Текст книги "Закон вечности"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
– Вставай, лодырь! – прикрикнул на него Манучар.
Глахуна встал и посмотрел на Манучара.
– Ну что, Глахуна Керкадзе, сдали силенки? – осклабился Манучар. То-то! А что понадобилось вашему председателю-попрошайке и этим вонючим героям бойцам? Меня схватить задумали, да? Так ведь я был там! Да, был там и держал всех троих на мушке, как скворцов! А почему они в лес не сунулись? А? Не посмели? То-то! Знали, герои, что их же автоматами заткнул бы я им рты! – Манучар засмеялся хриплым, надрывным смехом.
– Смеешься ты, Манучар Киквадзе, да только все равно тебе крышка! заговорил Глахуна.
– Об этом поговорим после войны! А теперь бери корзину и шагай! Валяться в грязи успеешь потом, большевики пошлют тебя по бесплатной путевке в Цхалтубо! За заслуги перед Советской властью!.. Шагай!..
– После войны, подлая твоя душа, если тебя до того не прикончат, я сам тебя повешу на самой высокой чинаре в Чохатаури. Повешу, изрежу на куски твой гнилой труп и посыплю солью! Тьфу! – И Глахуна плюнул Манучару в лицо.
Киквадзе остолбенел. Потом вдруг размахнулся и сильнейшим ударом свалил Глахуну с ног.
Глахуна упал в лужу. Встав, он рукой вытер с лица кровь и глухо сказал:
– Убьешь – убей, сволочь, но никуда я с тобой не пойду! – И снова сел.
– Врешь, Глахуна! Пока не донесешь сыр до места, о смерти и не проси!
– С кем ты воюешь, недоносок ты этакий? Объясни-ка мне!
– С вами, уважаемый Глахуна, с большевиками! Двадцать два года топчете землю моего отца... Хватит! Теперь настало наше время!
– Чье это ваше?
– Мое и Германии!
– А где Германия?
– Придет, Глахуна, придет! И тогда на той самой чинаре, на которой ты обещал повесить меня, мы повесим всех вас! И впереди будет шагать ваш секретарь райкома с красным флагом в руке!.. А теперь вставай!
– Живой я не тронусь с места, мертвого неси куда захочешь! Хватит мне позора, что до сих пор шел с тобой!
Киквадзе понял, что ему предстояло обагрить свои руки кровью еще одной жертвы.
– Ну так отвернись и помолись богу, если можешь... Как-никак бог сотворил нас из одной глины...
Глахуна стал на колени и воздел руки к небу.
– Боже великий! Сегодня я обещал тебе своими руками прикончить эту гадину... Обернулось так, что придется мне умереть от его руки... Не допусти этого, боже! Жизнь моя принадлежит тебе, бери же ее! Если ты есть и слышишь мой голос, убей меня!.. А если я и этот скот сотворены из одной глины, не к чему мне жить!
Трижды грянуло эхо в Чхакоурском лесу. Глахуна лежал лицом в той же луже, где недавно увидел он луну, сиявшую с другой стороны земли. И с удивительной ясностью почувствовал Глахуна, как раскрыла земля грудь, как она приняла его в свои объятия, как снова закрылось отверстие, как нежно провела земля своей огромной ладонью по его векам и как стало затягиваться небо черным покрывалом...
Близился рассвет, когда Сипито Гудавадзе, Иона Орагвелидзе, Герваси Пацация и два бойца ополчения привезли труп Глахуны на ферму. Без единого слова, без единой слезы ждали пятеро мужчин восхода солнца.
И лишь с наступлением утра заметил Иона, что Бачана исчез с фермы.
– Этого еще не хватало! – воскликнул в отчаянии Сипито, ударив себя обеими руками по колену. – Бачана! – крикнул он.
– Бачана! – повторил Иона.
– Бачана-а-а-а!.. Бачана-а-а-а!.. – разнесся вокруг тревожный крик.
Эхо бросилось с одного склона к другому, метнулось к ущелью, обошло скалы и овраги, забралось в лес и, не найдя мальчика, возвратилось на ферму, к убитым горем и отчаянием мужчинам.
С первыми лучами солнца из леса на тропинку вышел мальчик с перекинутым через плечо хурджином. Присел у родника, скинул дырявые чувяки, повертел в руке, отбросил их и опустил опухшие ноги в студеную родниковую воду. Потом мальчик умылся, лег на росистую траву, подложил под голову хурджин и глубоко вздохнул. Высоко в синеве неба плавно кружил ястреб.
