сиянием радуги.
...Двадцать веков до рождества Христова и еще двадцать после его пришествия Бачана и отец Иорам носили по свету погасшее Солнце. С кипучими слезами на глазах молили они человечество о любви и милосердии, чтобы вернуть осиротевшему небу Солнце и окутанной мраком земле свет. Приумолкшее человечество с непокрытой головой провожало в последний путь к кладбищу светил собственную жизнь – Солнце, ибо не нашлось для Солнца достойного места на земле... И когда наконец Бачана и отец Иорам достигли цели и уложили Солнце в изготовленной из белоснежных облаков усыпальнице, на темном небосклоне возникло два черных диска – один огромный, другой крохотный, чуть различимый в тени первого. Лишенное своего светила человечество изумленно взирало на них. В первом диске Бачана узнал скончавшееся Солнце, в другом – растаявшего на его груди от любви Булику. И, узнав их, Бачана горько зарыдал.
– Люди, полюбите друг друга! – крикнул он во весь голос и упал ничком на обледеневшую землю...
...Бачана не помнил, как долго пролежал так. Когда же он почувствовал еле уловимое, но знакомое до боли прикосновение тепла, он перевернулся на спину и взглянул на небо затуманенными от слез глазами. Он увидел тот же огромный диск, ставший теперь медно-красным. Диск постепенно накалялся и светлел. Краснел и крохотный диск. И когда большой диск достиг предела яркости, вновь превратился в Солнце и по-прежнему засиял на небосводе, другой – маленький – сорвался с неба и, как метеор, понесся вниз, на землю.
На земле настал день. Над Кавкасиони сияло Солнце – чуть бледнее, чуть слабее обычного, но по-прежнему радостно и весело. Солнце дышало. Солнце жило.
– Слава тебе, светило любви! Слава тебе, жизнь! – вознес Бачана хвалу Солнцу... Он плакал и смеялся.
– Бачана!.. Уважаемый Бачана!.. Проснитесь! – тряс Бачану перепуганный отец Иорам.
Бачана очнулся. С минуту он лежал с вытаращенными глазами, не соображая, где он и что с ним происходит. Потом, придя в себя, присел в кровати. Сердце у него учащенно билось. Солнце уже взошло, но в палате было еще сумрачно.
– Что с вами, уважаемый Бачана? Всю ночь метались как угорелый, то плакали, то смеялись... Или приснилось что-то неприятное?
Бачана вытер глаза и бессмысленно улыбнулся. Иорам вернулся к своей койке, лег.
– Видел сон, уважаемый Иорам, да такой, что мне позавидовал бы сам Коперник...
– Что же вы такое видели?
– Кончину Солнца!
– Что?! – Иораму показалось, что он ослышался.
– Снилось, что наше Солнце скончалось... И знаете, кто его оплакивал?
– Кто?
– Вы, я и Булика... И никто больше...
Целый час отец Иорам слушал Бачану, не перебивая его. Лишь когда Бачана повторял слова, произнесенные Солнцем, Иорам истово крестился. Потом он подложил руки под голову и задумчиво уставился в потолок.
– Вещий сон вам приснился, уважаемый Бачана! – произнес священник после долгого молчания.
– Во второй раз! – согласился Бачана.
Наступило молчание. Вдруг отец Иорам вскочил с постели и на цыпочках подошел к койке Булики. Тот лежал с открытыми глазами, спокойный и бледный.
– Автандил! – произнес тихо отец Иорам.
Бачана удивился – с тех пор как Булика попросил не называть его Автандилом, они ни разу к нему не обращались с этим именем. Зачем же это понадобилось батюшке сейчас?
– Автандил! – повторил Иорам громче.
– Не будите его, пусть поспит... Ему я расскажу отдельно, – сказал Бачана.
– Автандил! – Иорам встряхнул Булику.
– Крепко же он спит! – сказал Бачана.
– Да, крепко... Засните и вы! Отвернитесь к стене и засните!
