Текст книги "Закон вечности"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– Вернулся! – сказал Булика.
– Вернулся! – подтвердил Бачана.
– Где же вы изволили быть? – поинтересовался Булика.
– Наверное, в Вифлееме! – улыбнулся Бачана.
– Он, кажись, и теперь там! – погрустнел Булика.
– Да нет, я действительно вернулся! – успокоил его Бачана. – Сколько дней я тут? – обратился он к фельдшерице.
– Один день и одну ночь, – ответила она, поправляя подушку.
– Спасибо...
– Как вы себя чувствуете?
Бачана задумался. Сердце его билось с перебоями, но не так слабо – он слышал свое сердцебиение. Он пошевелил руками и ногами, но тела своего не ощутил. Им овладело легкое, приятное чувство свободного полета. "Вот это и есть, наверное, невесомость", – подумал Бачана.
– Как вы себя чувствуете?
– Как космонавт! – ответил Бачана с уверенностью опытного межпланетника.
– Сердце беспокоит?
– Болит немного, но это не такая боль, как тогда...
– Знаю, – прервала его фельдшерица, – я сейчас сделаю вам укол гепарина и пантопона. Спите, отдыхайте, не разговаривайте и не двигайтесь... Вечером придет профессор.
– Совсем не двигаться?
– Совсем!
– А если чуть пошевелиться?
Фельдшерица призадумалась, потом тихо, но с убийственной твердостью и уверенностью заявила:
– Умрете!
Бачана с трудом проглотил слюну. Потом он покорно принял два укола (фельдшерица тотчас же приложила к местам уколов теплую грелку) и затих.
– Если что, позовите меня, – обратилась фельдшерица к нему. – А вы, повернулась она к остальным, – примите седуксен – и спать. Кое-что замечают и в других палатах, но не устраивают из-за этого скандала на весь свет!
Она вышла.
– Все профессору расскажу! – крикнул ей вдогонку Булика, но фельдшерица не слышала.
– Это тут у нас, до вашего возвращения в наш мир, вышел небольшой спор по поводу крысы, – разъяснил Бачане больной No 2.
– Какой крысы?
– Она скоро пожалует, тогда и познакомитесь с ней... А теперь позвольте представиться: настоятель Ортачальской церкви святой троицы Иорам Канделаки. А это сапожник из Ваке, Автандил, он же Булика, Гогилашвили...
– Почему же Булика?
– В детстве я вместо "булка" говорил "булика". Вот и прозвали меня Буликой. Вы тоже можете называть меня так, – ответил Булика.
– Очень приятно... А я – Бачана Рамишвили, писатель.
– Это нам известно. А отчего с вами случился инфаркт?
– Ей-богу, не могу сказать! – вздохнул Бачана.
– Может, вы того... Это самое? – Булика выразительно щелкнул себя по горлу. – Говорят, писатели очень любят...
– Нет, что вы! – улыбнулся Бачана.
– Ни-ни? – удивился Булика.
– Как это "ни-ни"? – удивился в свою очередь Бачана.
– То-то!.. А то странно: как же человек пишет, если он не пьет?! А сколько, например?
– Ну... одну, две, три...
– Рюмки?
– Бутылки!
– Вот это я понимаю! Молодец!.. Но теперь вам придется временно переключиться на компот.
– Не временно, а навсегда! – проговорил отец Иорам.
– Не говори! Лучше уж покончить с собой! – вскрикнул Булика.
– Да, на компот... Если б ты пил компот, не пришлось бы валяться здесь! – произнес наставительно отец Иорам.
– А ты? Ведь ты не пил вина, почему же лежишь рядом со мной, а? спросил Булика со злорадной улыбкой.
– Да, похоже, так оно и будет... Компот, – сказал Бачана.
– Вообще-то оно верно... Вот у меня был один знакомый писатель вроде вас, туфли я ему чинил. Так каждый раз, когда я бывал пьян, он каркал вороной:
Булик мой, не пей напитки,
Обретешь, поверь, ты пытки!
А я не верил ему, думал, ненормальный он, как и все поэты... Вот и допрыгался! Мне еще и тридцати нет, а уже инвалид... Да черт с ним, с вином, – вздохнул Булика, – каждую ночь, словно красавицы, папиросы мне снятся!.. В общем, после этого инфаркта – жить не захочешь!..
– После инфаркта человеком овладевает страх, отвратительный страх! Вы боитесь? – спросил отец Иорам Бачану.