"Эх, мне бы крылья! – подумал мальчик. – Небось оттуда все видно как на ладони..."
Мальчик смежил глаза и долго лежал, не двигаясь, не думая ни о чем.
Вдруг с откоса на тропинку с шумом посыпались камни. Мальчик быстро привстал, огляделся. На краю насыпи стоял небритый, сухопарый, с выпирающей нижней челюстью мужчина с ружьем в руке. У мальчика екнуло сердце.
– Ты кто? – спросил мужчина.
Мальчик молчал.
– Ты что, немой?
– Из Чхакоура я! – с трудом выговорил мальчик.
– Куда путь держишь?
– В Зоти.
– К кому?
– К родственникам.
Мужчина задумался. Потом спросил, вперив в мальчика испытующий взор:
– Напротив вас Квенобанская ферма. Ты проходил там?
– Нет, ферма от нас далеко. Я шел через лес, мимо фермы, так ближе... – Мальчик облизнул пересохшие губы и спросил: – А вы кто будете, дядя?
– Лесник я, иду на ферму, дело у меня к пастухам... А что у тебя в хурджине?
Мальчик опешил – он не знал, что лежит в хурджине. Он протянул руку, запустил ее в первую половину хурджина, извлек закупоренную кочерыжкой бутылку и поставил ее на траву.
– Что это? – спросил мужчина.
– Водка.
– Ты что, пьешь водку, молокосос?
– Помаленьку! – улыбнулся мальчик. Потом он достал из хурджина завернутую в листья папоротника головку сыра, половину кукурузной лепешки и, наконец, отварную козлятину.
– Ого, вот и закусим! – сказал мужчина и стал спускаться по откосу.
– Пожалуйте! – пригласил его мальчик и сел на хурджин.
– Значит, на ферме ты не был? – Мужчина подсел к мальчику, положив ружье на колени. Мальчик отрицательно мотнул головой и, чтобы скрыть охватившую его дрожь, положил руки под себя. Мужчина молча приступил к еде. Утолив голод, он обратился к мальчику.
– А ты чего ждешь! Не буду же я есть один?
Мужчина взял в руку бутылку, взболтнул.
– Видать, бешеная! – проговорил он.
– Точно, бешеная! – ответил мальчик.
Мужчина провел ладонью по горлышку бутылки, опрокинул ее в рот и закашлялся.
– Черт! Огонь, а не водка! – воскликнул он и уткнулся лицом в свой левый локоть.
"Господи, дай мне сейчас силы, а потом хоть убей меня!" – подумал мальчик и протянул руку к хурджину. Потом он быстро встал.
Отдышавшись, мужчина взглянул на мальчика и застыл. Мальчик держал в руке маузер и целился в него.
– Встань, Манучар Киквадзе! – сказал мальчик, не сводя глаз с лица мужчины.
Киквадзе захотел встать, но не смог.
– Встань, подонок! – повторил мальчик.
– Кто ты, парень, и что тебе от меня нужно? – пришел в себя Манучар.
– Глахуна Керкадзе!
Манучар оторопел.
– Глахуна Керкадзе я, и ты умрешь от моей руки!
Тяжелый маузер прыгнул в руке мальчика, и он взялся за оружие обеими руками.
Манучар упал на колени и затряс вспотевшей вдруг головой, словно вышедший из реки купальщик.
– Не дури, парень! В твои годы нельзя убивать человека... – Голос у Манучара дрогнул. – Не стреляй!.. Как же ты будешь жить на свете, ходить по земле с клеймом убийцы?
– А ты? Как ты живешь и дышишь на белом свете?!
– Разве я живу и дышу?!
– Ты умрешь, Манучар!
– Скажи хоть, как звать тебя и почему ты хочешь стать моим убийцей? взмолился Манучар и до крови закусил губу.
– Я сказал: Глахуна Керкадзе!
Манучар еще шевелил губами, но мальчик не слышал его. В ушах у него стоял шум, сердце готово было выпрыгнуть из груди, в висках словно отдавались удары огромных железных кувалд. Мальчик подумал, что вместе со слухом он теряет и зрение, потому что лицо поползшего к нему Манучара то двоилось, то троилось, а потом и вовсе растаяло. Тогда мальчик спустил курок.
