Текст книги "Закон вечности"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Бачана сел и попросил воды...
...Боль возникла в правом плече... Затем она поползла к груди и застряла где-то под левым соском. Потом будто чья-то мозолистая рука проникла в грудь и стала выжимать сердце, словно виноградную гроздь. Выжимала медленно, старательно: раз-два, два-три, три-четыре... Наконец, когда в выжатом сердце не осталось ни кровинки, та же рука равнодушно отшвырнула его...
18
В тот день к отцу Иораму пришел посетитель. Их беседа была короткой, туманной и страшной.
– Батюшка, – сказал посетитель после первых слов приветствия, – ваши друзья, спасшие в ту ночь вам жизнь, будут очень рады, если вы забудете их фамилии и имена!
Посетитель сидел спиной к Бачане, и гот не мог видеть выражения его лица. Но по выражению лица отца Иорама Бачана понял, что пришелец человек преступный.
– Забыть и крест? – спросил отец Иорам.
– А также адрес!
– Но адрес известен "Скорой помощи", – сказал побледневший священник.
– "Скорая помощь" вас подобрала на улице, а звонили туда из автомата.
– Значит, все было предусмотрено и рассчитано?
– Да.
– А крест? – повторил отец Иорам.
– Не знаю, о каком кресте идет речь.
– Знаете!
– Я знаю только то, о чем говорю вам!
– По-вашему, мир крыт соломой? – горько улыбнулся священник.
– Черепицей, батюшка, марсельской черепицей! – поправил его посетитель.
– За сколько вы купили крест у того подлеца? – Голос у отца Иорама задрожал.
– Говорю вам откровенно: ваши слова о каком-то кресте мне абсолютно непонятны. Если это один из симптомов болезни, я не в силах оказать вам помощь. Если же вам нужен крест или, наоборот, вы желаете продать его, скажите об этом прямо, и я помогу вам. Не стесняйтесь, мы денег никогда не считаем...
– Кто это – мы? – спросил отец Иорам.
– Мы! – коротко ответил посетитель.
– А кто вы сами?
– Я посредник...
– Я не желаю говорить с вами!
– И я также...
– В таком случае до свидания...
– Не вижу пользы в нашей повторной встрече, поэтому прощаюсь с вами... – Посетитель встал.
– Запугиваете меня? – спросил отец Иорам, по голосу которого чувствовалось, что он уже запуган.
– Нет, предупреждаем!
Бачана до сих пор молча прислушивался к этому странному, совершенно для него непонятному диалогу, но последние слова незнакомца вывели его из терпения.
– Молодой человек, подойдите, пожалуйста, сюда! – попросил он. Бачану вовсе не привлекал разговор с этим нахалом, но ему очень хотелось запомнить его лицо. Незнакомец медленно повернулся к Бачане и спросил с притворной вежливостью, в которой сквозила нескрываемая ирония:
– Вы обращаетесь ко мне?
Бачана содрогнулся. У незнакомца не было лица! Как будто все было на своих местах – глаза, уши, нос, губы, подбородок... И тем не менее человек этот был безликим, его черты не выражали ничего, ни одного чувства, ни одного движения души и мысли. Бачана понял, что запомнить такого человека невозможно, что такие люди сами разыщут всех, кто им нужен, кто их интересует. Поняв это, Бачана зажмурился и постарался воссоздать в памяти образ этого необычного посетителя, но напрасно – облик незнакомца растворился как видение.
Когда Бачана вновь открыл глаза, человека в палате не было.
– Кто это? – спросил Бачана онемевшего священника. – Впервые вижу у человека такое невыразительное лицо!
– Это не человек. Это сатана...
Инфаркт, уложивший отца Иорама в больницу, был вторым по счету. И да не подумает уважаемый читатель, что сей тяжелый недуг поражал настоятеля Ортачальской церкви во время чтения бессмертного "Декамерона" или описания пира во дворце Валтасара, сохраненного для потомков пророком Даниилом.
Отец Иорам стал жертвой совершенно неожиданного для него случая.
В 1970 году в Париже в возрасте 90 лет скончался находившийся в эмиграции грузинский князь Саурмаг Амиреджиби. В своем завещании князь просил перевезти его прах в Грузию для отпевания в Ортачальской церкви святой троицы, а украшенный изумрудами золотой крест, с которым он не расставался до самой смерти, принести в дар иконе богоматери той же церкви.