– Боюсь, очень даже боюсь! – признался тот.
– Напрасно! – вмешался Булика. – Вы пока еще под наркозом, а со временем все пройдет... А вам ничего не мерещится? Никого не видите?
– Да, вижу кое-кого, – ответил Бачана после недолгого раздумья.
– Бывает... Иногда и говорить будете во сне... Все свои тайны выдадите!.. Глядите, если у вас есть любовница, будьте осторожны, не называйте ее имени при жене!
– Благодарю вас, учту, – улыбнулся Бачана.
– Вообще, – продолжал Булика, – умные люди обзаводятся любовницами, которых зовут так же, как их собственных жен. Вот я, например, когда был в таком же, как вы теперь, положении, ну вроде космонавта, что ли, все вспоминал, оказывается, свою любовницу Свету, называл ее разными ласковыми именами... Моя собственная Света сидела, оказывается, тут, у кровати и рыдала: "Вайме, Булик-джан*, я и не думала, что ты так меня любишь!" А я знай себе болтаю свободно про свою любовницу... Если и отчества у женщин одинаковые, – тогда у мужа не жизнь, а настоящий рай!.. Но однажды я все же опростоволосился! Вот отец Иорам свидетель...
_______________
* В а й м е – горе мне. Д ж а н – ласкательная форма обращения.
– Как это? – оживился Бачана.
– Сморозил я в бреду такую, оказывается, глупость: "Света-джан, – это я, значит, любовнице своей, – Света-джан, знаешь ведь, первый плод достается свинье, – под свиньей я подразумевал свою жену, – но ничего, если бог даст, выкарабкаюсь отсюда, женюсь тотчас же на тебе!" Услышав такие речи, моя жена разревелась и стала, оказывается, биться головой о вашу кровать, тогда она пустовала. "Вайме, мой Булика совсем спятил, про нашу свадьбу даже не помнит!" Знала бы она, что именно тогда я был в самом что ни на есть трезвом уме!.. Вот... – Булика вдруг оборвал речь и уставился на Бачану.
Бачана лежал с закрытыми глазами, с выражением блаженства на лице и мерно, спокойно дышал.
– Э, да какой же это странный человек, как он быстро ходит туда и обратно! – обиженно сказал Булика священнику.
– Оставь его в покое, это действие пантопона... Пусть поспит.
А Бачана сквозь розовый туман спускался вниз по знакомой крутой лестнице, но на сей раз ясно чувствовал, что поднимается все выше и выше...
4
– Вот тебе, сынок, направление. Сходи в Чохатаури*, сделай рентгеновский снимок... Не нравятся мне твои блестящие глаза и розовые щеки!
_______________
* Ч о х а т а у р и – районный центр в Западной Грузии.
Бачана сложил вчетверо листок бумаги и спрятал его в карман.
– А что со мной, дядя Евгений? – спокойно спросил он врача.
– Давно тебя температурит?
– С месяц, наверно.
– Потеешь?
– Днем потеют ладони, а ночью прямо-таки плаваю в поту! – Бачана вытер о брюки потные ладони.
– Кашляешь?
– Иногда, но сильно, как собака, – грустно сострил Бачана.
– Крови не замечал в мокроте?
– Было немного на прошлой неделе, вот столько, – Бачана показал ноготь мизинца.
– Что же ты молчал до сих пор, сынок? – Голос у врача дрогнул.
– Да что же такое со мной? – забеспокоился Бачана.
– Посмотрю снимок, тогда скажу.
– Как эта болезнь называется?
– Инфильтрат... В более сложной форме – бронхоаденит.
– А по-грузински как? – не отставал Бачана.
Врач не ответил. Он сел за стол и стал бесцельно ворошить бумаги.
– А какое против него лекарство? – снова спросил Бачана.
– Пенициллин и сульфидин, – ответил, не поднимая головы, врач.
– Можно их достать?
– Можно! За десять тысяч рублей в Тбилиси! – Врач взглянул в расширившиеся от изумления глаза Бачаны.
– Где же взять такие деньги?
Врач пожал плечами и беспомощно развел руками.
– А еще какие лекарства, дядя Евгений?
– Еще? Сливочное масло, молоко, рыбий жир, икра, яйца, сахар, мед, тепло и Бахмаро!..* Вот лекарство!..
_______________
* Б а х м а р о – высокогорный курорт в Западной Грузии.
У Бачаны пересохло в горле... Все перечисленное врачом стоило вдвое дороже названных лекарств. Он долго стоял молча, не двигаясь, потом достал из кармана направление, аккуратно расправил его, положил на стол и так же молча направился к двери.