Он не слышал звука выстрела, не считал количества выпущенных пуль. Он чувствовал лишь, как дрожит маузер в его впившихся в посеребренную рукоятку оружия пальцах, как дергаются запястья. Потом, когда маузер перестал дергаться, мальчик вдруг ослаб, руки его разжались, и маузер с глухим стуком упал возле изуродованной головы Манучара Киквадзе.
Мальчик отвернулся от трупа, опустился на землю, зарылся головой в колени и завыл, как заблудившийся в лесу волчонок.
В полночь Ломкаца Рамишвили проснулся от яростного стука в дверь. Он встал с постели, зажег коптилку, подошел к двери и громко спросил:
– Кто там?!
– Это я, Бачана! – ответил стоявший за дверью человек.
– Ты не Бачана! – Ломкаца не узнал голоса внука. Сердце его тревожно забилось.
– Я это, дедушка, я, открой дверь!
Ломкаца отодвинул засов, распахнул дверь. Перед ним с поникшей головой стоял ободранный, с окровавленными ногами Бачана.
– Входи!
Бачана не шевельнулся. Тогда Ломкаца взял его за плечо и ввел в комнату. Коптилку он поставил на стол, сам опустился на стул.
– Что случилось? – спросил старик дрогнувшим голосом.
– Человека убил! – ответил Бачана, и подбородок у него задрожал. У Ломкацы перекосилось лицо, он схватился за сердце. Наступило долгое молчание. Наконец Ломкаца пришел в себя и, с трудом выговаривая слова, спросил:
– Зачем я пять лет читал тебе Евангелие?
Бачана не ответил. Он стоял понурившись и вытирал о штанины потные ладони.
– Кого ты убил? – нарушил молчание Ломкаца и весь напрягся в ожидании ответа.
– Я убил убийцу Глахуны Керкадзе, дед!
У Ломкацы от удивления расширились зрачки. Он хотел встать, по колени подвели старика.
– Ты убил... Манучара Киквадзе? – переспросил он шепотом.
– Манучара!
Ломкаца, кряхтя, насилу поднялся, подошел к двери, плотно прикрыл ее, потом вернулся к внуку и прижал его голову к груди.
– Знает кто об этом? – прошептал он.
Внук покачал головой.
– Два божества было у меня, – тихо произнес он, – ты и Глахуна. Один погиб от руки Манучара... – Бачана дотронулся горячей рукой до мозолистой руки деда. Рука была холодной как лед. – Подумай, мой мальчик, как следует... Не бери на себя пролитую другим кровь... Тяжелое это дело... сказал в задумчивости Ломкаца и вдруг почувствовал, как в его старые жилы из раскаленной руки внука стала вливаться кипучая кровь, как она горячей волной проникла сперва в грудь, потом в виски. Ломкаца долго, долго всматривался в глаза внука, и понял старик, что нет больше больного пятнадцатилетнего Бачаны. Ломкаца не вынес жгучего взгляда внука и отвел глаза. Он угадал немой вопрос, затаившийся в огненных очах этого преобразившегося человека, и понял, что от того, как он сейчас ответит на этот вопрос, будет зависеть вся будущая жизнь его внука. – Правильно, сынок! Я поступил бы так же! – сказал он и крепко обнял внука. Бачана вдруг расслабился, обмяк, выскользнул из объятий деда и сел на пол. – Боже всесильный, зачем твоя месть явилась в образе этого ребенка! – простонал Ломкаца, опускаясь рядом с внуком.
Когда на рассвете ошалевший от волнений Сипито Гудавадзе ворвался в дом Ломкацы, дед и внук по-прежнему сидели на полу и плакали: Бачана громко, навзрыд, Ломкаца – безмолвно...
5
Профессор Антелава вошел в палату в сопровождении лечащего врача и фельдшерицы. Бачана лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к биению своего сердца. Он был доволен: сердце билось сильно, теперь оно неустанно гнало кровь по всему организму. Бачана чувствовал, как с каждым днем набирается сил его измотанное сердце, яснеет разум. Он услышал, что пришел профессор, но, охваченный сладостным ощущением возвращения к жизни, притворился спящим.
– Здравствуйте! – поздоровался профессор.
– Уважаемому профессору наше почтение! – привстал Булика.
– Здравия желаю! – ответил отец Иорам.
– Ну, как наши дела? – задал профессор общий вопрос, внимательно просматривая истории болезни. – Скоро переведем вас в реабилитационное отделение! – удовлетворенно произнес он.