– Куда уж теперь!
– Говорю вам, отвернитесь сейчас же и засните! – приказал священник, потом дрожащей рукой осторожно провел сверху вниз по холодному лицу Булики.
– В чем дело, отец Иорам? – спросил Бачана изменившимся голосом, и от страшного подозрения у него запылали виски.
– Сбылся ваш сон... Солнце скончалось!..
Отец Иорам открыл дверь палаты...
Бачана укрылся с головой одеялом, уткнулся лицом в подушку и, стараясь заглушить клокотавший в горле вопль, впился в нее зубами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Удивительно, как похож покойник с раскрытыми глазами на покинутую квартиру, в которой хозяин забыл затворить окна... – сказал отец Иорам, когда тело Булики унесли из палаты...
11
У аптеки на улице Меликишвили компания подвыпивших верийских* парней вела оживленный спор.
Спор начался с хаши. Цицка доказывал, что хаши – величайшее достижение человечества в области изыскания средств опохмеления. Его поддерживали Кока и Коплик. Копака склонялся в сторону чая без сахара, Бачана признавал только "боржоми", Бердзена предпочитал "Набеглави"**, а Датико – коньяк и аспирин. После официального подсчета голосов победу, естественно, одержал Цицка, хотя каждый участник голосования остался при своем мнении. Была, впрочем, еще одна группа ребят, доказывавшая, что единственным радикальным средством опохмеления являются серные бани. Эта группа в голосовании не участвовала, ибо в силу абсолютного своего большинства проходила вне конкурса, да и не могла участвовать, ибо, оставаясь до конца верной своим убеждениям, в данный момент находилась там, где ей и надлежало находиться, – в серных банях.
_______________
* В е р э – старое название района в Тбилиси.
** "Н а б е г л а в и" – название минеральной воды.
Спор переключился на вина, но он недолго длился – первое место единогласно было присуждено благословенному восьмому номеру*. Затем, конечно же, коснулись вопросов политики. Полного единодушия не было достигнуто, однако в конце концов все же удалось распределить места среди Здравствующих политических деятелей и военачальников следующим образом:
1. Сталин
2. Черчилль
3. Эйзенхауэр
4. Де Голль
5. Жуков.
_______________
* Имеется в виду кахетинское вино No 8.
Правда, с Жуковым конкурировал Монтгомери, но за него было подано меньше на два голоса, и британскому фельдмаршалу пришлось довольствоваться шестым местом.
После политики настал черед футбола. Тут дело пошло на лад. Во всем мире нашелся один-единственный человек, удовлетворявший спортивным и моральным требованиям верийской молодежи, – Борис Пайчадзе*.
_______________
* Б о р и с П а й ч а д з е – прославленный футболист, долгое
время возглавлявший команду тбилисского "Динамо".
Поговорили и об искусстве. Как всегда, здесь одержал верх авторитет Бердзены: лавровых венков победителей были удостоены Шота Руставели и Микеланджело, которого Бердзена ласкательно называл Микелой.
...Когда же перед участниками дискуссии, потрясая их грешные души, прошла дочь верийского керосинщика Аполлона Кавжарадзе Гуранда, девушка с лебединой шеей и высокими красивыми бедрами, спор принял генетическое направление.
– Вот и отрицайте после этого роль генов! – воскликнул Цицка восторженно. – Глядите, чем не джейран?! А какие у нее будут дети!
– Какие там еще гены! Одень, обуй и корми меня так, как ее, я и сам стану красавцем! – Коплик ловким щелчком бросил окурок в урну.
– Мда-а, действительно, девушка что надо! Породистая! – вернулся Бердзена к основной теме. – Жаль только, пахнет от нее керосином...
– И кто только принял вас в вуз?! Кретины! Неужто вы до сих пор не уразумели, что не существует никаких генов, пород и рас. Все люди равны, а их формирование зависит от условий жизни и воспитания! Расовая теория погубила Гитлера, а вы хотите вернуться к ней из-за этой красавицы Гуранды? – произнес Кока наставительно.