– Куда ты, парень? – окликнул его врач.
– Пойду я, дядя Евгений, сам как-нибудь справлюсь со своей болезнью, – сказал Бачана хмуро.
– Погоди! Зайди в аптеку, купи гематоген, пей по чайной ложке три раза в день. Полезно это... – Врач достал из кармана червонец, протянул Бачане. – На вот, возьми...
Бачана взял деньги и положил рядом с направлением.
– Деньги даст дедушка... А вам большое спасибо, дядя Евгений! Бачана открыл дверь.
– Скажи деду, пусть заглянет ко мне.
– Болеет он, дядя Евгений, трудно ему ходить, – солгал Бачана.
– Тогда передай ему... – Слова застряли в горле у врача.
– Что передать?
– Передай, чтобы... – Голос у врача прервался. – Да ты не бойся, сынок! Еще не поздно! Ты парень крепкий, куда там болезни до тебя!
– Что передать деду, дядя Евгений?
– А вот что! – взорвался вдруг врач. – Пусть он, несчастный, немедленно распродаст все – дом, двор, душу и плоть свою и купит тебе пенициллин! Слышишь меня?! Немедленно!
Врач кинулся к столу, схватил направление и деньги, изорвал их в клочья и подбросил к потолку, потом повернулся с изменившимся лицом к Бачане и крикнул:
– И я после этого называюсь человеком?! Я называюсь врачом?!
Не выдержав взгляда врача, Бачана вышел из комнаты.
– Тетя Аграфена, дай мне две бутылки гематогена. В воскресенье продам в Чохатаури персики и рассчитаюсь с тобой, – попросил Бачана провизора, когда они остались в аптеке одни.
– Для чего тебе, парень, гематоген? Его пьют чахоточные.
Бачану пробрала дрожь, ладони у него вспотели, ноги ослабли. Так прямо и громко никто еще при нем не упоминал названия этой страшной болезни.
– Для дедушки... Евгений ему посоветовал... Помогает, говорит, при слабости...
– Бери, сынок, бери... Да только... Сомневаюсь я насчет твоих персиков...
– А что, дорогое лекарство?
– Девять шестьдесят бутылка...
– Тогда дай одну бутылку. Деньги отдам в воскресенье.
– Что с тобой, сынок? Отчего ты побледнел? – спросила участливо Аграфена.
– Да нет, ничего, я вообще бледный. – Бачана взял бутылку, вышел из аптеки и, чтобы не упасть, присел на прогнившие ступеньки лестницы.
– Здравствуй, дядя Глахуна!
– Здорово! Да только не признал я тебя... – сощурил глаза заведующий фермой.
– Бачана я, внук Ломкацы Рамишвили.
– Ну и вымахал, парень! – удивился Глахуна. – Как поживает дед?
– Да так...
– Мда-а... Потерять таких сыновей... Как еще душа в нем держится... Ты которого?
– Старшего.
– Акакия?
– Да.
– Эх и отец был у тебя! В твои годы один, с голыми руками ходил на медведя!.. Так что нужно Ломкаце? Без дела ты не пришел бы ко мне.
– Дядя Глахуна, возьми меня на ферму пастухом...
– Мал ты еще, сынок, не угнаться тебе за козами да телятами.
– А отец, говоришь, в мои годы на медведя ходил?
– Так твой отец был здоров как бык, а ты? Дунь на тебя – полетишь вверх тормашками. Сколько тебе лет?
– Пятнадцать!
– А дед? Отпустит он тебя?
– Если будет твое согласие, отпустит!
– Да как же мне согласиться! Дед ведь знает лучше меня, каков труд пастуха в горах!
– Прошу тебя, дядя Глахуна!
– Не могу, сынок!
Губы у Бачаны скривились, глаза наполнились слезами.
– Не отказывай мне, дядя Глахуна!
– Да что это тебе так приспичило?!
– Чахотка у меня, дядя Глахуна! – Бачана проглотил слезу.
– Молчи, дурачок! Разве можно так шутить?! – рассердился Глахуна.
– Дядя Евгений сказал... Будешь, говорит, есть много масла, пить много молока, дышать горным воздухом, сумеешь, говорит, осилить свою болезнь...
– Убей меня бог! – застонал Глахуна Керкадзе, обнимая Бачану.