– Меня больше устраивает амнистия! Чувствую себя хорошо, третий день хожу в туалет на своих на двоих, так что, если вы не возражаете, хоть сегодня мог бы отправиться домой! – заявил Булика и, как бы демонстрируя свое выздоровление, выставил из-под одеяла голые ноги.
– Я ведь предупреждал! – обратился профессор к врачу.
– Не могу же я привязать его к кровати! – развел тот руками.
– Именно привязать! Вам нельзя вставать, понимаете? Вас не устраивает судно? – пошутил профессор и легким толчком уложил Булику на постель.
– Что вы, профессор! Просто неудобно беспокоить уважаемое общество... – осклабился Булика.
– Ничего! – успокоил его профессор.
– Кроме того, совесть меня мучит: из-за меня половина Ваке, наверно, ходит босиком!
– А вам очень хочется, чтобы босиком ходило все Ваке?
– Мм... Извините, уважаемый профессор, я умолкаю! – Булика понял смысл сказанного и прилег с такой осторожностью, словно действительно население Ваке только и ждало, что его выздоровления.
– Сегодня звонил католикос, справлялся о вас. Что ему передать, отец Иорам? – обратился профессор к настоятелю Ортачальской церкви святой троицы.
Глаза священника, тронутого вниманием католикоса, наполнились слезами.
– Не принимает всевышний грешную мою душу благодаря его молитве, так и передайте владыке, – ответил он.
– А мы, значит, тут ни при чем? – притворно обиделся профессор.
– Вам, врачам, доверены врата ада, католикос же стережет райские ворота, – оправдался Иорам и перекрестился.
– Нет, батюшка, дорога на тот свет ведет к одним общим воротам – к тем, у которых поставлены мы, врачи. Рай и ад – лишь подразделения того света, и куда бог определит человека, это уж его дело. Нам велено не открывать людям ворота того света раньше времени. Так-то!
Иорам неловко кашлянул и промолчал.
– Все спит? – спросил профессор, нащупывая пульс Бачаны.
– Спит все двадцать четыре часа! – ответил врач.
– Тем лучше! – Профессор снял висевшую у изголовья Бачаны историю болезни. – РОЭ замедляется, холестерина меньше, это хорошо! – отметил он удовлетворенно. – О, экстрасистолы продолжаются? Какие принимаете меры?
– Эральдин. Наиболее эффективно...
– Боли?
– Слабые.
– Периодичность?
– Примерно раз в полчаса, когда не спит.
– Продолжайте пантопон!
Профессор осторожно откинул одеяло, долго пристально разглядывал грудь Бачаны, потом облегченно вздохнул:
– Какое счастье, что удалось избежать аневризмы!
Бачана открыл глаза.
– Здравствуйте, уважаемый профессор!
– Вы не спите? – удивился профессор.
– Я вообще не сплю.
– Как так?
– Так. Наяву вижу сны.
– Какие же это сны?
– То приятные, то неприятные.
– Постарайтесь перед сном думать о приятных вещах, тогда и сны будут приятные.
– Как вы полагаете, профессор, я спасся? – спросил Бачана.
– Именно об этом я хотел спросить вас!
Бачана растерялся.
– Мне кажется... Как будто... По-моему, мне лучше...
– Тогда все отлично! – Профессор приложил к сердцу Бачаны фонендоскоп.
– Ну как? – спросил Бачана дрогнувшим голосом.
– Слышу хорошо. Вчера было хуже.
Профессор собрался уходить.
– Если я выживу, закажу два ваших золотых бюста! – улыбнулся Бачана.
– Почему два?
– Один преподнесу вам, другой поставлю на своем письменном столе и буду на него молиться.
– Гогилашвили практичнее вас, он обещал только один!
– И две бриллиантовые серьги для вашей супруги. А кроме того, бесплатный ремонт обуви на всю жизнь! – добавил Булика.
– Дай бог вам здоровья! А теперь я пойду, предупрежу жену – пусть прокалывает себе уши... А что обещаете вы, отец Иорам?
– Свечу величиной с вас и вечные мои благословения!
– Знаете, после инфаркта у людей развивается забывчивость, так что... – рассмеялся профессор. – Ну а в остальном жалобы есть?
– Да вот, хотели сказать по поводу крыс... Но ваш приход так нас обрадовал, что мы и забыли про них... – Булика покосился на фельдшерицу.
– Какие крысы? – поразился профессор.