– И кто это говорит? Князь Амиреджиби!* Стыдись, Кока! – сокрушенно покачал головой Цицка.
_______________
* А м и р е д ж и б и – древний грузинский княжеский род.
– Плевал я на Амиреджиби! Я материалист!
– Не материалист, а шарафист!* Вот кто ты такой! – сказал Цицка и вырвал у Коки папироску.
_______________
* Ш а р а ф и с т – любитель выпивки (городской жаргон).
– Да что вы глупости болтаете! – взорвался вдруг Бачана. – То, что я похож на своего отца, тот на своего, а дед мой на своего деда, разве это не гены? Разве это не говорит о моей породистости?!
– Говорит, но смотря о какой породистости! – прохихикал Копака.
Уж кого-кого, а обвинить Копаку* в отсутствии породистости было нельзя. Копака как две капли воды был похож на портрет Георгия Саакадзе, напечатанный в учебнике истории Грузии. Атлет с плечами в косую сажень, с раздувающимися, как у арабского скакуна, ноздрями и огромными глазами, он не знал равных себе в кулачном бою от Верэ до самого Навтлуги.
_______________
* К о п а к (копаки) – овчарка.
– Отрицание генов больше всех устраивает людей беспородных! – заявил Цицка.
– Значит, я и Коплик беспородные? Так, по-вашему, да? – обиделся Кока.
– Ты что, белены объелся? Сам доказывал, что не существует никаких рас, генов и пород, а теперь сам же на нас огрызаешься?! – прикрикнул на него Копака.
– Кончайте базар! Вот идет профессор Имедашвили, спросим у него! успокоил спорщиков Бердзена.
– А кто спросит? – поинтересовался Коплик.
– Копака. Он самый породистый среди нас! – съязвил Бачана.
– Почему я? Пусть спрашивает Бердзена! – наотрез отказался Копака.
– Нет! Уступаю эту честь Цицке. Кстати, он очень похож на прилежного студента! – отклонил Бердзена свою кандидатуру.
– Пожалуйста, я согласен! – Цицка отделился от группы и приготовился к встрече с профессором, который не спеша шагал, держа под мышкой черный портфель.
Профессор прошел мимо ребят, даже не заметив их. Цицка бросился наперерез ему и почтительно поздоровался:
– Здравствуйте, уважаемый профессор!
– Здравствуйте, – ответил тот.
– Извините, уважаемый профессор... У нас возник спор по одному вопросу, и... нас интересует ваше мнение...
– Это как же... Вот здесь, на улице? – Профессор растерянно огляделся по сторонам и поправил очки.
– Пожалуйте сюда! – Цицка взял его под руку и подвел к товарищам. Те вежливо расступились, уступив профессору место у стены с облупившейся штукатуркой.
– Слушаю вас! – Профессор переложил портфель ИЗ одной руки в другую.
– Видите ли, Эквтимэ Николаевич, – начал Коплик, – мы здесь поспорили, существуют ли гены, породы, так сказать. Цицка говорит, что...
– Кто? – переспросил профессор.
– Цицка!
– А что это такое?
– Цицка – вот этот! – Коплик положил руку на плечо товарища. – Его имя Давид, мы зовем его Цицкой.
– Понятно. И что же говорит Цицка?
– Он и Копака говорят, что...
– А Копака это кто?
– Вот этот!
– В паспорте так и записано – Копака?
– Нет, по паспорту он Тенгиз! – ответил Бердзена.
– А это кто? – спросил профессор.
– Это Бердзена!
– Грек?*
– Нет, гуриец!**
_______________
* Б е р д з е н и – грек.
** Г у р и я – область в Западной Грузии.
– Как?
– Грузин.
– Как его звать?
– Мераб.
– А вас?
– Коплик.
– Слава богу, наконец-то я услышал нормальное имя!.. Так что вам угодно, Коплик?