– А вдруг простудишься в горах под дождем да снегом? А вдруг умрешь? Что мне тогда делать? Как взглянуть в глаза несчастному твоему деду? Мальчик мой дорогой! Тебе не горы да леса, а перины нужны да пуховики!
– Не отказывай мне, дядя Глахуна! – Бачана обнял Глахуну и заплакал.
– Хорошо, хорошо, дорогой! Возьму тебя с собой, птичьим молоком буду поить тебя, не то что козьим! Буду беречь как зеницу ока! За два месяца откормлю тебя так, что будешь одной рукой валить трехлетнего бугая! Молчи, молчи, дорогой мой, не плачь! Что нам болезнь! Чихать нам на болезнь! Да перестань же, сукин ты сын!
Бачана давно уже перестал плакать, но теперь плакал, как маленький, Глахуна Керкадзе, и некому было унять его...
Двадцать три коровы, два бычка, двадцать семь коз, три лошади и один кабан – вот и все поголовье скота, молочного и мясного, которым располагал Кведобанский колхоз летом 1943 года. Ферма стояла на горном пастбище, на склоне Чхакоуры, в окрестностях Бахмаро. Летом колхозники вместе с общественным стадом гоняли на пастбище и собственный скот – больше негелей и телок, ибо поступиться дойной коровой на три-четыре месяца в те голодные военные годы люди, конечно, не могли.
Жалкое богатство ста двадцати дворов охраняли две овчарки и трое мужчин – заведующий фермой Глахуна Керкадзе, Сипито Гудавадзе и Иона Оранвелидзе. Бачана был четвертым, но его никто всерьез не принимал.
Единственный кабан в стаде принадлежал Глахуне. И этому кабану сегодня предстояло разделить горькую судьбу своих охолощенных сородичей. Двухлетний породистый здоровяк, разумеется, ни о чем не догадывался. Он с наслаждением конался в мусоре, и сильное короткое рыло его вспарывало землю, словно лемех тракторного плуга. Пока кабан беззаботно занимался своим делом, Глахуна стоял под навесом и правил бритву на свисавшей с гвоздя уздечке.
– Жалко кабана, дядя Глахуна! Не надо холостить его! – попросил Бачана.
– Нечего ему одному рыскать по лесу этаким женихом! Здесь хоть семь дней скачи, ни одной свиньи не сыщешь! Вот охолостим его, тогда забот у него, кроме как о пище, не будет! Остепенится, мяса нагуляет, вот увидишь! – успокоил Глахуна Бачану.
– Ну, знаешь, наш Сипито тоже один бродит по лесу, однако не холостим же мы его! – вступился за кабана Иона Орагвелидзе.
– Эй ты, дармоед, если б тебя самого вовремя охолостили, не было бы теперь на свете твоего гениального наследника! Семнадцать лет болвану, а грушу от яблока не отличит! – выпалил вышедший из-под навеса Сипито.
– От болвана слышу! Мой мальчик в детстве с дерева упал, что известно каждому! А ты? В жизни своей ни разу даже не поскользнулся, а девять лет сидел в первом классе! Забыл?
– Глахуна, – обратился Сипито к заведующему фермой, – давай приступим к делу, иначе этот сукин сын со свету нас сживет! Знаешь ведь, язык у него вывалян в коровьем навозе!
– Глахуна, скажи по совести, кто из нас прав? – призвал Иона в свидетели Глахуну.
– Обоим вам следует вырвать языки, и я займусь этим, как только покончу с кабаном! – пообещал Глахуна, потом провел по ногтю большого пальца лезвием бритвы и продолжал: – Хватит вам дурака валять, ловите кабана!
– Куда нам тягаться с ним! Видишь, он скоро землю насквозь протрет! заявил Иона.
– Почеши-ка ему живот! – посоветовал Глахуна Бачане.
Бачана вынес из сарайчика горсть желтой кукурузы и направился к кабану.
– Хрю-хрю-хрю!..
Кабан поднял вверх рыло и, увидев кукурузу, помчался к Бачане, смешно шевеля ушами.
– Вот дурак, сам бежит к эшафоту! – пожалел Иона кабана.
Сипито приготовил подогретую воду и золу, Иона принес веревку. Глахуна сложил бритву, засунул ее за пояс, вытащил из подседельного войлока огромное сапожное шило с продетой шелковой нитью и стал закручивать рукава.
– Чеши, чеши! – крикнул он Бачане.