– Это ему от хронического алкоголизма мерещится, уважаемый профессор! – пролепетала фельдшерица.
– Ладно, у меня белая горячка, а ему? Ему тоже мерещится? Оскорбленный Булика указал рукой на Иорама.
– Вообще-то они безвредные... – произнес батюшка примирительно. – Ну, выйдут, погуляют, сахарком побалуются...
– Вызвать завхоза! – распорядился профессор.
– Он пошел за мышиным сахаром, – ответил врач.
– Что это еще за чертовщина – мышиный сахар?! В республиканской больнице развелось столько мышей, что у них свой собственный рацион?! рассвирепел профессор.
– Это яд, профессор! – объяснил врач.
– Мышьяк! – уточнила фельдшерица.
– Безобразие! – воскликнул профессор и, не попрощавшись, покинул палату.
– Может, не следовало говорить? – забеспокоился Булика.
– Говори не говори – факт налицо. Подождал бы немного, убедился бы собственными глазами, – ответил Иорам. – На! – И он бросил кусок сахара выползшей из-под кровати Булики крысе.
Спустя час в палату вошли главный врач больницы, заведующий хозяйственной частью, дезинфектор, два санитара, лечащий врач и фельдшерица Женя.
– Где крыса? – строго спросил дезинфектор.
– Здесь! – ответил Булика, выворачивая пальцем правое веко.
– Провокацией занимаетесь, да?
– А этот сахар я, что ли, жрал?! – Булика показал на валявшийся на полу обгрызенный кусок сахара.
Санитары бросились под кровать, потом обошли палату, забили мышьяком все щели.
– Мышьяк немного устарел, но это ничего. Подождем до завтра, если не подействует, приведем кошку, – успокоил больных дезинфектор, потом обернулся к санитарам. – Посыпьте и в моем кабинете, все ножки у шкафа обгрызли проклятые!.. На что еще жалуетесь? – обратился он снова к больным.
– Почему Америка не выводит свои войска из Южной Кореи?! – заявил Булика.
– Интриган! Анонимщик несчастный! – проговорил дезинфектор и вышел, в сердцах хлопнув дверью.
– Интриган и анонимщик – твой отец, а ты сам – крыса! – крикнул вдогонку ему Булика.
Вскоре в палату вернулась Женя со шприцем в руке. Она подошла к кровати Бачаны, откинула одеяло и проговорила про себя:
– Следовало бы впрыскивать кое-кому пантопон в язык, чтоб он не болтал лишнего!
– Если это сказано про меня, то для пантопона у меня найдется другое место! – откликнулся Булика.
Женя не удостоила его ответом. Она сделала укол Бачане, помассировала место укола и молча вышла.
Спустя минуту она вернулась.
– Вас спрашивает какой-то мужчина, – сказала она Бачане.
– Кто такой?
– Говорит, близкий родственник.
– Если вы не возражаете, пусть войдет.
Женя вышла и вернулась в сопровождении невысокого веснушчатого блондина с короткими руками.
– Только пять минут! – предупредила Женя.
– Одно мгновение! – ответил вошедший и, не ожидая приглашения, сел на стоявший у кровати Бачаны стул.
– Здравствуйте, уважаемый Бачана! – Он слегка хлопнул Бачану по колену.
– Здравствуйте! – ответил удивленный Бачана.
– Не узнаете?
Бачана напряг память, но блондина не узнал.
– А теперь? – блондин повернулся в профиль. Бачана неловко улыбнулся.
– Вспомните: Сухуми, Чернявка, Венецианский мост, тринадцатая школа, ваши тети – Маро, Нина, Тамара, двоюродные сестры – Нелли, Зулейка, Додо, двоюродный брат Кока... – стал загибать пальцы блондин.
– Напомните, пожалуйста, о себе, своих родственников я помню хорошо, – подсказал Бачана.
– Я Нугзар, Нугзар Дарахвелидзе! Помните, тетя Нина крестила мою сестру, назвала ее Луизой...
– Хоть убейте... – смутился Бачана.
– С тех пор так ее и зовут Луизой.
– Очень приятно!
– Так вот, я брат Луизы, Нугзар Дарахвелидзе! – внес блондин окончательную ясность в дело.
– Что же вам нужно? – спросил Бачана.
– Как вы себя чувствуете, уважаемый Бачана? Народ беспокоится...
– Да так...