Правнучка Амиреджиби – Кетеван Андроникашвили-Миролюбская выполнила завещание страдавшего ностальгией предка. Он был похоронен на Кукийском Кладбище, а крест, с присовокуплением завещания и соответствующей аннотации, передан отцу Иораму.
В аннотации, помимо описания креста и указания его стоимости, содержалось сообщение о том, что сей крест принадлежал сестре Вахтанга Горгасала – Гурандхут и что шестнадцатилетний Горгасал, разбив войска аланов и хазаров и вызволив сестру из неволи, собственноручно повесил этот крест ей на шею.
Трудно сказать, насколько эти сведения соответствовали действительности и каким образом крест стал семейной реликвией рода Амиреджиби, однако он представлял собой огромную ценность, тем более для Ортачальской церкви, влачившей жалкое существование, и отец Иорам воспринял дар как величайшую милость божью.
С той поры ежегодно в день святой Марии отец Иорам с благоговением извлекал из сейфа покоившийся на белоснежной атласной подушке крест и возлагал его перед иконой богородицы.
Прихожане дрожащими от волнения губами прикладывались к глядевшему из глубины пятого века на них изумительными зелеными очами диву, а отец Иорам и дьяк Авель Арджеванидзе с не меньшим волнением наблюдали за прихожанами, дабы чрезмерный религиозный экстаз не заставил кого-нибудь из них прихватить с собой святую реликвию, оцененную французскими экспертами по историческим древностям в 250 тысяч долларов.
Так продолжалось до 1973 года.
А за год до этого, на вторую после праздника Марии неделю, когда отец Иорам сидел в своей келье и со слезами умиления на глазах в сотый раз перечитывал историю Иосифа Прекрасного и его братьев, дверь в келью отворилась, и появившийся нежданно-негаданно дьяк Арджеванидзе весело приветствовал своего настоятеля:
– Привет, Иорамчик! – и притом громко икнул.
Вслед за этим он хлопнул по плечу обалдевшего священника и стал разоблачаться перед ним. Сперва он снял с головы и швырнул на каменный пол свой колпак, затем сбросил стихарь и отправил его туда же, наконец сорвал с груди огромный серебряный крест, швырнул его в лицо отцу Иораму и разразился мефистофельским хохотом.
– Сгинь, сатана! – только и смог прошептать перепуганный отец Иорам и сплюнул.
– Сию минуту! – обещал Арджеванидзе и, пока священник крестился отяжелевшей внезапно рукой, стал предавать анафеме весь христианский мир:
– Будьте вы прокляты все, и ты, поп, и отец твой, и дети твои, и твой дух святой, и твоя прогнившая церковь! Плевал я на вас и на вонючую свою душу тоже! Нате, подавитесь ею! – Дьяк глубоко вдохнул, потом со свистом и хрипом выдохнул воздух из легких. Келья наполнилась тошнотворным запахом хинкали и водки. – Берите всю, погляжу, на что она вам сгодится!.. Я ухожу, дарю вам сие вороново одеяние! – Он плюнул на колпак и стихарь, поддел их ногой и подбросил в воздух. – А этот пудовый крест повесь себе на шею и прыгай в Куру, авось сосчитаешь, сколько камней на ее дне!
– Опомнись, глупец! Не гневи бога! Услышит всевышний богохульные слова – лишит он тебя языка, несчастный! – попытался отец Иорам утихомирить взбесившегося дьяка.
– Двадцать лет он не слышал меня и вдруг теперь услышит? Глухой твой бог, батюшка, глухой! Сидит где-то там, на облаках, и пыжится! Спустился бы лучше вниз да сходил бы в клинику Хечинашвили, авось и вылечили бы старика!.. И тебе, батюшка, мой добрый совет: скинь свой балахон и подумай о плоти! Она важнее твоей души!.. А я ухожу от вас! Никому ничего я здесь не должен! Желаете мою душу? Пожалуйста, наслаждайтесь! – И Арджеванидзе вновь с шумом выдохнул воздух. – А плоть свою я беру с собой!.. Привет! Арриведерчи!..
Дьяк сделал ручкой священнику, послал ему воздушный поцелуй, потом по очереди показал всем иконам взбухший от перца и водки язык, засунул руки в карманы и покинул келью отца Иорама с веселой песенкой.