Бачана присел перед кабаном на корточки и стал чесать ему живот. Кабан похрустывал кукурузой и не обращал на Бачану внимания. Покончив с едой, он вдруг замер, закрыл глаза и захрюкал от удовольствия. С минуту он предавался наслаждению стоя, потом припал на передние ноги, завалился на бок и застыл.
– Эх, глупое создание, не ведаешь ты, чего лишаешься ради двух зернышек кукурузы! – проговорил Иона, набрасывая петлю на заднюю ногу кабана. Тот даже не шевельнулся: лежал с закрытыми глазами и похрюкивал. Бачана чесал ему живот обеими руками.
Кабан почуял неладное, когда Иона связал в вторую его ногу. Он рванулся, но было уже поздно. Сипито восседал на кабане верхом. Иона держал его за уши. Бачана стоял тут же и с волнением ожидал дальнейших событий. Пока Глахуна теплой водой мыл кабану место предстоящей операции, тот визжал вполголоса. Но вот Глахуна раскрыл бритву, и... душераздирающий визг животного разнесся по всей округе.
– Завязал бы себе рот, напустишь, чего доброго, в рану заразы, сказал Глахуне Сипито.
– Держи язык за зубами! – огрызнулся Глахуна.
Операция продолжалась. От визга кабана, казалось, расколется небо и обрушатся горы.
– Ну и вопит, черт бы его взял! – сказал Сипито.
– Поглядел бы я на тебя, как бы ты вопил на его месте! – ответил Иона.
– Начал, да? – предупредил его Сипито.
– Ладно. Но будь я Сталиным, я бы после окончания войны вызвал бы Глахуну и велел ему сделать точно такую операцию Гитлеру и всем в его шайке! – сказал Иона.
– Не знаю, как у других, но у Гитлера, по-моему, и оперировать нечего... Жены и детей у него нет, и желания, говорят, никакого... разгласил Сипито тайну имперской канцелярии.
– Вообще-то людоедство – свойство всех оскопленных... Ага-Мохаммед-хана* помните? Который Тбилиси спалил. Так он ведь тоже был того... Надеялся на серные бани... А когда ничего у него не вышло, разозлился и велел сжечь город, – выдал Иона в свою очередь тайну шахского двора.
_______________
* А г а-М о х а м м е д-х а н – шах Ирана, разоривший в 1795 г.
Тбилиси.
– Ну, дорогой мой, если бы серная вода помогала, то наша Ефросинья была бы самой богатой женщиной на свете, – у нее во дворе целый серный источник! – Глахуна наложил последний шов, обрезал нитку, вытер со лба пот тыльной стороной окровавленной руки и, кряхтя, встал. – Отпустите кабана! – приказал он.
Сипито и Иона освободили связанное животное и посторонились. Кабан сперва не поверил в наступивший конец ада и продолжал визжать. Потом, почувствовав облегчение, он вскочил на ноги, потоптался на месте и вдруг бросился к лесу.
– Эх, звери мы, а не люди! – сказал Бачана. – Что нам стоило напоить его перед операцией водкой?
– Дай-ка помыть руки! – попросил его Глахуна.
– Взял ты грех на душу, Глахуна Керкадзе! – упрекнул Сипито заведующего. – А ну как встретится он в лесу со свиньей, ведь опозорится, несчастный! – И Сипито проводил печальным взглядом бегущего кабана.
– Ладно, посмеялись, и хватит! Подоите скотину, если есть что доить, и гоните ее сюда! – прикрикнул Глахуна на товарищей. – А ты? Чего ты уставился на кабана?! – повернулся он к Бачане. – Иди подои сегодня козу Гено, твоя-то завтра должна отелиться. И смотри у меня! Выпьешь молоко до последней капли! А то, вижу, обманывать стал! Осмелел больно! Гляди! Разобью кувшин о твою глупую башку!
Бачана молча отправился доить козу.
– Дай бог тебе здоровья и жизни на сто лет, Глахуна! – сказал Иона, когда Бачана скрылся с глаз. – Спас ты ребенка! Не узнать его! Морда кровь с молоком.
Глахуна, пропустив мимо ушей слова Ионы, взял ведро и пошел к коровам.
Спустя час скот Кведобанской колхозной фермы с мычанием и блеянием рассыпался по зеленому склону горы Чхакоура.
Вечером на ферму поднялся председатель колхоза Герваси Пацация в сопровождении двух бойцов народного ополчения, вооруженных автоматами.
Было прохладно. Хозяева и гости расселись у костра. Весело трещали сосновые дрова, источая приятный запах ладана. В котле варился козленок. Вокруг костра в ожидании вкусных костей в награду за верную службу с лаем бегали овчарки.