– Выглядите отлично, дай бог вам здоровья! Цвет лица прекрасный. Похудели малость, это да... Недавно по телевизору видели ваше выступление... Ну, знаете, весь наш актив хохотал!.. Язык же у вас!.. Ха-ха!.. Особенно когда вы говорили про антиподов!.. Да, тогда вы показались полнее... Но и теперь, – тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, – вид у вас отличный, на радость друзьям, назло врагам! – Блондин снова похлопал Бачану по колену.
– А как вы, сестра ваша Луиза? – вежливо поинтересовался Бачана.
– Ох, не говорите! Плохо, уважаемый Бачана, хуже некуда! Дарахвелидзе вытер пот со лба.
– Что такое? – забеспокоился Бачана.
– Да вот... Неудобно как-то перед посторонними...
– Вставать им нельзя, мне и подавно... Так что, если у вас есть что сказать, говорите в их присутствии...
– Ради бога! Мы мигом! – Булика натянул одеяло на голову и отвернулся к стене. То же самое сделал отец Иорам.
Дарахвелидзе с минуту колебался, наконец решился:
– Да ничего особенного, уважаемый Бачана, одна лишь ваша красивая подпись...
– Знаете, мне недавно сделали пантопон, говорите сразу, а то я засну.
Дарахвелидзе еще раз взглянул на укрывшихся с головой соседей и начал:
– Ну, вам, конечно, известно... положение в республике несколько того... напряженное... Тут, понимаете, оперу спалили, там универмаг подожгли... Тот, говорят, застрелился, этот вены себе перерезал... Нервная, одним словом, обстановка в связи с этим... С вопросом подбора кадров... Да и мяса на базаре... не очень-то... того...
– А как с сыром? – улыбнулся Бачана.
– Вы шутите, уважаемый Бачана, я понимаю, это, конечно, ваша профессия... А мясо и сыр, сами понимаете, нам дает корова.
– Вы вывели новую породу коровы? – спросил серьезно Бачана.
Дарахвелидзе пристально взглянул на него, ожидая подвоха, но Бачана и глазом не моргнул. Блондин успокоился.
– Нет, я пришел по другому поводу, – продолжал он.
– Может, у вас имеется проект огнестойкого здания оперы?
Дарахвелидзе вспотел. Он подозрительно посмотрел в сторону лежавших без движения Булики и Иорама, помялся, потом решительно извлек из кармана два конверта.
– Я прошу вас, уважаемый Бачана, походатайствовать перед руководством или написать письмо секретарю нашего райкома...
– При чем тут я? – искренне удивился Бачана.
– Как же! Вы гуманный писатель, депутат, член Центрального Комитета! К кому же мне обращаться, как не к вам? – так же искренне удивился Дарахвелидзе.
– А где вы работаете?
– В Абхазии, по линии заготовки табака.
– О чем же мне писать руководству?
– Всем известно: вы и наш секретарь – неразлучные друзья, в школе учились вместе...
– Кто вас направил ко мне?
– Тот, кто желает добра нашему секретарю... Один конверт ваш, другой передайте по вашему усмотрению... – Дарахвелидзе ловко подсунул оба конверта под подушку.
– А что, вас сняли с работы?
– Снять меня не так-то просто, уважаемый Бачана... Но небольшая поддержка никогда не мешает... И даже тому, кто сейчас хочет столкнуть меня!..
Пантопон начал действовать, у Бачаны отяжелели веки, говорить ему не хотелось, тем более расспрашивать свалившегося с неба родственничка.
– Объясните толком: что происходит? – спросил он блондина, закрывая глаза. Тот, понял, что надо спешить, и заторопился:
– А то, что он прислал ревизию!..
В дверь просунулась голова Жени.
– Между прочим, прошло уже двадцать минут!
– Ничего, ничего, дорогая Женя, пусть побудет еще, он рассказывает интересные вещи! – попросил Бачана.
– Да... – продолжал Дарахвелидзе. – Ревизию прислал!.. Двадцать лет я работаю по заготовкам, и никто никогда не осмеливался присылать ко мне ревизию!.. Сперва я думал, что он шутит!..
– А что ревизия? – вставил вопрос Бачана.