Отца Иорама нашли лежащим без чувств в своей келье. Но это еще не было инфарктом. Крепкое сердце священника устояло перед потрясением.
Инфаркт с ним произошел спустя год, в канун праздника святой Марии, когда он, открыв сейф и взяв в руки атласную подушку, вместо знаменитого креста увидел лежащую на подушке ядреную редиску. Отец Иорам успел только подумать, что во имя утверждения веры и почитания к себе святая Мария могла бы сотворить чудо и безобиднее, и тут же грохнулся как подкошенный. Это уже был настоящий инфаркт.
За первым инфарктом отца Иорама естественно последовал арест Арджеванидзе. Но дело до суда не дошло. Оно прекратилось при первой же очной ставке пострадавшего и подозреваемого. Спустя неделю после выхода отца Иорама из больницы следователь доставил Арджеванидзе к нему на дом. Выслав из комнаты сопровождавшего милиционера, следователь усадил бывшего дьяка у постели священника, сам занял место у стола и приступил к составлению протокола:
– Гражданин Канделаки, нет ли у вас вопросов к подозреваемому Арджеванидзе? – задал он первый вопрос.
У отца Иорама задрожал подбородок и глаза наполнились слезами.
– Скажи, признайся, нечистая твоя душа, отродье ты сатанинское, кому ты продал святой крест? – обратился он к Арджеванидзе.
– Уважаемый следователь, слова, произнесенные сейчас на нашем, церковном языке, на вашем языке звучат хуже отборной матерщины! Поэтому я прошу квалифицировать поведение этого... этого подрывателя коммунистической идеологии как мелкое хулиганство! – произнес Арджеванидзе тоном оскорбленного в лучших чувствах человека.
Требование Арджеванидзе следователь пропустил мимо ушей и в свою очередь спросил его:
– Скажите, Арджеванидзе, есть ли у вас свидетель того, что кража креста совершена не вами?
– Свидетель – бог! – воскликнул тот, воздев руки к небу.
– Не смей, не смей произносить святое слово! – подскочил в постели священник.
– Арджеванидзе, не валяйте дурака! – прикрикнул следователь на бывшего дьяка. – Мы не можем вызвать в свидетели бога, назовите кого-нибудь из живых людей!
– Пожалуйста: священник Иорам Канделаки!
– Я-а-а?! – отец Иорам чуть не свалился с кровати.
– Именно! – подтвердил Арджеванидзе.
Наглость бывшего дьяка лишила отца Иорама дара речи. А тот продолжал:
– Спросите, уважаемый следователь, этого клеветника, сколько прошло времени между моим уходом из церкви и пропажей креста?
Следователь обратился к священнику:
– Когда вы обнаружили пропажу?
– Примерно спустя год... Ведь я доставал крест из сейфа лишь ко дню богородицы... Но это ничего не значит! Он мог выкрасть крест и до этого!
– А теперь спросите, где он хранит ключи от сейфа?
Следователь повторил вопрос.
– Вот здесь! – Отец Иорам пощупал висевшую у него на шее цепочку.
Следователь записал: "Ключ от сейфа постоянно висел у пострадавшего на шее". И задал новый вопрос:
– А в каком состоянии вы обнаружили сейф? То есть он был закрыт или взломан?
– Закрыт...
– И вы сами его открыли?
– Сам...
– Одалживали ли вы ключи Арджеванидзе?
– Никогда! – ответил отец Иорам и понял, что на этом все кончилось.
– Подумайте как следует, батюшка, что вы говорите... Может, вам нездоровится? В таком случае отложим беседу. – Следователю стало жаль священника.
– Ни в коем случае! – вскочил Арджеванидзе.
– Скажите, батюшка, – продолжал следователь, – вы никогда не расставались с ключом?
Отец Иорам лишь покачал головой: он даже в бане не снимал с шеи цепочку с ключом.
– А не мог кто-нибудь выкрасть у вас ключ для снятия слепка?
Отец Иорам не считал исключенной такую возможность. Но он не был убежден в этом и поэтому предпочел не отвечать на вопрос. Он попытался в последний раз воззвать к совести Арджеванидзе:
– Признайся, иуда, если в тебе осталась хоть капля чести, кому и за сколько ты продал крест?