– Что еще нового? – спросил председателя Глахуна, возвращая сложенную вчетверо газету.
– А что тебя еще интересует? – поднял голову Герваси и погладил лежавшую у него на коленях кобуру маузера.
– Про оставленное в селе добро не спрашиваем, – вмешался Иона, – вряд ли что ты к нему прибавил... Как дела на фронте?
– Дела на фронте?.. Плохи дела Германии! – Герваси опять погладил свой маузер.
– Да убери ты его, пальнешь, чего доброго! – проворчал Сипито, отодвигаясь. – Ну как, что с Германией?
– Что! Под Смоленском осрамилась, под Москвой опозорилась, – Герваси стал загибать пальцы, – где еще она оскандалилась? – спросил он себя и, не вспомнив, махнул рукой. – Вообще наложила в штаны Германия, и все тут! С трудом удерживает Румынию, Чехословакию и Италию...
– Когда же конец войне? Что говорит Сталин?
– Говорит, что скоро, но времени не указывал, – развел руками Герваси.
– Указал бы, что ему стоит? – удивился Иона.
– Да вы что? Война с Германией – это вам не кабана холостить! оправдал Герваси Сталина.
– А холостить кабана – тоже нелегкое дело, мой Герваси! – вступился Глахуна за авторитет собственной профессии.
Сипито снял с огня котел, за ногу извлек из бурлящей воды козленка. В воздухе аппетитно запахло вареным мясом, луком и лавровым листом.
– Ну-ка, ребята, тащите его сюда! – распорядился Герваси.
Бойцы батальона подкатили к костру бурдюк. Глахуна раздал глиняные чаши. Все по очереди подходили с чашами к Герваси и, получив свою порцию вина, возвращались на место. Подошел и Бачана. Герваси вопросительно взглянул на Глахуну, тот утвердительно кивнул головой.
Первым отпил Герваси.
– Вот это лоза! Да благословит бог твой корень! – воскликнул он с удовольствием. И это восклицание было принято за первый тост.
– Да благословит! – повторили все и одним духом опорожнили чаши.
Герваси налил по второй. И опять, прежде чем налить Бачане, он взглядом попросил разрешения у Глахуны. Тот разрешил.
– Не много ли? – спросил Герваси.
– Еще три! – сказал Глахуна.
– Дело твое! – согласился председатель.
– Этой чашей, – начал Герваси, – выпьем за здоровье нашей партии и ее Политбюро во главе с великим Сталиным! – он осушил чашу до дна.
– За партию, за Сталина! – повторили все и закусили.
– Второй тост – за наше правительство во главе с великим Сталиным!
Выпили единодушно.
Спустя минуту Герваси произнес третий тост.
– За нашу Красную Армию во главе с великим Сталиным!
Этот тост также поддержали единодушно, но каждый по-своему:
– За здоровье нашей армии!
– За победу Красной Армии!
– Да хранит бог ее солдат!
– Пусть поразит врага каждая пуля наших красноармейцев!
– За мир на земле!
Герваси снова поднял чашу:
– А теперь во главе с великим Сталиным...
– Герваси! – прервал его Иона. – Я почти готов, и пока еще держусь на ногах, выпьем за мальчонку! Сталину хватает тостов и благословений... И с делом своим, слава богу, он справляется и без тебя!..
– Не то говоришь. Иона Орагвелидзе! – обиделся председатель. – Если бы не наша поддержка...
– Наша поддержка, дорогой мой, заключается в том, чтобы вырастить государству здоровых и крепких парней!