– Я же сказал... Вот они говорят, что в природе существуют гены и породы, а я и Кока...
– Ага, есть еще и Кока? С водой или без?* – спросил профессор и сам рассмеялся своей шутке. Рассмеялись ребята – им было приятно, что они сумели развеселить профессора.
_______________
* Игра слов: "кока" по-грузински – "кувшин".
– Значит, вы и Кока считаете, что рас и генов не существует. Так?
– Так! – кивнул головой Коплик.
– Вы правы!.. Расовая теория антинаучна, реакционна. Это фашистская теория. Что же касается генетики, изучающей наследственность и изменяемость организмов, то здесь дела обстоят несколько иначе.
– Позвольте, профессор, – прервал его Бердзена, – а как же с породистыми животными? Выводят ведь лучшие породы лошадей? Вон у нас в Александровском саду специальные выставки породистых собак устраиваются, золотыми медалями их награждают!
– Как вас зовут?
– Мераб!
– Видите ли, дорогой мой Бердзена, на протяжении веков путем естественного отбора в мире животных...
– А разве человек не общественное животное? – не дал ему договорить Цицка. – И разве в сельском хозяйстве мы не осуществляем селекцию, скрещивание, выведение новых пород?
– Друзья, что же это вы, словно радио, умеете только говорить, но не слушать?! – Профессор развел руками и выронил портфель.
Молчавший до сих пор Бачана быстро поднял его, сунул профессору под мышку и скромно произнес:
– Слушаем вас, уважаемый профессор...
– А-а... вас как звать?
– Бачана.
– Так вот, дорогие мои Бачаны, Коки, Коплики, Бердзены, Цицки и Копаки, такие вопросы на улице не решаются... Пожалуйте ко мне на кафедру, с пяти до шести, или на квартиру, с десяти вечера до утра, и будем дискутировать сколько вашей душе угодно. Устраивает? – спросил профессор растерявшихся парней.
– Если можно, мы придем к вам домой, – ответил Бачана.
– Вот и отлично!
– Впустят нас? – спросил Коплик, взглянув на свои ботинки.
– Безусловно! Вы только назовитесь – пришли, мол, верийские парни.
– До свидания, уважаемый профессор! – попрощался Цицка.
– Будьте здоровы! – Профессор чуть приподнял свою фетровую шляпу и продолжил свой путь. Ребята в знак почтения склонили головы.
– Хороший он человек, даром что профессор! – подвел Цицка итоги переговоров.
– Ребята, Марго-дурочка идет! – воскликнул вдруг Бердзена.
Со стороны Верийского базара, по левой стороне улицы Меликишвили, шла известная всему району Марго, размахивая руками и напевая веселую песню:
Пароход плывет по морю
В заграничные края,
Привезет он мне подарки,
Ах ты, душечка моя!..
– Хабарда!* Верийская Марго идет! – прерывала временами она свою песню и вновь продолжала:
Я станцую вместе с вами
И лезгинку и танго.
Приходите, поглядите
На красавицу Марго...
_______________
* Х а б а р д а! – "Сторонись!" (перс.).
Марго была пьяна. Прохожие, знавшие Марго, с улыбкой приветствовали ее, затем оборачивались, с сожалением качали головой и шли дальше. Незнакомые, избегая встречи с пьяной и явно ненормальной женщиной, поспешно переходили с тротуара на мостовую.
Поравнявшись с ребятами, Марго приложила к губам обе руки, потом раскинула их, словно крылья, и послала им воздушный поцелуй.
– Верийским парням низко кланяется пьяная Марго.
– Привет, Марго! – приветствовали ее ребята поднятыми вверх руками.
– Ну что, дорогие, опять с похмелья и опять в карманах мышиный помет вместо денег, да? Идите ко мне, хорошие мои, идите, дорогие мои, спустимся к Танц-Геурку, угощу вас пивом! – Марго извлекла из лифа несколько тридцатирублевок, помахала ими в воздухе. – Идите, не стесняйтесь! Завтра ведь вам придется угощать меня!