– От иуды слышу! – огрызнулся бывший дьяк.
– На какие деньги ты построил дом в Глдани? Я две черепицы не смог заменить на крыше церкви, а ты...
– Дом принадлежал моему тестю. А что касается церкви, то я удивляюсь, как она вообще уцелела в руках такого разбойника, как ты!
Священник посинел. Следователь прикрикнул на Арджеванидзе:
– Еще одна такая реплика, и я... – Он не мог придумать, что еще можно сделать с человеком, который уже арестован по подозрению в воровстве, и поэтому лишь предостерегающе помахал пальцем.
– Но ведь вы сами проверяли документы по этому дому? – спросил Арджеванидзе. Следователь кивнул. – Тогда зачем вы угрожаете мне? Вместо того чтобы стать на защиту интересов честного человека, вы заступаетесь за служителя культа?!
Следователь растерялся.
– А машина? – вмешался отец Иорам.
– Гражданин Канделаки! – обратился к нему следователь. – Следствие детально изучило все вопросы, касавшиеся дела... Так что говорите по существу!
– А разве вопрос машины не касается дела? – приуныл священник.
– Следствие ведется по поводу пропажи креста, и машина тут ни при чем, тем более что она принадлежит шурину гражданина Арджеванидзе.
– У меня нет вопросов! – вздохнул отец Иорам и стал откупоривать склянку с валидолом.
– А у вас есть вопросы? – спросил следователь у Арджеванидзе.
– Вопросы? – Арджеванидзе встал. – Я, как человек, добровольно порвавший с религией, и как член президиума атеистического общества, портрет которого вывешен на Красную доску в здании нашего общества, категорически и официально требую: во-первых, за злостное клеветничество немедленно привлечь этого мракобеса к строгой ответственности и примерно наказать. Во-вторых, меня, как невинную жертву произвола и клеветы, немедленно освободить. И в-третьих, возложить возмещение нанесенного мне в связи с вынужденным простоем ущерба на преступника Канделаки! У меня все! – Арджеванидзе вытер выступившую на губах пену и сел.
– Что и на кого будет возложено, это решит правосудие, и вас я спрашиваю не об этом! Задавайте вопросы гражданину Канделаки, если у вас есть таковые!
– Пожалуйста! – Арджеванидзе снова встал. – Я спрашиваю этого антихриста и темного человека: куда он дел собственность грузинского народа, уникальную реликвию, крест царевны Гурандухт?
Следователь обратил на священника вопросительный взгляд. И вдруг в памяти отца Иорама всплыла картина далекой молодости...
...На десятом номере трамвая он ехал на стадион. У Дезертирского рынка кто-то полез ему в карман. Иорам схватил вора за руку, но не успел произнести и слова, как вор закатил ему звонкую пощечину и громко крикнул:
– Как тебе не стыдно, парень?! Посмотреть на тебя – культурный, благородный молодой человек, видать, из хорошей семьи! А ты лезешь мне в карман?! Позор!..
Весь вагон обрушился на Иорама с упреками и угрозами. И ему не оставалось ничего иного, как на ходу соскочить с трамвая.
Вспомнив об этом случае, отец Иорам почувствовал, как у него загорелись щеки и на глазах его выступили слезы.
– Что вы скажете, батюшка? – спросил следователь.
Отец Иорам слез с постели и босиком, в одном нижнем белье проковылял в другую комнату. Здесь он снял со стены огромный дедовский кинжал, перекрестился, извлек из ножен лезвие, обеими руками поднял его высоко над головой и, словно сумасшедший, ворвался в комнату, где сидели следователь и Арджеванидзе.
– Умри, сатана! – крикнул священник и изо всех сил опустил кинжал на голову Арджеванидзе. Бывший дьякон успел отвалиться в сторону, а кинжал со свистом рассек воздух и надвое разрубил спинку стула.
Отец Иорам бросил кинжал.
– Уходите! – произнес он замогильным голосом, упал на пол и громко зарыдал.
...Следователь понял, что дальнейшее продолжение допроса и оформление протокола было немыслимо. Он должен был или немедленно уйти, или в этой обставленной иконами комнате могла пролиться кровь. Понял это следователь и потому вместе с подозреваемым поспешно покинул квартиру настоятеля обкраденной Ортачальской церкви святой троицы...