– Прав ты, прав! – сдался председатель. – Выпьем за Бачану Рамишвили! Слушай меня, Бачана!.. Запомни этот день и этого человека. – Герваси положил руку на плечо сидевшего рядом с ним Глахуны Керкадзе. – Следы его ног ты должен целовать, мой мальчик! Ты должен заменить ему сына, который погиб там, на фронте... Памятника никто нашему Глахуне не поставит, и ордена ему не дадут... Ты должен стать и орденом и памятником ему!.. Оглянись вокруг, подумай и пойми, мой мальчик: все, что ты видишь на свете, твое! Миллионы людей умирают сейчас с пулей в груди, и никто ничего не уносит с собой. Все остается тебе, твоим сверстникам... Слезами залиты очаги. Рыдают сироты и вдовы. Стонут неухоженные поля. Плачет земля без хозяина... Мы возвращаем себе все, что отняли людоеды... Но хватит ли у нас, стариков, сил на восстановление разоренной страны? Не знаю... Сделать это должен ты и твои товарищи... Вы должны возродить страну! И есть у нас великая просьба к вам: забудьте слова "бывшее село", "бывший город"... Пусть поколение, которое придет после вас, узнает о войне только по вашим рассказам!.. – Герваси простер руки к небу, обвел взглядом посеребренные лунным светом горы. – Любите и берегите красоту Родины... Любите высокой, чистой, светлой любовью! Родина – это храм святой, и перед его алтарем надо молиться на коленях. Не только молиться, но еще и оберегать ее с оружием в руках, чтобы черти не осквернили нашу святыню. И еще одно: будьте всегда первыми среди приносящих жертву на алтарь Отечества!.. Нет у меня больше никакой просьбы и никакого желания! Выпьем! – И Герваси с благоговением поднес к губам чашу.
– Герваси Пацация! – воскликнул восторженно Иона. – Если все, что ты сейчас сказал, не вычитано тобой, а накипело у тебя на сердце, пусть отсохнет моя рука, если я еще раз не выберу тебя председателем!
– Я пришел сюда не баллотироваться, – ответил Герваси, – и эти двое тоже не без дела здесь!
– В чем дело, Герваси? Арестовать, что ли, собрался нас? – рассмеялся Сипито.
– Дело в том, что... Обнаглел вконец этот мерзавец!
– Ты о ком, Герваси? – спросил Глахуна.
– О Манучаре Киквадзе, вот о ком!
– Неужто так трудно изловить негодяя? Три года прошло, как он сбежал из армии, и вы до сих пор не смогли схватить его? – обратился Иона к бойцам.
– Не так-то просто ловить человека в лесах! – попытался оправдаться один из них.
– К тому же он сейчас осторожен, как сатана, – добавил второй, – чуть не каждый день меняет место... Раньше он кое-где находил приют, помогали ему – кто по старому знакомству, кто под страхом... Теперь все отреклись от него. И в Суреби ему путь заказан – там он изнасиловал двух малолетних да еще заразил их какой-то гадостью... Мать одной девочки сошла с ума, несчастная.
– Куда же смотрит отец! – выпалил Сипито.
– На фронте он... – развел руками боец.
– И это ваш ответ?!
– Тот раз в Квемо-Чала он еле ушел от нас, а спустя неделю отрезал язык у ни в чем не повинного Бондо Цкипуришвили, заподозрив его в доносе... Вдова Карцивадзе из Амаглеба отказалась впустить его в дом, так он в ту же ночь спалил его... Да, теперь он опасен, как бешеный волк...
– Он должен умереть – говорю это перед богом! И если вы не в силах сделать это, дайте нам оружие, сделаем мы! – сказал вдруг Глахуна Керкадзе и почему-то взглянул на Бачану. В глазах Глахуны Бачана увидел отблеск огня, от которого мальчика мороз пробрал.
– На днях Киквадзе побывал на Набеглавской ферме, забрал целый мех сыра. Не исключено, что появится и здесь, поэтому, если у вас есть что сдавать государству, завтра же везите в село... – сказал Герваси, вставая.
– Поделом вам! Зачем отобрали у нас ружья? – проговорил Сипито.
– Сейчас не время устраивать прения! Дайте нам головок двадцать сыра да двух козлят, больше мы не довезем! – сказал Герваси, потом повернулся к бойцам. – Собирайтесь, к утру нам надо быть в селе! – И направился к коню.
– Э, да вы все забираете себе, что же достанется Манучару Киквадзе? съязвил Иона.
– Язва ты этакая, – обиделся председатель, – когда я ел колхозное добро? Для детского сада везу, для твоей же внучки! Может, не веришь?
– Да пошутил я, пошутил! – смутился Иона. – А впрочем... Твой предшественник тоже так говорил, а потом те козлята резвились в его собственном дворе. Так-то!
– Гм, может, и мне заделаться разбойником и вырвать твой проклятый язык? Эх ты!.. – Герваси махнул рукой и стал затягивать подпруги.
– Готово все! – подошел Глахуна. – Сегодня пригоним лошадей, завтра свезем в село все остальное.
– Отлично! Ну, будьте осторожны! Пока, до свидания! – Герваси вскочил на коня.
– Герваси! – окликнул его Глахуна.
– Да?
– Оставь нам свой маузер.
– А как же я без оружия?