– Марго, ступай, дорогая, домой, отдохни... Мы уже выпили, – попросил ее Копака.
– Па-а-рень милый, куда мне идти, где мне преклонить мою бедную голову?! Бери к себе! Чокнутой и ненормальной Марго нужен именно такой хозяин! Кто лучше тебя присмотрит за ней?.. Возьми меня в жены! Пожалей меня! Всю жизнь я мечтаю о тебе, звезда ты моя! Позволь хоть раз обнять твою богатырскую грудь! Или я недостойна тебя? Смотри, какая у меня фигура и какое на мне белье! – Марго одной рукой дотронулась до бедра, другой приподняла платье, показав белоснежное, окаймленное кружевами нижнее белье. – Завтра надену креп-жоржетовое! – Она быстро пересекла улицу и подошла к ребятам.
– Иди, Марго, иди отдыхать! – Копака обнял женщину за плечи.
– Мне все равно, ребята! Выйду замуж за любого из вас! Я одинаково люблю всех вас! А ты чего зубы скалишь, Бердзена? Вот тебя-то одного я и не хочу! Слишком уж ты капризный, всю жизнь мне отравишь! Цицка – другое дело! Он интеллигент...
– А говорила, всех нас любишь одинаково, – вмешался Бачана.
– И ты здесь, мой бедный сиротинушка? К тебе я приду, обязательно приду! Выкупаю, причешу тебя, выстираю твои сорочки, выглажу брюки и уйду обратно... На кого ты похож? Посмотри на себя в зеркало.
– Ладно, хватит, Марго... Видишь, народ, собирается... Пойдем, дорогая, я провожу тебя... – попросил Копака, взяв женщину под руку.
– Плевала я на народ!.. Да здравствуют верийские парни! – Марго обняла Копаку, склонила голову к его груди и запела:
Пойдем, мой миленький, пойдем,
Вдвоем весь мир мы обойдем...
На углу Копака попрощался с Марго и отпустил ее. С минуту он подождал и, убедившись, что женщина идет домой, возвратился к своим.
– Но, но, Копака, без панихид! – прикрикнул Цицка, увидев кислую физиономию товарища.
Марго жила в конце улицы Петриашвили в сырой полуподвальной каморке с двумя окошками. Со двора в каморку вели четыре деревянные ступеньки. Стол, покрытый простыней, железная кровать с поржавевшими никелированными кольцами, шкаф, два стула, утюг и гладильная доска – вот и все ее богатство. На дверях каморки красовалась надпись мелом: "Сумашедши Марго" – произведение дворовых детей. Она не стирала надписи и не обижалась.
– Во-первых, это написано рукой ангела, во-вторых, это правда.
Рано потерявшая отца, Марго была у матери единственной дочерью. Красивая, прекрасно сложенная, она росла, окруженная любовью всего квартала, хорошела с каждым годом. Верийцы гордились своей красавицей. Так продолжалось до того злосчастного дня 1936 года, когда обрушившееся на город невиданное наводнение смело половину Нахаловки, сорвало и унесло мельницы с Песок*, затопило людей в подземных подвалах серных бань. В этот день погасло солнце Марго, покатилось вниз колесо ее судьбы.
_______________
* Н а х а л о в к а, Пески – название районов в старом Тбилиси.
В тот год верийские старушки сосватали Марго за пригульного сына золотых дел мастера Гогии – Вано. По неписаному городскому закону тех времен полагалось устроить смотр невесте – девушка должна была показаться в бане в чем мать родила будущим свекрови и золовке, дабы не было обмана, не подсунули бы жениху девку с изъяном. Да падет грех на головы свекрови, золовки, да и несчастной матери Марго! Надо же было придумать только проверять достоинства такой девушки! Когда, бывало, Марго, словно вспугнутая лань, сбегала по улице Петриашвили и потом шла дальше, по улице Меликишвили, продавцы и покупатели, столпившиеся у дверей лавок, разинув рот, провожали ее восторженным взглядом.