Второй инфаркт, в результате которого отец Иорам и лежал сейчас рядом с Бачаной, произошел с ним недавно – два месяца тому назад, в доме одного известного многим работника, куда он был приглашен для отпевания скончавшегося тестя этого работника, – разумеется, ночью, нелегально.
Отец Иорам не успел даже дойти до гроба – удар хватил его, когда он, переступив порог дома, увидел на сильно декольтированной груди хозяйки... крест сестры царя Вахтанга Горгасала – Гурандухт!
...Придя в себя в карете "Скорой помощи", отец Иорам вместо вожделенного креста увидел изображенный на белом медицинском ящике огромный красный крест, а потом всю дорогу до больницы вместо родного, привычного запаха ладана ощущал тошнотворный запах нашатыря и камфары...
Отец Иорам, наученный горьким опытом первого инфаркта, на сей раз не обмолвился ни словом о причине болезни. Он отвернулся от правосудия решив доверить судьбу воле всевышнего. Он верил, что рано или поздно божья кара настигнет виновного.
Одно только мучило и терзало отца Иорама: почему именно его, а не другого избрал бог для испытаний? Почему именно ему, а не другому достались столь тяжкие муки и страдания? Отец Иорам не находил ответов на эти мучившие его вопросы...
Бачана с удивлением присматривался к отцу Иораму. После визита того странного посетителя священник переменился до неузнаваемости, почти перестал разговаривать. Была ли это апатия, меланхолия или страх – в этом не мог разобраться не то что Бачана, но и сам отец Иорам. Но своеобразное чудо, безусловно, произошло: священник напрочь забыл и адрес того дома, и фамилию хозяев. Забыл так, словно безликий посетитель выскреб ножом уголок его памяти, где хранились воспоминания о той страшной ночи.
Подлинную историю своей болезни, похожую на исповедь, отец Иорам поведал Бачане за неделю до выхода из больницы. Однако как ни старался Бачана, как ни просил, как ни уговаривал Иорама назвать фамилию обладательницы креста, он не сумел уломать священника – отец Иорам наотрез отказался от ответа...
В Тбилиси свирепствовала эпидемия гриппа. В больнице был объявлен двадцатидневный карантин. По распоряжению профессора к больным перестали пропускать даже близких родственников, не говоря уже о случайных посетителях. По коридорам, словно привидения, бродили сотрудники больницы с марлевыми масками на лице. Профессор лично три раза в день обходил палаты. Больница напоминала осажденную крепость, куда не могла залететь даже птичка. Поэтому удивлению Бачаны не было предела, когда однажды утрем распахнулась дверь палаты и на пороге появился друг его детства Вахтанг Амбокалзе с раскрытым до ушей в улыбке ртом.
– Вахо! – привстал в постели Бачана.
– Президенту простачков, дорогому Бачо, привет!
Амбокадзе положил на общий стол солидный сверток, подошел к постели Бачаны, обнял его огромными ручищами, потом осторожно уложил на подушку и безапелляционно приказал:
– Лежи и не шевелись! Профессор сказал, что тебе нельзя двигаться! Здравствуйте! – обернулся он к Иораму.
– Здравия желаю! – ответил священник.
– Как ты сюда пробрался? – Бачана не верил своим глазам.
– Подумаешь! Люди пробираются в здания банков и уносят оттуда деньги! Велика важность попасть к тебе в палату! – усмехнулся Амбокадзе.
– Откуда ты взялся? – продолжал Бачана расспрашивать приятеля.
Амбокадзе кинул взгляд на отца Иорама.
– Да, знакомьтесь, – спохватился Бачана, – это мой старый друг Вахтанг Амбокадзе, а это мой друг по палате, настоятель Ортачальской церкви святой троицы отец Иорам Канделаки.
– Ого, значит, инфаркт случается и с попами? Ведь им покровительствует сам господь бог? – Амбокадзе широко улыбнулся и крепко пожал руку отца Иорама.
– Ну, садись, рассказывай! Каким ветром тебя сюда занесло? Как ты вспомнил про меня?
Амбокадзе поставил стул у изголовья Бачаны, уселся, с минуту смотрел на него, покачивая головой, потом ответил:
– В общем, так... Приехал. Повидался с ребятами. Говорят – "Бачо собрался унести ксиву...".