– Хватит вам двух автоматов. А маузер я привезу в воскресенье.
Герваси заколебался.
– Ну, нечего тут раздумывать, решай!
Герваси нехотя снял с плеча ремень и протянул Глахуне маузер.
– Учти, не дарю! Вернешь!
– Но прежде ты услышишь его! – Глахуна взял из рук Герваси маузер и передал Бачане. – На, положи в хурджин.
Бачана опустил маузер в пустую половину висевшего на столбе навеса хурджина, а Герваси с бойцами повернули коней и пустили их галопом вниз по склону.
Вскоре туман поглотил трех всадников. С минуту слышен был нестройный топот лошадиных копыт, потом все стихло. Вслед за ускакавшими всадниками неслись в долину думы и заботы людей, оставшихся на склоне Чхакоуры.
– Теперь идите пригоните сюда наших лошадей, – обратился Глахуна к споим, – утром видел их, они паслись вон там, в стороне Зоти. – Глахуна показал рукой. – Часа за два сможете обернуться. Мальчика возьмите с собой... И прихватите лучину.
Сипито перекинул через плечо веревку, засунул за пояс топор и зажег лучину. Глахуна направился к навесу.
– Могли бы я подождать, к чему такая спешка? – крикнул вслед ему Сипито. – Пошли бы на рассвете... Куда тащиться в такую темень?
– Делайте, что сказано, и никаких митингов! – ответил Глахуна.
– Пожалел бы ребенка! – попытался Сипито разжалобить Глахуну.
– Ничего с ним не сделается! Пусть привыкает!
Сипито и Иона молча зашагали по идущей в гору тропинке. Бачана волчонком затрусил за ними.
На ферме раздалось жалобное блеяние. У козы Бачаны начались роды...
Вернувшиеся на рассвете пастухи ужаснулись. У потухшего костра валялись обе овчарки с простреленными головами, в хлеве мычали и блеяли недоеные, голодные животные. Глахуны не было видно. Пастухи бросились искать его, но заведующего и след простыл. У Бачаны вдруг опять вспотели ладони. Сипито Гудавадзе хотел было сказать что-то, но лишь промычал, словно немой, нечто нечленораздельное и опустился на землю.
– Дело рук Манучара Киквадзе! – воскликнул Иона Орагвелидзе, вскакивая на неоседланного коня.
– Ты куда? – с трудом выговорил Сипито.
– Надо опередить его! – ответил Иона и пустил коня с места галопом.
Бачана бросился к хурджину, пощупал его. Маузер был на месте. Тогда он подсел к Сипито и положил холодную руку ему на колено.
– Не ходи, парень! – сказал тихо Сипито, вытирая взмокший лоб.
Бачана почувствовал, как у Сипито дрожит колено, и понял, что Сипито боится больше, чем он сам.
– Ты... Ты не бойся, дядя Сипито, – проговорил он.
Сипито улыбнулся вымученной улыбкой и вытянул дрожащую ногу.
– Как же мне не бояться, сынок! – сказал он и вдруг заплакал.
С набитой сыром корзиной на спине Глахуна, шатаясь, шел впереди. За ним шагал Манучар Киквадзе со взведенным ружьем в руках.
– Быстрей, быстрей, Глахуна! Со мной шутки плохи! – подтолкнул Манучар Глахуну.
Глахуна прикусил губу.
Злоба душила заведующего. Как этот подлец сумел подкрасться? Как ему удалось пристрелить овчарок, в которых Глахуна души не чаял? Как он заставил Глахуну пойти с ним, да еще взвалив на спину корзину с сыром?
Кровь смутила Глахуну, собачья кровь! На своем веку повидал он немало крови, но эта – от пули, – видать, особая кровь!.. Стыд и срам тебе, Глахуна! И зачем тебе нужен был маузер? Чтобы прятать его в хурджине? Позор, позор! И почему не бросился к оружию? Но ведь этот душегуб стоял над головой! Да и кто его опередит, бандита?! Стыд и срам тебе, Глахуна!
Злоба и слезы душили Глахуну. "Разорвись, сердце!" – взмолился он. Но не разорвалось сердце... Хуже того – Глахуна ускорил шаг. Позор, позор!..
Впереди была лужа. Полный месяц отражался в луже, и было похоже, что месяц светит с другой стороны, через дыру в земле. Вот сейчас Глахуна ступит в дыру и провалится, исчезнет в ней. Но в луже не было дыры, и Глахуна сел в лужу.