В то воскресное утро повели Марго в общую женскую баню. И когда девушка, раздевшись, предстала перед окружившей ее вороньей стаей с гордо вскинутой головой, спадающими на упругую грудь черными как смоль локонами, белая и стройная, как мраморное изваяние, и когда старушки, изумленные красотой невесты, одобрительно зашушукались, причмокивая беззубыми ртами, – тогда и хлынули в баню потоки воды. Охваченные ужасом женщины с воплями бросились к двери и, вместо того чтобы рвануть ее на себя, в панике и суматохе всей толпой навалились на нее, закрыв себе выход. Мутная илистая вода в мгновение ока заполнила подземелье. Смолкли крики и плач... И примчавшиеся вскоре на помощь люди поняли, что спасать было уже некого... И тут кто-то заметил девушку с обезумевшими от страха глазами, прильнувшую к потолочной решетке одного из подвалов. Решетку выломали, но оторвать от нее окоченевшие руки девушки не сразу смогли.
Марго месяц пролежала в больнице. Она не вспомнила ни о чем – ни о гибели матери и будущих своих родственниц, ни вообще о том страшном наводнении, словно ничего в тот день не произошло... Все старания врачей привести девушку в чувство наталкивались на ее тупое, упорное молчание... Потом ее перевели в психиатрическую лечебницу. Там Марго пробыла полгода. Наконец она отошла, заговорила, но все поняли, что разум у девушки помутился бесповоротно. И за все это время подлец Вано ни разу не проведал невесту, не поинтересовался ее судьбой, не послал ей ни рубля...
Вернувшись домой, Марго всю неделю просидела в своей каморке, никого не впуская. Как-то утром соседи услышали доносившееся из ее комнаты пение. Насилу ворвались к ней. Марго сидела за столом, перед ней стояли две бутылки "Саперави", одна пустая, другая полная. Увидев вошедших соседей, она улыбнулась и запела:
Я станцую вместе с вами
И лезгинку и танго.
Приходите, поглядите
На красавицу Марго...
Соседи и знакомые, по горло занятые собственными заботами, постепенно стали забывать о беде Марго. И сама она привыкла к своему одиночеству. Однако покинутая всеми девушка не пошла на улицу с протянутой за подаянием рукой.
Она стала брать в зажиточных семьях белье в стирку и глажку. Заработанных денег ей вполне хватало на пропитание. А потом как-то незаметно девушка пристрастилась к вину. Одевалась она всегда чисто и опрятно, ежедневно меняла белье. Напившись после очередной получки, она разгуливала по улице, напевая любимые песни, и задирала перед прохожими платье – смотрите, мол, какое на мне красивое белье. И тут же называла заказчицу, которой оно принадлежало...
Со временем стало сказываться пагубное действие алкоголя. Лицо Марго потеряло прежнюю свежесть и румянец, покрылось морщинками. И теперь при виде этой преждевременно сломленной, пьяной женщины, с песней шагавшей по улице, сокрушенно качали головой лишь старожилы квартала, помнившие ее молодость и красоту, гордую осанку и блеск агатовых глаз.
Пока жители квартала не привыкли к повадкам умалишенной Марго, находились среди них люди, позволявшие себе поиздеваться над несчастной женщиной. Тогда-то и выучилась Марго нецензурным выражениям. Выйдя на середину мостовой, она обрушивалась на своего оскорбителя с такой отборной бранью, что прохожие, заткнув уши, шарахались в стороны. Но стоило Марго увидеть на улице ребенка, как она тотчас же переставала ругаться и спокойно шла домой.
– Право, осквернять слух ангела не дано никому, даже самому богу! говорила она.