– Что? – не понял Бачана.
– Решил, мол, умереть. "Как это умереть?" – спрашиваю. "А так, отвечают, схватил обширный инфаркт, сложил руки на груди и умирает!" – "Не может быть! – говорю. – Это такая сволочь, врет он все, прикидывается! Не посмеет умереть, не попрощавшись со мной!" Вот и направился к тебе. Малхаз проводил меня, но его не впустили, торчит на улице.
– А как же тебя пропустили?
– А я зашел прямо к профессору. "Уважаемый профессор, говорю, пустите меня к Рамишвили, пятнадцать лет его не видел!" – "А кто вы такой?" спрашивает профессор. "Никто, говорю, просто человек!" – "Ну если просто человек – идите к нему, разрешаю!" Молодец! В жизни не встречал такого доброго профессора!
– Врешь! Что ты еще ему наговорил?
– Что, что! Сказал, что я несчастный сирота...
– Жулик ты! – рассмеялся Бачана.
– Согласен... Ну говори, как ты себя чувствуешь? Как сердце?
– Да выкарабкался как будто...
– Значит, вместе выкарабкались... Слушай, мне профессор дал сроку только три минуты... Вот тут лекарства... – Амбикадзе взял со стола сверток.
– Погоди, какие там еще лекарства! – прервал его Бачана. – Даю тебе еще три минуты из моего фонда. Рассказывай: где ты был, чем занимался, надолго ли приехал, что собираешься делать? Не нужна ли моя помощь?
– Ничего мне не нужно, кроме твоего здоровья и благополучия! Нет на свете человека, кто бы помог Вахтангу Амбокадзе...
– Ну ладно, посиди, дай посмотреть на тебя!..
– Смотри, дорогой, но если придет профессор, с ним будешь объясняться гы! – предупредил Амбокадзе Бачану.
– Ладно! – согласился он.
– Так вот... То дело ты помнишь... – Амбокадзе опять покосился на отца Иорама.
– Давай, давай, свой он! – улыбнулся Бачана.
– Да... Помнишь, значит, дело, когда на Лоткинской горе – за Тбилиси – я пробил тоннель...
Бачана кивнул.
– Где это? – спросил удивленно отец Иорам. Он вырос в Тбилиси, но никогда ничего про такой тоннель не слышал.
– Из вашей церкви не видно, батюшка! – объяснил Амбокадзе и продолжал: – За эту работу полагалась премия от шести до двенадцати тысяч. Так как нас было двое – я и Баджаджгана, выдали нам по шести на каждого и путевки в Архангельск в придачу... Четыре года пробыл я гам. Сам понимаешь, не могу я жить без дела. Вырубил полтайги, большую помощь оказал деревообрабатывающей промышленности! Потом принял участие в марафонском беге. Бежало нас десятеро. От Архангельска до самой Караганды...
– Пешком? – удивился отец Иорам.
– То пешком, то на поезде...
– И все же вы молодцы! – похвалил священник.
– Возвращались назад в столыпинских вагонах. До финиша дошли только трое. За это получили еще по две тысячи премии. Шесть да два – восемь... Потом я перебрался в Москву. Там друзья пригласили меня как видного специалиста по тоннелям на одно крупное дело. Прорыл я замечательный тоннель, да в самом конце обрушился он... Трое погибли. В живых остался я один, и потому вся премия – семь тысяч – досталась мне. И путевка в Свердловск... Семь да старых восемь – пятнадцать. Правильно?
– Правильно! – согласился Бачана.
– Теперь я в Тбилиси. Три дня как приехал. Пока хожу без работы, но, говорят, дел для меня здесь невпроворот... А я вот думаю... Не выйти ли на пенсию? Плюнуть на все, отдохнуть... А? Устал я, браток, устал... Амбокадзе тяжело вздохнул.
– Ничего лучшего ты не мог придумать! – обрадовался Бачана. – Конечно же, иди на пенсию! Решайся! А я сделаю все, что ты захочешь! В могилу лягу, только решайся! Прошу тебя! Нет у тебя дома? Живи у меня! Вахо, дорогой, дай слово, что уйдешь на пенсию! – Голос у Бачаны задрожал.
– Да что вы, Бачана Акакиевич, куда ему на пенсию? Человек здоровее племенного бугая! – воскликнул отец Иорам.