– Что! Стали, сволочи, поштучно подсчитывать, сколько папирос и сигарет выкурено в Абхазии и Грузии... Потом заявили, что в нынешнем году к тремстам тоннам табака мы якобы добавили сто тонн сушеной травы!.. И кто это говорит?! Люди, не высовывающие носа из кабинетов! Да знают ли они, где растет табак? Табак растет в поле, и что удивительного, если к нему пристанет немного травы? И потом, разве трава отрава? Вы видели убитого травой человека? В чем здесь вредительство? Корова всю жизнь жрет траву, и что же, умирает от этого? Чем же прикажете кормить ее, табаком? Вредительство как раз в том, что пичкают и морят никотином людей вроде вас!.. Это еще ничего! Потом они заявили, что мы, видите ли, ту траву загоняем по цене табака и на этом зарабатываем миллионы!.. Гм, тонна травы стоит десять рублей, не больше, какие же тут миллионы?! И еще договорились до того, что мы, оказывается, смачиваем табак, отчего он якобы увеличивается в весе почти вдвое!.. Умники!..
– Сколько же всего миллионов?
– Реализации или приписок?
– Всего вместе.
– Много.
– А все же?
– Да вы не поверите... – стал выкручиваться Дарахвелидзе.
– Что еще сказала ревизия?
– Мало ли что!.. Пожаловали, видите ли, ко мне домой... Почему, говорят, у вас двухэтажный дом!.. Суются прямо в комнаты! А что такое два этажа? Норма высоты этажа – два с половиной метра, в моем первом этаже всего два сорок восемь...
– Какое имеют значение два сантиметра? – рассмеялся Бачана.
– Что вы, уважаемый Бачана! Пуля – всего два сантиметра, а бьет наповал буйвола! И та пуля, что свалила в прошлом году одного человека, не буду называть фамилии, тоже была не больше двух сантиметров... Об этом не нужно говорить вашему другу, это я просто так, к слову... Потом насчитали восемь комнат на верхнем этаже! Тьфу, плевал я на такого грузина, который залу считает за комнату! Хорошо еще, не приплюсовали к ним лоджию и бильярдную! И на том спасибо!.. Уважаемый Бачана, я чист как кристалл! Пусть ваш друг секретарь оставит меня в покое... Ваше слово для него закон!.. Очернить меня – значит оскорбить и вас...
– Почему же меня? – открыл глаза Бачана.
– А как же! Если вдруг скажут про вас, про моего близкого родственника, что-либо нехорошее, разве я не почувствую себя оскорбленным?! – вскрикнул Дарахвелидзе.
Бачана стал перебирать в памяти всех своих близких и, не обнаружив среди них никого, похожего на Дарахвелидзе, успокоился.
– Сукин сын! – вспылил вдруг блондин. – Из-за червонца людей арестовывает, а мое место хочет продать за миллион!
– За сколько? – переспросил Бачана.
– За полмиллиона! – сбавил Дарахвелидзе.
– А вы действительно так здорово зарабатываете?
– Какое там! Что вы!.. Какие наши капиталы...
Бачана нащупал конверты под своей подушкой. Дарахвелидзе отвел глаза.
– Вот выздоровею, тогда и поговорим! – сказал Бачана.
– Как же, ждите! – вырвалось у Дарахвелидзе, но он тут же поправился: – То есть вы встанете не так скоро, а мой вопрос послезавтра выносят на бюро... И может статься, там же и возьмут меня... Два слова, написанных вашей рукой... Два слова!..
Бачана достал из-под подушки оба конверта и положил их себе на грудь.
– Сколько здесь?
Дарахвелидзе просиял.
– Полтора лимона! На сберкнижках! Без доли!
Бачана задумался. Дарахвелидзе нетерпеливо ерзал на стуле.
– Уважаемый Нугзар, – заговорил после продолжительного молчания Бачана, – здесь, под моей кроватью, стоит судно. Окажите любезность, подайте его... Невтерпеж, уж извините... – Дарахвелидзе заколебался. – Да вы не бойтесь, оно чистое...
Дарахвелидзе покорно нагнулся, взял судно и протянул его Бачане. Тот ослабевшей правой рукой взял посудину за горло.
– Отодвиньтесь, пожалуйста, немного! – попросил он Дарахвелидзе. Тот вместе со стулом отодвинулся на шаг. Бачана на глаз прикинул расстояние между собой и гостем, потом напряг все свои силы и с размаху опустил судно на голову Дарахвелидзе.
Судно со звоном рассыпалось на куски. Дарахвелидзе медленно сполз со стула и навзничь опрокинулся на пол...
– Судно было пустое? – спросил Булика.
– Пустое! – ответил Бачана.