И еще одно: за все время своего бедственного существования Марго ни разу не уронила своей девичьей чести и достоинства. Любой житель Верэ, знавший Марго, мог поклясться на Евангелии в том, что она была чистой и непорочной, как ангел.
Вечером Марго пришла к Бачане на дом.
– Сиротинушка мой, ты дома? – крикнула она и, не ожидая ответа, вошла в комнату. Бачана сидел за столом, готовился по планированию народного хозяйства – в среду у него был экзамен.
– В чем дело, Марго? – спросил он, откладывая конспект.
– Давай, что у тебя там в стирку! – ответила Марго и стала перелистывать конспект.
– Какая там еще стирка! Все свое ношу на себе!
– Найдется что-нибудь! – не отставала Марго.
Бачана открыл шкаф, бросил на пол две изношенные сорочки и протертые брюки.
– Ради бога, стирай осторожно, и без того они расползаются, попросил он и снова уткнулся в конспект.
– Неужто твой конспект так интересен, что не можешь оторваться от него на минуту? – спросила Марго, открывая стенной шкафчик.
– Очень интересен, к тому же у меня экзамен на носу!
– Дурачок! Было бы интересно, не платили бы тебе за учебу, а, наоборот, заставили бы платить тебя! – сказала Марго и недовольно захлопнула дверь шкафчика. – На кой черт держишь в комнате этот пустой ящик? Выкинь его во двор!.. Выпить у тебя не найдется?
– Валерьяновые капли.
– Капли дай своему профессору, перед экзаменом!
Марго нагнулась, стала подбирать брюки и сорочки. Выпрямившись, она схватилась за живот и поморщилась:
– Вот черт, не дает покоя! – потом развернула одну из сорочек и покачала головой: – Что это – сорочка или скатерть? Все меню Танц-Геурка на ней! Не стыдно тебе?
– Очень даже стыдно, дорогая моя Марго, да что мне делать?
– Женись, дурак, женись!
– Да? А чем ее кормить, жену-то?
– Ешьте друг друга!
– Ладно, так и сделаю! – пообещал Бачана.
– Завтра вечером принесу твои пожитки. Приготовь пятерку! – Марго направилась к двери. Вдруг она остановилась, задрала платье, показав красивые крепжоржетовые трусы. – Ну-ка догадайся, чье белье на мне?
Бачана пожал плечами.
– Министра культуры путей сообщения иностранных дел! – гордо произнесла Марго и вышла из комнаты.
"Завтра вечером" она не пришла. "Загуляла, видно, где-то и отсыпается", – решил Бачана и сам направился к ней.
Дверь каморки была открыта, горел свет. Марго в вышитой розовой ночной сорочке лежала в постели. Лицо у нее горело, глаза блестели.
– А-а, сиротинушка мой, я знала, что ты придешь, – улыбнулась она Бачане, потом вынула из-под мышки термометр. – Ну-ка посмотри, сколько там? Я ничего не вижу, в глазах одни желтые круги...
Бачана взглянул на термометр и обомлел: ртутный столбик показывал тридцать девять и девять.
– Что с тобой, Марго?
– Не знаю, дорогой... Какой-то негодяй так и колет, так и буравит живот горячим вертелом... Не помогли ни вино, ни водка... До вечера терпела... И вот свалилась... Сколько там?
– Много... – Бачана положил термометр на стол.
– А все же?
– Тридцать восемь...
– Твои сорочки и брюки на столе... Слава богу, успела выгладить... Открой шкаф, возьми уксус, разбавь водой, смочи полотенце и положи мне на лоб... Голова горит... Этого еще не хватало моим бедным мозгам...
Бачана выполнил просьбу.
– Пойду приведу кого-нибудь, – сказал он.
– Кого?
– Врача!
– Кому я нужна, ненормальная?.. У них нормальные люди умирают без присмотра... – улыбнулась Марго.
Бачана молча вышел из комнаты и сломя голову помчался вниз по улице Петриашвили.
Ребята стояли у аптеки, громко о чем-то спорили.