– Слишком уж у меня тяжелая профессия, батюшка! – горько улыбнулся Амбокадзе. – Тридцать из своих сорока пяти лет я провел в закрытых помещениях или под землей...
– Конечно, – согласился священник, – нелегкое это дело строительство тоннелей, но благородное!
– Не согласитесь, а то я с удовольствием поменялся бы профессией с вами! – усмехнулся Амбокадзе.
– Вахо, ты говоришь об этом во второй раз! – напомнил Бачана.
– А теперь – все! Устал я! И умереть мне захотелось, как говорил Йэтим-Гурджи, в родном Тбилиси! Помнишь?
Здравствуй, мой Тбилиси, город мой родной!
Сын твой непутевый по-прежнему с тобой!
– Смотри, Вахтанг, слово есть слово!
– Да, Бачо, слово есть слово! – Амбокадзе встал. – Да, лекарства! Он развернул сверток и высыпал на кровать Бачаны кучу ампул, таблеток и порошков. – Вот это атероид, это интенсаин, это панангин, вот кордарон, перитрат, персантин, вот эральдин, пульснорма, а это лекарство для сумасшедших – валиум!
– Вахо, это ты сошел с ума! Откуда такие лекарства? – Бачана от удивления разинул рот.
– Слышите, батюшка? Вот так всю жизнь! Все только и делают, что задают мне этот дурацкий вопрос – откуда да откуда! А черт его знает откуда! Бери, и все тут!
– Да, но эти лекарства стоят дорого... Очень дорого! – произнес задумчиво Бачана и стал бережно перебирать порошки и ампулы, словно перед ним лежало драгоценное сокровище.
– Об этом пусть думает тот, кто платил за них, тебе-то какая забота? – отшутился Дмбокадзе. – А у вас тоже инфаркт? – спросил он священника.
– Инфаркт и все остальные болезни, какие только существуют на свете! – вздохнул отец Иорам.
– В гаком случае, раз вы живете в одной палате и хлеб едите вместе, уважаемому батюшке принадлежит половина этого добра. Закон есть закон!.. Ну я пошел, время мое вышло! А на твой грипп мне наплевать! – Амбокадзе обнял Бачану и крепко прижал его к груди. – Прощайте, батюшка! – обратился он к отцу Иораму и быстро пошел к двери. У дверей он обернулся и пристально посмотрел на Бачану удивительно красивыми и печальными глазами.
– Смотри, Бачо, не вздумай умирать!
Амбокадзе громко рассмеялся и хлопнул дверью.
– Кто этот благородный христианин, уважаемый Бачана? Я не успел даже поблагодарить его! – спросил отец Иорам.
– Вор, батюшка! Профессиональный вор! – ответил Бачана и проглотил подступившие слезы.
19
Бачана остановил машину у обочины дороги.
Холмы и поля Самадло лежали под глубоким снежным покровом. Вокруг не было видно ни души. В далеком селе над домами поднимались белые легкие облака дыма. Они тянулись к чистому голубому небу, выводя замысловатые узоры. Видневшиеся кое-где в поле оголенные деревья напоминали высохших от горя, лишенных возможности встречи влюбленных с протянутыми друг к другу руками.
Бачана вышел из машины, стал осматривать покрышки. Мария, скинув шубу, тоже вышла и, не говоря ни слова, побежала по заснеженному полю.
– Ты куда?! – крикнул Бачана.
Мария не ответила. Она бежала, утопая по колено в снегу. В высоких красных сапожках, с широкой цветастой шалью на плечах, она сама напоминала огромный цветок. Бачана с чувством радости и гордости взирал на этот живой, пробирающийся по снегу цветок, ибо знал, что принадлежит этот цветок ему, только ему, и никому больше.
Мария вдруг нагнулась, обеими руками зачерпнула снег и посыпала им голову.
– Бачана, иди сюда! – позвала она.
Бачана снял полушубок, забросил его в машину и пошел по следу Марии. Ему вдруг захотелось побегать, побарахтаться в снегу. Подойдя к Марии, он подхватил ее, поднял на руки, закружил, потом они вместе повалились, зарылись в снег. Разгоряченные, с забитыми снегом ушами и глазами, они долго кувыркались, пыхтя и смеясь, в снегу. Наконец, выбившись из сил, опрокинулись навзничь и затихли. Мария лежала, широко раскинув руки. Иссиня-черные ее волосы рассыпались по снегу, распахнутая грудь высоко вздымалась. Сейчас она напоминала загнанную охотниками, упавшую на снег лань.