– Жаль! – сказал с сожалением отец Иорам и громко позвал: – Женя!.. Же-е-ня!..
6
Семь дней и семь ночей пробирался Бачана по выжженной солнцем пустыне. Первые два дня он шел пешком, потом тащился на коленях, последние же два дня полз на животе. И когда, обессиленный, измученный, с потрескавшимися губами, упал, зарылся лицом в желтый раскаленный песок и почувствовал приближение смерти, он перевернулся на спину, взглянул на солнце потухшими глазами, и впервые в жизни у него вырвался упрек светилу:
– Зачем ты обрекло меня на погибель, солнце?!
И вдруг образ человека возник на диске солнца. И тень его упала на Бачану.
– Кто ты? – спросил Бачана.
Худощавый босоногий голубоглазый юноша глядел на него, и Бачана не мог понять – стояло солнце за ним или сияющий нимб озарял голову юноши.
– Я – владыка и бог твой! – ответил юноша.
– Чем ты докажешь это?
– Мое явление перед тобой не есть ли это доказательство?
– Нет! Ты есть галлюцинация жаждущего в пустыне!
Бачана долго ждал исчезновения странного образа. А юноша стоял перед ним – спокойный, улыбающийся, милосердный и удивительно родной. Тогда Бачана подполз к нему и несмело дотронулся рукой до бледно-розовой затянувшейся раны на босой его ноге.
– Отбрось сомнения, – улыбнулся юноша.
– Я сомневаюсь, ибо неверующий я. Я не верю в то, что видят глаза мои. Я чувствую, что все это совершается где-то вдали от меня. Подойди ко мне и объясни мне, был ли ты на земле. И если был, зачем ты покинул людей? – спросил Бачана.
– Люди сами отреклись от меня, но я не покидал человека... – тихо ответил юноша.
– Докажи мне это!
– Мое присутствие здесь есть доказательство тому!
Бачана еще раз провел рукой по босой ноге юноши.
– Что есть ты, господи?
– Я есть вера, надежда, сила, добро, талант любви и свобода!
– Как же Иуда предал тебя за тридцать сребреников?
– Иуда не предавал господа своего, он сам продался фарисеям за тридцать сребреников. Такова была его цена, и он был куплен за эту цену. Деньги, лежавшие сегодня под твоим ложем, не были твоей ценой, и потому ты не продался сегодня. И, не продавшись сегодня, завтра ты будешь оценен дороже.
– А если не продамся ни завтра, ни послезавтра?
– Тогда ты возвысишься, и исполнится то, ради чего я был распят на кресте...
– Знал ли ты, что Иуда предаст тебя?
– Знал сатана. Бог не совращает человека. Бог испытывает его. Иуду совратил сатана, купив его за тридцать сребреников. Я же испытал Иуду, дав ему в руки веревку.
– И ты не проклял Иуду?
– Нет!
– Почему?
– Иуда избавил от греха одиннадцать человек.
– Так почему ты не снимешь с Иуды пятно вечного позора?
– Потому что Иуда – существо от сатаны, а не от бога.
– Значит, сатана победил тебя?
– Было бы так, если б Иуда не покончил с собой.
– Идя на Голгофу, верил ли ты, что люди ведут тебя на распятие?
– Нет!
– На что же ты надеялся?
– На народ.
– Не народ ли променял тебя на вора?
– Народ.
– Значит, и здесь сатана победил тебя?
– Нет, ибо это не было совращением, а было испытанием.
– И народ не выдержал этого испытания?
– Нет.
– Почему?
– Народ ждал от меня сотворения чуда, а потому он променял меня на вора, от которого он не ждал ничего... Это было второе, преждевременное испытание мною детей Адамовых, и это была вторая ошибка моя.
– В чем же первая ошибка твоя?
– В том, что я дал человеку приют в раю. Не волею другого, а потом, кровью и верою своей должен прийти в рай человек!
– Когда же ты поверил в неизбежность распятия своего?
– Когда узрел я стоявших предо мною мать свою и ученика своего любимого. И рек я матери своей: "Женщина, вот сын твой!" И рек я ученику своему: "Человек, вот мать твоя!" И остался он с матерью моей вместо меня, а мать моя стала ему духом святым...
– Какова воля твоя?
– Встань.
Бачана встал.
– Признайся, что не терзают тебя муки жажды!
– Не терзают меня муки жажды! – повторил Бачана, и исчезла мучившая его жажда.