Бачана восхищенно вглядывался в прекрасное лицо Марии, потом, не выдержав, сжал ладонями ее маленькие, похожие на раковины, озябшие уши и припал к ее горячим губам. Теперь они дышали одним дыханием, жили одной жизнью. Долго лежали они, не двигаясь, прислушиваясь к громкому биению своих обезумевших сердец.
– Встань! – сказала вдруг Мария, оттолкнув Бачану.
Бачана поднялся.
– Отвернись!
Бачана повиновался. И когда он вновь повернулся к Марии, он не поверил своим глазам: обнаженная Мария стояла перед ним, словно видение непорочного ангела божественной красоты.
Бачана зажмурился, потом снова открыл глаза. Мария лежала в снегу и, казалось, спала. Он быстро опустился перед ней на колени, подвел руки под ее лопатки, поцеловал в грудь и прошептал:
– Что ты делаешь, глупышка, простудишься!
– Два года я ждала этого дня, дорогой... И вот дождалась... Теперь со мной мое солнце... О какой простуде ты говоришь?.. – И Мария обняла Бачану...
Потом на землю спустилось солнце. Оно прошлось по заснеженному полю Самадло, укрыло теплым белым покрывалом двух Адамовых потомков, прилегло у их изголовья и убаюкивало их, пока сладчайший сон не сомкнул им вежды, а потом возвратилось на праздничный зеркальный небосвод.
...Бачана вскочил, испуганно оглядел сверкавшее под лучами солнца покрытое снегом поле. Они были одни – Мария, Бачана и солнце.
Бачана бросился к машине, взял шубу, бегом вернулся к Марии, закутал ее в шубу и, подхватив на руки, понес к машине.
Спустя минуту они по безлюдной дороге спускались вниз к Тбилиси. Бачана вспомнил стихи, произнесенные Марией во дворе церкви Шавнабада:
Солнце-солнышко родное,
Не скрывайся за горою!
Видишь, зябнет здесь девица,
Ты согрей ее собою!
Поспеши обнять голубку,
Про любовь ей молви слово,
Ждать красавица не станет
Сыщет молодца другого!
Мария сидела на заднем сиденье и плакала. Но это не был плач униженной, оскорбленной женщины. Это было нечто совершенно иное – прощание навеки с чем-то незнакомым, непонятным и непостижимым для Бачаны. Он интуитивно догадывался об этом и потому не старался утешить плачущую Марию.
Мальчик и девочка, с сумками за плечами, возвращавшиеся из Коджорского интерната, застыли на месте, пораженные необычным зрелищем.
– Гляди-ка, Натия! – воскликнул мальчик, показав рукой. На поле Самадло голубым прозрачным пламенем горел снег.
За дверной ручкой Бачана нашел письмо. Редакторское чутье подсказало ему, что письмо анонимное. Он положил письмо в карман, открыл дверь, вошел в комнату, уселся за письменный стол и лишь после этого вскрыл конверт.
Письмо действительно оказалось анонимным, к тому же иллюстрированным порнографическими фотоснимками.
Сотни анонимных писем прошли через руки Бачаны. Но это, которое он сейчас читал, превосходило своей наглостью и пошлостью все, что ему когда-нибудь приходилось встречать в подобных письмах.
"Уважаемый Бачана Акакиевич!
Поздравляю с появлением над вашей дверью красного фонаря. Известная развратница, наставница всех тбилисских проституток, нашла в вашем лице еще одну дойную рогатую корову (увы, бугаем вас не назовешь!). Стоит ли удивляться, что эта женщина – букет венерических заболеваний – столь щедро питает вас своей "любовью"?! Любовь для нее – это тот комбинированный корм, который на животноводческих фермах скармливают коровам с целью получения от них побольше молока. Иссякнет это "молоко", уважаемый Бачана Акакиевич, и тогда будет уже поздно снять красный фонарь, который украшает ваш дом и при свете которого вы сейчас читаете это анонимное, но тем не менее продиктованное искренней жалостью к вам письмо. Берегите свой авторитет!.."
